Глава 18. В изгнании
3 сентября я сажусь за руль и заезжаю домой, чтобы взять кое-какие вещи, которые укладываю в чемодан. Теперь это действительно в последний, в самый последний раз! В багажнике больше нет места, и я привязываю чемодан сверху него. Проезжаем мимо школы, где собирались ожидающие отправки семьи. Здесь никого нет. Убедившись в этом, мы уезжаем и движемся через Брюссель. На проспекте Марнекс горит здание. Если память меня не подводит, это «Галерея Марнекс». До нас доносится несколько взрывов. В отдалении все еще догорает купол Дворца правосудия и, поскольку день ясный, клубы черного дыма поднимаются высоко в небо. Ранее утром мы уже видели, как он полыхает в тех местах, где произошли взрывы.
По мере приближения к воротам Луи нам кажется, что мы видим бронированные разведывательные машины союзников. Этим утром нам сказали, что несколько передовых частей союзников уже находятся в черте города. Разворачиваемся на 180 градусов и на полной скорости мчимся к улице Луа, по которой и движемся дальше. С разных направлений гремят несколько выстрелов, и нам совершенно непонятно, откуда стреляют и в кого метят, и, более того, мы даже не задумываемся об этом. Едем к площади Мейзера, откуда направляемся по шоссе Лёвен, в сторону пригородов. Сейчас около 20:30 вечера.
Дальше по дороге, в Крайнеме, остановился автомобиль. Это «Пежо», один из тех, у которого передние фары находятся за решеткой радиатора; он серого цвета, как все немецкие военные машины. В нем четыре немецких парашютиста. Двое устанавливают на месте лобового стекла пулемет MG 42. У этих моделей «Пежо» съемное лобовое стекло. Мы останавливаемся рядом и спрашиваем, не нужна ли помощь. «Нет, все в порядке». Они просто принимают меры предосторожности, поскольку считают, что попали под прицел franc-tireur, снайпера, хотя ни в кого из них не попали.
Дальше к Лёвену мы едем вместе. Через несколько километров дорога заблокирована горящим военным грузовиком. Он вез боеприпасы, которые периодически взрываются, но это не снаряды крупного калибра. Мы хотим объехать грузовик, однако офицер, командир немецких солдат, стоящих на обочине, не пропускает нас. Потому что в грузе есть и крупнокалиберные боеприпасы. Тогда мы делаем крюк левее, по небольшой мощеной дороге. Она выводит нас на шоссе в сторону Велтема. Когда нам уже виден Лёвен, наступает вечер. Дорога к центру города идет под гору. Слева несколько домов, а справа высокий склон, поросший густым кустарником. Внезапно до нас из кустов доносится громкий выстрел, и граната попадает в фасад дома с левой стороны дороги. Целились в нас, но стрелявший промахнулся. Должно быть, это что-то вроде базуки (реактивный противотанковый гранатомет. – Пер.), но не такой мощный. Промахнуться по нам с такого короткого расстояния просто непростительно. Мы невозмутимо продолжаем движение и въезжаем в Лёвен.
То один пожар, то другой вынуждают нас двигаться в объезд. Пожарище на главной площади. Мы оказались в тупике. Свернуть некуда, переулок, больше похожий на пешеходную дорожку, чуть шире автомобиля. Прямо перед нами дорогу, прямо по ее центру, блокирует здоровенный гранитный столб, чуть меньше метра высотой. Я всегда испытывал ужас перед ездой задним ходом. На низкой передаче двигаюсь вперед, пока практически не упираюсь в столб и, надеясь, что он вкопан не очень глубоко, плавно, но сильно давлю на педаль газа. Столб поддается безо всяких усилий, хоть и слегка царапает днище автомобиля. Короткий, засыпанный пеплом участок пути, и еще один такой же столб, который мы сносим тем же манером. Автомобиль не поврежден. Снова выбираемся на главную дорогу, пригодную для машин, делаем несколько поворотов и попадаем на трассу в сторону Арсхота.
Два моих товарища, распластавшиеся на больших передних крыльях, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям, вернулись на свои места в машину, к молодым дамам, которые едут вместе с нами и о которых я еще не упоминал. Это жена Эме и Мади, которая собирается воссоединиться со своим немецким женихом то ли в Беттбурге, то ли в Бенсберге, точно не помню, а третья – Лине. Она тоже, если я правильно понял, едет к кому-то в Германию. Я не упоминал о них раньше потому, что это меня мало касалось! Теперь все в машине, и «Пежо» парашютистов следует за нами, словно тень.
Дорога полупустая, и лишь тонкие лучи затемненных фар пробивают две дорожки в кромешной тьме. Разговоры смолкают, пассажиры дремлют. Проезжаем Дист, весь город спит. Затем Беринген, Леопольдсбург, Хехтел и Бре. Еще ночью мы добираемся до Венло, где останавливаемся возле кафе, в котором сквозь закрытые жалюзи пробивается свет. Впервые с момента выезда из Брюсселя мы немного приходим в себя, оживляемся. Входим в заведение и видим, что здесь уже отдыхают немецкие солдаты. После импровизированной поверки тоже укладываемся, дабы хоть немного поспать. Уже наступило 4 сентября.
Проснувшись через несколько часов, я обнаруживаю, что мой чемодан, привязанный сверху багажника, украли. Проклятые голландцы! У меня осталось только то, что надето на мне. Я делаю быстрый обход окрестностей – глупая, напрасная трата сил. И снова в путь. Пересекаем границу, минуем Крефельд, Дюссельдорф и от него двигаемся на Кельн, где мне нужно ненадолго навестить друзей, чтобы успокоить их и показать, что я все еще жив. Затем на Вупперталь, и вот мы уже в Унне. Мы без проблем миновали несколько дорожных блокпостов и контрольных пунктов, поскольку нашли в машине Ausweis, пропуск на глянцевой красной бумаге за подписью самого Юнгклауса. Этот пропуск гласил примерно следующее: «Всем гражданским и военным властям: оказывать предъявителям сего всемерную помощь в их запросах и передвижении». Все шло хорошо до самого Дюссельдорфа, куда нам пришлось вернуться, чтобы покинуть Унну.
7 сентября в 22:00 прибываем в SS Polizei Stab, штаб полиции СС, и на аэродром Дюссельдорфа. Здесь наше положение меняется! Мы снова пешие, но по-прежнему военные. Нам приходится оставить машину здесь, и, переночевав, мы двигаемся на поезде в направлении Падерборна, в который прибываем 9-го в 6:00 утра. Мади осталась в Дюссельдорфе, зато у нас теперь три новобранца: сестры Рене и Симон М. А., а также Бетси Б., следовавшие с нами до Падерборна. 10-го мы минуем Хильдесхайм, чтобы завершить свое путешествие в Харзуме. Это небольшой городок близ гор Гарца, севернее Хильдесхайма. В нем мы обнаруживаем колонию бельгийских изгнанников, семей легионеров и членов рексистского движения, укрывшихся здесь, по крайней мере на данный момент, от террора, развязанного против нас безответственными людьми или уголовными элементами, которым есть за что ответить, или теми, кто ищет повода присвоить себе имущество своих жертв. Потому что меня не убедить в том, что те, кто верит в справедливое правосудие, могли бы участвовать в подобных актах террора, происходящих в нашей стране.
Среди беженцев несколько демобилизованных или находившихся в Бельгии легионеров запаса, в том числе старшина Хоффман и лейтенанты Гре… и Гро… из Валлонской гвардии. Одни семьи разместили у местных жителей, другие в кафе, и нас поселили таким же образом.
48 часов спустя мы с Раймоном докладываемся в Reserve-Lazarett, госпитале, размещенном в женском монастыре, в деревне, где и остаемся. Наступает воскресенье, и монахиня приглашает нас в монастырскую часовню на мессу, но нам идти не хочется. В полдень другая монахиня приносит еду. Поскольку нам кажется, что обед не закончен, я делаю замечание, что не хватает десерта, как у остальных больных и раненых. На что она, совершенно серьезно, но не без легкой иронии, хотя на ее поджатых тонких губах не видно и следа улыбки, отвечает: «Десерта нет, поскольку вы наказаны за то, что не присутствовали на мессе! Но вы можете исправить свою вину, покаявшись прямо сейчас!»
Ушам своим не верю! Нам смешно, но я спрашиваю себя, не придется ли потом плакать? Много лет спустя я все еще думаю об этом. Все же, не углубляясь в причины нашего «военного поражения», я не могу удержаться, чтобы не прибегнуть к довольно красочным выражениям, к которым добрая сестра, несомненно, не привыкла, дабы дать ей понять, что она может делать с моим десертом все, что ей заблагорассудится. Наверняка вы понимаете, что я хочу сказать, не осмеливаясь дословно изложить свои слова на бумаге! Ответ не заставляет себя ждать! Пару часов спустя дверь распахивается настежь, словно от порыва урагана, и перед нами предстает фельдфебель, весь красный от гнева! Мы храним спокойствие. Так оно лучше, и, даже не слушая, знаем, что он говорит! Насколько я понимаю, он грозит нам серьезными дисциплинарными взысканиями, возвращением в часть и т. п. Очень спокойно, не вдаваясь в детали, я говорю ему, что завтра мы собираемся в Хильдесхайм. С этим он и покидает нас, ругая почем зря на прощание.
На следующий день мы докладываемся в Hauptlazarett, главном госпитале Хильдесхайма, и предстаем перед Stabsarzt, капитаном медицинской службы, которому объясняем перипетии вчерашнего дня. Он внимательно и не без удивления выслушивает нас, успокаивает и велит прийти завтра утром, между 10:00 и 11:00. На следующий день, в назначенный час, мы с Раймоном ожидаем в вестибюле госпиталя перед дверью главного врача. Немного погодя появляется фельдфебель из Харзума, который делает вид, будто не узнает нас, пока вместе с нами ждет пару минут в вестибюле. После чего его приглашают в кабинет. В течение десяти-пятнадцати минут из-за двери слышится ругань, после чего она распахивается, выпуская нашего белого как полотно фельдфебеля. Видимо, проблема решена, и мы вольны ходить или не ходить на мессу без того, чтобы выслушивать детские угрозы от кого бы то ни было. И надеемся, что дело не получит дальнейшего развития. Нас приглашают в кабинет и сообщают, что все улажено. В дальнейшем нами будут заниматься здесь, и мы, если хотим, можем остановиться у местных жителей, поскольку госпиталь переполнен, а мое состояние не требует дальнейшей госпитализации.
15 или 16 сентября отправляюсь в Бакеде, навестить родителей своего друга, Эмиля, погибшего под Новой Будой, и там же я встречаю мадам Маттис, с которой незнаком. 18-го я еду в Акен на Эльбе, чтобы провести три дня вместе со своим старшим братом и его женой. 23-го возвращаемся в Харзум, где мы тогда проживали у местной семьи, а в конце сентября съезжаем от них, потому что находим отдельное жилье в Хильдесхайме. Здесь мы проводим счастливый месяц.
Поздняя осень просто восхитительна, а этот маленький городок с наполовину деревянными домами обладает каким-то особым очарованием. Осень придает ему дивную атмосферу, которую я всегда вспоминаю с ностальгией. Начинаются утренние заморозки, покрывающие лужайки легким инеем. Каждое утро солнце медленно пробивается сквозь туман и рассеивает его. Капли росы блестят жемчужинами на последних цветах в парках и садах. С плюща, который обвивает все эти чудесные дома и «Немецкий дом», отдаленно напоминающий монастырь, один за другим, плавно опадают листья, расстилая на земле золотистый ковер.
Наши обеды и ужины в компании друзей, таких же бельгийских беженцев, всегда проходят весело и оживленно в симпатичных городских ресторанчиках. Иногда, когда мы чувствуем себя побогаче, обедаем в Ratskeller, винном погребке, одном из тех замечательных ресторанчиков, что обычно расположены в подвалах здания ратуши. Мы получаем талоны на питание, однако всегда есть блюда, за которые талоны не требуют, и шеф-повара, привыкшие угождать всем, кто способен по достоинству оценить качество этих блюд. Более того, в ресторане на Гохенштрассе работает официант-датчанин, который зачастую подает нам мясные блюда, не забирая талонов.
Вместе с последними лучами солнца, золотящими красные и желтые листья и опрятно окрашенные фасады, на город ложится туман. Солнце постепенно растворяется в тумане, пока совсем не исчезает. Постепенно загораются под своими колпаками уличные фонари, высвечивая причудливый узор на кованых железных решетках. Все здесь способствует тому, чтобы сохранить атмосферу старины и уюта города.
Вечерние прогулки чередуются с массажем в госпитале. Часто звучит сирена воздушной тревоги, но бомбежек нет. Однако после моего отъезда город разбомбят. Уцелеет лишь одна улица, Кесслерштрассе, которую я увижу снова в 1981 году.
Несмотря на настойчивые увещевания наших хозяев, мы с Раймоном упорно отказываемся спускаться в подвал во время воздушных тревог ночью. Нам слышно, как осколки зенитных снарядов падают на черепичные крыши, а потом скатываются до водосточного желоба, поскольку наша комната под самой крышей. Несомненно, я не рассказывал бы вам обо всем этом сейчас, не покинь я Хильдесхайм до той роковой бомбардировки.
Как-то утром, около 11:00, звучат сирены тревоги, и я замечаю, что людей направляет к убежищам большее, чем обычно, число дежурных. Поскольку я не хочу идти туда, двигаюсь по дороге из города в сторону горы Мортицберг, господствующей над городом. Здесь находится батарея зенитных установок, и я усаживаюсь на траву неподалеку от нее. Может, я выбрал не самое лучшее место? Погода, как всегда, прекрасная, с ясным, прозрачным голубым небом. Мои глаза адаптируются к расстоянию, и наконец я различаю очень высоко в воздухе сначала несколько, затем десятки и десятки самолетов – мелких точек, поблескивающих на солнце. Однако в небе сверкают и другие объекты, которые медленно снижаются. Когда они спускаются достаточно низко, я вижу, что это тысячи длинных лент алюминиевой фольги, предназначенных для создания помех радарам. Немного погодя в моем поле зрения самолеты увеличиваются в размерах, и зенитки открывают огонь, оглушая меня.
Затем со звуком несущегося на полной скорости локомотива падает первая бомба, потом следуют взрывы, облака дыма, перемешанного с пылью, которые поднимаются над городом левее меня, позади и вокруг железнодорожной станции. Сигнал тревоги звучит недолго, и бомбежка прекращается. Большая часть самолетов продолжает свой полет, и только пара десятков из них, как мне кажется, атаковала город и сбросила бомбы. Я вижу, как два самолета, сбитые зенитчиками, падают и разбиваются где-то в отдалении, а еще два, тоже подбитые, уходят на бреющем полете. Когда я возвращаюсь в город, чувствую запах пороховой гари и удушливый смрад пожаров, а все вокруг засыпано мелким пеплом. Это единственное происшествие, которое потревожило очаровательный городок за время моего пребывания в нем. Но со мной все было в порядке.
3 ноября мы покинули Хильдесхайм с легкой грустью, которая обычно овладевает нами при расставании. Еще одни приятные воспоминания вдобавок к остальным. Моментальный снимок для всех тайных закоулков моей памяти!
