Тройная белокаменная арка Адмиралтейства — так же, как и пронзающий её широкий, не по-лондонски прямой и длинный бульвар — появилась лишь в прошлом году, когда создавали мемориал королевы Виктории перед Букингемским дворцом. Ради этого поступились крайней аллеей парка Сент-Джеймс, которая последние триста лет была самым модным столичным променадом. На её месте проложили Мэлл — парадный проезд ко дворцу.

Выйдя из Адмиралтейства в этот поздний час, можно было пройти под аркой к Трафальгарской площади, оттуда через авеню Нортумберлэнд или через Скотланд-Ярд вывернуть на набережную Темзы и развеяться прогулкой по ней вправо, до Вестминстерского моста, или влево, мимо вокзала Черинг-Кросс до моста Ватерлоо.

Но Уинстон Черчилль и Вернон Келл предпочли суматохе популярных мест Лондона — безлюдный и благочинный королевский квартал.

Часовые у выхода взяли карабины на караул. Капитан Келл чётко вскинул руку к козырьку военно-морской фуражки. Первый лорд Адмиралтейства коснулся пальцами полей светлого цилиндра. Уинстон Черчилль, командующий британскими адмиралами и эскадрами боевых кораблей, ходил в цивильном, но в душе оставался майором Оксфордширского полка королевских гусар.

Вместо того чтобы свернуть направо, к арке, они двинулись влево, мимо статуи знаменитого пирата Фрэнсиса Дрейка, которого возвели в рыцарское достоинство то ли за умение делиться награбленным с королевской казной, то ли за кругосветное путешествие. Черчилль попыхивал сигарой и бок о бок с Келлом неторопливо шёл по широкому тротуару, под шелестящими в темноте деревьями бульвара Мэлл.

— Ваше заявление о том, что для нас военно-морской флот необходим, а для Германии он в некотором роде роскошь, наделало у немцев много шума, — сказал Вернон.

— Ничего, пускай позлятся. — Уинстон выпустил густой клуб дыма. — Это стоило дешевле выстрела по какому-нибудь германскому эсминцу, зато какой эффект! Боюсь только, мои слова скоро останутся нашим единственным оружием. Чёрт возьми, рейхстаг принял военную программу, которая ставит под угрозу превосходство Британии на морях, а правительство этого упорно не понимает!

— Но вы же добились денег на перевод флота с угля на мазут…

— И горжусь этим! Корабли теперь маневрируют много лучше, работают надёжнее и к тому же ходят быстрее: цистерны с мазутом легче угольных трюмов.

— Пришла пора перебросить средиземноморскую эскадру в Северное море?

— Как в воду глядите! Мне всегда импонировало ваше умение осмысливать информацию в глобальном масштабе… Переброска эскадры несколько сдержит развитие германского флота.

Если внимание полиции обращено внутрь страны, на подданных, то разведка интересуется тем, что на уме у соседей. Без хорошо поставленной разведки любое государство чувствует себя неуютно.

Когда-то в Британии работали несколько разведывательных служб. Первую создало Министерство иностранных дел, а вслед за ним — Министерство по делам колоний и Министерство по делам Индии. Координации между службами не было, но несколько лет назад активность немецких шпионов стала настолько заметной, что премьер-министр настоятельно рекомендовал Комитету обороны это многообразие реформировать, создав при своём Иностранном департаменте Имперскую службу разведки и безопасности. Что и было сделано в октябре девятьсот девятого года.

К этому времени у британских союзников во Франции и России разведка считалась делом малопочтенным. Тамошние дворяне полагали недостойным себя — связываться с подкупом, шантажом, слежкой, кражами, вероломством… Капитан Вернон Келл, организатор и глава Бюро новой секретной службы, напротив, набирал себе в сотрудники исключительно джентльменов: создавал флёр благопристойности, шарма и работы в белых перчатках.

Помимо контрразведки в самой Британии, Имперская служба посредничала между Адмиралтейством, военным министерством и агентами за рубежом. Этим и объяснялась широчайшая осведомлённость Келла. С этим — помимо личных взаимоотношений — и было связано его особенно доверительное общение с первым лордом Адмиралтейства Уинстоном Черчиллем.

На поздней прогулке, покинув душный кабинет, они продолжали негромко обсуждать противников и союзников в близящейся войне. Слева тянулся уютный парк Сент-Джеймс; особняки по правую руку скрывали за неприметными фасадами роскошь самых знаменитых фамилий Соединённого Королевства — герцогов Мальборо, Кларенс, Ланкастеров…

— Несомненно, с началом войны в России произойдёт всплеск национализма, — сказал Вернон. — Немцы максимально используют его, чтобы выбить инородцев из русской армии и вообще отовсюду, где они играют заметную роль.

— Увы, да, — согласился Уинстон. — В этом смысле мы тоже не останемся в стороне. Скажем, отставки принца Баттенберга мне придётся добиваться любой ценой. И не потому, что он плохой адмирал — как раз адмирал он прекрасный, — а потому, что немец. Другое дело, что в России за немцев сошли бы и вы, и я.

— Всё это совсем некстати, — продолжал рассуждать Вернон. — Многие нужные нам в России люди неминуемо пострадают, так что у моего Бюро появятся сложности.

— Однако русские ослабят себя, и это хорошо. Нам ведь не нужен слишком сильный союзник, верно? — заметил Уинстон. — Главное, чтобы они оттянули на свой фронт как можно бóльшие силы Австрии и Германии, а потом держались как можно дольше. Пускай у них в Думе думают не о том, как поднять русский флаг над Константинополем и Босфором, а о том, как сохранить его над Киевом и Балтикой!

— Мы просчитываем сейчас способы влияния на Думу. В условиях пещерной демократии это не так сложно. Тем более, нам неожиданным образом помогают губернаторы.

— Каким же образом, интересно?

— Подробности лучше посмотреть в моих меморандумах для премьер-министра и Комитета обороны. А если коротко — например, губернатор Нижнего Новгорода Хвостов настойчиво предлагает коллегам проводить на выборах в Думу исключительно тех, кого они желают. Уверяет, что уже устранил в своей губернии всех оппозиционных кандидатов и наметил на их места людей, совершенно надёжных в политическом отношении. Теперь он просит у Коковцова финансирования, а у министра внутренних дел — разрешения использовать возможности губернского жандармского управления…

Манифестом семнадцатого октября тысяча девятьсот пятого года император даровал россиянам права и свободы. Он объявил о созыве Думы — и тут же появилась оппозиционная пресса, которая стала влиять на результаты думских выборов. Стало очевидным, что власти должны вкладывать деньги в прессу консервативную, провинциальную, чтобы как-то бороться с оппозицией в глубинке. Но применять для этой борьбы полицейский аппарат?!

Уинстон глянул на Вернона и пощёлкал пальцами по лацкану сюртука, стряхивая пепел, упавший с кончика сигары.

— Довольно грубый механизм и довольно грязный, вы не находите? — заметил он.

— Я не политик, я разведчик, — ответил капитан. — Моё дело не выставлять оценки, а собирать и анализировать информацию. Что же касается механизма — он будет работать, если поставить цель и не колебаться в выборе средств. То есть не обращать внимания на истерики газетчиков и не бояться скандальных результатов голосования.

— А что говорит ваш анализ? Возможно такое развитие событий?

— У нас — нет, — улыбнулся Вернон. — В России — вполне. Вы же знаете, там есть три основные политические силы: кадеты во главе с Милюковым, октябристы Гучкова и националисты. Кадеты и октябристы хотя бы делают вид, что играют по-честному. А националисты Марков и Пуришкевич недавно просто потребовали, чтобы Коковцов заплатил — мол, тогда они обеспечат на выборах желаемые результаты.

— Интересно! То есть эти господа хотят использовать деньги из казны для создания сильной и гарантированно сговорчивой фракции? Законодательная власть откровенно продаётся и предлагает исполнительной власти себя купить… Чудесно! Такой статьи бюджета нет — значит, расходы негласные. И в какую сумму националисты оценили свой успех?

— Девятьсот шестьдесят тысяч рублей. Мой источник сообщает, что Коковцов поинтересовался, почему не миллион. И Пуришкевич ответил, что знает любовь министра к точным цифрам, а потому в расчётах обошёлся без излишеств.

— Девятьсот шестьдесят? — переспросил Уинстон. — То есть сто тысяч фунтов… Чёрт возьми! Сто тысяч — совсем не дорого за влиятельную фракцию российских законодателей. Надо подумать!

Черчилль засопел, раскуривая гаснущую сигару. Он был потомком герцогов Мальборо: его семья действительно могла позволить себе многое — притом не за государственный, а за свой счёт…

— Особенно накануне войны в таком деле скупиться не стоит, — добавил Вернон. — А меня больше заботят попытки императора Николая укрепить позиции фамилии. Он готов выдать старшую дочь замуж за своего русского кузена, великого князя Дмитрия Павловича, и при этом согласен, чтобы его племянница вышла за богатейшего наследника России, князя Юсупова-младшего. Я свёл знакомство с обоими джентльменами…

— Любите воевать на передовой? Это мне в вас тоже ужасно нравится, — перебил его Уинстон. — Я и сам иногда подумываю бросить политику и вернуться в свой гусарский полк!

Похвала пришлась Вернону по душе.

— Бывают операции, которые просто невозможно поручить другим, — сказал он. — Так вот, я пообщался и с Дмитрием, и с Феликсом. Великий князь — весьма бесхитростный молодой человек. Получил домашнее образование и закончил только кавалерийскую школу…

— Между прочим, — снова перебил Черчилль, — у меня тоже, кроме кавалерийской школы, другого образования нет!

— Я не имел в виду ничего обидного, — спокойно продолжил Вернон, — а только хотел сказать, что Дмитрий Павлович совсем ещё молод, простоват, уступает в подготовке другим великим князьям и тем более не готов занять трон.

— Это практически нереально!

— Но всё же вероятность есть, и я обязан её учитывать. К тому же он может в какой-то момент оказаться регентом при малолетнем императоре. Такая вероятность уже выше. А вот Феликс Юсупов много хитрее и расчётливее великого князя. Положим, он кровно породнится с императором. Слишком прочный альянс верховной власти и капитала может нежелательно усилить Россию. Мне представляется, что Николай устал в одиночку противостоять Государственной думе и великим князьям, с которыми у него есть принципиальные разногласия. Возможно, он решил создать себе стратегическую опору из молодых аристократов. Словом, я начал разработку фигуры, которая позволит влиять на происходящее.

— Вы уверены, что такая фигура существует? После ухода Витте и убийства Столыпина в Кабинете министров — чехарда. Коковцов не слишком интересен, остальные ещё меньше. Депутаты? Гучков, конечно, заметная личность и не лишён харизмы, но его уровень — это скандал в интеллигентской среде, не более того. К тому же, если власть и вправду влияет на результаты голосования, следующие выборы Гучков проиграет. Националисты — не та сила, о которой стоит говорить. Окружение Николая? Тоже нет. Он мало кого подпускает близко к себе…

Вернон кивал на каждый довод собеседника и закончил мысль:

— Именно поэтому Распутин представляет особенный интерес.

— Распутин?! Вы шутите! — от неожиданности Черчилль уронил сигару на тротуар и расхохотался. — Это же опереточный персонаж! Карикатура. Ярмарочный Панч…

— Petrushka.

— Что?

— Наш Панч у русских называется — Петрушка.

— Какая разница?! Доморощенный мистик из крестьян, о котором газеты сочиняют пошлые анекдоты. Малограмотный прорицатель, лекарство от скуки для императорской семьи… И это — фигура влияния при дворе?! Скажите, что вы пошутили!

— И не думал, — сказал Вернон настолько серьёзно, что усмешка сбежала с широкого лица Уинстона. — Я готов согласиться с вашими эпитетами, но не с выводами. Попробуйте взглянуть на Распутина иначе. Каким-то образом он просочился во дворец и существует при царе шестой год — намного дольше, чем кто-либо из ему подобных. Государственная дума не имеет права напрямую критиковать императора, но бьёт именно по Распутину. Причём не раз, не два! Бьёт регулярно и всё более зло, а ведь в Думе знают российские реалии никак не хуже нас с вами. То есть Распутин — это серьёзная мишень. Настолько серьёзная, что в некотором смысле олицетворяет самого Николая. Притом в ненависти к Распутину депутаты удивительно единодушны с аристократией и членами императорской фамилии. Императрица почти перестала общаться со своими лучшими подругами — княгиней Зинаидой Юсуповой и с черногорскими княжнами Милицей и Анастасией. Она конфликтует из-за Распутина со вдовствующей императрицей, поэтому Николаю постоянно приходится лавировать между матерью и женой.

Черчилль сосредоточенно слушал, не перебивая, а разведчик продолжал:

— Царь продолжает выставлять себя и свою семью на посмешище. Он предпочитает противостоять великим князьям и светской публике, но не удаляет Распутина. Всё это вызывает предположение, что Petrushka — не просто лекарство от скуки. Его роль гораздо серьёзнее. Да, вот ещё что: кем бы ни был Распутин — он общается с Николаем напрямую и может без искажений донести до царя любую информацию, любую мысль, ничего не прибавляя и не убавляя. Свою мысль — или удачно подсказанную чужую… Здесь его малограмотность и отсутствие фантазии особенно ценны: вряд ли Распутин способен на придворную интригу. Простите за длинный монолог, но я всё больше склоняюсь к тому, что он действительно является исключительной фигурой, значение которой необходимо выяснить подробнее — и тогда уже решать, как лучше использовать Распутина во благо Британии.

С этими словами капитан Вернон Келл указал первому лорду Адмиралтейства Уинстону Черчиллю на огромную, высотой в пятнадцать футов, статую королевы Виктории. Они как раз прошли весь бульвар Мэлл и оказались перед величественным мемориалом в окружении аллегорических скульптур, осенённым золотыми крыльями богини победы.