20. Янда не выпилилась
Выпилиться, так говорили подростки в год коронации, – может, это слово надолго, а может, и нет, а раньше говорили ещё наложить на себя руки, совершить суицид, «убить себя» и даже «самоубиться» (хотя такого слова как будто и вовсе нет), – Янда не успевает. Паскаль застаёт Янду ещё вполне живой. По всей видимости, Янда привязала связанные шнурки к верхнему бачку (унитаз древний, с цепочкой), встала на стульчак и шагнула с него, но так как ей пришлось слишком долго обдумывать, как всё это получше организовать, да ещё и шнурок затягивается медленно, а где-то рядом под ногами есть всё-таки этот самый предательский стульчак, на который ноги так и норовят опереться, протестуя против странной Яндиной затеи, – ведь когда темнеет в глазах и начинается удушье, то переживаемое так уже неприятно, что противиться разумному голосу тела самоубийца не в состоянии, – то…
Одним словом, не успевает Янда как следует повеситься: впирается Паскаль со своей сверхчеловеческой эмпатией, верещит во всё горло, так что в туалет набивается добрая половина узников, тащит Янду из петли, и всё это так чертовски вовремя, что её даже и откачивать-то как следует не приходится – она сразу начинает отбиваться, кашлять и рыдать. Паскаль всё равно держит Янду и дальше, выпучив глаза, как жандарм, и нахмурив брови; Янда матерится и колотит ногами по нему и по стенам, Вики бросается Паскалю на помощь, вместе они втаскивают Янду обратно в келью, окончательно освобождают от шнурка и опускают на пол, где Янда принимает прежнее положение. Правда, теперь она не просто сидит, а ещё и рыдает, голосит, раскачивается взад-вперёд, трёт руками ссадины на шее, надрывно кашляет и беспрестанно, монотонно извиняется. Слёзы обильно текут из-под век её закрытых глаз. Паскаль сидит рядом с Яндой, приобнимает её и пытается утешать. Янда не отстраняется: ей пофиг.
Все прочие молчат. Темнеет. Ни лампы, ни других источников света у них нет.
Врача бы вызвать, – Алексис. – Мало ли, бывают всякие побочные явления. Янда, ты как себя чувствуешь? Голова как? Голос вроде нормальный, лицо не посинело.
Не надо врача, – Янда всё-таки немного хрипит, – не надо никакого врача, лучше серых позовите, пусть заберут – Органайзер, ты хотел выяснить, кто виноват – это я виновата, пусть меня заберут, а вас всех выпустят. Галка знает, это я, ей собака сказала…
Да не ты это, – Галка. – Она всё выдумала. Это бред.
Вам ваша собака сказала…
Не слушайте ее, – Галка. – Она бредит, это всё неправда.
Правда. Позовите охрану. Меня заберут, вас выпустят. Я хотела ему угрожать… у меня оружие было – консервный нож…
Ну так отобрали же оружие, – Бармалей. – Ладно, пусть ты собиралась. Рамка тебя уже отсеяла, можешь успокоиться.
Не отсеяла, – говорит Янда. – Пресс-конференции не было, значит, царя убили, и жить мне теперь незачем.
В каком смысле? – Алексис. – Ты сама собиралась его убить, а если его убил кто-то другой, то тебе незачем жить?
Да, – Янда, злобно.
Почему?
Потому что кончается на «у», – Янда снова надрывно кашляет, трёт руками шею и раскачивается. Паскаль обнимает её крепче, и теперь уже она его всё-таки отпихивает.
Алексис садится перед ней на корточки.
Расскажи. Пожалуйста. (Янда мотает головой.) Я должна знать. Если царь жив, мы сможем что-то сделать, – наугад импровизирует Алексис, следя за реакцией Янды. – Расскажи, и мы попробуем что-то сделать, может быть, надежда есть.
Янда перестаёт раскачиваться, выпрямляется, застывает и смотрит на Алексис с такой ненавистью, что даже ей становится не по себе.
Надежда у тебя есть?! – хрипит Янда. – Да пошла ты!..
