Глава 10. Завершение кампании на Кавказе: прелюдия к следующей

Декабрь 1942 года: я остаюсь в военном госпитале до 19-го. Медсестры и санитары, должно быть, уже по уши сыты нашими шуточками! Но им нет нужды смеяться каждый день, хотя у них, в отличие от нас, есть преимущество в виде хорошего здоровья, тогда как нам делать это порой болезненно – одним из-за швов, другим, вроде меня, из-за идущего до самого желудка дренажа, необходимого для его промывания.

Короче, к 19 декабря я иду на поправку и готов приступить к лечению свежим воздухом! Нет, правда! Лечение свежим воздухом! Это после того, как последние восемь месяцев я провел под открытым небом! Все последние месяцы на фронте я жил исключительно на свежем воздухе, которого было очень много, а вдобавок к нему еще и целые реки воды. Слишком много воды и крайне мало еды.

Несколькими днями раньше доктор – кстати, тот же самый, что осматривал меня перед отправкой на фронт, – сказал, что отправит меня долечиваться на свежий воздух, и предложил на выбор: Баварию, Тироль или… Спа! Разумеется, решение было принято мгновенно, раз уж случай подкинул мне такую возможность. Конечно, мне хотелось бы посмотреть Баварию или Тироль, где я никогда не бывал, но Спа давал мне возможность сдержать свое обещание и порадовать своего друга Эмиля.

Днем 19-го я прибываю в отель «Нормандия», имея следующие предписания: двухчасовая прогулка утром, такая же днем и, между ними, полуденный сон. Здесь самый пожилой и, одновременно, самый старший по званию, выздоравливающий, как и мы, шестидесятилетний майор артиллерии, который обращается с нами как с собственными детьми. Необычайно вежливо и по-отечески. Он председательствует за обеденным столом в отеле «Розетт» – именно там мы питаемся. Когда все собираются и становятся позади своих стульев, майор провозглашает: «Guten hunger!» – «Приятного аппетита!» Затем мы усаживаемся, и нам подают еду. Обеды замечательные, да и порции приличные, хотя и не для гурманов, но мы уплетаем их за обе щеки, следуя предписанной доктором диете. Только подумать, я добровольно следую умеренной диете! Персонал ресторана, за исключением администрации, состоит из гражданских, бельгийцев, и все они чрезвычайно дружелюбны!

На следующий день отправляюсь на поиски улицы Бриксге, где проживают родители Эмиля. Когда я интересуюсь у прохожего, как пройти на эту улицу, он спрашивает, кого я ищу, и, когда называю имя, его лицо светлеет. О, они будут счастливы! Ведь сегодня у Эмиля свадьба! Я совершенно ошарашен. Эмиль ничего мне об этом не говорил, и, более того, я поражен, что он вернулся домой вскоре после меня, если вообще не одновременно со мной! Меня мучают сомнения, но я говорю себе, что должен пойти туда, хотя бы ради того, чтобы преподнести ему приятный сюрприз! Тем более что он никогда не простит мне, если я этого не сделаю. Прохожий объясняет дорогу. Я поднимаюсь по ступеням и звоню в дверь. И лишь тогда понимаю, насколько я рад, и успеваю спрятать улыбку до того, как распахивается дверь.

Дверь открывает незнакомая девушка, которая восклицает: «Это Фернан!» Я поражен. Откуда она меня знает? Мне некогда задаваться такими вопросами, потому что уже с десяток человек окружают и обнимают меня. И сразу же я оказываюсь, как мне думается, перед отцом и матерью моего друга, и я не ошибся! Они обнимают меня с такой сердечностью, словно я их родной сын, чем я глубоко тронут. Однако солдат должен быть стойким и суровым и не выказывать нежных чувств! Мать, отец и все остальные обходятся со мной крайне непринужденно. Усаживают на почетное место, а сами садятся вокруг. Я очень смущен. Мне уже известно, что женится не Эмиль. Тот прохожий перепутал имена. Женится его брат, А. Я в замешательстве оттого, что заявился на их торжество без приглашения, но мое смущение быстро проходит перед лицом такого простого, непринужденного и теплого гостеприимства! Я спрашиваю, откуда они знают, что я – это я? Разве они ожидали моего визита? Нет, конечно нет, просто Эмиль так много писал обо мне в своих письмах, что это не мог быть никто иной, кроме меня. Они уже со мной «tutoyer» – на «ты», и я чувствую себя совершенно свободно. Подают пирожные – всяческих сортов: с рисом, сахаром, фруктами. Сейчас военное время, и трудно приготовить что-либо лучшее, более совершенное! Родители Эмиля просто очаровательны, даже в большей степени, чем я мог себе представить! Мне приходится пообещать им навещать их каждый день или хотя бы через день.

В последующие дни мы много гуляем, отец Эмиля и я. Иногда к нам присоединяется брат Эмиля, А., а порой и его жена, Джози. Бывает, что компанию нам составляет Карл, мой немецкий друг. Отец Эмиля рассказывает мне о лесе, который явно любит – как и всю природу вообще. Он рассказывает легенды местности Фань. Показывает местные тропы, Балморал, озеро Варефааз, Нивез, Сарт, Креп, Жеронстье… Мы развлекаемся, стреляя в пни из 38-миллиметрового пистолета «Вальтер».

Я провожу здесь три чудесные недели и быстро восстанавливаю вес и румянец на щеках. И не сожалею ни о Баварии, ни о Тироле. Рождественские и новогодние праздники провожу с родителями Эмиля и своими немецкими товарищами. Я должен успеть побывать везде. Все приглашают меня к себе. Боже мой, ну как тут не возгордиться! Отец Эмиля считает, что улицы небезопасны. После каждого моего визита к ним, с наступлением ночи, он категорически настаивает, чтобы проводить меня до отеля. Я пытаюсь отговорить его, но безуспешно! Мне остается лишь одно – зайдя в отель, вскоре выйти оттуда и незаметно проследовать за ним, дабы убедиться, что он добрался до дому в целости и сохранности. Так я и слежу за ним, вышагивающим впереди меня уверенным шагом, выдающим его возраст, его Fagnard – трость для прогулок по Фань, крепко зажата в руке. Он с гордостью показывал мне старый кремневый пистолет, с помощью которого намеревался обеспечить мою безопасность. Так что можете не сомневаться – то, что я прохожу это расстояние три раза, свидетельствует о моем полном выздоровлении. И я ни за что не простил бы себе, если бы с ним что-нибудь случилось.

Во время моего пребывания в Спа он знакомит меня со всеми, с людьми умеренных взглядов и местными представителями власти. Помимо прочего, один день я провожу с родителями своего товарища, Леонарда И., итальянца по происхождению. Две его маленькие сестренки очень слаженно играют для меня на пианино в четыре руки, а потом обхаживают меня так, словно я какая-нибудь важная персона. Весьма очаровательно, хоть и немного слишком – при моей-то скромности. Я хорошо знал Леонарда. Его эвакуировали после боя у хутора Червяков, после того как с ним случился приступ. Три долгих месяца он пролежал парализованным в мюнхенском госпитале, где позднее женился на своей сиделке. С родителями Эмиля я поддерживал контакт – посредством писем – как можно дольше. Его отец умер в заключении в тюрьме Меркспласа. После 1950 года при каждом удобном случае я навещал его мать, до самой ее смерти. В свои семьдесят она все еще работала в отеле в Спа и, кроме всего прочего, находилась в затруднительном финансовом положении! Какие чудесные люди, у меня о них остались только самые добрые воспоминания!

9 января 1943 года я говорю «До встречи», но не «Прощай» своим друзьям в Спа, сажусь на поезд до Брюсселя и возвращаюсь в военный госпиталь. 10-го меня переводят в Chirurgie Abteilung – хирургическое отделение, потому что в последние два дня в Спа одна из моих «русских» язв вдруг воспалилась и стала похожа не флегмону. Мне произвели небольшую операцию и курс лечения этой болезни, что, видимо, исцелило меня. В марте мне предоставили несколько дней отпуска, и 16-го я вступаю в охрану Вождя, Дегреля. Именно в то время мы обеспечиваем безопасность на похоронах Пауля Колина, редактора Nouveau Journal – «Нового журнала», на которого тремя днями раньше было совершено покушение. Во время службы в охране Вождя я встречаю таких товарищей, как П. Мине, Дж. Гилсо, Бейссело, Фовиллье, Антсо и другие. Хозяйственными делами Дегреля заведует семья Н. Отец, мать и юная дочь. Стоит ли мне упоминать, что ближе всего я знаком с дочерью? Все очень чинно и благородно. И если я хорошо помню родителей, то могу сказать, что дочь помню еще лучше. И сейчас, даже будучи уже пожилой дамой, она вполне способна привлечь внимание таких молодых дедушек, как я. Я подаю рапорт, чтобы присоединиться к своим товарищам до отправки на фронт, и 13 апреля сажусь на поезд до Мезерица.

15-го я уже в поезде до Брюсселя, поскольку, как выяснилось, имею право на отпуск с Кавказа. Несколько дней в марте, когда я выписался из госпиталя, на самом деле оказались отпуском на выздоровление и не заменили обычный, положенный мне отпуск, в который уходили мои товарищи.

Пятнадцать дней пролетели незаметно, и 30 апреля я снова еду поездом в Мезериц. Появившись днем в казармах Мезерица, я крайне удивлен, встретив здесь несколько приятелей из своего квартала и даже друзей, которых знал в 1941 году по Кельну, во время моего пребывания на заводе Гумбольдта или на фабрике. Некоторые из них пришли с совершенно отличных от моего политических горизонтов, а порой и с полностью противоположными моим взглядами. Менее года назад я решил бы, что конфликт с двумя из них неизбежен! Тем не менее они подошли прямо ко мне и были рады видеть «ветерана». Да, для некоторых из них я уже ветеран – по крайней мере для тех, кто пришел после меня. Для меня же они просто товарищи, как и все остальные, а я для них такой же товарищ.

5 мая мы оставляем Мезериц и отправляемся в лагерь в Песках. Место находится в 200–300 метрах от соснового леса, который использовался для сооружения лагеря и его построек. Вся местность поросла вереском и невысоким кустарником, ее украшает небольшое и невероятно красивое озеро, повсюду раскинулись сосновые и березовые рощи. Казармы удобные и аккуратные. Есть цветочные клумбы и заботливо проложенные дорожки. Здесь я встречаю товарищей по Formations de Combat Брюсселя: в частности, М. Виллема и Георга В. Е. Возобновляются тренировки, а также дневные и ночные марш-броски, а порой и то и другое.

Этот чудесный май напомнил мне такой же май 1942 года. Тренировки не выматывают нас, благодаря нашему энтузиазму, что позволяет нам находить время и силы поплавать в озере рядом с лагерем. Поскольку армия не побеспокоилась обеспечить нас плавками, нам не приходится ждать, пока они высохнут. Может, по этой причине за нами наблюдают с другого берега озера, где находится лагерь BDM. С нашего берега нам виден лагерь, но лично я никогда не замечал подглядывавших за нами девушек. Возможно, по своей наивности я считал, что они на это не способны! Что, с другой стороны, позволяло мне восхищаться великолепием закатов и переливами сигнальных горнов, когда наши друзья, Милькамп и Вилли К., вдохновенно исполняли дуэтом Taps – вечернюю зорю! Деликатная оркестровка заходящего солнца и звуков горна прекрасно гармонируют друг с другом и становятся апофеозом удачного, богатого событиями дня! В этот момент в лагере все замирает. Каждый «бургундец» прекращает свои дела, разговоры смолкают. На мгновение каждый погружается в себя, люди выходят из казарм или распахивают окна, проделывая это в абсолютной тишине. Иногда я даже замечаю слезы на глазах. Все, кто был там, помнят это. Как бы там ни было, я никогда не забывал, эти воспоминания накрепко запечатлелись во мне. Услада для слуха, видение рая! Солнце медленно садится, и его косые лучи касаются верхушек сосен и вереска, и вот наконец день завершается, освещая песок словно ковер из золотистых блесток, которые потом становятся красными, затем фиолетовыми, пока, наконец, словно с неохотой, не уступают место царству ночи.

В этих местах ночи довольно теплые, но на рассвете прохладно. Нас нет необходимости убаюкивать, чтобы мы уснули. На заре звуки Reveille – побудки безжалостно вырывают нас из сонного забытья, и эти горны уже не очаровывают меня, как те, о которых я говорил! Начинается новый день со своими маленькими радостями и испытаниями, и так снова и снова, до 1 июня 1943 года. Одним из таких испытаний становится мое заключение на гауптвахте на целую ночь, точнее, на 24 часа. Был сформирован отряд добровольцев для отправки в Восточную Пруссию с целью подготовки квартир для легиона. Нас набралось с десяток человек, говоривших по-немецки. Таково было одно из условий участия в выполнении задания. Командовал старшина Хекк, а из моих товарищей участвовали Эмиль М. из Спа, Евгений М. из Люксембурга, Ф. Депонтье из Шапю, кое-кто еще и я.

Я ожидал отправки в своем кубрике, где находился один. Это было время подъема знамени, и все мои товарищи находились там. Дежурный офицер, осматривавший дорожки перед тем, как доложить перед строем у входа в лагерь, где находились флагштоки, заметил меня и велел убрать лошадиный навоз, который оставил один из наших четвероногих друзей перед моей казармой. Я доложил офицеру, что ожидаю немедленной отправки на задание. Он настаивал, и я заметил, что он не совсем трезв. И это истинная правда. Здесь нас хорошо снабжали: сладостями, шоколадом, алкоголем и бог его знает, чем еще. Но, с другой стороны, я понимаю, что дежурный офицер злоупотребил не конфетами или шоколадом. Вот почему я взбунтовался и просто-напросто отказался подчиниться приказу. Я отказался выполнять приказ при таких обстоятельствах. Что тут странного? В таком возрасте всем не хватает терпимости! Несколько минут спустя, в сопровождении часового, мой товарищ, дежурный сержант 24-часового наряда Ги В. пришел ко мне и пригласил пройти с ними. Так я оказался на гауптвахте, в невероятно пестрой компании! Здесь уже сидели трое – братья Корнель и итальянец Мариус, пьяные в дым и заблевавшие всю камеру. Блевотина повсюду, и от нее меня так сильно тошнило, что кажется, будто я сам могу подцепить от них состояние опьянения! Я освободил себе уголок на скамье, подвинув одного из пьяниц, совершенно бесчувственного, но не мог за всю ночь сомкнуть глаз из-за громкого храпа других арестантов. На следующее утро, в 11:00, докладываю о случившемся командиру Липперту, который выслушал меня, и, судя по выражению лица, думал так же, как я, но не мог ни показать это, ни одобрить мое поведение. Мне тяжело с этим смириться, я ждал от него поддержки. Ведь командир, которого мы все уважаем, никогда не допускал ни малейшей несправедливости! Вы можете вернуться в нашу роту, говорит он, но все представления о повышении в звании будут отложены на год. Этим и ограничимся. В вашей Soldbuch, солдатской книжке, не будет сделано никаких записей. Я удовлетворен и считаю, что легко отделался. На самом деле я мало заботился о нашивках на рукаве, о повышении в звании – такие вещи меня мало волнуют. Я провел плохую ночь, но она прошла, забыта, никаких сожалений! Я понимаю, что ошибся в своих ожиданиях, надеясь, что мой командир роты вызволит меня с гауптвахты еще до наступления ночи. Вот почему я подал ему рапорт, в котором прошу разрешить мне перевод в другую роту и объясняю причины.

Так я перехожу из PAK – расчета противотанкового орудия в Pionniers – разведчики и с тех пор применяю свои способности в 3-й роте. Кажется, я говорил, что люблю перемены, а тут как раз подвернулся удобный случай! Несомненно, я должен ознакомиться со всеми родами войск.

1 июня 1943 года знаменуется великим событием, о котором мы все помним, переменой, которая дает новое направление нашей службе, всему нашему будущему! В этот первый день июня мы удостаиваемся визита рейхсфюрера Генриха Гиммлера! Он прибывает на автомобиле «Татра» серебристого цвета с футуристическими обводами стремительной гоночной машины. Можете не сомневаться, что Гиммлер прибыл не один, его свита состоит из высокопоставленных офицеров, в частности генерала Бергера (Бергер Готтлоб (1896–1975) – обергруппенфюрер СС, начальник кадрового управления войск СС, высокопоставленный сотрудник РСХА – Главного управления имперской безопасности. – Пер.). Что поражает с самого начала, так это отсутствие всяческого протокола, чопорности, обычной скованности, церемонности и официальных рукопожатий. Совершенно очевидно, что это производит на нас впечатление, не ставя при этом в неловкое положение. Все могут видеть, как он подходит, многим пожимает руки. Я запомнил его голубые глаза, очень ясные, пронзающие. Они словно рентгеновские лучи, которыми Гиммлер с первого же взгляда оценивает вас. Он объявляет, что мы становимся частью ваффен СС – войск СС, и я испытываю вполне понятную гордость, как и все мои товарищи. Насколько я понимаю, переход в войска СС – своего рода повышение статуса, никак не меньше! В последующие часы весь легион проходит медицинский осмотр на предмет состояния здоровья, и можете не сомневаться, что наши сердца бьются сильнее из-за боязни получить отказ и не быть принятыми в новую семью, которая так восхищает нас.

Во время этого визита я вдруг слышу: «Sie da! Kommen Sie mal her!» – «Эй, вы! Подойдите поближе!» Я оборачиваюсь и вижу, что зовут одного из наших товарищей, Й. Марбера. Когда Марбер подходит к офицеру, тот достает инструмент для измерения лицевого угла и приближается к нему. Все понятно! Наш товарищ, Марбер, еврей, о чем мне и всем остальным хорошо известно. Он никогда и не скрывал этого, и мы не видели в этом проблемы. Однако, похоже, с сегодняшнего дня все не так. По крайней мере, мне так кажется. Измерив лицевой угол Марбера, офицер спрашивает его: «Еврей?» И Марбер отвечает: «Да!» Марбера расспрашивают в той же манере, в какой расспрашивали бы любого из нас, – не более и не менее вежливо, и точно с такой же вежливостью его демобилизуют. Двумя днями позже его возвращают в Бельгию и впоследствии оставляют в покое. Я лично могу засвидетельствовать, что позднее, в 60-х, встретил Й. Марбера в спортивном магазине, в Midi-Sports, если быть более точным.

Возвращаюсь к Пескам, где переход в войска СС является темой всех разговоров, а те, что к ним не относятся, не представляют особого интереса! Теперь мы не едем в Восточную Пруссию. Я просто-напросто пропустил поездку. Жизнь течет так же, как и до 1 июня, – возможно, с чуть большим энтузиазмом, поскольку мы, несомненно, чувствуем себя морально обязанными оправдать наше продвижение по службе. Когда 28 июня мы грузимся в поезд до Вильдфлеккена, то чувствуем, что сделали новый судьбоносный шаг. Что до меня, то я думаю об этом как о логичном развитии нашей воинской службы. Сталинградская битва была в феврале, мы об этом не забываем, но рассматриваем это событие как эпизод, не более того, даже если он негативно отразится на нашем будущем. На самом деле мы мало об этом думаем или не думаем вообще, и наш дух остается непоколебим. Мы уверены в наших лидерах, тех, кто взял на себя защиту нашего западного мира. В таком вот состоянии духа на следующий день, 29 июня, мы высаживаемся с поезда и размещаемся по квартирам в лагере Вильдфлеккен.

Мы были совершенно довольны, даже удивлены казармами или лагерями, в которых квартировали до настоящего времени. Они были удобными, чистыми, приветливыми – одним словом, гостеприимными. Но что сказать о Вильдфлеккене? Казармы? Ничего похожего. Лагерь? Вовсе нет! Прекрасные павильоны, расположенные среди чудесного пригородного леса на высоте 800 метров. Состоящие из двух этажей и выкрашенные в бледно-желтый цвет. Гармонично выстроившиеся вдоль дороги, без какого-либо аскетизма. Никакой унылости, корпуса прекрасно вписаны в пейзаж. Первый этаж выложен из грубо отесанного камня, покатые крыши покрыты серой черепицей. Асфальтовые дороги, и нет ни одного прямоугольного участка более 200 метров размером, за исключением площади Адольфа Гитлера, где находятся офицерская столовая и зал для собраний. Друг от друга здания отделяют посадки из пихт. Короче, гостиничный комплекс на «четыре звезды»! И мы действительно видим множество «звезд». В основном на тренировках, которые изматывали нас до изнеможения. А также на Spiegel – в петлицах – и на погонах офицеров, которых здесь немало. Мы часто отдаем честь, но, как говорится, «Dienst ist Dienst, und Schnaps ist Schnaps» – «Служба службой, а шнапс шнапсом». К нашим услугам здесь есть 10 или 12 войсковых магазинов и спортивные площадки, как будто нам и без того не хватает тренировок! Кинотеатр и театр со сценой – короче, все, что необходимо для расслабления, – вдобавок к соответствующей военной подготовке. Когда речь идет о кино и театре, я вспоминаю, что среди наших товарищей были парни, которые называли их Théatre – театр, Kino – кино (cinema по-немецки), Cabaret – кабаре, эстрада, Taverne – кабачок, таверна; наверно, я упускаю что-то еще.

Именно в Вильдфлеккене, 2 июля 1943 года, я впервые облачаюсь в форму войск СС, которая возлагает на нас дополнительные обязанности, ограничивая при этом в правах, и все это меня смущает. Однажды, не знаю за что, наказанию подвергается целый взвод. Мы выстраиваемся перед корпусом в полном боевом снаряжении, с полными ранцами, пустыми сухарными мешками, с оружием, противогазами, саперными лопатками – ничего не забыто! Только что не тащим шкафы и мебель из наших комнат. Заправляющий этим цирком старшина Тир, один из специалистов по такого рода приятному времяпровождению, как и старшины Жеэ и Деэ, чьи фамилии явно указывают на некоторое их родство! Когда один из них председательствует на празднестве, всем нам точно известно, чего следует ожидать! За час новая форма может превратиться в лохмотья или порваться в клочья за пятнадцать минут! Температура примерно 25–27 градусов. Чтобы привести нас в форму и слегка разогреть перед главным представлением, мы начинаем с наиболее простого. Немного строевой подготовки: «Налево!» – «Направо!» – «Кругом!»; «Оружие к ноге!» – «На плечо!» – «Целься!»; «На караул!» – «Вольно!» Только при мысли об этом у меня замирает дыхание.

Затем «Бегом марш!» – «Шагом марш!» – «Ложись!» – и еще что-нибудь для разнообразия и чтобы разогнать сонливость. Когда бросаешься ничком на землю, то надеешься, что на твое место не упадет кто-то еще. Как бы не так! Вдобавок к усталости, ссадинам и синякам наши ребра ударяются о камни, сухие ветки злонамеренно колют нашу кожу, трава нахально забивает нам нос до самых пазух, а от пыли, клубящейся вокруг нас, пересыхают глотки и слизистые оболочки. Но пот она не высушивает! Менее чем через десять минут лучший спортсмен испустил бы дух. А мы… мы держимся час, полтора, два часа! Что, несомненно, бесит этого живодера. Затем он криком приказывает снова построиться, и мы думаем, что теперь-то уж все закончено. Наконец-то мы можем отдышаться и успокоить тяжелое дыхание, обжигающее раздраженное горло. «Надеть противогазы!» Что? Только не это! Но возражать бесполезно! Да и в любом случае с наших губ не сорвалось бы ни слова, ни звука – ни у кого не осталось на это сил! Делаем, что приказано. Противогазы надеты, и мы бежим, маршируем, выполняем команду «Ложись!». Начинаем все сначала! Как будто то, что мы делали до сих пор, не считается!

Двадцать минут спустя «Становись!». И снова надежда! Может, теперь уже все? Нет, время отдышаться и расслабиться еще не наступило! Забраться на деревья! Когда мы уже наверху и рассаживаемся по ветвям, словно обезьяны – но далеко не такие ловкие, – снизу долетает приказ: «Запевай!» И громче: «Nom de Dieu! Alors!» – «Разрази вас Господь! Начали!» Я ему что, соловей или тронулся умом? Возможно, и то и другое! Наверняка, как и все остальные, слегка ослабляю крепление противогаза, чтобы с меньшими усилиями получить больший приток кислорода, дабы не задохнуться и очистить совершенно запотевшие стекла. Но осторожно! Любой, замеченный в такой хитрости, продолжит это упражнение вечером или завтра, с риском заполучить другого инструктора. Итак, дабы избежать того, чтобы хлебнуть горя еще сегодня вечером или завтра, пей эту чашу до дна и будь осторожен! Такого рода штрафные тренировки случаются не каждый день, но не так уж и редки. Увы тем, кого наказывают, – а это часто одни и те же! Что касается меня, то мне обычно удается избежать наказания, но я не обладаю энтузиазмом фанатика. Не думайте, будто я жалуюсь! Просто мне вполне хватает ежедневной жизни с ее тренировками, марш-бросками и другими важными занятиями, что оставляет совсем немного времени на размышления и благословенный покой.

Итак, воскресенье, единственный день отдыха, без тренировок и с минимальными служебными обязанностями. Знаете, чем я занимаюсь? Вместе с пятью-шестью товарищами мы спускаемся к Вильдфлеккену, проходим через него, а затем поднимаемся по другому склону долины и взбираемся до Kreuzberg – «Голгофы», придорожного креста, установленного на самом верху горы Кройцберг, на высоте 928 метров! Окольный путь в 16–18 километров, несомненно, легче, потому что мы не идем по дороге, которая еще длиннее. К счастью, перед возвращением здесь есть где промочить глотку добрым пивом – в заведении по соседству с женским монастырем, построенным недалеко от вершины. Когда я объясняю это своим немецким товарищам, они говорят, что мы ненормальные! Возможно, вы думаете так же, и не ошибаетесь.

Другие предпочитают ходить в Бишофсхайм-ан-дер-Рён, Герсфельд или Брюккенау, чтобы запастись выпечкой в Konditorei – кондитерской. Или, опять же, чтобы встретиться с местными сельскими девушками, а порой, если быть более точным, и для того, и для другого одновременно. Лично я предпочитаю природу, а если тут можно встретить девушку, так это даже еще лучше.

Примерно 15 июля всем тем, кто может водить автомобиль, грузовик или управлять мотоциклом, приказано доложить об этом. Я хватаюсь за подвернувшуюся возможность и присоединяюсь к ним. Вот почему 18 или 19 июля вместе с 40 товарищами из всех родов войск я нахожусь в поезде, следующем в Краков. Командует нашей группой мой товарищ и отличный парень Й. Тальбот, прекрасный, кстати, наездник, хотя поручили ему отвечать за нас, разумеется, не поэтому. В Кракове, в казармах, где нас размещают, также находятся военнослужащие из других частей, но среди немцев мы единственные иностранцы. Тем не менее все принадлежат войскам СС. Меня сразу же назначают Dolmetscher – переводчиком, что дает мне, хоть я еще только ефрейтор, право разместиться вместе с унтер-офицерским составом, с шар-фюрером (унтер-офицер или старший сержант) Тальботом. С самого начала возникает небольшая проблема: совершенно очевидно, что я не знаю перевода технических терминов и деталей машин. Но, к счастью, среди «бургундских» учащихся находится замечательный механик, он дает мне французское обозначение всех деталей механизмов, с которыми я должен иметь дело и о которых рассказывает инструктор, их изображения имеются на стендах.

Я быстро обзавожусь несколькими товарищами среди немецких унтер-офицеров (шарфюреров) и фельдфебелей (обер-шарфюреров), которые и являются нашими инструкторами, и одновременно становлюсь шофером немецкого командира учебного центра, штурмбаннфюрера (майора). Что дает мне возможность почти каждый день пить с ним чай на главной площади Кракова, под сводами колоннады. Часто к нам присоединяются другие офицеры. Все они хорошо воспитаны и не позволяют мне оплачивать счет. Вместо этого я могу тратить свой заработок в компании друзей. У меня хорошая работа, дни проходят замечательно, за исключением двух первых воскресений!

В те дни я, по сути, попадаю между молотом и наковальней! Не забывайте, что мы имеем дело с «бургундцами»! В первое воскресенье, во дворе рядом с гаражами, проходит построение – в 10:00 утра вместо обычных 8:00 по будням. По распоряжению оберштурмфюрера (обер-лейтенанта) Тальбот строит людей. Я на левом фланге, чуть позади Тальбота. «Смирно!» – «На караул!» – «Вольно!» Поприветствовав нас, обер-лейтенант отдает приказ, который я перевожу: с 10:00 до 12:00 привести в порядок и помыть грузовики и мотоциклы! И тогда события начинают развиваться так, как никто не ожидает, – а немцы еще в меньшей степени, чем я, – и чего наверняка никогда не случалось в немецкой армии: сначала один, потом два, затем пять, десять человек требуют возможности высказаться и заявляют, что сегодня воскресенье и они хотят присутствовать на воскресной мессе!

И вот уже все, за исключением одного-двух человек, выражают такое желание. Готов поклясться, что среди них по меньшей мере добрый десяток никогда в жизни не переступал порога церкви или не был там со времени своего первого причастия. Я совершенно ошарашен сложившейся ситуацией и смотрю на Тальбота, который находится в таком же замешательстве и показывает мне жестом, чтобы я, несмотря ни на что, переводил дальше. Поворачиваюсь к оберштурмфюреру, который смотрит на меня вопрошающим взглядом, заинтригованный происходящим. Пересказываю ему то, что нам, Тальботу и мне, только что заявили солдаты. И вижу, что оберштурмфюрер поначалу не верит собственным ушам; он озадачен и сбит с толку. Совершенно очевидно, что ему не приходилось сталкиваться с подобной ситуацией! Он приказывает мне подойти поближе и спрашивает, не шутка ли это? Он изумлен, когда я, как могу, объясняю, что у нас в бригаде имеется капеллан, который, когда это возможно, проводит для нас службы. Оберштурмфюрер сразу же принимает решение и велит мне объявить, чтобы через двадцать минут мы построились для мессы. Как видно, он решил уступить требованиям «бургундцев». Забавно! Никогда еще не видел, чтобы офицер уступал в подобной ситуации!

В 10:40 мы с радостной песней стройной колонной маршируем в церковь! Группой командует Тальбот, к нам присоединяются оберштурмфюрер и двое инструкторов, один из которых мой товарищ Юп (голл. уменьшительное от Юзеф. – Пер.). Юпу весело, и он говорит, что никогда не видел ничего подобного, никогда! Юп замечательный парень из LAH – гвардии Гитлера. Темные волосы зачесаны назад, кожа загорелая, а росту в нем 1 метр 95 сантиметров, если не все два. Он может разбушеваться, как ненормальный, или смеяться, как ребенок. Жизнь с «бургундцами» научит его многому. Наверняка когда-нибудь вечерами он станет рассказывать об этом своим правнукам. Когда мы подходим к собору… и почему мы не могли пойти в какой-нибудь маленький, неприметный приход?.. все поляки, а их здесь много, в изумлении замирают на месте. Они точно не видели ничего подобного! «На месте, стой!» – «Разойдись!», и «бургундцы» весьма дисциплинированно входят в церковь и становятся в сторонке, проявляя вежливость по отношению к полякам и пропуская их вперед. Но вошли все. Правда, на улице остаются инструкторы, намеревающиеся дождаться окончания службы. Мы с Тальботом остаемся с ними поболтать. Потом снова построение и возвращение в казармы, также с песней. Присутствовавшие на этой мессе поляки тоже будут рассказывать об этом дне. Такие события никогда не будут забыты – ни немцами, ни поляками!

То, что происходит в следующее воскресенье, забыть невозможно, и оно показывает, что наши немецкие товарищи не лишены чувства юмора. Отклонение от правил прошлого воскресенья определенно застало из врасплох, однако, несмотря на наши опасения, не вызвало ответной реакции – как и не видно признаков того, что они приготовили для нас какую-то каверзу. В это воскресенье, как и в предыдущее, построение в 10:00. Приветствие командира, «Вольно!». Все инструкторы тоже присутствуют, и я задаюсь вопросом: что здесь затевается? Оберштурмфюрер выходит вперед и велит мне объявить тем, кто желает присутствовать на мессе, отойти влево. Почти все – за небольшим исключением – переходят на левую сторону. Затем он просит меня сказать, чтобы те, кто хочет смотреть кино, отошли вправо. Двое или трое из оставшихся на месте так и поступают. Как я ни пытаюсь, все равно не могу удержаться от смеха, особенно когда вижу изумленные лица «бургундцев». И тут же замечаю, как с десяток человек без малейшего смущения переходят с левой стороны на правую. Мне кажется, что инструкторы собираются как-то отреагировать на это, но нет, ничего подобного! Словно ничего не замечая, они приказывают нам построиться, и одна группа отправляется на мессу, а другая в кинозал в казармах. Вместе с инструктором Юпом и по его просьбе я присоединяюсь к группе, направляющейся в церковь. Тех «бургундцев», что остались на месте и не выбрали ни мессу, ни кино, освободили от службы, и они могли отправиться в увольнение в город!

Третье воскресенье проходит почти по такому же сценарию: налево на мессу, и с десяток парней выбирают эту сторону. А затем небольшое изменение: те, кто остался в строю, делают поворот направо и отправляются в гараж. Приводить в порядок и мыть технику! Все происходит в должном порядке и не без юмора. Комичность положения одних передается другим, и наоборот. «Бургундцы» умеют проигрывать, поэтому хорошо запомнили этот урок. На следующее воскресенье никакой мессы. Обслуживание техники происходит в субботу днем, кино для желающих в тот же вечер, и воскресенье абсолютно свободно.

Что касается остальных, будних дней недели, то по утрам у нас теоретические занятия, а днем мы отправляемся на учебные трассы, которые, кстати, находятся на пути в Катовице. Я возглавляю движущуюся колонну на командирском Mercedes – Kübel (автомобиль 1936 года выпуска, прозванный «ведро». – Пер.), который указывает направление движения всей остальной колонне. Первые дни я занимаюсь, как и все остальные. Затем, сдав экзамены, освобождаюсь от инструктажа. Потому-то у меня и есть возможность сопровождать командира в город.

В то же время я завожу дружбу с еще одним товарищем, Потье, бывшим военнопленным, мускулистым парнем 85 килограммов весом, который появился в легионе после нашего возвращения с Кавказа. Поскольку воскресенья у нас свободные, ему нравится слоняться по утрам на рынке. Однако ввиду того, что имели место покушения на солдат и нам запрещено выходить в город поодиночке, он просит меня составить ему компанию. Я соглашаюсь, и это становится нашим утренним воскресным развлечением. Очень любопытный рынок! Здесь продают всего понемногу, живых кур и уток, птиц, сыр и овощи, но мне кажется, что больше всего здесь палаток, где торгуют водкой и прочим алкоголем. А еще столов для азартных игр, где играют на деньги. «Злотые» здесь переходят из рук в руки сразу же, как брошены кости или открыты карты. Возле таких мест собирается больше людей, чем возле палаток со съестным. А еще тут много пьют, как становится ясно из количества встречаемых нами пьяных, тех, что ходят рядом с нами и падают где попало или валяются под установленными на козлах столами. Несколько раз нас нечаянно чуть не сбивают с ног, на что мы, дабы не устраивать бессмысленных ссор, никак не реагируем. Но когда такое происходит еще пару раз, мы делаем вывод, что нас толкают ради развлечения, и незамедлительно, хоть и без излишней грубости, даем отпор нахалам. Никаких серьезных последствий, поскольку люди явно поняли, что мы настроены решительно и не позволим слишком уж нагло наступать себе на ноги. Сохраняем хладнокровие, но держимся настороже. Когда я встречаю Юпа, он спрашивает, не рехнулись ли мы? Шляемся вдвоем в толпе, где нас легко могли бы пырнуть ножом, причем никто, кроме самой жертвы, этого не заметил бы! Однако это развлекает нас, и мы возвращаемся сюда каждое утро, вплоть до последнего воскресенья в Кракове.

30 августа покидаем Краков, имея в кармане Führerschein – водительские удостоверения, подтверждающие, что мы можем водить грузовики до 3 тонн и мотоциклы – с колясками или без. Командир и инструкторы хорошо нас изучили, все наши достоинства и недостатки. Нам жаль расставаться, здесь мы подружились. Приятные воспоминания, замечательный отрезок жизни!

В начале сентября возвращаемся к рутине обучения в Вильдфлеккене и отправляемся на железнодорожную станцию, чтобы забрать новую технику, BMW 750 с коляской, Zündapp 250cc без коляски и несколько мотоциклов Victoria 600cc (модели, а также названия немецких фирм-производителей мотоциклов; «сс» означает объем цилиндра в кубических сантиметрах) с установленным на них вооружением.

Поскольку мой брат работает в IG. Farben at Aken/Elbe (немецкий концерн, образованный в 1925 году как объединение шести крупнейших химических корпораций Германии – BASF, Bayer, Agfa, Hoechst, Weiler-ter-Meer и Griesheim-Elektron. – Пер.) рядом с Магдебургом, я получаю четыре дня отпуска и 6 сентября сажусь на поезд в Бишофсхайме. Приходится вставать в 4:30 утра, поскольку мне предстоит пройти пешком до станции 8–9 километров. Так как я не могу дожидаться побудки, то сплю вполглаза и просыпаюсь каждые полчаса, поэтому поднимаюсь вовремя. В 5:15 мы, с моим товарищем, Раймоном В., которого я пригласил с собой, отправляемся в путь. В 7:00 мы уже на платформе, и в 7:30 поезд увозит нас: Фульда, Айзенах, Гота, Эрфурт, Лейпциг, Галле на реке Зале, Кётен, Акен на реке Эльбе – все это с двумя пересадками. Наконец, к своей великой радости, я встречаюсь со своим старшим братом и его женой, которых не видел целых два года! Я знакомлюсь с их сыном, которому всего несколько месяцев и который родился здесь.

Меня знакомят с инженерами на фабрике, с друзьями и знакомыми, и я пользуюсь возможностью повидаться с подругой детства, девушкой, работающей в Дессау, чей брат тоже в легионе.

На праздновании в честь моей побывки в доме брата я готовлю для них Kartoffel-Knödel – картофельные клецки, но мой рецепт оставляет желать лучшего, потому они такие плотные и тяжелые, что, будучи проглоченными, сразу проваливаются прямо на самое дно желудка! Эта передышка в несколько дней весьма приятна, но быстро заканчивается, и 8-го в 20:00, вечером, мы садимся на поезд, чтобы вернуться обратно. Воздушные тревоги и бомбежки вынуждают двигаться в объезд, и мы возвращаемся сначала через Хальберштадт, затем через Галле, где должны пересесть на другие поезда. Около 3:00 в станционной столовой мы едим Griess-Suppe – манный суп. Атмосфера на этих немецких вокзалах соответствует военному времени. Кто помнит это? Но несомненно, она была одинаковой во всех странах, охваченных войной. Разумеется, все затемнено. Лампочки, выкрашенные в синий цвет, скудно освещают всегда заполненные платформы. Стекла окон и куполов также замазаны синим. Пугающие лица среди густых теней. Единственный способ отличить гражданского от военного – это по покрою одежды, по фигуре или по кожаной портупее. На платформе и в буфете много военных. В такой час те, кому удается, дремлют где только возможно. Здесь моряки, летчики, пехотинцы – все рода войск, собравшиеся в военной столовой и общество которых облагорожено присутствием медсестер из немецкого Красного Креста. В любое время, хоть днем, хоть ночью, от них услышишь только доброе слово, почувствуешь то или иное проявление дружелюбия… феи домашнего очага. Двое парней спят в углу, головы на коленях, ранцы под рукой. Другие спят растянувшись на скамьях, кое-кто склонившись к столам и положив головы на скрещенные руки. Из громкоговорителей тихо звучат популярные, всем нам хорошо известные мелодии, песни Цары Леандер, Ильзы Вернер… песни прерываются на communiquées – официальные заявления, новости и объявление воздушной тревоги. Многие спят в то время, как в столовую через турникет входят новоприбывшие в поисках тарелки супа или кофе. Здесь никогда не бывает полной тишины, все издает какой-то приглушенный звук. Даже похрапывающий матрос. Можно сказать, он храпит весьма деликатно, положив голову на свой вещмешок, а его аккордеон в футляре стоит на полу, под согнутыми коленями моряка.

Редкие разговоры… рассказ об отпуске? О прежней службе? Поиск друга? Заводят друзей на пару часов, уверенные, что больше никогда не встретятся! И все равно это дружеские чувства. Что стало с вами, встреченные мной тени, тени, рассказавшие о своих семьях, о своих домах? Другие воспоминания – это лозунги на всех станциях: «Тебя слушает враг!», «Колеса мчатся к победе!», «Враг не дремлет!» – или реклама: «Почему именно Юнона?» («Юнона» – сеть немецких гостиниц. – Пер.), «Приятного бритья, хорошего настроения!». Как много образов запечатлелось в моей памяти!

В 6:30 по громкоговорителю объявляется посадка на поезд до Лейпцига и Франкфурта-на-Майне. Нам необходимо попасть на него, и мы оставляем тепло столовой с застоявшимся запахом табака, кофе и обеда из одного блюда. На платформе чувствуется дуновение утреннего ветерка и холодно. Десятки пар ног в ботинках или кованых сапогах в спешке стучат по асфальту платформы и по ступеням вагонов. Все занимают места. Мы с Раймоном тоже находим себе места, одно напротив другого. Тем временем день разгорается, но от тепла в купе клонит ко сну. На самом деле толком мы не спим, и я открываю глаза лишь для того, чтобы посмотреть в окно. Мы ни за что не поверили бы, что сейчас война, если бы не развалины повсюду и не зенитные батареи вокруг городов, через которые мы следуем. После очередной пересадки наконец прибываем в Бишофсхайм-на-дер-Рён, из которого пешком добираемся до Вильдфлеккена, который оставили четыре дня назад. Здесь ни малейших следов войны, никаких свидетельствующих об этом руин.

Возобновляется жизнь в Вильдфлеккене. Должен заметить, что преодолевать эти тысячи холмов Тюрингии на мотоцикле значительно легче, чем пешком, и что такого рода обучение доставляет мне больше удовольствия, чем пение по приказу на верхушке сосны. Вскоре и в долине Фульды не остается от нас секретов, поскольку за несколько дней мы способны покрыть больше километров, чем пехота за несколько недель. Достаточно менее получаса, чтобы перевести дух на вершине горы Кройцберг («Голгофы», или на Вассеркуппе. – Пер.), дабы восхититься раскинувшейся под нашими ногами местностью. Это просто восхитительно! Но даже на минуту не подумайте, будто я отрекаюсь от пехоты! У меня там случались приятные моменты, особенно во время перекуров, наполненных очарованием мест, удаленных от дорог и хоженых троп! Нет, это было нечто незабываемое!

Как-то днем в воскресенье мы с каптенармусом Фуксом отправляемся на Вассеркуппе. Он взял меня за компанию, потому что как-то в разговоре я упомянул, что хотел бы полетать на планере. Мы часто видим эти огромные белые или желто-коричневые аппараты, изящные, словно стрекозы, парящие над нашей местностью. День-два назад он сообщил, что обо всем договорился и что мы можем отправиться туда в это воскресенье. Мы отбываем за рулем большого «Хорьха», автомобиля, разработанного специально для войск связи. Едем с откинутым верхом, наши легкие наполняются свежим воздухом, и мы радуемся мощности автомобильного двигателя. Я за рулем и веду машину с истинным наслаждением. Через четверть часа мы уже на вершине Вассеркуппе, где я паркую нашу «ласточку» рядом с ангаром, заполненным планерами. Заходим в контору в деревянной казарме, где Фукс называет свое имя. Здесь четыре или пять человек из люфтваффе и несколько из гитлерюгенда. Знакомство, разговоры. Фукс и младший лейтенант из люфтваффе обнаруживают общность интересов. Все складывается просто замечательно.

Полчаса спустя мы уже на летном поле рядом с планерами. Классные аппараты – до самых кончиков крыльев! Бипланы, монопланы, они просто великолепны! Мне доподлинно известно, что сегодня я полечу. Биплан, только что запустивший планер, клюнув носом, приближается к нам. Он останавливается в 30 метрах от нас, и из него выбирается паренек в бриджах до колен. На нем форма гитлерюгенда и, поверх нее, толстый свитер, как и у всей молодежи на летном поле, за исключением парней из люфтваффе. Фукс спрашивает парнишку, сколько ему лет. Семнадцать! Мы с Фуксом занимаем передние места в планерах с дублированным управлением, однако пилотировать аппараты будут мальчишки, занявшие места позади нас. Самолеты, которые возьмут нас на буксир, выруливают на старт, и через пять минут, после 100 метров подпрыгиваний по полю, отрываемся от земли. Мы быстро набираем высоту 200, 300 метров, где нас отпускают и мы закладываем вираж. Плавно и без всяких усилий планер поднимается до 500, 600 метров. Великолепно! Какой покой, какое чувство свободы! Слышен лишь звук рассекающих воздух крыльев. Я осуществил прерванную войной детскую мечту. На самом деле я состоял в «авиаскаутах» (одно из подразделений бойскаутской организации. – Пер.) в Maison des Ailes – аэроклубе на проспекте Марнекс. Это длилось всего несколько недель до того, как разразилась война, разрушившая все мои надежды. И сегодня я, хоть и не являюсь пилотом, беру своего рода маленький реванш. Похоже, Вассеркуппе одно из лучших мест в Германии для такого вида спорта. Здесь почти всегда есть восходящие воздушные потоки! Мы летаем почти час и достигаем 900 метров над уровнем моря. Болтанка практически отсутствует, небо безоблачное. С неба мне видны лагерь, гора Кройцберг, долина Фульды. Это стоит затраченных усилий! Когда мы приземляемся, я чувствую необыкновенную легкость. Парни из люфтваффе предлагают нам выпить, и мы задерживаемся с ними до 18:00, после чего возвращаемся в Вильдфлеккен. Я узнал, что Ханна Райч (знаменитая немецкая планеристка и летчик-испытатель. – Пер.) в свое время занималась на Вассеркуппе и оплачивала здесь уроки в летной школе.

2 октября я, вместе со своим товарищем Лаграсом, отправляюсь с заданием во Франкфурт-на-Майне и его пригороды. Мы едем, чтобы раздобыть запасные части для наших мотоциклов. Ранним утром автомобиль каптенармуса Фукса доставляет нас к станции в Бад-Брюккенау. Около 10:00 мы уже во Франкфурте-на-Майне. В 11:00 добираемся до пригорода Франкфурта Ниддерау, где в жилом квартале получаем первую партию запчастей, которые оставляем в багажном отделении главной железнодорожной станции. Днем отправляемся в Майнц. Таким образом, в течение трех часов мы навещаем «Хёхст» в Ханау и «Оффенбах» в Висбадене, каждый раз оставляя полученные запчасти в багажном отделении. Промышленность разбросала свои склады фактически по всем пригородам среди множества крупных зданий, небольших предприятий и пустующих гаражей, дабы избежать тяжелых потерь из-за бомбардировок. Что дает нам возможность немного попутешествовать. Две ночи проводим в гостиницах по нашим Ùbernachtungs-Scheins – ордерам для получения ночлега, и последнюю – из четырех или пяти – в своего рода общежитии для солдат в непосредственной близости от станции. 5 октября мы отправляемся на прогулку, на этот раз для собственного удовольствия, и чуть позже полудня садимся на поезд до Бад-Брюккенау, куда и прибываем около 15:00. По моей просьбе начальник станции звонит в Вильдфлеккен, и в 17:00 прибывает грузовик, который доставляет нас с нашим грузом обратно в Вильдфлеккен.

Однажды в октябре объявляют, что на следующий день, на рассвете, один из наших товарищей, Де Вильд, будет расстрелян. Я с ним незнаком, но мы узнаем, что он дважды дезертировал и что во время второй попытки избавился от своего оружия – по причинам, нам неизвестным, но о которых немецкий полевой суд должен знать. Вдобавок ко всему его признали виновным в многочисленных нарушениях дисциплины – более или менее серьезных. По совокупности всех этих деяний и в основном по второму случаю дезертирства его приговорили к высшей мере наказания. Думаю, никто не рад вынесенному приговору, но, по-моему, все понимают его справедливость. Поведение Де Вильда недостойно добровольца, особенно в военное время. Такой приговор мог бы быть вынесен в любой армии мира и не дожидаясь второй попытки дезертирства, даже по отношению к мобилизованному. Однако необходимо отметить, что во время исполнения приговора он вел себя более чем достойно.

На восходе того дня, когда дежурный сержант поднял нас, во всем явно чувствовалось возбуждение. С другой стороны, мало кто разговаривал. Все происходило в гнетущей тишине. Ни улыбок, ни обычных шуток. Мы все были глубоко подавлены. Если бы, например, нам не приказали присутствовать на казни, то никто бы на нее и не пошел.

День только начался, когда роты уже выстроились, как обычно, перед своими казармами. Подразделения в тишине выдвигались к месту казни, однако звук шагов марширующих солдат раздавался по этим утренним дорожкам громче обычного. Мы проходим мимо зданий конюшен и гаражей с техникой, в сторону стрельбища; когда мы выходим на плац между стрельбищами, задержавшийся осенний туман рассеивается под первыми лучами солнца. В дальнем конце плаца установлен столб, который привлекает все наше внимание. Все взгляды прикованы к этому столбу, вкопанному напротив пихт, растущих на дальнем конце равнины. Мы не видим больше ничего! И если бы не его печальное предназначение, на столб никто не обратил бы внимания! Легкий холодок пробежал по спинам отважных воинов, привыкших больше к боям, чем к казням! Абсолютная, благоговейная тишина, и только сухие слова команд нарушают ее. Они звучат словно пощечины! Прибыв на место, роты выстраиваются по трем сторонам большого плаца, где почти 2 тысячи человек собрались, чтобы посмотреть, как умирает один из них, тот, кто оказался не в состоянии выдержать службу. Уже взошло солнце, но такое бледное, что не может прогреть ледяной воздух раннего утра. Что заставляет этих суровых мужчин поеживаться – утренний холод или эмоции? Для принесения искупительной жертвы все готово! Мы слышим отдаленный звук быстро приближающегося мотора. Подъезжает крытый брезентом грузовик, который останавливается чуть правее нас. Из него выбираются несколько человек, конвоирующих приговоренного, он в полотняной форме и без головного убора. С него снимают китель, и он приближается к столбу, грудь нараспашку. К нему подходит капеллан и говорит с ним. Де Вильд отлично держит себя в руках, лицо его бледно, но без малейших признаков страха! Солдаты в строю бледны не меньше, чем он. Его привязывают к столбу и предлагают повязку на глаза, от которой он решительно отказывается. В это время расстрельная команда занимает позицию. Солдаты, выбранные для приведения приговора в исполнение, обладают репутацией неисправимых упрямцев и самых недисциплинированных солдат 2-й роты. Среди них двое итальянцев, которых я встречал на гауптвахте в Регенвюрмлагере. Расстрельной командой руководит командир этой роты, капитан Д. Де Вильд просит позволить ему обратиться к своим товарищам, но ему отказывают. Мы видим, как он выплевывает предложенную ему сигарету и, пока расстрельная команда берет оружие на изготовку, кричит твердым зычным голосом: «Товарищи, цельтесь в сердце, да здравствует легион, да здравствуют легионеры!» В этот самый момент раздается залп, и я вижу, как его тело замирает и вздрагивает от попавших в него пуль, перед тем как повиснуть на веревках, которыми он был привязан. Подходит старшина наряда и разрезает путы. Тело тут же падает лицом вперед, и офицер, командовавший расстрельной командой, производит coup de grâce – последний выстрел. От этого выстрела тело вздрагивает в последних конвульсиях, и военный доктор склоняется над ним, дабы засвидетельствовать смерть.

Все закончено, и вот тебе на, мой сосед справа валится назад, и никто не успевает подхватить его. Он распластался на земле, его лицо побледнело. Д. не смог выдержать испытания и потерял сознание. Кто-то расстегивает его воротник, чтобы освободить горло. Его хлещут по щекам, и Д. оживает. Немного погодя ротный санитар отводит его в казарму, тогда как роты делают поворот направо и, перед тем как тоже вернуться в казармы, строем проходят мимо тела. Сегодняшний день ничем не отличается от других, но атмосфера совершенно другая. Некоторые явно избегают разговоров об утренних событиях, тогда как другие, напротив, обсуждают их. Таким образом мы узнаем многое из того, чего не знали утром, о последних моментах жизни приговоренного к смерти.

Был вечер предыдущего дня, когда Де Вильду сообщили о предстоящей казни. Никакой негативной реакции от него не последовало. Напротив, он явно обрадовался! Можно сказать, что те, кто находились рядом с ним в последнюю ночь, выглядели более подавленными, чем он. Что мне точно известно, так это то, как он вел себя, забираясь в грузовик, который должен был отвезти его к месту казни и который также вез его гроб, прикрытый брезентом. Де Вильд откинул брезент и улегся в гроб проверить, подходит ли он ему, и потом сказал, что он ему впору. Затем поднялся на ноги во весь рост, держась руками за стенки автомобильного тента. И не переставал шутить. Нам рассказывали кое-что еще, что остается неподтвержденным: якобы «они» оставили дверь гауптвахты открытой на всю ночь, чтобы Де Вильд мог бежать, а он не воспользовался такой возможностью! Никто не смог подтвердить или опровергнуть эту гипотезу, но я сильно сомневаюсь насчет ее. В любом случае это печальное событие отошло на задний план вместе с течением дней и удвоением активности по подготовке нас к 10 ноября.

Уже пару дней нам известно о предстоящей отправке на фронт. Точно мы этого не знаем, но можем догадываться по приготовлениям и кипучей активности всей бригады. Багаж упакован, повсюду слышен стук заколачиваемых ящиков. Все сложено в коридорах. Наши грузовики отвозят документы, снаряжение и прочие мелочи на железнодорожную станцию. Я везу офицера, привожу обратно другого, доставляю приказы или разыскиваю кого-то в лагере. Подвижной состав стоит под парами, под охраной дежурного подразделения. Проделываю шесть или семь ездок между лагерем и станцией. Это еще одно великое для нас событие, и, если бы не усталость такого напряженного дня, мы не спали бы всю ночь, возбужденные предчувствием предстоящей отправки на фронт. Ночь быстро пролетела. С подъемом вновь возобновляется суматоха. Здания практически пусты, и эхо в них громче обычного. Именно это больше всего бросается в глаза, поскольку привыкаешь и к месту, и к повседневной рутине.

Я провожаю на станцию два грузовика, затем два мотоцикла, погруженные на открытые платформы, где все тщательно закреплено под бдительным оком нашего каптенармуса. Днем наш поезд отходит, двигаясь между грузовыми платформами, заставленными имуществом рот, которые последуют за нами, или заполненными местными жителями, пришедшими попрощаться с нами. Разумеется, здесь много девушек, но есть и люди постарше, а также мужчины, чей возраст позволяет им избегать воинской обязанности, во всяком случае пока.

У меня здесь нет привязанностей, по крайней мере сентиментального характера. Так легче расставаться. А может, я и желал этого – подсознательно или даже преднамеренно? Позади нас остается несколько составов, по-моему шесть, которые последуют за нами сегодня или завтра.