Глава 13. Бои у Теклина

Видимо, русские, явно пытающиеся ошеломить нас, используют все доступные средства, чтобы отрезать яростно сопротивляющиеся им части, можно сказать, замкнуть их в кольцо. Несмотря на свое опасное положение, наши отчаянно отбиваются. Двум русским полкам удалось захватить лесистый участок северо-восточнее Теклина и надежно там закрепиться. Выступ этого леса выходит к юго-восточному краю Теклина. Русские пытаются перерезать наши пути снабжения. Опасность серьезная и невероятно точно рассчитанная! Вот почему контрудар немцев 8 января закончился с плачевными результатами. Русские прочно закрепились, использовав все преимущества леса.

11 и 12 января немецкие полк и батальон «Нарва» дивизии «Викинг» предприняли вторую контратаку, которая, как и первая, провалилась. Наш командир Леон Дегрель предлагает генералу Гилле (бригадефюрер СС Отто Гилле), командиру дивизии «Викинг», к которой имеем честь принадлежать и мы, бросить «Валлонию» в новое наступление! Генерал охотно принимает предложение, хоть и с некоторой долей скептицизма, даже несмотря на то, что уверен в нашей бригаде и ее славных боевых деяниях, доказывающих рвение «бургундцев». Как бы подтверждая его скептицизм, «бургундцы», перед тем как занять исходные позиции между деревней и лесом, находят следующее объявление:

Отлично рассчитано на то, чтобы раззадорить «бургундцев»! И они намерены продемонстрировать своим немецким камрадам, что их боевой пыл способен принести успех там, где те оплошали! Четыре пехотные роты, при поддержке саперов и мотоциклетного взвода, который вмешается позже, предпримут попытку вернуть этот участок местности и вынудить русских отступить на исходные позиции. «Бургундцы» понимали, что на кон поставлена их честь и что это не пустые слова. Они понимали, что бой будет очень тяжелым. Они знали об этом из всего того, что видели и слышали, исходя из хода событий, по обрывкам разговоров и, главное, из провала двух последовательных предыдущих контратак. Они не строят никаких иллюзий. Одних сковывает неуверенность, других чувство страха, но никто из них не впадает в ступор, и они скорее дадут вырвать себе язык, чем признаются, что боятся! В этом и есть настоящее мужество.

Это то, о чем я узнал из того, что видел и слышал. Тон разговоров совсем другой, выражения лиц изменились. Это очевидно тому, кто наблюдает за ними и кто хорошо их знает, хоть я и уверен, что каждый из них старается, тем или иным способом, скрыть свою неуверенность. Парни молча ожидают начало атаки, углубившись в собственные мысли.

14 января, в самом начале седьмого утра, поступает приказ начать атаку, и штурмовые роты выдвигаются к опушке леса, где их поджидает противник. Не только русские противостоят им; ротам также необходимо преодолеть все трудности этой местности. Толстый, не менее 40 сантиметров слой снега, заледеневший снаружи, но не настолько, чтобы не проваливаться в него, деревья и ветви, покрывающие землю – результат предыдущих атак, – еще более усложняют передвижение. С самого начала люди падают, оставаясь на земле, продвижение постепенно замедляется, пока и вовсе не останавливается; после двухчасовых усилий пройдено где-то 500–600 метров от исходных позиций. Русская артиллерия прицельно бьет прямой наводкой по нашим солдатам. Больше невозможно продвинуться ни на шаг. 1-й роте приходится отступить, оставив такой ценой завоеванный участок местности! Яростная контратака русских заставляет значительную часть атакующих откатиться назад, на отметку 200 метров от исходных позиций. Тем временем взводу фельдфебеля (старшины) Сапена удалось прорваться с правого фланга, опрокинуть русских и закрепиться на их же позициях. Отрезанный от остальных подразделений, Сапен вынужден повернуть назад, чтобы в целости и сохранности возвратить свой взвод на наши позиции!

В 13:00 наши начинают новую атаку, возвращая только что потерянную территорию и вдобавок захватывая в рукопашной позиции легкой артиллерии, которая утром прижимала их к земле. Они удерживаются там до 16:00. Взвод 1-й роты полностью уничтожен огнем русской реактивной артиллерии. От одного залпа гибнет 30 человек! Бой еще тяжелее, чем ожидали «бургундцы». Рукопашная схватка между флангами снова проиграна, поскольку с продвижением вперед лес становится все гуще. Еще один взвод, пытаясь восстановить контакт с одним из флангов, зараз теряет половину состава, 15 человек.

Бригада получает приказ закрепиться на своих позициях и любой ценой удерживать каждую пядь земли. Невероятно холодно, – 25 градусов; говорят, что этой ночью температура до -30! Земля слишком твердая, чтобы ее копать, и наши люди, выдвигаясь в атаку, не имеют укрытий, кроме завалов из поваленных стрельбой стволов и ветвей деревьев, и никакой подстилки, кроме затвердевшего от мороза снега. Перед их глазами апокалипсическое зрелище: немецкие товарищи из дивизии «Викинг». Это жертвы прежних атак, превратившиеся в замерзших насмерть марионеток. «Бургундцы» знают, что их ждет, попадись они в руки противника живыми!

За ночь с 14-е на 15-е контакт между отдельными подразделениями восстановлен, а туда, где этого сделать не удалось, подтягивают подкрепления, дабы залатать бреши. Саперы устанавливают мины, чтобы защитить наиболее уязвимые позиции. День 15 января уходит на то, чтобы по мере возможности укрепить захваченные позиции, однако несколько человек эвакуируют с обмороженными руками и ногами. Предпринятые русскими контратаки отбиты. Свою вторую ночь «бургундцы» проводят в лесу, где повсюду валяются заледеневшие трупы. Температура далека от приемлемой. 16-го, чтобы лично оценить обстановку и поприветствовать продрогших солдат, прибывает генерал Гилле. Чтобы они согрелись, он снабжает их коньяком и шоколадом. Однако «бургундцы» отлично понимают, что новая атака не за горами.

Все это время я нахожусь в Байбузах, однако 16-го меня отправляют с приказами в Белозерье и Городище, а затем велят следовать в Орловец и перейти в распоряжение лейтенанта Ренье, командира мотоциклетного взвода, из которого меня и забрали, так что для них я не буду совсем чужим. Похоже, у лейтенанта имеется работенка для мотоциклиста! Приказ отдал фельдфебель (старшина) Деравье, и мне следует доложить в канцелярии роты Скарсерье или Стаке о том, что я прибыл с пакетами. Их явно заботит состояние моего здоровья!

Поздно ночью, через много часов после заката, я прибыл в Орловец, но не смог отыскать лейтенанта Ренье. Однако встретил сержанта Гумберта. Мотоциклетный взвод отправили для подкрепления в Теклино, и мне попались только немцы из дивизии «Викинг» и несколько «бургундцев» из обозов, а также местные повара. Я останавливаюсь в избе вместе с санитарами из «Викинга» и двумя «бургундцами», один из которых ранен в лодыжку, а у другого обморожены ноги. От них узнаю, что в деревне есть еще и саперы. Я устал, но сплю плохо, наверняка из-за нервного напряжения. Они так много рассказали мне о Теклине! Я постоянно просыпаюсь. Ну да, это «бургундец» с обмороженными ногами стонет во сне. Он-то спит, поскольку вымотан и вернулся с линии фронта. Думаю, что отправлюсь туда завтра. Один из солдат дивизии «Викинг» храпит. Кажется, это повар – по крайней мере, раненых кормил он. Тот, что храпит, спит также без проблем, как и тот, что мучается и стонет, а я – я больше не могу спать! А ведь сейчас глубокая ночь. Я закуриваю, задумываюсь. Не могу ни спать, ни усидеть на месте. Встаю и выхожу на улицу. Холод тут же перехватывает мое дыхание. В избе было так хорошо! Не оборачиваясь, делаю всего несколько шагов, потому что боюсь не найти свое жилище. Я совсем не знаю Орловец, поскольку проезжал через него всего дважды. Десять минут спустя возвращаюсь обратно. Храпящий «викинг» просыпается и садится. У нас завязывается разговор, и он тоже с восторгом рассказывает мне о «валлонах» в Теклине. Я говорю ему, что тоже собираюсь туда, и он смотрит на меня с восхищением. Не могу не обратить на это внимания, хотя не так уж и горжусь этим.

Из боязни, что не смогу завести мотоцикл, отправляюсь к сараю, где оставил его, и выкручиваю свечи зажигания. Разумеется, из предосторожности я надел перчатки. Возвращаюсь в дом и кладу их на еще горячую плиту, которую растапливает немецкий камрад. Затем он говорит, что пойдет поискать что-нибудь съестное, и уходит. Обратно он возвращается не один. Теперь их трое, и они ставят у дверей термосы. Это для ваших товарищей, говорят пришедшие. Дают мне хлеб, котелок с еintopf – кулешом (в такую-то рань!), кофе, колбасу и масло. Сейчас где-то 5:30, может, даже 6:00. Спит только один товарищ, остальные уже бодрствуют. Подкрепившись, я иду вернуть свечи на место и сажусь на мотоцикл. Два парня выходят со мной, чтобы подтолкнуть. Подгонять их не требуется, и они энергично толкают мотоцикл. 10, 20 метров, и двигатель заводится. Я оборачиваюсь; термосы лежат в коляске. Парни прощаются со мной: «Удачи! Ни пуха ни пера!» Когда я покидаю Орловец, все еще темно.

На дороге я не один; чуть позади меня едут два грузовика, скорее всего с рационами. И холодно. Какая удача, что через рукояти руля моего мотоцикла проходит горячий воздух. Дорога скользкая и твердая. Это из-за холода? Нервное напряжение прошло. Сейчас я окончательно проснулся. Когда я добираюсь до Теклина, небо понемногу начинает проясняться. Скоро наступит день, но деревня не спит. Несмотря на ранний час, в деревне оживленно от прибывающих и уезжающих машин с солдатами. Вижу машины с эмблемами, указывающими на присутствие здесь высокопоставленных офицеров, артиллерийские орудия, почти повсюду ящики с боеприпасами, грузовики, несколько танков. Здесь командный пункт всего района; несколько высоких чинов с соответствующими знаками различия что-то обсуждают. Наконец я встречаю несколько «бургундцев», и среди них фельдфебеля (старшину). Спрашиваю, как проехать на командный пункт роты, и мне показывают, что он чуть дальше, справа от дороги. Я докладываюсь там и спрашиваю, куда доставить термосы с кофе для своих товарищей. Меня направляют на север, к равнине, где на опушке леса я всех и найду. Завожу стартер и еду в указанном направлении по слегка вогнутой степной местности, придерживаясь следов на замерзшем снегу. В отдалении, слева от меня, стоят два грузовика в окружении людей, которые, похоже, загружают их. Когда я подъезжал к Теклину, то услышал перестрелку и периодические орудийные залпы. Я думал, что этот грохот прекратился, но, видимо, занятый своими делами, просто-напросто забыл о нем. Сейчас он снова слышен, и даже очень отчетливо. Я не обманываю себя. Замеченные мной грузовики стоят в лощине, недалеко от леса и в 200 метрах от меня. Теперь мне кажется, что я вижу то, чем загружают машины, и, когда подъезжаю поближе, мои худшие предчувствия подтверждаются. Это мертвецы, которых мои товарищи складывают в крытые брезентом кузова грузовиков. Застывшие, замороженные тела. У меня вдруг возникает ощущение, что стало намного холоднее!

Один из камрадов сообщает, что они погрузили уже 175 трупов немцев и «бургундцев», очень много «бургундцев»! Я избегаю смотреть на лица, словно мне будет легче узнать позже, кто из моих товарищей погиб здесь. Мы берем очередное задеревеневшее тело за ноги и под плечи, чтобы погрузить в грузовик. Последнего мертвеца из каждой партии необходимо опрокинуть через борт кузова. Иногда тело, которое находится наверху груды, отделяется от других и валится, скользит и ударяется о другие тела, с глухим стуком сползая все ниже. Это так угнетает! Звук действует намного ужаснее самого вида падающего тела. Вряд ли кто захочет увидеть такое прямо перед тем, как попасть на линию фронта, но мне пришлось пройти через это, глядя правде в глаза и не пытаясь обмануть самого себя. Можно, если нужно, обмануть друга или знакомого и больше с ним никогда не встречаться. Этим нечего гордиться, но, по крайней мере, это можно оправдать чисто по-человечески. Но стыдиться самого себя – это совсем другое, поскольку вернешься к этому, рано или поздно, когда останешься наедине с собой, и в конце концов это становится невыносимым.

Я ловлю внимание унтер-офицера (сержанта), командующего угрюмой рабочей командой, и спрашиваю, что делать с термосами. Я могу оставить их здесь, и он рад напоить своих людей горячим, а потом термосы отнесут тем, кто отправился подбирать тела. Здесь есть еще один унтер-офицер, который собирает людей, чтобы идти с ними на линию фронта, на помощь нашим товарищам, и я присоединяюсь к ним. Я штабной мотоциклист, и в мои обязанности не входит отправляться туда, но со вчерашнего дня мной движет какая-то неведомая мне сила. Возможно, это из-за услышанных мной историй. И унтер-офицер, с которым я только что разговаривал, также не должен находиться на линии фронта, но тем не менее он тоже идет туда. Зрелище всех этих мертвых товарищей могло бы и разубедить меня, но, поскольку 15 наших собираются отправиться на передовую прямо сейчас, я не могу не пойти вместе с ними.

Мы движемся вправо, вдоль опушки леса, затем взбираемся по склону, ведущему на север, прямо в лес. Когда я оглядываюсь, то вижу свой мотоцикл рядом с грузовиками, и еще две машины, подъезжающие со стороны Теклина. Наверно, это те, что следовали за мной из Орловца. Двигаться нелегко. Я проваливаюсь в снег. Мне приходится перелезать через множество препятствий или пробираться пригнувшись под ними. Ветви, поваленные на землю, или низко наклонившиеся деревья, воронки от взрывов с черным от пороха снегом вокруг них, первые тела. Вот двое наших в серой форме покоятся поверх русского, объединенные смертью, скованные льдом друг с другом! Я помню все, о чем мне рассказывали, и у меня возникает ощущение дежавю, словно все это я уже видел. Вот окоп, из которого торчат голова и рука, – это русский, тело его лежит на бруствере, ноги в окопе, шея и плечо в крови. Усилие, которое я трачу на движение, согревает меня. Но руки остаются холодными, а уши пощипывает. Этот редкий лес не защищает от северного ветра, превращающего выдыхаемый воздух в иней! Тем не менее движемся мы достаточно быстро, и в отдалении, но все ближе и ближе беспрерывно то вспыхивает, то прекращается орудийный огонь. Мне приходится плотно прижимать висящий через шею автомат к телу, потому что он раскачивается в такт шагам и приклад бьет по бедру, а ствол норовит угодить мне в челюсть.

Вот блиндаж, за ним еще один. Тела перед ним и позади него. Поперек входа труп русского. В нескольких метрах тело «бургундца», на его плече отчетливо виден шеврон «Валлонии»! Не пройти и 100 метров, чтобы не наткнуться на трупы, иногда на несколько в одном месте. Кажется, за тот час, что мы шли, нам пришлось преодолеть не менее трех холмов. Отчетливо чувствуется характерный запах пороха, звук канонады уже совсем рядом. Слава богу, мы слышим речь и отдаваемые по-французски приказы! Взбираемся на очередной холм с более длинным, но не таким крутым, как предыдущие, склоном. Здесь повсюду такой же разгром – одни мертвые в хаки, другие в серой униформе. Немцы, русские, «бургундцы», которых перемешала смерть. Я отличаю недавно убитых от остальных по тому, что их еще не присыпало снегом и не покрыло инеем, как тех, кто лежит здесь уже несколько дней.

Здесь, на вершине холма, быстро находим наших людей, которые наступают, зачищая перелески, окопы и разыскивая русских, которые все еще могут скрываться в этих местах. Мы и без того не мешкали по пути, но тем не менее прибавляем шаг и через несколько минут соединяемся с нашими товарищами. Периодически вспыхивают перестрелки, сперва слева, затем справа от нас. Поначалу мы находимся среди солдат 4-й роты, потом 1-й. По-моему, я заметил знакомых саперов. Здесь, кажется, меньше трупов – меньше в серой форме и нет «бургундцев». По крайней мере, я их не вижу. Внезапно, впереди и слева от меня, раздается сухой треск выстрелов, пули прорезают морозный воздух. Я инстинктивно бросаюсь на землю. Крики, топот бегущих ног. Все ложатся на землю. Стрельба гремит уже отовсюду. И впереди, и позади меня. Я больше не понимаю, кто стреляет, в кого стреляют и откуда ведется огонь. Но думать некогда. С автоматом в руке, вместе с другими, я бросаюсь к густому перелеску. Нет, это мы атакуем укрепленную позицию, своего рода бункер, из которого ведется шквальный огонь.

Мы наступаем, как можно быстрее перебегая от дерева к дереву, что на самом деле получается не так быстро, поскольку ботинки вязнут в промерзшем снегу. Сбавляю скорость. Справа пригнувшись бегут остальные, чтобы атаковать бункер с тыла. Я снова смотрю вперед, туда, откуда ведется огонь, и вдруг в 20 метрах от себя вижу русского в ватнике, заменяющего магазин своего автомата. А между нами, чуть левее, опустившись на одно колено, стоит «бургундец», укрывшийся за деревом, слишком тонким, чтобы защитить его. Я смотрю только на него, поскольку русский сосредоточился на нем. Наверняка «бургундец» не заметил русского. Он смотрит в другую сторону, а русский целится прямо в него! Не успеваю я выпустить очередь, как русский валится назад, роняя автомат, в тот самый момент, когда сухое стаккато автоматной очереди ударяет по моим барабанным перепонкам! Смотрю направо, откуда раздалась очередь, и вижу Дамиани, во всяком случае, я думаю, что это он. Тот же рост и осанка, однако шлем меняет лица. На мгновение наши взгляды встречаются, и я вижу слегка насмешливую улыбку. Он словно хочет сказать мне: «Слишком ты нерасторопный! Я успел раньше!» «Бургундец» слева от меня спасен, потому что огонь впереди нас прекратился. Взятый с тыла нашими товарищами очаг сопротивления подавлен, и, скорее всего, нашему камраду невдомек, что в тот день кто-то другой спас ему жизнь. Мне не удалось опознать его, так как в тот момент я не мог поговорить с ним, будучи занятым более важными и насущными делами. С другой стороны, Дамиани, которого я узнал, вряд ли захотел бы, чтобы я рассказал о его поступке тому парню, поскольку тот почувствовал бы себя неловко! И тот парень никогда об этом не узнает, по крайней мере пока не прочтет мою книгу и не узнает в ней самого себя. Но Дамиани точно никогда не прочтет мои воспоминания, потому что его больше нет в живых. Если не ошибаюсь, он покончил с собой в Лиссе (ныне Лешно), близ Бреслау (ныне Вроцлав), на берегу Одера. Он был серьезно ранен в пах и не захотел жить в таком состоянии. Сказал, что он больше не мужчина. Изуродованные останки его тела обнаружили на берегу реки. Он подорвал себя, усевшись на гранату или на динамитную шашку, какие саперы постоянно использовали в своей работе. Он был сапером, и случилось это осенью 1944-го! Дамиани был настоящим мужчиной, образцовым товарищем. И я это говорю не только потому, что он мертв!

Жизнь, смерть, дружба – все это тесно переплелось! В подобных обстоятельствах события происходят столь стремительно, что зачастую сам не осознаешь, где ты, кто ты и что все, в особенности жизнь, не более чем вопрос рефлексов. Любая ситуация на самом деле мимолетна! Мне кажется, что в момент падения автомат русского самопроизвольно выпустил очередь, потому что, когда он ударился о землю, его сильно подбросило. Любопытно осознавать, что в подобные моменты память фиксирует такие детали, а через много лет с точностью воспроизводит подробности.

Наступление продолжалось, и операция все больше и больше походила на прочесывание леса – точно так же, как во время обучения в лагере, только сейчас к этому добавилась опасность. То там, то тут вспыхивали перестрелки, слышались резко обрывающиеся крики. Несколько минут спустя примерно в 50 метрах перед нами внезапно вырастают людские фигуры! Я сразу узнаю русскую форму, но тут же с полдесятка пуль свистят у нас над головами, с сухим треском вонзаясь в обломки деревьев, или улетают в никуда, с визгом разрезая морозный воздух. Практически одновременно отвечает наше оружие, нацеленное на эти неясные силуэты, которые со всех ног бросаются бежать между деревьями. Они бегут зигзагами, я теряю их из виду, потом вижу снова, потому что делаю ошибку, когда пытаюсь держать их всех в поле зрения, вместо того чтобы сфокусироваться на ком-либо одном. Это все на уровне инстинкта самосохранения, поскольку меньше всего хочется промахнуться в того, кто целится в нас!

На бегу стреляю с бедра, меняю опустевший магазин. Пару раз русские останавливаются, чтобы обстрелять и задержать нас, затем снова бегут. Во время одной из таких задержек я вижу, как двое падают, а другие стремглав бросаются прочь. Их больше десяти, и вдруг они исчезают в густой части леса, что скрывает их от нас и дает им убежище. Русским удалось уйти! Мы замедляем бег, и ко мне поворачивается мой сосед. Я вижу, как он спотыкается, подбирает свой шлем, поправляет его на голове и снова бежит. Только сейчас я узнаю его, это Дебеси. До сих пор, в горячке боя, у меня не было ни времени, ни возможности разглядеть его. Горячка боя… да, вполне подходящее выражение, поскольку теперь нам известно точное его значение. Мы улыбаемся в знак того, что узнали друг друга. Как и я, он из состава мотоциклетного взвода, правда выполняет другие функции.

Мы продвигаемся медленнее и осторожнее, поскольку не хотим оказаться захваченными врасплох и глупо погибнуть из-за собственного безрассудства! Даже несмотря на то, что сопротивление русских заметно ослабло, мы вовсе не обязательно окажемся победителями в этой игре! Идем, останавливаемся, затем, тщательно осмотрев лес, трупы и малейшие углубления, движемся дальше. И ничего не обнаруживаем. Они бесследно исчезли в дебрях. Мы изучаем следы на снегу – их здесь достаточно, и все они идут в разные стороны. Продолжаем преследование в направлении гребня холма, на который вскоре и поднимаемся. Остальные «бургундцы» тоже добрались сюда с разных сторон, слева и справа. Издалека фельдфебель кричит нам, чтобы мы отошли на несколько шагов назад, под прикрытие гребня.

Я так и поступаю и прикуриваю сигарету. Когда я смотрю на Дебеси, мое внимание привлекает отверстие в его шлеме. Он мне не верит, когда я показываю на него пальцем и спрашиваю, не моль ли прогрызла эту дырку. Однако из любопытства снимает шлем и держит его в руке. На самом деле в нем два отверстия. Одно впереди и слева, а другое на уровне изнаночного шва. Несомненно, это та самая пуля, которая сбила с него шлем, тогда как он подумал, будто случайно упал, споткнувшись о ветку. Дебеси улыбается несколько обескураженно. Думаю, до него только сейчас дошло, что это был звоночек с того света! Звучит приказ занять оборону, и мы с Дебеси направляемся к формирующейся слева группе из шести-семи человек, включая фельдфебеля и двух унтер-офицеров. Я объясняю, что оказался здесь по той же самой причине, что и остальные «бургундцы», которые отправились на передовую вместе со мной. Пятнадцать минут спустя мы, числом восемь человек, спускаемся с холма и направляемся назад в Теклино, тогда как наши товарищи наверху укрепляют позиции. Не доходя до опушки леса, снова встречаем «бургундцев», которые продолжают без устали эвакуировать мертвых. Теперь мне ясно происхождение непонятных следов на снегу слева. Их оставили мертвые тела, которые, завернув в брезент, волокли с холма.

Выйдя из леса, я ищу свой мотоцикл. И не нахожу. Видимо, фельдфебель Демеерсман отогнал его в Теклино, где он будет в большей безопасности! Хотя подозреваю, что он забрал мотоцикл, чтобы не дожидаться попутного грузовика в деревню и не идти туда на своих двоих. Надеясь отыскать мотоцикл у подножия ближнего склона, я резво двигаюсь в путь, но вскоре чувствую боль в икрах и боюсь, что мне придется ползти в Теклино на четвереньках. Теперь я вспоминаю, каким утомительным было наступление по мерзлому снегу и как его еще больше осложняли разные препятствия на нашем пути. В конце концов я предпочитаю помочь с погрузкой трупов и вернуться на одном из грузовиков. Итак, я помощник могильщика. Я должен загружать тела своих товарищей в грузовики, которые доставят их к рвам, вырытым для них в тылу интендантской службой. Среди мертвых я не узнал никого из своих друзей. Мне называют несколько имен, но ни одно из них мне не знакомо.

В Теклино я высаживаюсь с грузовика, потому что вижу свой мотоцикл прямо перед командным пунктом. Перед ним фельдфебель Педе разговаривает с Катрисом, оба из моей роты. Педе сообщает, что меня ждут в Байбузах, куда я и прибываю с наступлением ночи, надеясь, что у меня не будет неприятностей из-за моей самодеятельности в Теклине. На меня набрасывается старшина Деравье и передает конверт, желая, чтобы я перевел его содержимое на немецкий. За время нашего пребывания здесь он постоянно, раза два в неделю, приходит ко мне попросить о такой небольшой услуге. Ротный писарь Скарсерье иногда просит меня о том же. У них обоих остались подружки в Германии. Мой немецкий несовершенен, но я довольно неплохо справляюсь. На следующий день, 18 января, я прибываю в Белозерье, где на командном пункте дивизии наблюдаю бурную деятельность. Здесь пакуют и грузят документы. Мне говорят, что штаб перебирается в Городище. 19-го в Байбузы прибывают подразделения других частей, которые сменят нас. Днем 20-го мы выезжаем из Байбузов в Белозерье, где будет находиться штаб роты. «Мамка» и маленький Николай обнимают меня! У них грустный, по-настоящему печальный вид, когда я прощаюсь с ними. И я вижу, что они не притворяются. Если честно, мы были близки и отлично ладили друг с другом, даже несмотря на вполне понятное и не имеющее особого значения мелкое воровство ребенка. Я так сильно к нему привязался! Мы больше сюда не вернемся, никогда! Не без грусти переворачиваю еще одну страницу воспоминаний. Еще одна небольшая сердечная рана, но их уже и без того так много, что одна наслаивается на другую, с течением дней и испытаний создавая панцирь, который помогает, когда придет время, без слишком сильного потрясения пережить еще более худшее. И если, благодаря своему возрасту, я все еще так чувствителен, то необходимо как-то себя защитить. Должны загрубеть и сердце, и шкура, особенно последнее.

20 января 1944 года переезжаю в Белозерье, где меня размещают вместе с фельдфебелем Деравье и Дрионом в избе на севере деревни, у дороги в форме дуги, которая как бы соединяет две других – одну, идущую с подъемом на северо-восток, к Кумейкам, и другую, тоже на северо-восток, но к селу Мошны.

Ситуация теперь меняется каждый день, можно даже сказать ежечасно. Это как раз то, что называют «нестабильная ситуация»! В последующие дни меня отправляют с тремя поручениями в Городище, поскольку командный пункт дивизии с 20-го располагается там. В других случаях в села Мошны и Деренковец. В эти дни в Белозерье я только сплю, разумеется, когда мне удается время от времени выкроить для этого несколько часов, или я нахожу себе ночлег по пути – если позволяет маршрут и если на это есть время.

В таких вот условиях, 27 января, вскоре после отъезда из села Городище, я узнаю о нашем окружении! Если честно, то уже некоторое время я ожидал этого, хоть и не слишком много знал о вероятности такого поворота событий. Но теперь это точно свершилось, так как я только что узнал об этом на командном пункте дивизии. Несколько дней нас окружает гул сражения, доносящийся со всех сторон горизонта! Комок в горле, но тем не менее ни малейших признаков паники, никакой нервозности. Военная машина и все ее руководство продолжают функционировать так, словно ничего не случилось. На командном посту подписывают мой путевой лист, печати всегда под рукой, оборот Scheine – документов – происходит как обычно.

Не изменилось ничего, абсолютно ничего!