Глава 21. Военнопленные на краткий срок

И все-таки мы оказались застигнутыми врасплох, потому что, несмотря ни на что, мы не оставляли надежду и желание добраться до Фленсбурга и присоединиться там к по-прежнему хорошо организованным частям. Мы просто не могли полностью отринуть эту идею. Внезапно, сразу за поворотом дороги, мы наткнулись на группу солдат с направленными на нас автоматами. Что мы могли поделать? У нас больше не было оружия, если не считать жалкий пистолетик Карла, который он припрятал и держал при себе. Если бы мы только оставались настороже, если бы мы только проявляли больше бдительности, то что могли бы мы сделать? Имело бы сопротивление хоть какой-то смысл? И что бы случилось с другими солдатами, в основном безоружными, рассеянными по всему этому участку дороги? Тем более что на следующий день, 5 мая, мы узнаем, что Großadmiral, гроссадмирал Дёниц, отдал приказ о прекращении огня на всем Западном направлении!

Взявшие нас в плен солдаты направили нас в низину, где уже были собраны тысячи военнопленных всех родов войск. По ходу дела мы узнаем, что, помимо других мер принуждения, «союзные» солдаты не скупятся, ничуть себя не сдерживая, на удары прикладами всех пленных, до которых могут дотянуться, включая несколько немецких медсестер! Попав в низину, мы видим уже сформированные колонны, которые уходят оттуда. Мы тут же затесываемся в их ряды. Думаю, лучше здесь не задерживаться!

В этой колонне прикладами больше не подгоняют, во всяком случае я такого не вижу. С другой стороны, наши конвоиры, словно грубое мужичье былых времен, отбирают у пленных часы, обручальные кольца и награды! Раньше я ни за что в такое не поверил бы, поскольку немецкие власти никогда не упоминали это в своей пропаганде. И, как видите, я до сих пор находился в плену иллюзий! Мы избежали грабежа, поскольку затесались в самое начало колонны, по крайней мере в ту ее переднюю часть, где он уже закончился. Тем более что колонна уже тронулась в южном направлении.

Мы единственные «молодые» среди наших ближайших соседей, за исключением юного голландца – как и положено, высокого и белокурого, который тут же прибился к нам, и мы быстро познакомились. Через несколько минут мы решили бежать при первой же возможности. Затем мы тратим полчаса на наблюдение за колонной и поведением конвоиров, чтобы решить, как лучше устроить побег. В результате делаем вывод, что бежать будет несложно, причем с минимальным риском. Дорога петляет среди леса, а вооруженные конвоиры рассредоточены вдоль всей колонны и находятся в 100 метрах друг от друга, то есть на каждые 100 метров приходится всего один конвоир, когда слева, а когда справа от колонны. Нам нужно только дождаться поворота, и желательно, чтобы конвоир позади нас повернулся к нам спиной или смотрел в другую сторону.

Через час такая возможность появляется, и мы не ждем следующего случая. Вдоль дороги, чуть пониже ее, лес. Мы уже предупредили тех, кто шел рядом, о своих намерениях, дабы для них это не стало неожиданностью и чтобы избежать нежелательной реакции с их стороны. Парочка из этих «стариков» была против, и они старались отговорить нас. Однако другие поддержали нас и заставили этих «умеренных» замолчать. Один прыжок, и мы в кювете, еще несколько, и мы исчезаем в лесу. Буквально через несколько минут мы находимся на маленькой ферме и наблюдаем за движущейся по дороге бесконечной колонной, которую только что покинули. Впустивший нас человек рискует, но ничуть не колеблется. Он дал нам рабочую одежду. Теперь нам, в этой одежде, предстоит затеряться в толпе. Мы больше не можем оставаться солдатами, по крайней мере внешне. Мне тяжело пойти на это, очень тяжело. Я чувствую себя униженным, как никогда. Не то чтобы я стремился к армейской карьере, однако крайне досадно расставаться с формой таким образом. Нет ничего позорного в том, чтобы оказаться солдатом побежденной армии, особенно если армия сражалась, как никакая другая, потерпев поражение лишь благодаря неистощимым ресурсам и вооружению своих противников. Что вовсе не означает, будто их хорошенько не побили, по крайней мере многих из них. Причина нашего поражения кроется не в трусости и в недостатке боевого духа. Унизительно то, что приходится скрываться! Однако это необходимо, если мы не желаем сгинуть в плену и хотим попытаться вернуться на родину всеми возможными способами и как можно скорее.

Необходимо так действовать, потому что административная система, которая теперь, после прекращения огня, несомненно будет незамедлительно установлена, сделает любые наши ухищрения более сложными или вообще невозможными. И мы получили подтверждения этому непосредственно от товарищей, месяцами содержавшихся словно дикие звери под открытым небом в чистом поле, без крова над головой, даже без палаток, в Нойенгамме, Фаллингбостеле и других местах, до самой осени. Один из моих братьев испытал на себе все это, в любую погоду, с минимумом еды, если она вообще была. Зачастую пленные оставались по нескольку дней и даже по нескольку месяцев совсем без еды уже после окончания войны, когда у победителей не было отговорок в виде проблем, связанных с боевыми операциями. Что можно было понять тогда, не могло быть оправдано сегодня! Канадский историк Джеймс Баск приводит тому блестящие подтверждения.

Хорошо, что мы решили бежать. Предприняли нужное действие в нужный момент! Облачившись в рабочую одежду и утолив жажду, мы покинули такого дружелюбного к нам хозяина. Лучше не мешкать. Выразив свою благодарность и крепко пожав руки, мы оставили ферму и исчезли в лесу. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы вернуться на дорогу, где идет колонна наших товарищей-военнопленных, из которой мы только что бежали.

Теперь мы движемся лесом и прямо по торфяникам восточнее дороги, идущей на юг, из Лютцова в Виттенбург. Значит, прощай, Фленсбург! С ним покончено! Пока мы идем по узкой лесной дороге, неожиданно на ее обочине появляется велосипедист. Это Графф! Лейтенант Графф в такой же, как и мы, гражданской одежде! Дружеский взмах рукой, и он едет дальше. Вот уж точно неожиданная встреча – прямо посреди неизвестно чего. Мы видели его пару дней назад, тогда еще в военной форме. Свои дни он закончит в Аргентине, но позднее мы узнаем, что еще до капитуляции он несколько раз сопровождал поезда с французскими военнопленными из Германии во Францию, возвращался в Германию, чтобы отыскать других пленных, которых он также переправлял во Францию – прежде чем испытать на себе судьбу изгнанника!

Это верно, что Графф принадлежал к элите нашего офицерского корпуса и что он достоин уважения. Но не он один попадал в столь комичные переделки; все мы, как могли, прокладывали свой путь в самых разных обстоятельствах, и сейчас это стало для нас чем-то вроде игры.

Вечером, в поисках ночлега, мы стучим в двери. Их открывает пожилая дама. Она живет одна и не осмеливается впустить нас. Мы прекрасно ее понимаем, тем более что теперь мы в гражданской одежде. Стучим в другую дверь, и хозяева без малейших колебаний впускают нас на ночлег.

5-го продолжаем наш путь. Немного погодя, дабы избежать долгих обходных путей, мы идем на риск и движемся по более крупной дороге. На перекрестке, где дорога разветвляется, стоит солдат армии США, который, похоже, собирает велосипеды. Рядом с ним три груды велосипедов, и каждый проезжающий мимо велосипедист должен оставить свой здесь. Это первый американец, встреченный нами с момента нашего побега. У меня возникает чувство тревоги, но после непродолжительных колебаний мы продолжаем путь и идем мимо него. Когда мы уже в 20–30 метрах от него, он свистит в свисток и подзывает нас обратно! Наш побег закончен?

Когда мы подходим, он указывает на одну из груд велосипедов и жестами поясняет, чтобы Пьер взял один из них. Он заметил, что Пьеру тяжело идти. Тогда же он, кажется, отдает нам еще два велосипеда. Я говорю «кажется» потому, что наши с Пьером воспоминания о том моменте довольно расплывчаты, в них нет полной ясности. Тем более что немного погодя мы находим за живой изгородью еще один велосипед, брошенный и со спущенной шиной. Он не укомплектован насосом, вот почему его бросил какой-то солдат. И нам нужно всего лишь накачать шину насосом с одного из наших велосипедов, чтобы восстановить работоспособность. Немного погодя мы все четверо катим на велосипедах – после того как здорово струхнули при встрече с американцем, который остановил нас, но, к счастью, сослужил нам добрую службу, вместо того чтобы арестовать. Таким образом, мы могли покрывать за день значительно большее расстояние.

Вечером останавливаемся у крестьянина, который разрешает нам переночевать на сеновале. Утром, когда мы жуем сухари перед тем, как снова двинуться в путь, наше внимание привлекают голоса снаружи, которые заставляют нас прислушаться! Кто-то у подножия лестницы разговаривает с другим человеком, находящимся где-то во дворе фермы. Затем лестница начинает шевелиться, и мы слышим поднимающиеся по ней шаги. Вдруг в проеме лаза на сеновал возникает силуэт. Тут никаких сомнений: берет и полевая форма! Он останавливается на самом верху лестницы и, опершись на нее, пытается разглядеть, что находится во тьме сеновала, одновременно обращаясь к нам по-немецки!

– Кто вы? И что вы здесь делаете?

– Мы бельгийские рабочие из Германии, возвращаемся домой.

Тогда он заговаривает с нами по-голландски, и я немного говорю с ним. Всего несколько секунд, которых вполне достаточно, чтобы понять, что он, должно быть, голландский еврей, такое трудно скрыть. Лицо и выговор. Он лейтенант. Похоже, беспокоится, потому что постоянно всматривается в темноту, но не слишком приближаясь к нам, поскольку не может разглядеть, сколько нас там во тьме сеновала.

Он спрашивает, долго ли мы собираемся здесь оставаться. Меня тут же озаряет, что он намерен вернуться сюда с подкреплением! Я говорю, что мы устали и, перед тем как продолжить путь, проведем здесь еще ночь. После чего он спускается по лестнице и реквизирует у фермера пару кур. Наш голландский товарищ даже рта не открывал, имея на то веские причины.

Мы осторожно следим за солдатом союзников и, как только он покинул двор, быстро собираем свои вещи и отбываем в направлении противоположном тому, куда направился он. Лишь отъехав достаточно далеко по узкой тропинке, прилично увеличив расстояние между ним и нами, мы можем расслабиться. Мы нарочно то и дело меняем направление движения, дабы получше запутать следы. Теперь, когда у нас есть велосипеды, это не составляет особого труда.

Он точно будет выглядеть полным дураком, когда вернется со своими людьми и обнаружит, что амбар пуст, поскольку я уверен, что он возвращался, это было совершенно ясно из того, что он говорил.

Поскольку мы на колесах, то устаем значительно меньше и движемся намного быстрее. Сразу после полудня мы уже достигаем Эльбы близ Бойценбурга. Мосты наверняка охраняют, и я предпочел бы другой способ переправы через реку, но лодки нигде не видно. Наконец мы без проблем пересекаем реку по понтонному мосту, наведенному союзниками. Перед тем как нам свернуть к Люнебургу, наш голландский товарищ покидает нас. Еще один друг, с которым нам приходится расстаться, а это всегда тяжело, особенно в той ситуации, в которой мы сейчас находимся. К тому же это самый настоящий друг! Друг, попавшийся нам по дороге несколько дней назад, наш парашютист. Но мы уже успели привязаться к нему, как и он к нам. Он один из нас.

Он собирается в одиночку пробираться на запад, в сторону своей Голландии. Добрался ли он туда? Жив ли еще? Что с ним стало? Мы несколько дней говорим на эту тему с Пьером и представляем себе, с какой радостью встретились бы снова с ним, с этим бывшим парашютистом!

Теперь, уже втроем, проселками и тропами мы добираемся до деревни под названием Абсторф немного севернее Люнебурга. Во второй дом, в двери которого мы стучим, нас впускают внутрь. Здесь нас принимают с той же теплотой, как и везде, даже еще более дружески. Пока нам готовят постели наверху, нас кормят. Какая доброта звучит в словах приветствия! Это семья Восс. Муж, Вильгельм, умер несколько лет назад; его жене Доре 86 лет. С тех пор я дважды встречался с ними, в 1981 и 1984 годах, и мы также провели выходные у одной из их дочерей.

И эта семья, со всеми ее 12 детьми, кормит и поит нас, хоть у них самих мало что осталось! Не стоит забывать об абсолютной неуверенности в завтрашнем дне в то время, а ведь им нужно было кормить и одевать 12 детей! И я только позже узнал от детей, что их мать вырастила еще четверых сирот! Где сейчас встретишь подобную самоотверженность, такое самопожертвование?

Я оставил на хранение этим людям свои награды и солдатскую книжку, однако несколько дней спустя их украли польские рабочие. Одна из дочерей спарывает эсэсовский шеврон с моего кителя, который я носил под верхней одеждой. Она вспомнила об этом только в 1981 году, когда я снова встретился с ними через целых 36 лет!

И здесь снова я должен выразить свое восхищение, свою – и от лица моих товарищей тоже – благодарность за те несколько благодатных часов, когда все вокруг рушилось как в буквальном, так и в переносном смысле. Помощь пришла тогда, когда мы более всего в ней нуждались, во всяком случае в тот момент, когда она была наиболее ценной для нас. Ведь на самом деле мы ни на йоту не утратили силы духа, можно сказать, не бросали педали, как в буквальном, так и в переносном смысле.

Для нас все выглядело так, как если бы война все еще продолжалась, только приобрела иную форму. Выжить и достичь нашей цели во что бы то ни стало, оставаясь каждое мгновение начеку, каждый раз прибегая к уловкам, чтобы выбраться из сложной ситуации. Мы спали как сурки, зная, что кто-то присматривает за нами, и жадно поглощали завтрак, который мадам Восс подала нам утром. Мы смогли как следует помыться и наконец-то побриться после нескольких дней, когда это невозможно было сделать из-за отсутствия бритвы.

Наше утреннее прощание было еще более трогательным, чем предыдущее. Но эти люди так много сделали для нас, когда, казалось, наступил конец света! Они, как и мы, проиграли войну, и победитель заставит их дорого заплатить. Vae victis! Заботясь о нашей безопасности, они посоветовали нам не появляться в центре деревни, на дорогах и в окрестностях Люнебурга. Они указали нам на лес позади их дома. И родителям и детям трудно сдержать свои чувства, и перед тем, как развернуться и направиться в указанном направлении, я вижу слезы, текущие по лицу этой матери, которая с радостью добавила бы нас к своему потомству, словно заботы о собственных детях ей недостаточно.

На входе в лес я в последний раз оборачиваюсь к силуэтам, машущим руками на прощание! После крюка на восток, чтобы обойти запретные для нас места, мы возвращаемся на юго-западный курс нашего движения. Сегодня 6 мая. По мере возможности мы пользуемся проселками и тропами в лесах, идем по торфяникам, но иногда выбираемся и на дороги, только не на основные. И именно на одной из таких дорог, примерно на полпути от Люнебурга до Целле, два американских военных грузовика обогнали нас и остановились в 50 метрах впереди.

Из них вылезли два вооруженных автоматами солдата, намереваясь остановить нас, как только мы приблизимся! У нас не было времени скрыться, а развернуться и попытаться бежать было бы безумием. В грузовиках было полно пленных, и нам пришлось присоединиться к ним. Но наши велосипеды отправились в кузов вместе с нами. Грузовики были без тентов, и мы прислонили свои велосипеды к правому дощатому борту так, чтобы они смотрели вперед. Солдаты возвратились в кабину, сзади никакой охраны, и грузовики продолжили путь.

Мы сразу же завязываем беседу со своими товарищами по несчастью, особенно с тремя медсестрами. Они такие же военнопленные, что и солдаты! И не одни они. Мы уже видели других и увидим еще таких пленниц «освободителей»! Но разве положения Женевской конвенции не обязательны для победителей? Я сам это наблюдал, но никогда не слышал ни единого голоса, осуждающего подобные действия. И если верно, что военный персонал медицинских служб может быть заключен под стражу и задержан на срок от одного до трех месяцев до освобождения, то этих женщин вообще нельзя рассматривать в качестве солдат, тем более что мы уже не находимся в состоянии войны и сложили оружие.

Несколько минут спустя эти медсестры и кое-кто из соседей уже знают, кто мы такие. Нет необходимости в том, чтобы нас принимали за иностранных рабочих. Не то чтобы я что-то против них имею, просто нам нужно побыстрее завоевать доверие наших спутников, дабы они не спутали нас с теми иностранцами, которые грабят и занимаются вымогательством у немецкого населения, извлекая выгоду из поражения Германии. Не все, к счастью, такие. Мы быстро завоевываем симпатию медсестер и нескольких ближайших соседей. Вот почему мы не скрываем от них своего намерения бежать при первой же возможности.

Долго ждать нам не приходится, так как через полчаса пути грузовики останавливаются возле гостиницы наверху холма. Американские солдаты вылезают из кабин, переходят дорогу и исчезают внутри заведения. Абсолютно все! Никого не оставив ни возле грузовиков, ни на пороге гостиницы! Нас никто не охраняет! Их шесть-семь человек. Слишком удобный случай, чтобы его упускать! Мы даже могли бы бежать прямо на грузовиках. Это не составило бы труда, но слишком бросалось бы в глаза, так что не стоит искушать судьбу. Возможно, мы не зашли бы так далеко, хотя… если американцы всегда ведут себя так беспечно?.. Но нет, не стоит увлекаться, осторожность превыше всего!

Инстинктивно я больше доверяю медсестрам. Они отправляются следить за дверью гостиницы, на тот случай, если вдруг выйдут американцы. На них можно положиться, и они это докажут на деле. Нам снова не везет, потому что нас окружают «старики», и кое-кто из них боится возможного наказания в случае нашего побега. Нам и тут на помощь приходят медсестры, которые заставляют их умолкнуть и помогают нам бежать.

У нас почти нет времени на изъявление благодарностей. Очень быстро мы опускаем велосипеды через борт грузовика. Теперь нам остается лишь соскользнуть на седла и, даже не касаясь земли, рвануть с места и припуститься с такой скоростью, словно мы участвуем в гонке «Гран-при». Идущая под гору дорога перед нами благоприятствует установлению рекордов. К счастью, грузовики загораживают нас от гостиницы, когда мы стартуем. В одно мгновение мы оказываемся уже очень далеко. На первом же перекрестке, убедившись, что нас никто не преследует, мы ныряем в лес. Всякий раз леса для нас самые лучшие убежища. Очутившись под прикрытием деревьев, мы наконец можем вздохнуть с облегчением. Я улыбаюсь, представляя себе, что будут делать конвоиры, когда обнаружат наше исчезновение! Это не в первый раз.

Наверняка побег обнаружат только тогда, когда они прибудут к месту назначения, потому что остальные пленные из осторожности ничего им не скажут, и мне кажется, что, по своей обычной небрежности, наши бывшие конвоиры и не подумают пересчитывать своих пленников, когда вернутся к грузовикам. У нас теперь еще один долг, долг благодарности этим трем медсестрам. И одному Богу известно, как много солдат обязаны им своей благодарностью за их мужество и преданность, проявлявшиеся при любых обстоятельствах. Мы не держим зла на тех несговорчивых пленных. Ясно, что они боялись репрессий в случае, если бы их заподозрили как соучастников нашего побега. Но за последние три года я хорошо изучил людей подобного типа. И думаю, могу утверждать, что сойти с наезженной колеи им прежде всего не дает привычка к дисциплинированности. Им трудно представить, что военнопленный может перестать быть таковым без того, чтобы его официально освободили, с соответствующим образом оформленным удостоверением в кармане! Не думаю, что ошибаюсь в своих выводах, хотя все люди разные, это уж точно.

Этим же вечером мы останавливаемся в пригородах Целле и, если не ошибаюсь, в доме бывшего функционера «штурмовых отрядов». Здесь нас радушно принимают, и 7 мая мы уходим, двигаясь теперь только в южном направлении. Я хочу пройти через Закк, откуда был отправлен на передовую у Одера около двух месяцев назад. Я знаю, что там нас очень хорошо примут. Чтобы добраться туда, мы обходим Ганновер в направлении Хильдесхайма, где я провел несколько счастливых недель. Я храню светлые воспоминания об этом очаровательном средневековом городе, наполненные любовью к его архитектурным сокровищам, старым, наполовину деревянным домам, где шпиль на крыше одного из них, того, что выходит прямо на центральную площадь, наклонился за столетия к другому дому, который смотрит на него с противоположной стороны улицы, как если бы они были давними друзьями.

Еще я помню спокойствие маленького провинциального городка, даже в самый разгар войны, и то гостеприимство, которое окружало нас. Сейчас тут все лежит в руинах! Не тронута только одна улица – кажется, я уже упоминал, Кесслерштрассе. Остается лишь удивляться, по какому капризу судьбы она уцелела, когда я вижу, что все остальное, абсолютно весь город, за исключением нескольких домов и фрагментов стен, сровняли с землей! Рядом с железнодорожной станцией на крышу разрушенного дома заброшен перевернутый вагон! В Хильдесхайме не было ничего, кроме госпиталей и беженцев, никаких войск, и бомбардировка произошла в последние недели войны, когда Германия сосредоточила все усилия на Восточном фронте, против Советов. Это нельзя объяснить ничем, кроме как голой логикой террора – вселить ужас в мирное население, как выразился Черчилль, и уничтожить эти художественные ценности. Которые, однако, являлись культурным наследием всей Европы!

Из Хильдесхайма мы направляемся к Альфельду. Закк, где я совсем недавно квартировал, в 5–6 километрах северо-восточнее последнего. В конце дня, после примерно 150 километров пути, если считать и объезды, мы попадаем в Закк. Странные ощущения возникают при возвращении в эту деревеньку, чистую и спокойную, сейчас еще более спокойную, чем когда мы находились здесь. Словно после нашего ухода часть населения покинула ее. На улице почти никого, если не считать пары силуэтов, которые быстро исчезают из вида. Не видно ни одного играющего ребенка.

Огромный дуб перед пивоварней сейчас выглядит еще более впечатляюще, и вроде бы ничего не изменилось, кроме гнетущей атмосферы. Тогда, два-три месяца назад, еще в разгар войны, когда я пытался вернуться на фронт, деревня жила полной жизнью, все казалось мне вполне естественным и атмосфера была спокойной, несмотря на угрожающее положение на всех фронтах. Сейчас она тяжелая. Как все субъективно! Совершенно очевидно, что в нашем положении, положении людей, на которых охотятся, неизбежно возникают подобные ощущения. Хотя наша надежда выиграть войну приказала долго жить 7 мая. Мы разочарованы, но не впали в отчаяние.

Вот дверь дома, где я жил пару месяцев назад, и через тридцать секунд я стучу в нее. Дверь открывается, и я вижу лицо моей хозяйки, меняющее выражение с крайнего изумления на огромную радость! И мы тоже рады. Квартирантов здесь, похоже, нет, дом пуст. Несмотря на безутешность поражения, радость встречи пересиливает все остальное. Хотя я и знаком со своей хозяйкой, мои товарищи видят ее впервые. Они здесь никогда не были. Немедленно возрождаются близкие отношения, и хозяйка, чья дочь тут же присоединяется к нам, беседует со мной о нашем расставании в марте, когда они ходили на станцию Альфельда пожелать нам доброго пути. Они снова плачут, вспоминая, но радость встречи быстро осушает их слезы. Наша оживленная беседа продолжается до самой ночи.

На следующий день, 8 мая, по радио объявляют о подписании Акта о безоговорочной капитуляции в Реймсе, за день до этого. Что провоцирует новый поток слез у наших хозяек и вызывает приступ гнева у дочери против несправедливости судьбы, распорядившейся так вопреки жертвам и мужеству всего немецкого народа, поддерживающего свою армию. Ее гнев еще более усиливается, когда после объявления по радио звучат «Боже, храни королеву», а затем «Звезды и полосы». И вот мы сидим, бессильные и беспомощные перед их горем!

Я вернулся в Закк в 1981 году, но, следуя полученной от соседей информации, отправился на кладбище. Старая дама уже умерла, и я пошел на ее могилу. Памятник нашелся там, где мне и сказали; на нем ее имя, Сенк. Дочь больше не проживала ни в деревне, ни даже в этих краях. Она переехала в Баварию или куда-то еще рядом с озером Констанц (Боденское озеро в предгорьях Альп на границе Германии, Швейцарии и Австрии. – Пер.). Более точных указаний мне никто дать не мог.

10 мая 1945 года выходим на правый берег реки Везер. Обогнавшая нас девушка на велосипеде оборачивается. Она догадывается, что мы бывшие солдаты. Приблизившись к нам, предупреждает, чтобы мы избегали ближайшего моста. Говорит, что его охраняет «Бельгия». Она не знает, что мы бельгийцы, но здесь нет никакой причинно-следственной связи; простое совпадение. «Они еще хуже, чем американцы», – добавляет девушка! И я могу только повторить то, что она говорит нам: «Идите дальше на юг, но сначала остановитесь в доме моих дяди и тети. Они вам помогут». Она дает нам адрес и свои рекомендации. Когда мы сообщаем ей, что мы бельгийские добровольцы войск СС, никакой негативной реакции не последовало, наоборот, она стала еще дружелюбнее.

Это уже второй или третий раз, когда молодые люди таким образом помогали нам. Позднее я узнал, что эта молодежь, несомненно, работала на Wehrwolf – тайную организацию, помогавшую немецким солдатам или друзьям в трудные моменты (немецкое ополчение для ведения партизанской войны в тылу наступающих войск противника, созданное в самом конце Второй мировой войны. – Пер.). Каждый раз, когда мы шли через эту сеть, нас обеспечивали едой и ночлегом, а когда мы уходили на следующее утро, каждый из нас получал запас продовольствия по крайней мере на день. Это и вправду здорово, что, несмотря на все сложности и опасности, сопряженные с иностранной оккупацией, «добрые самаритяне» думали и заботились о подобных вещах!

Мы провели ночь у дяди и тети девушки, которые баловали нас, словно любимых детей, хоть еще утром не знали и даже не подозревали о нашем существовании. Если бы все не делалось с такой простотой и дружелюбием, нас замучили бы угрызения совести. На следующий день, в надежде избежать проблем, мы направились к другому мосту через Везер. И его тоже охраняли бельгийцы! Тем не менее нам необходимо переправиться через реку. Безрассудно? Но мы идем на риск.

Когда мы подходим к мосту, нас останавливает бельгийский офицер, который велит нам явиться в их Kommandantur, комендатуру – он использует именно это слово, – по улице направо, затем налево. Мы делаем вид, что как раз туда и собираемся, но это всего лишь притворство. Карл, из чистой бравады, хочет взглянуть на Kommandantur поближе. Однако поспешно возвращается к нам. Он сразу узнал в часовом перед зданием кого-то из своих знакомых.

Миновав город Хёкснер, сразу же переходим с основной дороги, ведущей на юг, на ту, что идет к Падерборну. Мне кажется, лучше двигаться через знакомые мне места. К счастью, погода стоит прекрасная, как в мае 1940-го. Эту ночь мы проводим в Падерборне. Затем движемся через Зост и Унну, намереваясь достичь Дортмунда, расположенного на одном уровне со всей Рурской долиной. Местные жители, как могли, использовали груды камней, чтобы соорудить себе ненадежные убежища. Если где-то уцелели подвалы, то они селились в них. Миллионы людей ютились в подвалах или в развалинах, где они голыми руками отрывали себе норы. Многие годы так расчищалось все вокруг – вручную, кирпич за кирпичом, камень за камнем. Уцелевшие мужчины были в плену, и вернулись они не скоро. Именно старики, женщины и дети взвалили на себя этот тяжкий и непосильный труд, более того, они метр за метром расчищали улицы и дороги без всякого понуждения со стороны союзников. Судя по этим руинам, становилось очевидным, что последние преднамеренно пытались уничтожить, стереть с лица земли немецкий народ или по меньшей мере сломить его раз и навсегда. Вопреки тому, на что надеялся Черчилль, мирное население, немецкий народ, не был сломлен и не сдался. Более того, катастрофа вызвала всплеск его энергии, и эта индустриальная нация, вопреки множеству политиканов и благодаря силе своего духа, заняла подобающее ей место в Европе!

В Эссене была такая же разруха! Надо сказать, что, взобравшись на груду обломков, можно увидеть весь город, вернее, все, что осталось от него, что с севера на юг, что с востока на запад. В нем не уцелело ничего! Придите посмотреть на это сегодня. Все развалины собраны в насыпи и засыпаны землей, продуманно формируя зеленые лесистые холмы, отделяющие жилые районы от индустриальных, пряча последние от глаз местных жителей.

Я, как и Пьер с Карлом, уже не помню, где мы нашли ночлег на пути между Падерборном и Дюссельдорфом, но 14 мая мы прибыли в последний. Здесь мы столкнулись с серьезной проблемой: как переправиться через Рейн. Переплыть через него невозможно, и люди, которых мы спрашиваем, уверяют нас, что весельных лодок нет нигде! Оккупационные силы уничтожили все те лодки, которые не конфисковали. Мы совещаемся между собой и решаем обратиться в центр помощи иностранным рабочим. Местные показывают нам, где он находится. Однако прежде, чем отправиться туда, я хочу воспользоваться небольшим преимуществом нашей относительной свободы, пока она у нас еще есть. И еще хочу обменять свой велосипед, если получится, на еду и сигареты. Мои товарищи бросили свои просто так. Мы немного поблуждали по пригородам, менее разрушенным, чем центры городов, через которые прошли в последние дни. Наконец встретили студента, которого нам послало само Провидение. Его заинтересовал мой велосипед. Студент жил в доме пекаря, которому наверняка придется по душе подобная сделка. Я иду с ним до дома и пятнадцать минут спустя выхожу с тремя буханками хлеба и несколькими пачками сигарет.

Теперь уже пешком мы направляемся в центр регистрации, о котором я уже упоминал, но не спешим. Это двухэтажное здание из кирпича и песчаника. Перед ним большой двор, отгороженный от улицы высокой стеной. Посреди стены большие кованые распашные ворота. На прислоненном к стене стуле «часовой», белый американский солдат в опереточной шляпе на голове и с автоматом на коленях. Он «стоит» на посту – сидя! Рядом с ним черный, в такой же униформе. Вот так встреча! Но нам нужно войти. Провожает нас черный солдат, который показывает нам регистрационный офис. Во дворе не менее 200 человек. Мужчины, женщины и дети, все вперемешку. Здесь есть даже целый оркестр вместе со своими инструментами!

Мы заходим в офис, где скрываем свои настоящие имена и заявляем, что в Германии находимся как добровольные иностранные рабочие. За столом несколько типов сверяются со списками; одни из них бельгийцы, другие американцы. Разумеется, нас в списках нет. Поскольку у нас нет документов, нам выдают небольшие картонные удостоверения перемещенного лица с нашими именами и фамилиями. Само собой, выдумать фальшивые имена было совсем несложно. Затем нам говорят, чтобы мы нашли себе место в здании и ожидали следующей отправки.

Поскольку погода стоит чудесная, на первое время мы устраиваемся во дворе. Несколько музыкантов из оркестра, который мы уже видели, поют под аккомпанемент гитары. Они голландцы. Это эстрадный оркестр, работавший в какой-то из немецких концертных организаций. Мы перекидываемся парой слов, но, дабы не смущать их, предусмотрительно не задаем вопросов. Но я уверен, что у них насчет нас ничуть не меньше сомнений, чем у нас насчет их. Следует проявлять осмотрительность, и мы будем осторожны настолько, насколько это необходимо. В толпе наверняка есть люди в таком же, как и мы, положении, но как нам узнать их, да и зачем? Мы не заводим знакомств. Здесь мы проводим две ночи, а на следующее утро во дворе выстраиваются ожидающие нас грузовики. Нас приглашают грузиться в них, и колонна трогается с места.