Глава 17. Возвращение в Бельгию, в «командировку»

Утром 18 июня меня отвозят на машине на станцию, откуда я, с командировочным предписанием в кармане, отправлюсь в Брюссель! Через четыре дня и три ночи невероятно утомительного путешествия я прибываю на место назначения. Одну ночь провожу в пустом доме – пустом не в смысле обстановки, а в отсутствие какой-либо радушной встречи. Странные ощущения! Все некогда столь знакомые предметы обстановки, окружавшие меня в детстве и юности, сейчас кажутся мне почти чужими! Дом, когда-то такой оживленный от присутствия всей семьи и множества друзей, теперь выглядит пустым и заброшенным. Я обошел весь дом, от подвала до чердака, нигде не задерживаясь, словно уже собрался покинуть его, понимая, возможно, что больше никогда сюда не вернусь!

К черту сентиментальность, не будем поддаваться эмоциям! Делать мне здесь больше нечего. На следующий день, с утра пораньше, я отправляюсь в комендатуру и запрашиваю разрешения и проездные документы для намеченных мной передвижений. Таким образом, 24-го я прибываю в Бенш, дабы повидаться со своей невестой, с которой не виделся 14 месяцев с момента нашей помолвки! В тот же день 24-го я отправляюсь в Шарлеруа навестить свою сестру. 26-го возвращаюсь в Брюссель и 27-го еду к одному из своих братьев в лагерь Леопольдсбург. 28-го снова возвращаюсь в Брюссель и, после посещения «L’Honneur Légionnaire» – «Чести легионера», где находится главная канцелярия и центр взаимопомощи легиона, докладываюсь в клинике Бругманна на предмет обследования своих ран.

Мне возвращают мои документы, чтобы я посетил доктора в Frontleitstelle – в Главном управлении перемещения личного состава, которое находится в caserne, в казармах Святого Жана на Ботанической аллее, куда я должен немедленно доложиться. Я возвращаюсь в пустой дом, чтобы провести там последнюю ночь – быть может, потому, что неосознанно надеюсь обрести там частицу своего детства? На следующий день, 30 июня, я должен доложиться в Frontleitstelle. Здесь мне выдают дополнительные документы, с которыми мне следует явиться в Feldkommandantur – полевую комендатуру, штаб-квартиру военной администрации на оккупированных территориях и в зонах коммуникаций. Там меня направляют в институт Борде, для новой встречи с доктором, который отправляет меня снова в клинику Бругманна, куда меня наконец принимают 1 июля 1944 года. Я не ожидал, что придется пройти так много инстанций с моими открытыми ранами, требующими немедленной госпитализации. Попав в Chirurgie-Abteilung – хирургическое отделение, я встречаю многих своих друзей, находящихся там, и у нас образуется очень сплоченная группа. Здесь, в частности, Раймон В. Л., Фредди Хилдшейм, Поль С., Эме В. В. и многие другие. Все, кроме меня, могут вставать и самостоятельно передвигаться. Я прикован к постели, потому что мои раны воспалились. Несомненно, из-за переутомления, вызванного моими последними передвижениями и бюрократическими проволочками! Говорят, что мне придется перенести еще одну операцию, надеюсь, последнюю! И все же я рад, что могу немного отдохнуть, поскольку с самого отъезда из Дембицы я вообще не отдыхал, а для человека, вынужденного ходить при помощи двух тростей, это тяжело и крайне утомительно.

Этот период представляет мало интереса для кого-либо, кроме меня, тем более в свете последующих событий. Однако я считаю, что будет полезно упомянуть о паре происшествий, которые касались меня, дабы воссоздать атмосферу двух месяцев, предшествовавших появлению в Брюсселе союзных армий.

Нашего Oberarzt, младшего лейтенанта медицинской службы, зовут Мензел, а Stabsarzt, капитана медицинской службы, Васке. У нас с ними замечательные отношения, и наша группа имеет честь испытывать к ним весьма дружеские чувства, особенно к первому. Несколько раз он присоединяется к нам на дружеских вечерних посиделках, Kameradschaften. Парочка медсестер также принимает в них участие, включая одну бельгийку и еще одну, довольно загадочную молодую женщину, Ирен Икс, тоже бельгийку. У последней пулевое ранение, и она здесь на лечении. Ирен завязывает дружбу со всеми нами, особенно с Фредди, который своей виртуозной игрой на пианино здорово оживляет наши вечера. Несколько дней спустя я узнаю, что Фредди убит прямо на улице террористом, которому удалось скрыться. Кажется, это произошло на проспекте 11 ноября.

22 июля переношу запланированную операцию, предположительно последнюю, призванную спасти мою левую ногу, и она проходит успешно! Я уверен в этом, и все благодаря мастерству докторов Васке и Мензела! 2 августа меня повышают до звания унтер-офицера, то есть сержанта, чего я совершенно не ожидал, поскольку не смел и мечтать о таком. 10 августа я встречаюсь с одним из своих братьев, собирающимся отправиться в Германию, дабы присоединиться к легиону.

Тем временем госпиталь постепенно заполняется ранеными, прибывающими в основном из Нормандии. В течение нескольких дней наполненность палат удваивается, утраивается, а потом и учетверяется! Коридоры, ванные комнаты и кладовки забиты ранеными. Очень многие из них обожжены. Много юных танкистов из 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд». Нет надобности говорить, что все они очень молоды – как и мы в самом начале кампании. Им, по большей части, 16, 17 или 18 лет. В отдельной палате лежит один паренек, которого невозможно опознать! Все его лицо распухло, остались только узкие щелки на месте глаз и одна на месте рта. Нет даже намека на нос или уши. Как можно определить его личность? Порой трудно сказать, дышит ли он вообще. Сестры непрестанно мажут его каким-то бальзамом. Хватает здесь и молодых парашютистов, получивших повреждения во время прыжков. Все они носят тутор на шее и корсет, похожий на изогнутую в форме цифры 8 трубу, которая поддерживает позвоночник. Такое массовое прибытие раненых никак не изменило качество ухода за ними, просто теперь все, в меру своих возможностей, принимают участие в работе госпиталя и помогают друг другу. Здесь много молодых женщин из движения «Foi dans la Vie» – «С верой в жизнь», которые принимают равное участие в работе и приходят, дабы пополнить количество персонала госпиталя. Я встречаю тут Мэди Дж. и Дженни К., чей отец, офицер легиона, погиб в первой зимней кампании, а также Андре Д. и других.

Ближе к концу августа я уже могу вставать, опираясь на трости. Первые вылазки с постели после операции всегда очень болезненны, и требуется немалая решимость, дабы отказаться от лежачего положения. Я делаю достойные похвалы усилия, поскольку все мы чувствуем, что события приближаются к развязке и что я, в очередной раз, должен действовать самостоятельно, дабы не зависеть от чужой доброй воли. Каждый раз, прежде чем присесть или лечь для восстановления сил, я довожу себя до полного изнеможения. Поэтому быстро прогрессирую и к 28 или 29 августа уже могу ходить без помощи тростей. Но я-то знаю, чего это мне стоило.

От своих товарищей, которые могут ходить повсюду и даже выбираться не улицу, а также от молодых женщин, помогающих медицинскому персоналу, я узнаю, что семьи легионеров и членов рексистского движения начинают покидать территорию страны и эмигрировать в Германию. Уже так много наших пало жертвой террористических актов, что незачем увеличивать их число, поскольку здесь защитить их некому. Поэтому мы знаем, что должны уехать. К тому же Брюссель объявлен «открытым городом», и его не станут оборонять.

Дважды я навещаю институт Святого Иоанна Берхманского, где регистрируются выезжающие семьи, и со второго раза нахожу дядю своей будущей жены, который в конце концов решил остаться дома. Несколько дней спустя он будет избит и ранен, и лишь случайно я встретил его, живого, шесть лет спустя! Во дворе школы я нахожу в основном семьи из провинции и, изредка, из Брабанта. Обстановка напоминает мне май 1940 год, только сейчас меньше возбуждения и еще меньше багажа.

Когда я вместе со своим товарищем Раймоном В. Л. возвращаюсь в госпиталь, нам приходится ждать следующего трамвая на площади Симониса. Двое раненых легионеров, дожидающихся трамвая в обществе нескольких гражданских. По обе стороны бульвара движутся люди с тяжелой поклажей. Они тащат сумки и коробки, содержащие неизвестно что, свиные окорока, пишущие машинки. Они явно разграбили склады и конторы. Именно это поражает меня более всего в те три дня, что я болтаюсь по городу. Мы прождали около десяти минут, когда женщина, подошедшая сзади, тихо говорит нам: «Будьте осторожны! Несколько человек следят за вами из кафе позади вас!» И добавляет: «Я знаю, что здесь логово Сопротивления».

Сейчас 2 сентября 1944 года, и в городе теперь совсем немного немецких военных, если не считать редких одиночек и тех, что находятся в госпиталях. Во всяком случае, здесь ни одного не видно. Я не намерен дожидаться пули в спину или, тем более, возможности улизнуть тайком! Не знаю, правильно ли я поступаю, но решаю встретить опасность лицом к лицу, и мы с Раймоном, перейдя дорогу, направляемся к указанному заведению. Дабы не показывать свою хромоту, я иду медленно – не стоит обнаруживать свое слабое место. Уверенно и, как нам кажется, беззаботно мы входим в кафе и заказываем по паре пива. Стоим у стойки, где уже находится несколько человек, но я устраиваюсь так, чтобы приглядывать за столиком с двумя посетителями. Мне кажется, будто воздух в зале насыщен электричеством и все люди здесь сообщники, но я могу и ошибаться. В любом случае у меня создается сильное ощущение того, что мы прервали какое-то обсуждение, заставили их сменить тему! Прежде чем зайти в кафе, мы, из предосторожности и как можно незаметнее, сдвинули кобуры со своими пистолетами «Вальтер» Р.38 с левого бедра вперед. Это один из тех редких случаев, когда я вышел в Бельгии на улицу вооруженным. От нас этого требовали. К тому же я чувствую, что люди в кафе не уверены на наш счет и не принимают нас за сосунков! Мы остаемся в кафе еще не меньше двадцати минут, пока не появляется трамвай. Мы оплачиваем счет, переходим дорогу и, без всяких происшествий, садимся в трамвай! Одним лишь посетителям, которых мы только что оставили в кафе, известно, подвергались ли мы риску или нет!

Поскольку мы молоды и уверены в себе, мы ничего не боимся. Наши доктора говорят нам, что их обязали, вместе с другими врачами, оставаться с ранеными, которых невозможно транспортировать, и передать госпиталь в ведение «союзников» после их прибытия. Мы не хотим оставлять их, полагая, что поскольку раненых передадут в руки «союзников», то им, докторам, предоставят безопасный проход для возвращения в свои части в расположении немецких войск. Видите, какими наивными мы были! Когда мы сообщаем врачам о наших намерениях, они спрашивают, не лишились ли мы рассудка?! О том, чтобы дожидаться их, не может быть и речи; нам следует находиться уже далеко отсюда. Даже хорошо зная страну, мы никогда не смогли бы выехать вместе с ними, потому что им не позволят вернуться в места расположения их частей. Даже обещанный автомобиль не смог бы изменить того, что должно случиться! Один человек из рексистской транспортной службы обещал нам машину из одного нашего владения на шоссе Ватерлоо. Мы обсуждали эту тему с докторами несколько дней и в конце концов вынуждены были принять решение – в крайнем случае, уехать без них.

Так оно и вышло. 3 сентября нам пригнали обещанный автомобиль, «Грэхем-Пэйдж» (марка довоенного американского легкового автомобиля. – Пер.). Парень из рексистского движения, доставивший его нам, остается здесь, и мои товарищи полагаются на меня как на водителя. Шутки ради и чтобы удивить их, я говорю, что сажусь за руль в первый раз. Они верят мне, а кое-кто из них до сих пор убежден в этом.