22. Где позитивка?
Дядя Фёдор смиренно пережидает, а потом повторяет, но не Янде, а всем:
Вот если у меня спросить, сколько времени, то я бы не отгадал… Потому что… Вы мне, ребят, скажите… э-э… гхм… а который теперь час и сколько минут?
Девять двадцать три, – Николай Николаевич (а у него часы у единственного – все-то на мобильниках смотрят, а те отобрали).
Девять двадцать три! – повторяет дядя Фёдор со значением и поднимает палец вверх. – Двадцать три! Вы меня понимаете?!
Органайзер ахает. Он-то – с полуслова. Тут и до остальных помаленьку доходит.
Кто-нибудь из вас сегодня слышал позитивку? – дядя Фёдор.
Я нет, – говорит Бармалей. – Но я её без чипа никогда и не слышал, так что просто подумал, что опять от неё отдыхаю. Мне она и так мозги натёрла.
Но ведь и я не слышу!! – пугается Органайзер. – Даже с твоим чипом, Бармалей! Кошмар какой… неужели?..
Кто-нибудь слышит? – повторяет дядя Фёдор, улыбаясь.
Нет! – Алексис. – А я честно каждый день, и все аффирмации наизусть с детьми, в школе же требуют, опека спрашивает…
И я нет! – Николай Николаевич, не без удивления. – Надо же, а я и не заметил бы, если бы вы не сказали. Привык.
Честно говоря, я её и так-то слышала невнятно и вперемешку с хуями, – Вики. – Но хоть что-то, конечно, всегда доносилось, а сегодня вообще ничего.
Эх! – Паскаль. – Жаль, я так ни разу и не услышал вашу позитивку. Мне, конечно, и не положено, но всё-таки я несколько лет тут, и любопытно… такая идея хорошая – всероссийская колыбельная для взрослых! Такая национальная специфика, нигде больше такого нет! А теперь уж и не услышу, наверное, да, дядя Фёдор?
Не услышишь по-любому, – возражает дядя Фёдор. – Не положено тебе. Француз ты.
Что это может значить, что мы её не слышим? – Галка. – Знаете, я ее даже любила! Вот вы тут все такие критики, а в ней ведь нет ничего плохого. Нормальное настраивание на спокойную ночь, после трудного дня мне очень помогало. Животных разных приносят, бывает, и усыплять, вот расстроишься, а позитивка на какое-то смирение меня настраивала, спокойствие…
Это может значить только одно, – Боба. – Что эта ихняя рамочка не сработала.
Ну хватит! – Органайзер тревожно оглядывается. – Хватит!
А давайте сами позитивку себе организуем? – предлагает Галка. – Кто ещё по ней скучает? Я, Паскаль – кто ещё?
Николай Николаевич задумывается. Неожиданно поднимает руку дядя Фёдор.
Не то чтобы я скучал, а просто интересно, что вы придумаете вместо неё. Давайте, а?
Давайте! – Галка прочищает горло. Тут неожиданно поднимает руку Янда.
Вот! – воодушевляется Галка. – Янда, молодец!.. Ты тоже по позитивке скучаешь! Это совсем другое дело, а то, понимаешь, шнурки тут!.. Так держать! Алексис, а вы?.. Поднимем дух! Это же будет наша позитивка, не официозная какая-нибудь!
Вики:
Если наша и не официозная, то я тоже могу попробовать. Это дело другое. Давайте?
Давайте! – воспламеняется Галка и выходит на середину кельи.
Задумывается. Надолго.
И в самом деле – что бы такое спеть? – ей вспоминаются самые разные вещи на самых разных языках, человеческих и звериных, но она не находит ничего подходящего. Хочет спеть гимн Израиля, потом вспоминает старый российский гимн… Но нет, нет. Пауза тянется.
Ну? – Вики делает несколько танцевальных телодвижений. – Может, я что-нибудь придумаю как тамада? Я ж вообще специалист по позитиву! Счас спою… На-на-на…
Но и Вики ничего позитивного предложить не может. (Крутится в голове рок-н-ролл, но… как-то…)
Ладно, – говорит дядя Фёдор, – не позитивку, так… хоть… гхм! – он пытается что-то начать, мычать, но сконфуженно умолкает. Действительно, что петь?
И все молчат.
Разучились сами позитивить, – говорит Галка.
Вдруг Алексис затягивает:
Ты знаешь, у нас будут дети
Самые красивые на свете
Самые капризные и злые,
Самые на голову больные.
Дядя Фёдор оживляется. Кажется, он эту песню знает.
Мы их прокормить не сможем,
Все эти голодные рожи,
В возрасте уже около года
По тридцать два зуба у каждого урода.
А-а, – припоминает Бармалей, но не до того, чтоб прямо подпевать.
Чтобы они нас с тобой не съели,
Мы их будем держать в чёрном теле,
Лупить как сидоровых коз,
И босиком – прямо на мороз!
И вот тогда они станут послушны,
Мир лучше и лучше
С каждым днём будет становиться,
У нас их так много родится…
Янда рыдает, закрывая глаза руками, вода вытекает у неё из глаз, Паскаль осторожно приобнимает её, Алексис поёт, а дядя Фёдор даже слова подсказывает.
Нас окружат родственные души,
И мир лучше и лучше
С каждым днём будет становиться…
Мы как тараканы будем плодиться…
Ты знаешь, у нас будут дети
Самые красивые на свете
Самые капризные и злые,
Самые на голову больные,
Как мы…
Не успевают они закончить, как Вики наконец тоже припоминает подходящую позитивку, и с хо-
ду запевает, да прегромко:
Как в саду при долине
Звонко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет.
Я остался сиротою –
Счастья в жизни мне нет.
И – тут уже хором – с Галиной Иосифовной и неизменным дядей Фёдором, который все песни знает:
Вот умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя!
И никто-о не узна-а-ает, –
подхватывает Бармалей, –
Где моги-илка моя-а-а!
К концу пения в келье становится гораздо темнее и спокойнее; как выразился бы Николай Николаевич, нормальнее; градус бреда спадает, и про смерть думается уже не так, а совсем по-другому.
