Фрэнсис ожидала всего чего угодно, только не этого и даже не сразу поняла смысл сказанного.

За последние несколько минут свет дня померк. Теперь она услышала шум дождя, внезапного ливня, бурно забарабанившего по плоской свинцовой крыше судомойни внизу, прямо под окном. Чуть погодя ливень ослабел, забарабанил мягче и тише. Фрэнсис прикрыла глаза тыльной стороной ладони.

– Мне страшно жаль, – пролепетала Лилиана.

– То есть ты уверена?

– Да, Фрэнсис. Уже почти месяц.

– Может, обычная задержка?

– У меня не бывает задержек, ты знаешь. И я чувствую себя… ну, по-другому.

– По-другому – это как?

– Не знаю. Усталой. Просто по-другому.

Фрэнсис отняла руку от лица и внимательно всмотрелась в Лилиану. Да, она действительно выглядела по-другому. Она выглядела по-другому с самого своего возвращения из отпуска… а возможно, еще и перед отъездом. Она неуловимо изменилась физически.

– О господи. Не могу поверить.

– Мне страшно жаль, – беспомощно повторила Лилиана.

– Но когда это случилось? И как такое могло случиться? Я думала, вы с Леонардом… – Фрэнсис ни разу прежде не заводила разговора на эту тему, ибо не желала знать никаких подробностей. – Я думала, вы как-то… ну…

– Да, мы предохраняемся. Всегда предохранялись. Но была одна ночь… он забыл об осторожности.

– Осторожности?

– Ты понимаешь, о чем я. Он всегда… выходит из меня перед тем, как кончить, а потом я… ну, сама довожу его до разрядки. Мы всегда так делали, и все было нормально, более или менее. Но в тот раз он остался во мне. Сказал, так случайно получилось. Не знаю, случайно или нет. Но я поняла в ту же ночь. Что забеременела, я имею в виду. Что зачала.

– Почему ты мне сразу не сказала?

Лицо Лилианы приняло совершенно несчастное выражение.

– Я хотела убедиться. Не хотела понапрасну тебя тревожить. Надеялась, что все как-то рассосется. Такое уже пару раз случалось. И потом, в глубине души я, наверное, просто не хотела думать обо всем этом… Ты на меня сердишься?

Фрэнсис снова закрыла глаза:

– Нет, не сержусь. Сама не понимаю, что чувствую.

– Я вся извелась от дурных мыслей.

– Надо было сразу сказать мне.

– Но ведь ты же не откажешься от всего, что сейчас говорила? Не возьмешь свои слова обратно?

– Обратно? Нет, конечно. Только какой теперь смысл в моих словах? – Лишь сейчас Фрэнсис окончательно осознала случившееся. Боже, какое чудовищное разочарование! – Строить планы на будущее нам теперь не имеет смысла. Ребенок привяжет тебя к нему навсегда.

– Нет! Не говори так!

– Разве я не права?

– Нет! – Лилиана порывисто села и сжала плечо Фрэнсис. – Это ничего не меняет для нас с тобой – просто все усложняет. Я не собираюсь с тобой расставаться.

– Усложняет? Это очень мягко выражаясь! Думаешь, у нас что-то получится? С твоей-то беременностью? Думаешь, он нам позволит? На стороне Леонарда будет закон. На стороне Леонарда будет решительно все!

– Но я не хочу от него ребенка. Я вообще не хочу ребенка. Если дело не уладится само собой, я… я сама все улажу.

Фрэнсис снова услышала ровный стук дождя. Отстранившись от Лилианы, она ошеломленно прошептала:

– То есть избавишься от него? Ты это имеешь в виду?

– Да. Ничего страшного, Фрэнсис, не волнуйся. Есть таблетки, вызывающие выкидыш на раннем сроке…

– О нет, Лилиана, нет! Не верю, что ты серьезно! Это… слишком мерзко.

– Мне плевать – главное, чтобы таблетки подействовали.

– Сильно сомневаюсь, что они подействуют. Вдобавок бог знает какие у них побочные эффекты.

– Они прекрасно действуют, если выбрать правильные и принять вовремя. – Лилиана говорила уверенным тоном знающего человека. – И пожалуйста, не смотри на меня так. – Она покраснела. – Очень многие женщины это делают.

Фрэнсис не сводила с нее ошарашенного взгляда:

– Значит, ты уже принимала такие таблетки?

– Всего один раз. Но тогда у меня не оставалось другого выбора, Фрэнсис. Это было через год после нашей свадьбы и через пару месяцев после того, как я потеряла ребенка. Я… я тогда страшно боялась. Была сама не своя. Понимаешь, я вбила себе в голову, что опять повторится то же самое. У Веры подруга работает медсестрой, и она достала мне таблетки. Боль была дикая. Я думала, что умру! Я хотела выкинуть втайне от Лена, но в конце концов не выдержала и призналась. Его чуть удар не хватил. Он до смерти испугался, что родители узнают. И нам пришлось делать все по-тихому, в их-то крохотном домике с такой слышимостью. Но на этот раз будет не так плохо, потому что теперь я знаю, чего ожидать. Только мне одной не справиться. Сначала я думала ничего тебе не говорить, но… совсем без помощи будет слишком тяжело. Я могу достать таблетки. Могу съездить в лавку…

– В какую еще лавку? О какой лавке ты говоришь?

– Ну, есть одно место в городе, на Эджвер-роуд. Мне про него Верина подруга рассказала. Там можно купить таблетки. Я знаю, какие спрашивать. Но мне понадобится твоя помощь, когда начнется самое худшее.

Лилиана явно все продумала заранее. Фрэнсис еле успевала переваривать услышанное. Чтобы спокойно обсуждать подобные вещи, здесь, в ее спальне в доме на Чемпион-Хилл, дождливым утром понедельника…

– Наверняка же есть другой выход?

– Нет, Фрэнсис.

– Но ты можешь повредить своему здоровью!

– Меня это не волнует.

– А меня очень даже волнует. Я наслышана о таких историях. Это небезопасно.

– Нет-нет, это небезопасно, только когда ты пропустила нужный срок – когда зародыш превращается в настоящего ребенка и тебе приходится что-то вводить в матку, чтобы от него избавиться. Но это совсем другое дело. Это противоестественно. Это грех и тяжкое преступление. На такое я никогда не пойду.

– Но ведь то, о чем ты говоришь, ровно то же самое.

– Нет, Фрэнсис, совсем другое.

Голос Лилианы снова звучал настойчиво, даже слегка раздраженно. Фрэнсис не могла взять в толк, действительно ли она не понимает процедуру или же просто выбрала удобную для себя позицию и решила твердо стоять на ней. В любом случае… боже, до чего это гадко! До чего непохоже на все чистое, истинное, светлое, о чем мечталось!

Фрэнсис вдруг почувствовала себя неуютно. Осознала, что полураздета и ей зябко. Она встала с кровати, прошла через комнату и села на краешек кресла, подобрав ноги и обхватив себя руками.

Лилиана пристально наблюдала за ней:

– О чем ты думаешь?

– Пытаюсь уложить все в голове. Я сейчас… как оглушенная. У меня почва из-под ног выбита. Извини.

– Не расстраивайся, не надо. Ничего страшного нет. Самое обычное де…

– Когда это случилось? – резко перебила Фрэнсис.

Лилиана растерянно моргнула:

– Что? Я же тебе сказала.

– Да. Но я спрашиваю – когда именно? В какую именно ночь?

– Ах, не все ли равно? Это случилось, и точка.

– В ту ночь, когда ты гладила белье? А я зашла к тебе на кухню?

– На кухню? – Лилиана нахмурилась, припоминая. – Нет. Нет, должно быть, позже. Я точно не знаю, Фрэнсис.

Значит, какая-то самая обычная ночь. Одна из множества ночей, когда Фрэнсис лежала в постели, напряженно прислушиваясь к щелчку закрываемой двери и всем последующим звукам, из-за нее доносящимся.

Лилиана не сводила с нее напряженного взгляда:

– Разве ты не хочешь, чтобы мы были вместе? Ты же еще минуту назад хотела. И сказала, что не позволишь мне смалодушничать.

– Я не знала, что для этого тебе придется сделать выкидыш.

– Ты сказала, что от многого откажешься ради меня. Так почему не хочешь, чтобы я отказалась от ребенка – ради тебя?

Фрэнсис похолодела от ужаса. Господи, неужели она сама и склонила Лилиану к такому решению? Невольно содрогнувшись, она потерла ладонями голые плечи, покрывшиеся гусиной кожей. Она понимала, что сейчас ей следует вернуться в постель, заключить Лилиану в объятия. Но не могла сдвинуться с места: ее словно парализовало. Она все думала о том, как лежала на этой самой кровати, пока в соседней спальне…

Считается ведь, что женщина зачинает ребенка, только когда испытывает наслаждение.

Она решительно отмела эту мысль. Лилиана готова полностью принадлежать ей, ей одной. Вот о чем нужно помнить. Вот что главное. Да, она забеременела, и это ужасно. Но ведь не расставаться же им из-за такой, в общем-то, мелочи?

Фрэнсис наконец поднялась с кресла, снова легла на кровать, и они с Лилианой тесно прижались друг к другу.

– Мне очень жаль, – повторила Лилиана. – Не сердись на меня, Фрэнсис. Я люблю тебя, люблю безумно. И все не так страшно, как ты думаешь. Это… ну, обычная неприятность, совершенный пустяк. Вроде больного зуба, который нужно выдрать. Как только я разберусь с этим, мы сразу же все забудем. И сможем быть вместе, как ты и говорила.

Когда к обеду мать вернулась домой после своего утреннего визита к викарию, Фрэнсис стоило больших усилий смотреть ей в глаза. Она боялась встречаться взглядом и с Леном, когда тот пришел со службы вечером. Никакого энтузиазма по поводу будущего, которое они с Лилианой планировали, Фрэнсис больше не испытывала – воодушевление исчезло, растворилось бесследно, одинокая бледная ниточка в темном-темном клубке проблем.

Лежа в постели ночью, она попыталась разложить все по полочкам. Допустим, ребенок родится. Справятся ли они вдвоем? Это будет очень трудно, но не невозможно, отнюдь не невозможно. Другие женщины справляются же, причем не имея таких денег, какие будут у них. После войны тысячи семей остались без отцов… Но в глубине души Фрэнсис не хотела этого. Ведь, помимо всего прочего, это навсегда свяжет их с Леонардом – даже если предположить, что он позволит им растить своего ребенка. И возможно, ради ребенка Лилиана решит вернуться к мужу. Возможно, ради него Барберы попытаются наладить семейные отношения. Что тогда станет делать Фрэнсис? Вернется к своей прежней жизни – жизни без любви, без Лилианы, – подобная змее, влезающей обратно в свою иссохшую старую кожу?

При этой мысли Фрэнсис охватила паника, которая сама по себе не на шутку ее испугала. Неужели, горестно подумала она, любовь никогда и не была ничем другим, как просто спасением от одиночества, своего рода страховкой от душевной пустоты? В конце концов, подлинны ли их с Лилианой чувства? Фрэнсис вспомнила, какими непрочными они показались ей после визита Эдит. И сейчас, в темноте, вдруг подумала, что ведь их отношения, в сущности, ни на чем не основаны, ничем не скреплены. Они с Лилианой ни разу не провели ночь вместе. Даже ни разу не поели вместе, если не считать дурацких пикников в парке. Но тем не менее они строят планы на будущее, всерьез обсуждают, от чего готовы отказаться сами и от чего заставят отказаться других людей – ее мать, Леонарда…

Фрэнсис лежала без сна два или три часа и наутро встала совершенно разбитой.

Лилиана же, напротив, выглядела лучше, чем когда-либо за последние несколько недель. Едва лишь они остались наедине, она схватила Фрэнсис за руки. Оба кольца, разумеется, опять были у нее на безымянном пальце. Она долго обдумывала, когда лучше «это сделать», сказала Лилиана.

– Нам нельзя терять время, – прошептала она. – Чем раньше, тем лучше. А эффективнее всего таблетки действуют, если принять их примерно тогда, когда обычно приходят женские дела. У меня месячные должны были бы начаться в воскресенье. Но в воскресенье Лен будет дома. И в субботу тоже. А вот в пятницу он прямо со службы отправляется на встречу с Чарли. И твоя мать тоже куда-то уходит в пятницу вечером, ты говорила? К какой-то своей подруге?

Да, точно, вспомнила Фрэнсис, миссис Плейфер устраивает вечеринку с бриджем. Она и сама получила приглашение, еще две недели назад, но отказалась – хотела остаться дома, поблизости от Лилианы и Леонарда. И все это время…

– Ты не передумала? – беспокойно спросила Лилиана, заметив, что выражение лица у нее изменилось.

Фрэнсис нахмурилась:

– Нет… Просто все так неожиданно. У меня до сих пор в голове не укладывается. Не верю, что все обойдется без осложнений, без серьезных неприятностей. Если моя мать узнает…

– Не узнает.

– Откуда такая уверенность?

– А без уверенности здесь никак нельзя: чем больше ты уверена, тем лучше таблетки подействуют. Я сегодня же съезжу за ними.

– Сегодня? Может, все-таки подождать еще немного? Я чувствую себя так, будто подбила тебя на дурное дело и…

– Вовсе нет.

– Ну, значит, ты меня подбила. И я согласилась, вопреки своим принципам, потому что люблю тебя и хочу, чтобы ты полностью мне принадлежала, – не знаю, смелость это, трусость или… еще что-то.

Лилиана положила ладонь ей на щеку:

– Ах, Фрэнсис… Все не так серьезно, как тебе кажется.

– Ты уверена, Лилиана? Абсолютно уверена?

– Я приняла решение. Станешь ты мне помогать или нет – я все равно это сделаю.

– А если все же повременить день-другой?…

– Нет. Сегодня же. Теперь, когда я решила окончательно, я… просто хочу избавиться от него. – Лилиана переместила руку на живот и с отвращением поморщилась. – Мне противно думать, что он там, во мне, и растет с каждой минутой.

Фрэнсис тревожно вгляделась в нее.

– Нет, одна ты не поедешь. Я тебе не позволю. Вдруг с тобой что-нибудь случится?

– Да ничего не случится, не бойся. Женщины все время это делают. Замужние, я имею в виду, а не только одинокие или там непотребные какие-то. Я не хочу, чтобы ты заходила со мной в эту ужасную аптеку. Потому что тогда ты меня разлюбишь. Ты меня возненавидишь! Это моя проблема, и я сама с ней разберусь. – Она снова стиснула руку Фрэнсис. – Пожалуйста, положись на меня, моя дорогая!

Фрэнсис неохотно ответила на пожатие. Но отпускать ее одну она все же не собиралась. Виновато пряча глаза, она сообщила матери, что они с Лилианой решили посетить художественную галерею. Сразу после обеда они вдвоем вышли из дома и сели на трамвай до города. Лилиана сказала, что ехать лучше не на автобусе, а на трамвае: мол, тогда ее сильнее растрясет и это, «возможно, поможет делу». От каковых слов Фрэнсис передернуло. Всю дорогу она так нервничала, словно сама была беременна, а вот Лилиана, напротив, явно находилась в приподнятом настроении. Когда они расстались у Оксфорд-Серкус, Фрэнсис немного постояла на тротуаре, глядя вслед Лилиане, которая твердым быстрым шагом шла на запад по людной Оксфорд-стрит.

Было половина третьего. Они договорились снова встретиться в четыре, на Кавендиш-Сквер. День выдался пасмурный, сырой, но Фрэнсис взяла с собой зонт. Раскрыв его над головой, она побрела куда глаза глядят, безо всякой цели. С каждой минутой, однако, тревога в ней нарастала. Нет, ей не следовало отпускать Лилиану одну. Им вообще не следовало ехать в город. Господи, да что же они творят-то? Куда бы она ни кинула взгляд – всюду видела детские коляски и малышей с живыми розовыми личиками.

Спустя какое-то время Фрэнсис осознала, что Клипстон-стрит совсем рядом. Она пересекла улицу и прошла несколько сот ярдов до дома Кристины. Тотчас же стало ясно, что заходить к ней не стоило. В последний раз они виделись совсем недавно, и сейчас Кристина была занята. Она пригласила Фрэнсис войти, но постоянно поглядывала на ворох бумаг на рабочем столе. Когда Фрэнсис начала рассказывать про Лилиану, Кристина особого интереса не проявила и, едва услышав, что разногласия между ними улажены, нетерпеливо перебила:

– Ох, Фрэнсис, мне за тобой не угнаться! Я думала, ваши отношения закончились.

– Мне так казалось.

– Похоже, ты не слишком-то рада, что у вас все уладилось.

– Нет, я рада. Только…

Но что она могла сказать? Да мне же просто стыдно во всем признаться, вдруг поняла Фрэнсис. Да, у нее была острая потребность поговорить, излить душу: она хорошо помнила ощущение близости, возникшее между ними в мюзик-холле. Но теперь от него ничего не осталось – так, слабая шероховатость, частицы золы, налипшие на мыло.

Все остальное время они разговаривали о разной ерунде. Фрэнсис пробыла у Кристины не более двадцати минут и сильно пожалела, что вообще зашла.

Но перед самым уходом она медленно обвела взглядом комнату, вся обстановка которой говорила о характерах и вкусах Кристины и Стиви. У них с Лилианой будет такая же комната, как только они покончат с этим ужасным делом.

Когда через полчаса, сидя на скамейке на Кавендиш-Cквер, Фрэнсис заметила Лилиану, торопливо идущую к ней через садик, она вдруг задохнулась от прилива чистой, беспримесной любви – только потому, что увидела ее там, среди прохожих. Лилиана, с разгоряченным довольным лицом, мокрым от дождя, села рядом с ней под зонт и заговорила, шумно отдуваясь:

– Ф-фух… боялась, не успею вовремя! Оказалось, это вовсе не та лавка. Аптекарь направил меня в другую, на Чаринг-Кросс-роуд. Причем держался со мной оскорбительно – будто я уличная женщина или что-то вроде. Я нарочно сняла перчатки, чтобы показать обручальное кольцо, но он явно посчитал, что это просто маскировка такая. Да и бог-то с ним. Зато другой аптекарь был вполне любезен. Я купила. Смотри.

Она принялась расстегивать сумку. Фрэнсис тревожно огляделась по сторонам. Но день был сумрачный, прохожие спешили, спасаясь от дождя, автомобили громко шуршали шинами по мокрой мостовой – и шелковый зонт над ними двумя создавал странную иллюзию уединенности. Лилиана приоткрыла сумку ровно настолько, чтобы показать темно-желтый пакетик, в ней лежащий. Фрэнсис увидела плохо пропечатанную этикетку: «Таблетки д-ра Ридли для нормализации женских циклов».

Даже не верилось, что такое вот продается в вест-эндской аптеке в 1922 году. Выглядел пакетик как музейный экспонат, которому самое место среди медицинских диковин вроде заспиртованного двухголового младенца или банки с пиявками. Сами же таблетки, как обнаружила Фрэнсис, когда Лилиана осторожно раскрыла пакетик, были твердыми, волокнистыми, с едким мерзким запахом, отдаленно напоминающим мятный.

– Но они ведь и должны быть вонючими и гадкими на вкус, правда? – рассудительно произнесла Лилиана. – Иначе никто не поверит, что от них будет польза.

Под прикрытием сумки она вытряхнула на ладонь одну таблетку, с отвращением на нее уставилась, а потом попыталась поднести ко рту.

Фрэнсис в ужасе схватила Лилиану за запястье:

– Ты же не собираешься съесть ее прямо сейчас?

– Так надо, – сказала Лилиана. – Надо принимать по несколько таблеток первые три дня, а на четвертый принять все остальные.

– Нет, давай только не здесь, не сейчас.

Все казалось слишком реальным здесь и сейчас, когда мимо с гудками проносился таксомотор и красные автобусы, урча моторами, катили по Оксфорд-стрит.

Но Лилиана по-прежнему держала таблетку на ладони.

– Так надо, Фрэнсис, – повторила она. После чего втянула щеки, энергично подвигала губами, собирая слюну во рту, закинула таблетку на язык и, поморщившись, быстро проглотила.

Фрэнсис напряженно смотрела на нее:

– Как ты себя чувствуешь?

Лилиана протяжно выдохнула:

– Уже лучше, потому что начало положено. Но нам еще ждать и ждать. – Она свернула пакетик и затолкала поглубже в сумку. – Я приму еще одну на ночь и одну, когда проснусь утром. Если повезет, уже завтра начнется.

То же самое Лилиана сказала назавтра утром и повторяла весь день. Она оставалась уверенной и спокойной, а вот Фрэнсис с ума сходила от тревоги: когда они были вместе – все время пристально вглядывалась в лицо Лилианы, ища признаки недомогания; а когда они были врозь – постоянно топталась у подножья лестницы, прислушиваясь, не раздадутся ли наверху какие-нибудь необычные звуки.

– Какая ты смешная, – сказала Лилиана. – Хуже мужчины, честное слово. Будь ты замужем, ты бы из-за такого пустяка не переживала. Как, по-твоему, это делают другие женщины?

– На других женщин мне плевать. Я волнуюсь только за тебя. А вдруг ты потеряешь сознание или…

– Не потеряю. В прошлый раз не теряла же. Ты просто наберись терпения.

Этот разговор состоялся в среду вечером, до возвращения Леонарда с работы. А на следующее утро Лилиана прибежала к Фрэнсис очень бледная, но радостно возбужденная. Кажется, началось, сообщила она. У нее тянет внизу живота. Ее здорово слабит, и сейчас, подтираясь в туалете, она обнаружила «выделения». Теперь главное, чтобы зародыш не вышел слишком скоро: если все случится уже сегодня вечером, когда Леонард будет дома, придется врать, что у нее тяжелые месячные, ну или даже самопроизвольный выкидыш… Фрэнсис взяла Лилиану за руки и поцеловала, но внутри у нее все сжималось и переворачивалось. Она не могла поверить, что всего за пару дней ее жизнь столь далеко отклонилась от своего курса, сузилась до немыслимой степени, свелась к нездоровому наблюдению за Лилианиными внутренностями, за работой кишечника и кровянистыми выделениями.

Однако ближе к вечеру уверенности у Лилианы поубавилось. Выделения прекратились, тянущая боль в животе утихла, и теперь появилась сильная тошнота. При резке мяса к ужину Лилиане стало так дурно, что она метнулась к раковине, давясь рвотными позывами. Хорошо бы, конечно, попробовать горячую ванну, сказала она; только нужен почти кипяток, иначе не поможет. Но мать Фрэнсис была дома – не греть же котелки с водой при ней. Они сидели в гостиной наверху, и Лилиана нервно ерзала на месте, держась рукой за живот.

– Невыносимо думать, что этот крохотный зародыш отчаянно старается удержаться во мне, тогда как я отчаянно стараюсь изгнать его прочь. Ну давай же, несчастный зародыш, – упрашивала она. – Ты ведь не хочешь во мне оставаться. Я буду плохой, очень плохой матерью. Уходи к кому-нибудь другому. К какой-нибудь славной женщине, которая хочет ребенка, в отличие от меня. Уходи вон! Сейчас же!

При последних словах Лилиана вскинула руку, сжала пальцы в кулак и с силой ударила себя в живот.

Фрэнсис вздрогнула:

– Боже! Не надо!

Лилиана ударила снова, еще сильнее.

– Не надо! Прошу тебя! Не рви мне сердце!

– Но я должна сделать что-то! Не сидеть же сложа руки? Господи, ну почему твоя мать не уйдет куда-нибудь? Ванна наверняка поможет, но только если будет достаточно горячей. Неужели ты не можешь увести мать из дома, хоть ненадолго?

– Я не хочу оставлять тебя в ванне без присмотра. А вдруг ты потеряешь сознание? И утонешь?

– Но что-то же наверняка можно сделать. – Лилиана на миг задумалась, потом решительно поднялась с дивана. – Приму еще таблеток.

– Нет! – Фрэнсис тоже вскочила на ноги. – Я тебе не позволю. Тебе от них и так уже плохо.

– А должно стать еще хуже.

– Пожалуйста, не надо! Прошу тебя!

Но Лилиана, ничего не слушая, бросилась в спальню, и к моменту, когда Фрэнсис туда подоспела, она уже достала из комода темно-желтый пакетик и вытряхивала из него содержимое. Фрэнсис увидела, как несколько мерзкого вида таблеток (три-четыре или даже больше) скатываются в ладонь и одним махом отправляются в рот. Увидела, как Лилиана скривилась, с трудом их проглатывая.

Поздно вечером, перед самым сном, она выглядела очень бледной, а когда Фрэнсис увидела ее утром в пятницу, после ухода Леонарда на службу, то с первого взгляда поняла, что происходит что-то совсем неладное. Лицо у нее было мучнистого цвета, волосы прилипали к покрытому испариной лбу, и вышла она из спальни, еле волоча ноги, словно хилая древняя старуха. Она проснулась среди ночи от дикой боли, сказала Лилиана. Такое ощущение, будто кто-то со всей силы пнул в живот сапогом. И она молча терпела, не хотела будить Лена. Но кровотечения по-прежнему нет, и это ее беспокоит.

Фрэнсис было плевать на кровотечение, настолько ее испугала мертвенная бледность Лилианы. Она опрометью бросилась в спальню и торопливо разожгла камин, потом вскипятила чайник на кухоньке, заварила чай и набрала горячей воды в грелку.

– Я спущусь вниз ненадолго, – прошептала она, передавая грелку Лилиане. Внизу уже слышалась какая-то возня. – Но как только растоплю плиту, сразу же вернусь. Скажу матери, что ты заболела и за тобой нужен уход…

– Нет-нет, – запротестовала Лилиана, прижимая грелку к животу. – Не надо говорить, что я заболела. Иначе твоя мать захочет проведать меня, а мне будет страшно стыдно и совестно… Кроме того, она непременно скажет Лену…

– Но я не могу оставить тебя одну!

– Можешь. Просто наведывайся ко мне время от времени.

– Ладно, ты хотя бы выпей чай. Я принесу тебе завтрак.

Лилиана сморщилась от отвращения:

– Нет, не хочу есть, меня вывернет. Я сейчас приму аспирин, и мне полегчает. Ступай, Фрэнсис, со мной все будет в порядке.

– Я буду заглядывать к тебе при каждой возможности. А если тебе станет по-настоящему плохо…

– Не станет.

– Ты ведь позовешь меня, если что?

Лилиана кивнула, с закрытыми глазами. Фрэнсис поцеловала ее и, ощутив холод щеки, сняла с крючка на двери халат Леонарда. Когда она уходила, Лилиана сидела на краю кровати, завернутая в халат, как в плащ. Но еще на полпути вниз Фрэнсис услышала мерный скрип над головой: Лилиана встала и ходила по гостиной от окна к двери и обратно, точно арестант, меряющий шагами тюремную камеру.

Потом день, казалось, растянулся до бесконечности, стал как туго натянутый нерв. Фрэнсис украдкой бегала наверх настолько часто, насколько осмеливалась, и каждый раз обнаруживала, что Лилиана по-прежнему смертельно бледна и по-прежнему ходит взад-вперед по комнате. Она не присядет ни на минуту, сказала она, пока не откроется кровотечение. Ближе к полудню она принялась двигать мебель, переносить с места на место кресла, поднимать и переставлять ножную швейную машину. Скрип половиц и глухие удары разносились по всему дому, и в конце концов мать недоуменно вопросила: да что такое там творится? С бьющимся сердцем Фрэнсис сказала, что Лилиана затеяла генеральную уборку.

В середине дня, однако, наверху все стихло. Когда Фрэнсис, полная дурных предчувствий, снова поднялась наверх, Лилиана полулежала на диване среди подушек, накрыв ноги пледом, и с виду настолько походила на обычную больную, что в первый момент у Фрэнсис отлегло от сердца. Но потом она приблизилась и увидела ее лицо: совсем бескровное, немного опухшее под туго натянутой кожей и блестящее от нездоровой испарины. На сей раз Лилиана не стала заверять, что все в порядке и приходить не стоило, а протянула руку и с трудом проговорила: «Ах, Фрэнсис… это кошмар какой-то!» Она стиснула пальцы Фрэнсис и зажмурилась, готовясь к очередному приливу схваткообразной боли.

Фрэнсис пришла в ужас:

– С тобой явно что-то не так! Надо вызвать врача!

Глаза Лилианы тотчас широко распахнулись.

– Нет, ни в коем случае! Врач сразу поймет, чтó я сделала. Просто держи меня за руку, не отпускай. Это кровотечение началось, вот и все. Да, ощущения не из приятных, но… О-о-ох!..

Она вся напряглась, когда накатила очередная волна боли, и застыла в неестественной, одеревенелой позе на несколько секунд, показавшихся вечностью. На лбу и над верхней губой у нее выступили бисеринки пота. Когда наконец схватка отпустила, Лилиана в изнеможении откинулась на подушки и дрожащей рукой вытерла лицо.

– Все нормально, – прерывисто прошептала она. – Я в порядке.

Фрэнсис, напрягшаяся всем телом одновременно с ней, теперь тоже вся обмякла.

– Но так же не должно быть? Чтобы было настолько плохо? Ты выглядишь ужасно, Лилиана!

Лилиана медленно перекатила голову по подушке, отворачиваясь от Фрэнсис:

– Не смотри на меня.

– Да я не об этом. Просто ты бледная как смерть.

– Схватки одни послабее, другие посильнее. Эта была сильная, вот и все. – Неловко поерзав, она приподняла одно бедро и запустила руку глубоко под юбку. – Кровь так и льется. Я боюсь запачкать диван. Там есть что-нибудь, а?

Фрэнсис посмотрела:

– Нет, ничего.

– Я уже три прокладки насквозь промочила, сжигаю их в камине. Но это пока еще обычная кровь, а не то, что надо. Когда выходит зародыш – сразу чувствуешь. Он еще не вышел. А пока он не выйдет, все бесполезно.

В голосе Лилианы теперь слышались новые, раздраженные нотки, и в глазах появился неестественный стеклянный блеск. Уж не жар ли у нее? Фрэнсис положила ладонь на ее влажный лоб, но лоб был холодный, просто ледяной. Это хорошо или плохо? Она не знала. Не знала! Сознание собственной беспомощности повергло ее в отчаяние. Как она допустила такое? О чем, вообще, думала? Почему позволила Лилиане совершить такой безрассудный, безумный шаг?…

Лилиана снова вся напряглась от накатывающей боли и заерзала ногами под пледом.

– Ох, опять начинается…

– Скажи, чем я могу помочь?

– Держи меня за руку.

– Наверняка же есть какое-то средство, от которого полегчает?

Но Лилиана не слушала. Глаза у нее были зажмурены, лицо судорожно исказилось.

– Ох… этот раз хуже, чем все прошлые! Ох, Фрэнсис! О-о-ох!..

Она скорчилась от боли и стиснула пальцы Фрэнсис, до хруста их выворачивая.

Фрэнсис не могла больше сидеть, ничего не делая. Высвободив руку, она бросилась в свою спальню и лихорадочно порылась в прикроватной тумбочке в поисках аспирина. Но нашла только микстуру из каолина и морфия. Она посмотрела коричневую бутылочку на свет: плотный известковый осадок внизу, а над ним – один-два дюйма жидкости. Жидкость – это более или менее чистый морфий, подумала Фрэнсис. Все-таки лучше, чем ничего, верно? Она сбегала в кухоньку за ложкой и вернулась в гостиную. Лилиана по-прежнему лежала скрючившись, с мокрыми от слез щеками. Она даже не спросила, что за лекарство такое. Выпила три ложки, как послушный ребенок, а потом откинулась на подушки и крепко закрыла глаза.

Должно быть, морфий облегчил боль: вскоре лицевые мышцы у нее расслабились. Она приоткрыла губы и глубоко, прерывисто вздохнула.

Фрэнсис подумала о матери, спокойно пишущей письма внизу. Если бы она знала, что здесь происходит, если бы знала, что сделала Лилиана…

Лилиана открыла глаза:

– Это ужасно, Фрэнсис. Ступай вниз.

– Я не могу.

– А я настаиваю. Тебя мать вот-вот хватится. Вам скоро чай пить пора.

Она права, осознала Фрэнсис. Уже почти половина пятого. Но мысль о том, чтобы спуститься в кухню, поставить чашки на блюдца, положить хлеб с маслом на тарелку, казалась просто… ну просто дикой!

– Я не могу оставить тебя одну.

– Ничего страшного со мной не случится. Честное слово! А потом… потом тебе никогда уже больше не придется оставлять меня одну. Когда мы с тобой будем вместе то есть. Тогда мы будем сами себе хозяйки, правда ведь? Но я не хочу, чтобы твоя мать почуяла неладное, рассказала Лену, а он начал задаваться всякими вопросами. Пожалуйста, Фрэнсис. Еще каких-нибудь два-три часа.

В ее голосе опять звучало раздражение, но взгляд теперь был заметно яснее, чем раньше. Мучительно колеблясь, Фрэнсис поцеловала Лилиану, вышла из комнаты и спустилась вниз. Она приготовила чай и сидела в гостиной, кое-как умудряясь поддерживать с матерью беседу о погоде, о саде – и еще бог знает о чем. Уже через секунду после каждой своей реплики она напрочь забывала, что, собственно, сказала.

В шесть Фрэнсис даже начала готовить пирог к ужину. Она слышала, как мать копошится в своей комнате, собираясь в гости, и мысленно подгоняла ее: ну давай же, пошевеливайся. Она то и дело смотрела на часы и взглядом торопила стрелки. Пасмурный день сменился пасмурными прохладными сумерками, и мать, конечно же, хотела бы, чтобы Фрэнсис проводила ее до дома миссис Плейфер: после нападения на Леонарда она немножко опасалась ходить вечером по улице одна. Но когда Фрэнсис провожала мать к миссис Плейфер на прошлой неделе, ее затащили в дом и задержали пустыми разговорами на добрых полчаса. А сейчас она боялась надолго оставлять Лилиану без присмотра. Поэтому, когда мать возникла в дверях кухни, Фрэнсис принялась месить тесто с удвоенной энергией.

Мать нерешительно постояла в дверном проеме, наблюдая за ней:

– Может, все-таки вместе пойдем?

Фрэнсис показала свои перепачканные мукóй руки:

– Я уже вожусь с тестом, видишь? Вдобавок я нарушу вашу рассадку за карточными столиками, если появлюсь в последнюю минуту.

– А… ну да, пожалуй.

Мать была явно разочарована. Но ничего поделать. Сегодня и впрямь не получится. Ладно, как-нибудь в другой раз. Она еще немного потопталась на месте, но наконец застегнула пальто и попрощалась. Вот ее шаги простучали через холл… вот хлопнула передняя дверь.

Потом все до странного напомнило первые, лихорадочные дни их с Лилианой любви. Фрэнсис стряхнула напряжение момента, одновременно стряхивая муку с рук, сорвала с себя фартук, ринулась к лестнице, побежала вверх по ступенькам… и вся вздрогнула от страха, увидев Лилиану, которая перегибалась через перила лестничной площадки, обеими руками вцепившись в поручень.

– Что, твоя мать ушла? Мне нужно в туалет!

Фрэнсис, еле оправившись от неожиданности, кинулась к ней:

– На улице холодно! Давай в горшок!

Но Лилиана уже спускалась по ступенькам.

– Мне очень нужно, Фрэнсис! Срочно!

Она двигалась торопливо, но очень скованно – в любых других обстоятельствах это выглядело бы забавным, как кривляния дешевого комедианта, который нелепо семенит со сдвинутыми коленями, всем своим видом показывая, что вот-вот обмочится. Фрэнсис похолодела от ужаса, на нее глядя, и трясущейся рукой подхватила под локоть – помогла сойти вниз, провела по коридору и через кухню. Она задержалась у двери, чтобы зажечь фонарь, но Лилиана ждать не стала, а поспешила мелкими, частыми шажками через полутемный двор к уборной.

Дверь она оставила открытой, и ко времени, когда Фрэнсис подбежала, Лилиана сидела на стульчаке, выпростав ноги из-под задранной юбки, нагнувшись вперед, словно в корчах, с окровавленной прокладкой в руке. При виде Фрэнсис, однако, она сделала слабый отгоняющий жест:

– Ох, Фрэнсис, не подходи! Не хочу, чтобы ты это видела. Оставь здесь фонарь и выйди. Ох!.. Ох-х… твою мать!

Ругательство ошеломило Фрэнсис, поскольку Лилиана еще ни разу при ней не материлась, но одновременно и приободрило: взрыв гнева, а не отчаяния, свидетельствующий о лопнувшем терпении, о переломном моменте дня. Она беспрекословно поставила фонарь на пол и вышла наружу. Вскоре послышалось шуршание туалетной бумаги, за которым последовал шум сливного бачка. Минута тишины – и снова шуршание бумаги, бесконечно долгое, затем опять шум бачка.

Еще через минуту из уборной появилась Лилиана, с фонарем в руке. Ее лицо, резко освещенное снизу, казалось мертвенно-бледным. Там осталась кровь, сказала она: не удалось смыть до конца. Но в остальном все в порядке. Все благополучно закончилось. Однако зубы у нее стучали. Фрэнсис отвела Лилиану в дом, удостоверилась, что она в состоянии сама подняться по лестнице, а потом вернулась в туалет и опасливо заглянула в унитаз. Фаянсовый ободок был измазан красным, но жидкость на дне была бурой, как черная патока. Фрэнсис пошуровала в унитазе туалетным ершиком, протерла ободок и внутренние стенки туалетной бумагой, дернула за цепочку сливного бачка. Когда она проделала то же самое еще два раза, вода на дне стала прозрачной.

Лилиана снова полулежала на диване в гостиной, дрожа всем телом, с прилипшими к щекам прядями волос, влажными то ли от пота, то ли от сырого вечернего воздуха. Фрэнсис подоткнула под ней плед, стянула с нее туфли и принялась растирать пальцы рук и ног, на ощупь похожие на жесткие белые корешки. Грелка уже остывала. Фрэнсис побежала поставить чайник, чтобы сменить в ней воду. Никакой приготовленной пищи на кухне не было – Лилиана за весь день не съела ни крошки. Фрэнсис отыскала банку мясного экстракта, развела ложку его в кипятке и отнесла бульон в гостиную, вместе с куском черствого хлеба. При виде еды Лилиана скривилась и отвернулась, но в конце концов уступила уговорам и через силу выпила всю чашку. После этого дрожь у нее начала утихать, щеки слабо порозовели. И теперь она выглядела не такой встревоженной и раздраженной.

Вскоре Лилиана глубоко вздохнула и закрыла глаза. Фрэнсис обняла ее одной рукой, и они прильнули друг к другу, совершенно обессиленные. Огонь гудел, потрескивал в камине, и комната вдруг стала невероятно уютной. Часы на полке показывали двадцать минут восьмого. Боже, ну и денек! Фрэнсис чувствовала себя выжатой как тряпка. Но самое поразительное, что все получилось, как и обещала Лилиана, причем даже в нужный срок. Мать вернется от миссис Плейфер только в половине одиннадцатого, а Леонард, скорее всего, еще позже, где-то в двенадцатом часу. У них есть целых три часа, чтобы прийти в себя и успокоиться.

Фрэнсис поцеловала Лилиану в макушку и прошептала:

– Ну как ты?

Лилиана нашарила ее руку и выдохнула:

– Ничего… Теперь обычная боль. Не такая, как днем.

– Я испугалась до смерти, когда тебя увидела! Думала, потеряю тебя.

Лилиана чуть отодвинулась, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Правда? – Она почти улыбалась.

– Но подозреваю, тебе все-таки хуже, чем ты показываешь. Ах, если бы я могла забрать твою боль!

– Я бы тебе не позволила.

– Ну хотя бы половину.

Лилиана помотала головой:

– Нет. Это моя боль, и я ее вытерплю. Это моя прежняя жизнь выходит из меня, моя жизнь с Леном. Вот почему мне было так плохо. Но сейчас уже лучше, честное слово.

Они снова прижались друг к другу и какое-то время сидели с закрытыми глазами, держась за руки.

Но Лилиана по-прежнему беспокоилась, как бы не испачкать диван. Пару раз она проводила ладонью под бедрами, проверяя, не протекает ли прокладка, а через несколько минут встала. Стыдливо отвернувшись, она подняла подол платья и испустила стон. Кровотечение наконец унимается, сказала она, но нижнее белье и чулки промокли насквозь, просто ужас. Ей нужно вымыться и поменять прокладку, пока сонливость не одолела.

Фрэнсис с трудом встала и потащилась в кухню за тазиком воды, мылом и полотенцем. Когда она вернулась, Лилиана, уже без юбки и чулок, пыталась отстегнуть пропитанную кровью прокладку от узкого полотняного пояса. «Ох, не смотри!» – вскрикнула она в который уже раз за день. Но поскольку она еле шевелилась от усталости и никак не могла справиться с зажимами, Фрэнсис поставила тазик на пол и подошла к ней, чтобы помочь.

Прокладка, тяжелая от крови, походила на шмат сырого мяса. Фрэнсис свернула ее как сумела и, за неимением другого места, положила на угли в камине. Лилиана, покачиваясь, опустилась на корточки над тазом и начала подмываться с мылом. Вода в тазике стала розовой, потом красной: при приседании у Лилианы возобновилось кровотечение. Фрэнсис с тревогой увидела тягучую густую струйку, похожую на блестящую темную нить. Она помогла Лилиане подняться с корточек и промокнуть бедра полотенцем, просунуть между ног новую прокладку и пристегнуть ее к поясу. Лилиана кое-как натянула юбку, потом рухнула на диван, задыхаясь от изнеможения, бессильно завалилась на бок и легла щекой на подлокотник.

Из-под полуопущенных набрякших век она следила, как Фрэнсис подбирает с пола испачканные кровью чулки и нижнюю юбку. Когда Фрэнсис подняла тазик с мутно-красной водой и направилась с ним к двери, она пролепетала:

– Мне страшно жаль, Фрэнсис. Это был кошмар какой-то… без тебя я не справилась бы. И я бы, наверное, умерла со стыда, если бы кто-нибудь, кроме тебя, увидел меня в таком состоянии.

После короткой заминки Фрэнсис ответила:

– А ты еще жаловалась на недостаток мужества.

Лилиана непонимающе смотрела на нее.

– Говорила, что тебе не хватает смелости. А посмотри, как мужественно ты держалась сегодня.

Глаза Лилианы наполнились слезами. Она помотала головой, не в силах произнести ни слова. Волосы у нее висели сосульками, лицо по-прежнему оставалось бледным и одутловатым, а губы – сухими. Но, глядя на нее через комнату, Фрэнсис со всей ясностью осознала, что еще никогда в жизни она никого не любила так сильно, так беззаветно.

Взяв тазик поудобнее, она повернула дверную ручку, поддела дверь мыском туфли, чтобы приоткрыть, неуклюже обогнула ее и вышла на лестничную площадку.

По ступенькам, на ходу расстегивая пальто, поднимался Леонард.

Фрэнсис вздрогнула так, что едва не расплескала воду из тазика. А потом неподвижно застыла на месте, парализованная страхом. При виде нее Леонард не проявил никаких эмоций сверх обычных: он, возможно, не особо обрадовался встрече, но устало вскинул ладонь в приветствии. Однако уже в следующий миг он заметил, что она ведет себя странно. А когда преодолел последние ступеньки и увидел в руках у Фрэнсис тазик и окровавленные тряпки, спрятать которые было решительно некуда, взгляд его стал острым, пристальным.

– Что происходит?

– Ничего, – ответила она вопреки всякой очевидности.

– Что-то с Лили?

Леонард с размаху надел шляпу на опорную стойку перил и стремительно прошел мимо Фрэнсис в гостиную.

– Лили! – донесся оттуда его голос. – В чем дело, черт возьми?

Фрэнсис могла думать только о том, что надо срочно уничтожить все следы крови. Она поспешила в кухню, выплеснула тазик в раковину, открыла кран до упора и подождала, когда вода в ней станет чистой. Потом торопливо протерла забрызганные фарфоровые стенки. Нижнюю юбку и чулки она попробовала отстирать, но безуспешно – только грязь опять развела в раковине. Наконец она кинула белье в пустой тазик, отнесла в свою комнату и оставила там на полу.

Затем, вытирая мокрые руки об юбку, она вернулась в гостиную. Сердце у нее колотилось как сумасшедшее.

Леонард, по-прежнему в пальто, сидел на краешке дивана спиной к Фрэнсис. Одну руку Лилианы он сжимал в своей, а Лилиана пыталась высвободиться. «Да успокойся, со мной все в порядке». Она уже приняла сидячее положение и сейчас улыбалась. Улыбка на ее напряженном бледном лице выглядела жутко. Под глазами обозначились темные круги, похожие на синяки. Когда Фрэнсис вошла, она посмотрела на нее беспомощным, испуганным взглядом.

Леонард резко обернулся:

– И давно она в таком состоянии?

– Со мной все в порядке, – повторила Лилиана, прежде чем Фрэнсис успела ответить.

Он снова повернулся к ней:

– В порядке? Да ты выглядишь – краше в гроб кладут! Я только что видел, как Фрэнсис выносит целый таз крови, и… Господи, а это еще что такое? – Он заметил свернутую прокладку в камине.

Улыбка Лилианы стала еще более жуткой.

– У меня месячные, вот и все. Просто очень тяжелые – ума не приложу почему. Фрэнсис мне помогала. Куда ты смотришь? Ах, не смотри туда! Обычная прокладка. Не смотри на нее! Мужья не должны видеть такие вещи! – Она подняла руку и насильно повернула его лицо к себе. – Почему ты дома? Почему ты здесь? Почему не с Чарли?

– Чарли пришлось уйти рано. У нас было время только на пару пива.

– Мы не слышали, как ты входил.

– Я доехал на автобусе до Камберуэлла, поэтому возвращался через сад. Ты выглядишь ужасно, Лили. У тебя ведь обычно не так, как сейчас?

– Да, в этот раз тяжело проходит.

– Когда я увидел таз…

– Там была просто вода…

– Мне так не показалось.

Леонард опять обернулся к Фрэнсис. Она по-прежнему стояла столбом у двери, держась за ручку: ноги не несли дальше, и все тут.

– С ней весь день такое творится? – спросил он.

Фрэнсис оцепенело смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

Вместо нее ответила Лилиана:

– Не волнуйся. Со мной все в порядке.

Он повернулся к ней:

– Почему ты все время это повторяешь? В чем дело?

– Ни в чем. Я…

Но Фрэнсис видела, что у нее уже нет сил продолжать в прежнем духе. Голос у нее задрожал, натужная улыбка превратилась в гримасу. Под недоуменным взглядом Леонарда она откинулась на подушки, прикрывая глаза ладонью. А чуть погодя уронила руку и устало произнесла, словно смирившись с неизбежным:

– Я не хотела тебе говорить, Лен. Я… я думаю, у меня выкидыш. Вот почему мне так плохо.

Леонард коротко оглянулся на Фрэнсис, хлопая рыжеватыми ресницами, потом повернулся обратно к Лилиане и понизил голос:

– Почему же ты мне не сказала?

– Не знаю. Срок был совсем маленький, всего несколько недель, и…

– Ты врача вызывала? Сегодня, я имею в виду. Тебя врач обследовал?

– Он не понадобился. За мной Фрэнсис ухаживала… Ты куда?

Леонард порывисто встал с дивана:

– Который сейчас час? – Было четверть девятого. – Еще не поздно сбегать за врачом. Где живет ближайший?

В панике Лилиана подалась вперед и схватила его за рукав:

– Пожалуйста, Лен. Мне не нужен врач! Нет смысла. Уже все закончилось.

– Я хочу, чтобы тебя кто-нибудь осмотрел.

– Да зачем меня осматривать без надобности? Пустая трата денег. К тому же миссис Рэй застанет здесь доктора, когда вернется, и переполошится, начнет допытываться что да почему, и мне будет страшно неловко. Пожалуйста, Лен!

– Но у тебя совершенно больной вид! Вы же согласны со мной, Фрэнсис? Просто скажите, где живет ближайший врач.

И опять Фрэнсис не смогла даже шевельнуть языком. Она сгорала от стыда, чувствовала себя уличенной. Успешный исход дела, уютная комната, тихое блаженство любви – все, все бесследно исчезло. Теперь Лилиана с трудом поднялась на колени – плед с нее соскользнул, грелка со мягким шлепком упала на пол. Встретившись с Фрэнсис взглядом поверх Леонардова плеча, она предостерегающе помотала головой.

И ровно в этот момент Леонард повернулся к ней. Пойманная с поличным, Лилиана испуганно заморгала и потупилась. Он пристально уставился на нее, медленно меняясь в лице.

– Так что здесь происходит, черт возьми? – Ответа не последовало. – Фрэнсис? Что происходит? – Потом в глазах Леонарда забрезжила догадка. Он снова обратился к жене: – Скажи-ка, а ты часом не?…

– Нет-нет, все само собой случилось, – зачастила Лилиана виноватой скороговоркой. – Я проснулась, а у меня вдруг началось. Честное слово, Лен, клянусь.

Леонард неподвижно смотрел на нее, не произнося ни слова. Чем дольше он молчал, тем громче и истеричнее говорила Лилиана:

– Скажи ему, Фрэнсис. Ты же видела меня сегодня утром, правда? И я сразу тебе сказала, что у меня начался выкидыш, так ведь? Я еще… О-ох! – Она откинулась назад, держась за живот. – Ох, мне плохо!

Только сейчас Фрэнсис наконец нашла в себе силы сдвинуться с места. Леонард, однако, не шелохнулся.

– Если тебе так плохо, – холодно произнес он, – почему ты не хочешь, чтобы я сходил за врачом? Боишься, что он все поймет?

– Пожалуйста, Лен, не надо!

– Я тебе не верю. Нет, Фрэнсис, отойдите от нее.

Фрэнсис накидывала плед Лилиане на плечи, но он схватил ее за руку и потянул прочь:

– Вы оставите мою дорогую женушку в покое, пока она не скажет вам, что сделала.

– Перестань, Лен, – слабо пролепетала Лилиана.

– Почему? Неужели ты не хочешь, чтобы Фрэнсис узнала? Неужели тебе стыдно? Нет? Тогда скажи Фрэнсис. Ну давай же. Или мне сказать за тебя? О, вот что! Давай позовем миссис Рэй, и ей тоже скажем, а?

Он по-прежнему крепко держал Фрэнсис за руку. Она попыталась вырваться:

– Леонард, пожалуйста.

– Нет-нет. Я жду, когда Лили скажет вам.

– Леонард, бога ради! – Удивленный ее отчаянным тоном, Леонард повернулся и посмотрел ей прямо в лицо. Фрэнсис моргнула и отвела взгляд в сторону. – Пожалуйста. Сегодня был очень тяжелый день.

Ее поведение, ее виноватая поза, очевидно, были равносильны признанию. Он разжал хватку:

– Так вы с ней заодно? О господи! Не могу поверить!

– Фрэнсис просто ухаживала за мной, – сказала Лилиана.

– Ну да, она за тобой ухаживала, все ясно. – Леонард нервно взъерошил свои прилизанные волосы. – Боже! Так вот, значит, какие штуки вы, женщины, тайком вытворяете! А потом возмущаетесь, когда мужчины называют вас лживыми тварями! Сколько еще раз ты это делала?… Нет, смотри мне в глаза. И отвечай на вопрос. Твое паршивое самочувствие меня не волнует. – Он навис над Лилианой. – Сколько еще раз после того, первого?

– Не дури, Лен, – простонала Лилиана.

– Полагаю, таким образом ты решила – что? Отомстить мне? Причинить боль?

– К тебе это не имеет никакого отношения.

– Никакого отношения ко мне? О господи! – Его лицо скривилось. – Смотреть на тебя тошно. В чем с тобой дело, вообще? Я хоть убей не понимаю, чего ты хочешь. Тебе не жилось на Чевени-авеню – хорошо, я перевез тебя сюда. Я не отказываю тебе в деньгах. Ты обставляешь и украшаешь комнаты на свой дурацкий вкус – твоими стараниями они разубраны, как паршивый бордель какой-нибудь! А ребенок – что? Попортит декор? В жизни есть вещи поважнее шелковых ленточек, знаешь ли.

Лилиана покачивалась взад-вперед, схватившись за живот:

– Мне наплевать на ленточки. Наплевать на комнаты. Неужели непонятно? Мне наплевать на тебя.

– Ах вот как? Ну, у меня для тебя новость. Я тоже не схожу по тебе с ума. Но нам в любом случае придется как-то уживаться вместе, верно?

– Нет, не придется.

Леонард поднял руку, чтобы вытереть губы:

– Не болтай глупости!

– Это не глупости. Я… я серьезно, Ленни. Фрэнсис знает, что я серьезно. Мы с тобой страшно несчастливы вместе. Я больше так не могу. Я хочу жить раздельно.

Леонард, все еще державший ладонь у рта, ошеломленно уставился на жену:

– Что?!

– Я хочу жить раздельно! Почему, по-твоему, я это сделала?

Впервые за все время разговора она сказала чистую правду – и Леонард сразу понял это. Несколько долгих секунд он молча смотрел на Лилиану, потом опустил голову, отвернулся и отнял руку ото рта. Уловив выражение его лица, заметив судорогу, по нему пробежавшую, Фрэнсис испугалась, что он сейчас расплачется. А в следующее мгновение испугалась еще больше, ибо он рассмеялся.

Но смех резко прекратился. Раз – и все, словно маска сдернута. Леонард выпрямился и произнес с жутким спокойствием:

– Кто он?

Плечи Лилианы поникли.

– О, я так и знала, что ты это подумаешь. Так и знала!

– Кто он?

– Другие мужчины здесь ни при чем, ты же знаешь! Я что, не могу просто уйти от тебя? Жить своей жизнью? Я хочу найти работу. Хочу поступить в колледж!

Губа у него вздернулась, обнажая скученные зубы.

– Работу?

– Почему бы и нет? Я же работала, когда мы с тобой познакомились.

– Продавала дамское бельишко в лавке своего отчима? Интересно посмотреть, сколько ты протянешь на настоящей работе. И колледж вдобавок! Ты хочешь, чтобы я поверил в эту ерунду?

– Веришь ты, не веришь – мне все равно.

– Только не пудри мне мозги. Тебе подвернулся другой идиот, готовый взять тебя на содержание, – вот единственная причина, почему ты хочешь со мной расстаться. – Леонард повернулся к Фрэнсис. – А вы, значит, с самого начала были в курсе? Боже, я ведь видел, что между вами двумя что-то происходит. Все эти перешептывания, перемигивания за моей спиной. Она приводит его сюда, когда вашей матери нет дома? И вы дежурите у двери, пока они развлекаются, да? Доставляете его записочки? А я-то, дурак, думал, что мы с вами друзья.

– Нет, все не так! – вскричала Лилиана, прежде чем Фрэнсис успела ответить.

Леонард не обратил на нее внимания.

– Где она с ним познакомилась? – Его взгляд слегка расфокусировался; Фрэнсис почти видела, как мысли прокручиваются у него в голове, пока он напряженно соображает. – На той вечеринке летом? На дне рождения сестры? Это какой-то неотесанный мужлан с Уолворт-роуд? Какой-то ирландский ублюдок? Или… тот жалкий говнюк с велосипедными зажимами на штанах! Как там его? Эрни?

– Да нет никакого мужчины! – провизжала Лилиана столь пронзительно, что Фрэнсис вздрогнула.

Но Леонард, словно ничего не слыша, продолжал гнуть свое: кто он? где живет? где она с ним познакомилась? когда у них все началось? сколько времени продолжается?

Он медленно, но верно распалял себя, забыв обо всякой сдержанности и благоразумии. Губы и усы у него стали мокрыми от слюны; он вытер рот большим и указательным пальцем, потом широко повел рукой, охватывая жестом Лилиану на диване, сползший на пол плед и прокладку в камине. Так вот что все это значит, произнес он со зловещим торжеством. Эта дрянь избавилась от ребенка, зачатого на стороне. Господи, а он еще так распереживался за нее поначалу!

С каждой секундой Фрэнсис становилось все страшнее. Она глянула на Лилиану и увидела, что та тоже испугана не на шутку. Атмосфера в комнате, прежде просто тяжелая и напряженная, теперь дышала настоящей опасностью. Фрэнсис с ужасом подумала о матери, которая скоро вернется домой. «Леонард, пожалуйста, прекратите, – повторяла она, беспомощно жестикулируя. – Это бессмысленно. Бога ради, успокойтесь!» Но он не обращал на нее ни малейшего внимания, а когда наконец умолк – стал яростно зыркать по сторонам, словно ища что-то. Наконец остановил глаза на Лилианиной сумочке. Порывисто шагнул к ней, схватил, расстегнул и перевернул вверх дном.

– Нет, нет! – вскрикнула Лилиана, подаваясь вперед.

Но было уже поздно. Содержимое сумочки высыпалось на пол – какие-то бумажки, монеты, почтовые марки, расчески, тюбики губной помады. Леонард быстро переворошил все, – ищет улики супружеской неверности, в ужасе поняла Фрэнсис. Ничего там не найдя, он снова лихорадочно пошарил взглядом по комнате и заметил корзинку для рукоделия. Когда он перевернул и корзинку тоже, оттуда вывалились клубки шерсти, игольницы, выкройки, катушки ниток, лоскутки ткани. Какая-то картонная коробочка, стукнувшись об пол, открылась, и из нее высыпалась добрая сотня булавок с перламутровыми головками.

Похоже, булавки стали для Лилианы последней каплей: она расплакалась навзрыд.

– Убирайся вон! – проорала она сквозь слезы. – Я тебя ненавижу! – И швырнула в него желтой диванной подушкой.

Подушка отскочила от его груди и упала на ковер, среди беспорядочной россыпи Лилианиных вещей. Леонард стремительно шагнул обратно к дивану, схватил Лилиану за плечи, рывком поднял на ноги и грубо тряхнул:

– Кто он? Кто твой любовник?

– Нет никакого любовника!

– Не делай из меня идиота! Говори, кто он! Убью мерзавца к чертовой матери! – Он продолжал трясти ее, и она безжизненно болталась в его руках – как тряпка или как скатерть, с которой вытрясают крошки.

Фрэнсис бросилась к ним, попыталась разжать его пальцы, но безуспешно. Тогда она схватила Леонарда сзади за воротник и потянула со всей силы. Он двинул локтем так, что она отлетела назад, и все продолжал трясти Лилиану, шипеть ей в лицо:

– Кто он? Как его имя? Где он живет? Говори!

Фрэнсис наконец не выдержала: в ней будто сломалось что-то.

– Я – он, Леонард! – выкрикнула она. – Я – он! Понимаешь? Мы с Лилианой любовницы. Уже давно!

Фрэнсис тысячу раз воображала, как скажет ему это. Она давно с мучительным нетерпением ждала такого случая. Без счета ночей, когда она лежала в постели, объятая отчаянием или яростью, представляя Леонарда рядом с Лилианой… Но все произошло совсем, совсем не так, как рисовалось в фантазиях. Голос ее прозвучал визгливо и нетвердо, и она не испытала никакого торжества, ни малейшего! Сначала Леонард взглянул на нее просто раздраженно, словно собираясь снова отпихнуть локтем и еще крепче стиснуть плечи своей жены. А потом увидел выражение ее лица, и до него наконец дошел смысл слов. Он остался в прежней позе, но разжал руки. Лилиана, с мокрыми от слез щеками, рухнула на диван. Она наклонила голову вперед, но смотрела снизу вверх на мужа, с откровенно виноватым видом.

– Это правда? – спросил Леонард. – То, что сказала Фрэнсис?

После короткого колебания Лилиана кивнула.

Тогда он опять обернулся к Фрэнсис, и по обнаженному, беззащитному его взгляду она со всей ясностью поняла, сколь жестоко предала человека, считавшего ее своим другом. По лицу Леонарда прошла судорога. Он сжал губы в тонкую твердую линию и несколько раз шумно втянул носом воздух. Потом повернулся спиной к ним обеим и сделал два-три шага прочь от дивана.

Но потом вдруг круто развернулся. Фрэнсис дернулась с места, пытаясь загородить от него Лилиану, но он ринулся не к жене, а именно к ней.

Обхватив Фрэнсис за шею согнутой в локте рукой, Леонард потащил ее к двери.

– Пошла вон! – прохрипел он. – Пошла прочь от моей жены, извращенка!

Ошарашенная, Фрэнсис споткнулась, и Леонард с трудом удержал равновесие. Они шатаясь прошли несколько шагов по ковру, усыпанному клубками, катушками, бумажными выкройками, вязальными спицами, булавками, – Фрэнсис чувствовала, как что-то скользит, перекатывается, хрустит под подошвами. Она слышала, как Лилиана рыдает, пронзительно вскрикивает, умоляет Леонарда отпустить ее. Но он ни на миг не ослаблял страшного, жесткого захвата, все так же крепко сжимал согнутой рукой шею Фрэнсис, и колючий шерстяной рукав обжигал ей тонкую кожу на горле. Фрэнсис резко извернулась, пытаясь оттолкнуть Леонарда плечом; ее ладонь случайно проскользнула под его расстегнутое пальто, и на пару секунду они двое обнялись теснее, чем страстные любовники, переплетясь руками и ногами, прижавшись друг к другу лицом – горячая небритая щека Леонарда жгла и царапала щеку Фрэнсис. Собрав силы, Фрэнсис снова крутанулась всем телом и умудрилась развернуться к Леонарду спиной, упереться ногами в пол. Он разжал свои железные тиски, сдавливавшие шею, резко переместил руку ниже, ища за что ухватиться понадежнее, сначала больно стиснул ей грудь, потом, еще больнее, вцепился пальцами в подмышку.

Теперь он дышал, тяжело и хрипло, прямо в ухо Фрэнсис. Но сквозь этот шум частого, натужного дыхания до нее доносился истерический голос Лилианы, умолявший отпустить ее. Ощутив какую-то возню сбоку, ощутив давление пальцев на плече, Фрэнсис поняла, что Лилиана пытается расцепить их с Леонардом. Затем последовал ряд частых ударов, глухо передавшихся от него к ней: Фрэнсис смутно догадалась, что Лилиана колотит кулаками мужа в спину.

Он саданул ногой ей по щиколоткам, делая подсечку, и они оба резко шатнулись вперед. А едва выпрямились, последовал другого рода удар, прозвучавший совсем иначе: как смачный шлепок, с каким крикетная бита бьет по намокшему мячу. Леонард испустил громкий стон, судорожно сжал плечи Фрэнсис и потянул ее вниз, словно пытаясь опустить на колени. Она подумала, что он просто поскользнулся на какой-нибудь катушке, валяющейся на ковре, вот почему хватка его разжалась и он грузно осел на пол. И даже когда она обернулась и увидела в паре футов позади них Лилиану, сжимающую что-то в руках, как дубинку, – что именно? пепельницу! напольную пепельницу! – даже тогда ей не пришло в голову, что Лилиана или пепельница имеют какое-то отношение к внезапному падению Леонарда. В первый момент она думала о том лишь, чтобы поскорее отпрыгнуть от него, пока он не вскочил и не вцепился в нее снова.

Но потом она увидела выражение лица Лилианы, проследила за ее взглядом и увидела, что Леонард лежит совершенно неподвижно, даже не пытаясь подняться. Он упал на живот, подвернув руки под себя, уткнувшись лицом в ковер. Дыхание у него было поверхностным, затрудненным, и выглядел он как вусмерть пьяный человек. Воротник пальто вздернулся выше ушей и отбрасывал тень на голову.

Фрэнсис стояла внаклонку, упершись ладонями в колени; сердце у нее бешено стучало.

– Что случилось? – проговорила она, тяжело отдуваясь. – Лилиана? Что случилось? Ты его ударила? Что ты сделала?

Лилиана, часто моргая, смотрела на нее:

– Я хотела только, чтобы он отпустил тебя. Я хотела…

Она уставилась на пепельницу, будто не понимая, каким образом та оказалась у нее в руках. Потом судорожным движением поставила ее на пол и опасливо шагнула к мужу.

– Лен? – позвала она. – Лен? Ленни?

Леонард не пошевелился. Лилиана присела на корточки возле него, потрогала за плечо, отогнула задранный воротник – и, пронзительно вскрикнув, отшатнулась.

Из проломленного виска ручьем лилась кровь.

Сердце Фрэнсис на миг перестало биться, а потом заколотилось пуще прежнего. Она лихорадочно огляделась вокруг, ища, чем бы остановить кровотечение, схватила желтую подушку и приложила к ране. Прижимая подушку настолько крепко, насколько осмеливалась, Фрэнсис осторожно повернула голову Леонарда, чтобы заглянуть в лицо. Но лицо… боже, на него смотреть было жутко: веки разомкнуты, но глаза стеклянные, невидящие; приоткрытые вялые губы перекошены. А что самое страшное, изо рта вываливался ярко-розовый язык, с кончика которого на цветастый ковер стекала нить слюны. Дыхание Леонарда становилось все затрудненнее – хриплое, булькающее, похожее на храп. Белый воротничок рубашки уже успел пропитаться кровью.

По-прежнему прижимая подушку к ране, Фрэнсис похлопала Леонарда по плечу:

– Леонард. Леонард!

Она надеялась получить от него какой-нибудь отклик – обычный и нестрашный.

– Ах, приведи его в чувство! – провыла Лилиана. И опять разрыдалась.

Фрэнсис потрясла его за плечо:

– Леонард. Лен. Ты меня слышишь?

Но он не отозвался. А когда Фрэнсис тряханула сильнее, изо рта у него выплеснулась струйка вязкой, густой слюны. Ужасные хрипы все продолжались.

Фрэнсис подняла глаза на Лилиану:

– О чем ты, вообще, думала?

Лилиана дрожала как осиновый лист.

– Ни о чем! Я просто пыталась его остановить! Он ведь душил тебя, верно? Сначала я била кулаками, и все без толку.

– Но почему ты схватила пепельницу?

– Не знаю! Ничего другого поблизости не оказалось!

– Но ударить по голове, Лилиана!

– Я не хотела! Клянусь. Я никуда не целилась. Я не нарочно… – Она уставилась на свои трясущиеся руки, потом оттянула рукав, показывая Фрэнсис. – Вот, смотри! – Рукав был измазан пеплом. – Я знала, что нельзя бить тем концом, где пепельница, чтобы пальто не испачкать. А это означает, что я не хотела причинить Лену вред, правда? Правда ведь? – Она снова перевела взгляд на мужа. – Господи, сколько крови! Откуда столько крови? И почему он не отзывается?

– Он без сознания. – Фрэнсис по-прежнему прижимала подушку к виску Леонарда. Она боялась заглянуть под нее. Боялась пошевелиться.

– Сколько крови! – повторила Лилиана. – У него вся одежда заляпана. И все вокруг будет перепачкано. Почему он так дышит? Почему он не…

Она осеклась. Что-то изменилось. С Леонардом произошло еще что-то. Он сделал очередной мучительный вдох, но выдох на сей раз прозвучал иначе – более шумно и хрипло.

Лилиана склонилась над мужем:

– Лен?

Фрэнсис вгляделась в его лицо. Клокочущий выдох все еще длился, на языке пузырилась слюна. Она увидела, как плечи и спина Леонарда медленно опустились, и стала ждать, когда они вновь поднимутся, с очередным вздохом. Но они не поднимались. Бульканье в горле прекратилось, наступила жуткая тишина.

– Лен? – повторила Лилиана, менее уверенно.

Фрэнсис оттолкнула ее прочь. Все так же прижимая подушку к голове Леонарда, она отвернула воротник пальто и поискала пульс на шее. Кожа у Леонарда была горячая и потная, как у живого, но биения крови под ней не прощупывалось. Фрэнсис припала ухом к его спине, послушала в одном месте, другом, третьем… От тела по-прежнему исходило тепло, но она не слышала никакого сердцебиения, кроме своего собственного, учащенного от страха. Среди разбросанных по ковру вещей она заметила Лилианину пудреницу. Рванулась к ней, схватила, открыла и поднесла зеркальце к перекошенным губам Леонарда. Прошло десять секунд, пятнадцать, двадцать… оно не запотело.

Фрэнсис не могла поверить. Крепко прижимая подушку к ране, она поднатужилась и перевернула Леонарда на спину. Изо рта у него вырвался короткий хриплый стон, заставивший Лилиану подбежать и снова позвать: «Лен! Лен!» Но стон был странно неживой – будто воздух вырвался из слабо затянутой горловины мешка, брошенного на пол. И руки Леонарда безжизненно лежали, как упали, словно не вполне связанные с телом. Фрэнсис стала толчками давить ему на грудь, на живот, пытаясь нагнать воздух в легкие. Но уже через пару минут своих лихорадочных усилий она заметила, что поверхность его глаз, розового языка и губ начала терять влажность. Он был уже не человеком, а лишь внешним подобием человека, чем-то громоздким, неодушевленным, неправильным.

Фрэнсис села на пятки. В ушах у нее все еще звучал голос Леонарда. Она все еще ощущала его цепкую хватку под плечевым сгибом, тяжесть его тела, наваливающегося сзади.

– Лилиана, – прошептала она, – мне кажется, он умер. Мне кажется, ты его убила.

Несколько мгновений Лилиана тупо смотрела на нее. Потом ее лицо плаксиво сморщилось.

– Нет! Не может быть! Такого просто не может быть! Он притворяется – дурачит нас!

Она снова кинулась к мужу, затрясла за плечо:

– Ленни! Вставай! Прошу тебя! Это не смешно! Хватит, Ленни! Ты меня пугаешь. Ты пугаешь Фрэнсис. Мы тебе наврали про нас. Это все неправда. Между нами ничего нет. Пожалуйста! Ну пожалуйста, очнись!

Однако с каждым следующим словом голос Лилианы утрачивал настойчивость. Должно быть, она тоже увидела перемену, произошедшую с Леонардом, какую-то неправильность. «Пожалуйста, ну пожалуйста!» – продолжала повторять она, но уже машинально, бессмысленно. Наконец Лилиана умолкла, перестала дергать, теребить Леонарда и в страхе уставилась на него.

Потом перевела взгляд на Фрэнсис:

– Что нам делать?

Фрэнсис все еще задыхалась. Пальцы у нее были липкие от крови.

– Не знаю.

– Не может быть, чтобы он… я не… О боже, что скажут его родители? – Лилиана содрогнулась от ужаса и опять посмотрела на Леонарда. – Что я натворила? Не могу поверить! Не может быть, чтобы он умер! Просто не может быть! От такого не умирают! Ленни, очнись же! Господи, он весь в крови! Нет-нет, не может быть, чтобы он умер! Он ведь прошел всю войну, Фрэнсис! Ну почему, почему он вернулся домой так рано? И зачем ты сказала ему про нас? Кто тебя тянул за язык? Боже, это какой-то кошмарный сон!

В голосе Лилианы, звучавшем испуганно и недоверчиво, теперь послышались истерические нотки. Фрэнсис подползла к ней и обхватила руками. Они неловко обнялись – одна сидя корточках, другая стоя на коленях – в ярде от Леонардовых безжизненно раскинутых ног. Лилиана уткнулась лицом в плечо Фрэнсис и стонала, стонала, стонала. Но объятие было таким же неправильным, как бездыханное тело Леонарда. Они тесно прижимались друг к другу, но между ними пульсировал темный электрический страх. Сердца их колотились, но не слаженно, а каждое в своем диком ритме.

Нет, это невыносимо!

Фрэнсис решительно высвободилась. Лилиана права: не может быть, чтобы он умер. Она вернулась к Леонарду и возобновила свои попытки оживить его. Наверняка есть какой-то способ. Должен быть! Да, он потерял много крови: вся подушка намокла, и разбросанные по ковру вещи забрызганы. Но все равно, нельзя же взять и умереть вот так вот! И рана, смотри-ка, уже не кровоточит. Это же хорошо, правда? Какое-нибудь шоковое воздействие на организм – удар, встряска – наверняка приведет Леонарда в сознание. Фрэнсис заметила на каминной полке стакан воды и выплеснула половину ему в лицо. Вода смешалась с кровью, и ничего больше. Остальное она влила Леонарду в рот, пальцем отодвинув язык. Но вода не протекала в горло, неподвижно стояла во рту, точно в вазе, и это было ужасно, ужасно…

Поставив стакан на пол дрожащей рукой, Фрэнсис взглянула на часы: десять минут десятого. Она попыталась собраться с мыслями. Закрыла глаза, как ей показалось, на секунду, а когда снова посмотрела на часы – обнаружила, что прошло целых две минуты.

– Надо что-то делать, – сказала она. – Я пойду за врачом.

Лилиана тряслась всем телом.

– За врачом?

– Вероятно, он уже ничем не поможет, но… Что еще остается делать?

– Но что мы ему скажем?

– Не знаю. Правду, полагаю.

– Что я ударила Лена?

– А что еще мы можем сказать?

– Но ведь тогда он вызовет полицию, да?

– Думаю… да, будет обязан вызвать.

– Нет, Фрэнсис. Нет. Я не верю, что он умер! Не верю! Надо попробовать еще что-нибудь. – Лилиана опять потянулась к нему. – Лен! Ленни! – Она сжала и погладила безжизненную руку мужа. – Перестань, Ленни! Пожалуйста! Помоги мне, Фрэнсис! Наверняка можно что-то сделать! – Теперь она схватила другую его руку. Потом стала гладить его бедра, колени. Часы тикали – медленно, но неумолимо.

Фрэнсис попыталась оттащить Лилиану:

– Оставь, это бесполезно.

Лилиана, с мокрыми от слез щеками, продолжала тормошить Леонарда.

– Нет, неправда!

– Правда. И ты это знаешь, Лилиана. Прекрати. Мы должны сделать что-то осмысленное. Чем дольше мы тянем, тем более странным все кажется. Вернее, тем более странным все покажется полицейским.

При последних словах Лилиана на мгновение застыла. Потом подняла глаза на Фрэнсис и спросила по-детски тонким голосом:

– Ты же не скажешь, что я его ударила?

Фрэнсис тяжело сглотнула:

– Мы обе заявим, что все случилось нечаянно и непреднамеренно.

– Меня обвинят в убийстве. Меня повесят, Фрэнсис!

– Нет. Ничего такого не будет. Не может быть и не будет! – Но голос Фрэнсис дрожал, и сердце словно корчилось в груди. Было уже почти двадцать минут десятого. Еще десять минут пролетело! Фрэнсис сделала несколько прерывистых вдохов. – Нам всего лишь нужно четко объяснить, что случилось. Если мы дадим ясные показания, все будет в порядке. В конце концов, Леонард меня душил. У меня должны остаться синяки… – Она отвернула воротник. – Есть здесь какие-нибудь следы?

Лилиана смотрела на ее горло невидящим взглядом:

– Но они станут расспрашивать, из-за чего мы ссорились. Они узнают про нас с тобой. Узнают про выкидыш. Я не могу допустить такого, Фрэнсис, не могу! Должен быть какой-то другой выход. Ох, я чувствую себя ужасно, умираю прямо!.. Нет, Фрэнсис, подожди! – Фрэнсис двинулась с места, и Лилиана вцепилась ей в руку. Она по-прежнему стояла на коленях. – Наверняка есть другой выход. Мы столько сделали, чтобы быть вместе. А они разлучат нас. Это несправедливо! Ведь мы столько сделали!

В ее хватке чувствовалась вся сила страха, ею владевшего. Лицо Лилианы покрывала зеленоватая бледность.

– Пожалуйста, Фрэнсис. Пожалуйста! Разве нельзя придумать что-нибудь… ну хоть что-нибудь! Разве нельзя сказать, что… что он упал? – Уцепившись за эту мысль, она усилила хватку. – Разве нельзя сказать, что он упал и ударился головой? Если мы перевернем его на бок и подложим под голову что-нибудь?…

– Но что? – Фрэнсис безнадежно огляделась вокруг. – Каминной решетки здесь нет. И вообще никаких твердых предметов. Только тысяча расшитых подушечек! Посмотри на рану, на всю эту кровь! Врач сразу поймет, что мы лжем. Чтобы так проломить череп, нужно хрястнуться о ступеньку или о камень.

– А если он упал не дома? Мы можем сказать, что он пришел и мы пытались оказать ему помощь. Помнишь, кто-то напал на него ночью на улице? Он же тогда добрался до дома, верно? И кровь из него тогда хлестала ручьем. Мы можем сказать, что он пришел весь в крови и сказал нам, что упал, а потом… потом взял и умер…

– Ах, Лилиана, будь разумна! С такой раной он и шага не смог бы сделать. Нам никто не поверит.

Лилиана судорожно стискивала пальцы Фрэнсис:

– Ладно, а если он вообще не приходил? Можно ведь вынести его наружу и положить где-нибудь, да?

– Вынести на улицу? На глазах у прохожих? Как ты себе это представляешь?

– Но сегодня он шел не улицей, а садом. Надо перетащить его в сад!

– Ты, вообще, серьезно?

– Не знаю!.. Да, серьезно. Просто мне страшно, очень-очень! Нам бы только вынести его из дома! Тогда полицейские поневоле заключат, что произошел несчастный случай, даже если у них останутся сомнения. Мы же можем оттащить его за садовую калитку? В проулок? Там его кто-нибудь найдет. Это же не то что прятать тело. Совсем не то. Пожалуйста, Фрэнсис. Пожалуйста!

Боже, какой кошмар! Нет, это хуже любого кошмара! Фрэнсис вырвала свою руку у Лилианы и закрыла лицо ладонями. Она видела только два возможных пути – оба темные, оба страшные. Чтобы двинуться по одному из них, она должна сейчас же побежать за доктором. Он увидит мертвого Леонарда с пробитой головой и увидит Лилиану – Лилиану в таком вот состоянии, беспомощную и больную. Последуют расспросы, слезы, неизбежная ложь. Мать, вернувшись, застанет полицейского у двери, суматоху в доме…

Как ни странно, именно мысль о матери, а не переживания за Лилиану, заставила Фрэнсис склониться ко второму пути. Она пристально посмотрела на тело Леонарда. Подошла, чтобы получше разглядеть тошнотворную рану. Удастся ли инсценировать несчастный случай? Если они придадут телу определенную позу, подложат под голову какой-нибудь острый камень? Получится ли у них? Получится ли?

– Нести придется вдвоем, – медленно проговорила Фрэнсис. – Без твоей помощи мне не справиться… Нет, это сущее безумие! Даже если предположить… У тебя не хватит сил.

Лилиана вытирала глаза ладонями.

– Я смогу.

– Да ты же совсем больная! Господи, не знаю даже. Я плохо соображаю. А время идет!

Минутная стрелка передвинулась еще на одно деление.

– Давай хотя бы попробуем! – взмолилась Лилиана.

Фрэнсис взглянула на нее:

– Ты действительно хочешь?…

Но Лилиана уже поднималась на ноги:

– Что нам понадобится? Уличная обувь? Что еще? Скажи, Фрэнсис!

Фрэнсис не знала, что делать. Она снова приникла ухом к груди Леонарда, в безумной надежде уловить какой-нибудь признак жизни, какое-нибудь слабое биение или трепетание, которое она не расслышала раньше… Нет, ничего. Да и тело, похоже, уже остывало. Лицо Леонарда, с тусклыми щелками глаз и высунутым розовым языком, стало еще меньше походить на человеческое.

Фрэнсис попыталась все обдумать.

– Так. Рану надо зажать подушкой, иначе кровь накапает повсюду. Надо привязать подушку к голове. А чем? Каким-нибудь его шарфом? И мне нужно что-нибудь, чтобы прикрыть свое платье, – фартук, или полотенце, или…

Держась руками за живот, Лилиана кинулась за дверь.

Она вернулась почти сразу, с охапкой вещей, которые бросила на пол перед Фрэнсис: полосатый фартук из кухни, синий вязаный шарф с вешалки, собственные темные туфли и туфли Фрэнсис, взятые в ее спальне. Фрэнсис недоверчиво уставилась на сваленные в беспорядке вещи. Лилиана подняла фартук и протянула ей:

– Пожалуйста, Фрэнсис. Давай хотя бы попробуем.

И вот, со странным ощущением нереальности происходящего, Фрэнсис повязала фартук, засучила рукава, всунула ноги в туфли. Потом, содрогаясь, присела на корточки и взялась ладонями за голову Леонарда. Голова болталась у нее в руках, тяжелая и непослушная, как кабачок в авоське, и, когда Фрэнсис повернула ее набок, чтобы привязать подушку, налитая в рот вода выплеснулась на ковер.

Однако с обмотанным вокруг головы шарфом, частично закрывающим лицо, Леонард стал выглядеть почти как живой. Фрэнсис переместилась к нему за плечи и попыталась приподнять, нервно ожидая, что он сейчас дернется и запротестует. Но едва она подцепила Леонарда под мышки и потянула вверх, как тут же уронила обратно на пол: он был неподъемным, как насквозь промокший скатанный ковер. «Ну вот и все. Ничего не получится», – подумала Фрэнсис, испытывая внезапное облегчение. А потом увидела зеленоватое лицо Лилианы, искаженное страхом и отчаянием…

Она снова подхватила Леонарда под мышки, теперь согнутыми в локте руками; голова с примотанной к ней подушкой тяжело легла ей на плечо. На сей раз Фрэнсис удалось-таки приподнять труп и сдвинуть с места. Лилиана тотчас схватилась за щиколотки, но они уже через два шага выскользнули у нее из пальцев, и тогда она вцепилась в отвороты брюк.

Ко времени, когда они кое-как дотащили свою ношу до лестницы, Фрэнсис совсем уже выбилась из сил. Пальто Леонарда волочилось по полу, и она остановилась, чтобы застегнуть на нем пуговицы. Потом заметила какой-то темный предмет на опорной стойке перил. Его шляпа! Они совсем про нее забыли! Боже, что еще они забыли? Фрэнсис сорвала шляпу со стойки: Леонардов котелок с засаленной внутренней лентой, отдающий кисловатым запахом пота и сладким ароматом бриолина. Но куда его девать, если руки у них заняты? Остается только самой надеть. Фрэнсис поднесла котелок к голове, взглянула на Лилиану – и застыла с поднятой рукой. Нет, она не может. Просто не может! Это чересчур! Это сущее безумие!

Но они уже донесли Леонарда до лестницы. И сейчас, должно быть, около четверти десятого. Если они переволокут тело обратно в комнату и она побежит за доктором – как они объяснят столь долгую задержку? Зря они вообще это затеяли. Это было ошибкой. Давай хотя бы попробуем, попросила Лилиана. Но такие дела, теперь осознала Фрэнсис, нельзя начать, а потом взять и отменить. На нее опять нахлынула паника, черный электрический страх… А в следующее мгновение вдруг стало предельно ясно: единственный способ побороть страх – это продолжать начатое. Она решительно нахлобучила котелок и, знаком велев Лилиане молчать, перегнулась через перила и прислушалась. А вдруг мать уже вернулась домой, незамеченная? Не могли ли соседи или случайные прохожие услышать, как они с Лилианой спорили в гостиной? Но все окна были закрыты, и с улицы не доносилось ни звука. Фрэнсис не слышала ничего, кроме потрескивания газовых рожков и тиканья часов.

Кивнув Лилиане, она снова подхватила Леонарда под мышки и двинулась вниз по лестнице, спиной вперед.

Это оказалось гораздо труднее, чем перемещаться по ровному полу. Ей приходилось осторожно нащупывать каждую ступеньку, по мере спуска принимая на себя все больше веса мертвого тела. Лилиана, нетвердо переставлявшая ноги, вцеплялась в брючные отвороты, сколько хватало сил, но вскоре они, один за другим, выскользнули у нее из пальцев, и ноги Леонарда тяжело ударились о ступеньки. От резкого толчка Фрэнсис пошатнулась назад и в ужасе вскрикнула, представив, как сейчас кубарем покатится вниз, вместе с трупом. Обливаясь пóтом, вся дрожа от напряжения, она с трудом восстановила равновесие и дальше стала спускаться уже без помощи Лилианы, просто волоча Леонарда, как мешок картошки, – так, что его ноги глухо бились о ступеньки и балясины.

Уронив тело у подножья лестницы, Фрэнсис с минуту стояла над ним внаклонку, судорожно хватая ртом воздух. Но здесь она чувствовала себя еще более беззащитной, с еще большим страхом осознавала кошмарную реальность происходящего. Если сейчас войдет мать!.. Вся похолодев при этой мысли, Фрэнсис попыталась приподнять Леонарда и потащить дальше. Но руки слушались плохо, словно вывихнутые из плечевых суставов, и пальцы не сжимались с достаточной силой, Фрэнсис беспомощно дергала Леонарда, охваченная очередным приступом паники. Оттащить его обратно наверх они уже не смогут, даже если захотят!

Подцепив наконец Леонарда под мышки согнутыми запястьями, она кивком подозвала Лилиану:

– Помоги мне!

Но Лилиана, бессильно сидевшая на нижней ступеньке, не пошелохнулась:

– Мне нужно передохнуть, самую малость.

– У нас нет времени! Давай вставай!

– Я не могу, Фрэнсис. – Ее всю трясло.

Голос Фрэнсис помимо воли сорвался в крик:

– Ты уговорила меня на это дело! Ты должна! Должна!

Едва она умолкла, с улицы донеслись чьи-то шаги, потом мужской голос и смех. Эти звуки, раздавшиеся, казалось, прямо за закрытой передней дверью, заставили обеих зашевелиться. Фрэнсис подхватила тело поудобнее и рывками поволокла к кухне. «Иди вперед», – пропыхтела она, и Лилиана, всхлипнув, кинулась мимо нее, чтобы отворить заднюю дверь. Каблуки Леонардовых туфель чертили полосы на полу коридора; его нога зацепилась за ножку пристенного столика, и тот сдвинулся с места на несколько дюймов. Но Фрэнсис, не останавливаясь ни на миг, пропятилась в кухню, с неимоверными усилиями добралась до открытой двери и чуть не упала, пока спускалась по двум истертым ступенькам во двор. А потом она оказалась под открытым небом, во влажной ночи, пахнущей углем. Лилиана, последовавшая за ней, на мгновение вырисовалась черным силуэтом в ярко освещенном дверном проеме, а когда дверь захлопнулась, двор погрузился в темноту, которую рассеивал лишь мягкий свет зашторенного кухонного окна.

Слава богу, хоть из дому убрались! Испытывая несказанное облегчение, Фрэнсис отпустила Леонарда, и он наклонился всем корпусом вперед, к своим вяло раскинутым ногам, точно чучело Гая Фокса. Фрэнсис немного отошла и прислонилась к кирпичной стенке туалета. Руки дрожали от усталости. У нее еле хватило сил вытереть потное лицо. Она сдвинула со лба Леонардов котелок, и он показался невероятно тяжелым, будто из свинца отлитым.

Но как бы то ни было, отдыхать нельзя. Надо двигаться дальше. Во дворе не так уж и темно, в конце концов. Фрэнсис ясно видела мертвенно-бледное лицо Лилианы, залитое слезами; различала безжизненные кисти Леонарда, белые манжеты и воротничок, желтую подушку, нелепо привязанную к голове. Однако она понимала, что сейчас предстоит самая опасная часть дела – пронести тело через сад и в проулок. Она собралась с мыслями, постаралась восстановить самообладание. Затем знаком подозвала Лилиану, нашарила ее руку и заговорила настойчивым шепотом:

– Мы почти у цели. Осталось всего ничего. Шагов пятьдесят. Ты сможешь пройти пятьдесят шагов, я знаю. Теперь слушай внимательно. Это важно. Пока мы идем через сад, нам ни в коем случае нельзя уронить Леонарда. Нельзя даже, чтобы ноги волочились по земле. На одежде и туфлях у него не должно остаться никаких следов, указывающих на то, что его переносили. Ты понимаешь? Лилиана? Ты должна держать его за щиколотки очень-очень крепко. И нам нужно идти быстро, но тихо. Как можно тише. Сейчас подожди здесь немножко. Я пройду вперед, проверю, нет ли кого поблизости. А ты удерживай его в сидячем положении…

– Не оставляй меня с ним!

– Я на минуту! Следи, чтобы он не упал, не испачкался, земля-то мокрая.

Лилиана вцепилась ей в руку, но Фрэнсис вырвалась и крадучись двинулась к лужайке. Добравшись по дорожке до середины сада, она остановилась и настороженно повертела головой. Темнота здесь была гуще, чем во дворе, и в ней витал туман и очажный дым, отчего воздух казался бархатистым. Но все равно Фрэнсис не покидало ужасное ощущение, что она видна как на ладони со всех сторон. Из соседних садов не доносилось ни голосов, ни иных звуков, но над оградой отчетливо виднелись сквозь листву огни в доме Голдингов, в доме Дезборо, – а значит, если сейчас кто-нибудь из соседей выглянет в окно, то увидит ее здесь. Или все-таки не увидит? Достаточно ли надежно скрывает темнота? Фрэнсис не знала. Ей следовало сначала проверить: велеть Лилиане выйти в сад, а самой посмотреть из окна своей спальни. Но теперь уже поздно. Силы у Лилианы иссякают. У нее тоже. И в любом случае, снова подумала она, что еще остается делать? Раз уж они выволокли Леонарда из дома, надо как-то от него избавиться. Возвращаясь обратно во двор, Фрэнсис снова взглянула на уютно освещенные окна соседних домов и собственного дома, и у нее возникло тоскливое чувство, будто она навсегда воздвигает неодолимую преграду между собой и теплым покоем обычных комнат, между собой и всей мирной, благопристойной жизнью.

Когда она показалась из сада, Лилиана порывисто простерла к ней руки. Леонард сидел все в той же вялой согнутой позе, сейчас еще больше похожий на какую-то жуткую куклу. Фрэнсис собралась с силами, чтобы его подхватить.

– Ты готова? – прошептала она. – Помни, что я говорила: держать надо крепко, чтоб не уронить. И идти следует строго по дорожке. Трава мокрая, нельзя оставлять на ней следы. Ну давай. Быстро, но тихо. Пятьдесят шагов, и все. Пятьдесят шагов, и дело с концом.

Надрывая мышцы, Фрэнсис оторвала Леонарда от земли и еще поднатужилась, чтобы захватить поудобнее, покрепче. Почувствовав, что Лилиана взялась за ноги, она осторожно шагнула назад – и они двинулись с места. Шарканье туфель казалось оглушительно-громким; дыхание у обеих тотчас же стало частым и шумным. Однако шли они быстрее, чем ожидала Фрэнсис, – отчасти увлекаемые вперед тяжестью мертвого тела, но в большей степени подгоняемые страхом. Лилиана лишь раз едва было не выпустила ношу: Фрэнсис ощутила резкий толчок, судорожный рывок и услышала сдавленный вздох, похожий на всхлип. Но даже тогда они не сбились с шага, а шли, шли, шли, превозмогая себя, и наконец оказались у дальней стены сада. Здесь Леонарда пришлось опять усадить на землю. С минуту Фрэнсис напряженно прислушивалась у калитки. Убедившись, что в проулке тихо, она беззвучно подняла щеколду и медленно, очень медленно открыла калитку. За ней стояла такая темень, что казалось, взгляд скользит по твердой черной поверхности. У Фрэнсис возникло постыдно сильное искушение просто выпихнуть Леонарда во тьму, закрыть калитку и убежать прочь. Но нет, так не годится! Надо еще многое сделать, о многом позаботиться.

Она чуть помедлила, прислушиваясь, потом ощупью вернулась к Лилиане, и они в последний раз подняли Леонарда. Фрэнсис надеялась отнести его подальше, но почти сразу силы их окончательно иссякли – он выскользнул у них из рук, словно тоже устав от трудного пути, и она поняла, что придется оставить его здесь, где упал. В кромешном мраке Леонард стал невидимым. Фрэнсис опустилась на корточки и принялась суетливо шарить по нему руками, приглаживая воротник, одергивая пальто, поправляя брюки – можно представить, в какой беспорядок пришла одежда, как вся измялась и перекрутилась, пока она выволакивала Леонарда из дома. Если бы только она видела, что делает! Будь у нее хоть какой-нибудь свет, будь у нее время… Но Фрэнсис уже давно потеряла счет минутам, и сейчас, испуганная звуками, внезапно донесшимися с улицы рядом, – скрипом автомобильной двери, урчанием запущенного двигателя, – она бросила возню с одеждой и нащупала в темноте голову Леонарда. Размотать шарф особого труда не составило. Но вот с подушкой пришлось повозиться: она накрепко прилипла, и Фрэнсис приложила немало стараний, чтобы осторожно ее оторвать. Бог знает во что в результате превратилась рана! Бог знает какие следы – волокна ткани или желтые пятна от красителя – оставила подушка! Фрэнсис следовало подумать об этом раньше. Ну почему, почему она не подумала?

Ладно, теперь уже слишком поздно. Она лихорадочно поелозила ладонями по земле вокруг и на клочке травы под кустом ежевики нашла камень с гладким закругленным краем примерно такой же кривизны, вроде бы как основание пепельницы. Она приподняла голову Леонарда и подсунула под нее камень. Камень пошатнулся, голова качнулась. Да, топорная инсценировка, совершенно неубедительная. Но ничего лучшего не придумать, не изобразить. А значит, больше здесь делать нечего, можно наконец вернуться в дом.

Но Фрэнсис почему-то не находила в себе сил стронуться с места. Оставить несчастного Леонарда лежать здесь, с проломленным черепом, с камнем вместо подушки! Бросить одного в этой тяжелой сырой тьме! По неведомой причине это казалось еще более ужасным, чем само убийство. Фрэнсис вытянула вперед руки и дотронулась до лица Леонарда. Провела пальцами по щетинистой щеке, по подбородку, по губам. Губы под колючими усами были мягкие, как у женщины.

Почувствовав прикосновение Лилианы к плечу, она вскрикнула от неожиданности. Они на мгновение прижались друг к другу, потом поспешили обратно к калитке и, спотыкаясь, толкаясь локтями, ввалились в нее. Фрэнсис затворила калитку, тихо опустила щеколду, и они начали пробираться через сад. Только на середине пути Фрэнсис вспомнила про чертов котелок. Она оставила Лилиану ковылять к дому, с шарфом и подушкой в руках, а сама вернулась к проулку и снова открыла калитку.

Но тут мужество наконец изменило ей. У нее не хватило духу ощупью дойти в темноте до Леонарда. Фрэнсис сорвала котелок с головы и просто швырнула в черную пустоту. А через секунду услышала, как он с глухим стуком падает на землю и катится, весело подпрыгивая.

В доме Фрэнсис ждала куча дел, требующих лихорадочной спешки. Перво-наперво она отмыла руки от крови и грязи над раковиной в судомойне, затем намочила тряпку и торопливо протерла пол в кухне и холле, уничтожая грязные следы Лилианиных туфель и полосы, прочерченные каблуками Леонарда.

Сама Лилиана лежала пластом на диване в своей гостиной. При появлении Фрэнсис она приподняла голову и слабо пролепетала:

– Я хотела прибраться, но не смогла. Извини…

– Ничего-ничего. – Фрэнсис накрыла ее пледом. – Не волнуйся. Я одна управлюсь.

Комната оставалась все в том же страшном беспорядке, в каком была, когда они оттуда выходили. Фрэнсис обвела взглядом хаотичную россыпь предметов на полу и на минуту впала в мыслительный ступор. За что взяться? С чего начать? В голове было до жути пусто. Потом, впрочем, мозг у нее заработал. Разумеется, надо избавиться от всех вещей, запачканных кровью. Слава богу, огонь в камине не погас! Подкинув еще угля, она сбегала в свою спальню за тазиком с Лилианиным бельем, бросила в него же шарф с подушкой, а также клубки шерсти и бумажные выкройки, валявшиеся на полу там, где недавно лежала голова Леонарда. В основном на выкройки-то кровь и натекла. На самом ковре было лишь несколько темно-красных пятен размером с монетку.

Сначала Фрэнсис сожгла шарф. Упав на горящие угли, он извилисто шевельнулся, точно змея, потом полыхнул желтым пламенем и начал съеживаться, спекаясь в черную массу, превращаясь в пепел. При виде того, как шарф исчезает в огне, паническое смятение Фрэнсис пошло на убыль: она стала мыслить яснее, действовать решительнее. Следующей она взяла подушку, отвратительную подушку, тяжелую от крови – и слишком большую, чтобы сжигать сразу целиком. Пришлось сходить за ножницами и разрезать чехол. Затем Фрэнсис принялась вытаскивать мокрую, липкую шерстяную набивку, клок за клоком. Мерзкое шипение, с которым шерстяные клочья падали в огонь, вызывало- у нее рвотные спазмы, и если ее не вывернуло наизнанку, то потому лишь, что сегодня она уже имела много дела с кровью. Оставалось радоваться, что подушка не перьевая: вонь горелых перьев еще долго не выветрилась бы.

Но теперь руки у нее снова были бурыми от крови, пальцы слипались, а полосатый передник выглядел как фартук мясника. Усилием воли отрешившись от этого кошмара, Фрэнсис отправила в огонь все остальное содержимое таза, вместе с кровавой прокладкой, потом взглянула на часы. Начало одиннадцатого… уже начало одиннадцатого, а дел еще по горло! Но вид пляшущего в камине пламени придал ей сил и уверенности. Она отнесла тазик и ножницы в кухоньку и тщательно вымыла. Сбегала за Лилианиным ночным горшком, опорожнила его, ополоснула, после чего сделала в нем крепкий солевой раствор, вернулась в гостиную и принялась оттирать кровь с ковра. Отчистить ковер полностью, конечно, не удастся: на это нет времени. Здесь нужен крахмал или перекись, но ничего не попишешь. Добрых пять минут Фрэнсис лихорадочно терла и промокала, смачивала тряпку и опять терла, опять промокала. В результате пятна расплылись, но стали значительно светлее, превратились в свои собственные призраки, обитающие в пестром узоре ковра. Этим и пришлось удовольствоваться. Мокрые тряпки отправились в огонь, дымить и шипеть вместе со всем прочим. Когда Фрэнсис взяла в руки пепельницу, ужасную пепельницу, горло у нее снова свело рвотной судорогой: к псевдомраморному основанию стойки прилип какой-то белесый лоскуток с пучком рыжеватых волос. Фрэнсис сунула основание стойки в угли, покрутила так и эдак, чтобы сжечь дочиста все следы. Потом, передергиваясь от отвращения, протерла искусственный мрамор и поставила пепельницу за диван. Так, что еще? Наверняка что-то еще осталось! «Думай, Фрэнсис. Сосредоточься». Она вспомнила про пакетик из-под таблеток, сбегала за ним и кинула в огонь. Она внимательно осмотрела свое платье, платье Лилианы и обнаружила пятна крови на рукавах и юбках у них обеих. Принесла еще солевого раствора и, как смогла, замыла пятна. Она даже вспомнила про миску с тестом, которую оставила на своем кухонном столе. Стремглав ринулась вниз, накрыла миску тарелкой и спрятала в кладовой.

Ко времени, когда Фрэнсис вернулась в гостиную и стала ползать на четвереньках по ковру, собирая бессчетные булавки, она чувствовала себя неким сказочным персонажем, который получил заведомо невыполнимое задание, но каким-то непостижимым чудом ухитрился с ним справиться. Лилиана беспомощно лежала на диване, следя за ней мутноватыми влажными глазами.

– Прости меня… прости меня… – слабо повторяла она. – Пожалуйста, прости меня, Фрэнсис…

Потом она вдруг приподнялась и испуганно прошептала:

– Что это?

Фрэнсис неподвижно замерла на месте. Послышались шаги на крыльце. Скрежет ключа в замке. Она приложила палец к губам:

– Мать, должно быть.

– Но с ней еще кто-то, да? Какой-то мужчина?

Фрэнсис напрягла слух. Действительно, снизу доносился мужской голос, отвечающий на какой-то вопрос матери. Неужели полицейские? Так скоро? Она встала и на цыпочках подошла к двери.

– Все в порядке, – тихо произнесла она чуть погодя. – Это мистер Лэмб.

– Мистер Лэмб?

– Он живет ниже по улице. Проводил мать до дома. Вероятно, тоже был у миссис Плейфер сегодня. Что мне делать? Спуститься к ним?

– Да-да! Ступай скорее! А то вдруг они придут за тобой сюда!

В голосе Лилианы звучала такая паника, что Фрэнсис мигом сорвала с себя фартук и выскочила на лестничную площадку. Однако, случайно заметив свое отражение в овальном зеркале у вешалки, она остановилась как вкопанная. На лбу у нее темнело пятно запекшейся крови, – видимо, она мазнула кровавыми пальцами, откидывая назад волосы. Поледенев от ужаса, Фрэнсис торопливо его стерла. Еще что-нибудь? Что-нибудь в выражении лица? Признаки волнения, страха? Какая-нибудь странность? Она пристально смотрела в глаза своему отражению, заставляя свои черты разгладиться, расслабиться. Если она сейчас же не овладеет собой, они с Лилианой пропали. Если она сейчас же не овладеет собой, получится, что все было зря, что они прошли через ад последних полутора часов понапрасну.

– Кажется, там Фрэнсис, – раздался внизу голос матери. – Сейчас посмотрю…

Нельзя, чтобы она поднялась наверх! Фрэнсис поспешно двинулась вперед и столкнулась с матерью на повороте лестницы.

– А, вот и ты. – Мать улыбалась, но тон у нее был не очень довольный; Фрэнсис спустилась в холл за ней следом. – К нам мистер Лэмб зашел. Он любезно проводил меня домой, и я хотела бы угостить его стаканчиком виски из запасов твоего отца. Но камин в гостиной погас.

– Я читала в своей комнате, – сказала Фрэнсис со спокойствием, ей самой показавшимся неестественным. – Как поживаете, мистер Лэмб? Повезло ли вам в картах сегодня?

Мистер Лэмб улыбнулся:

– Боюсь, дамы утерли нос нам, мужчинам. Как всегда, впрочем. Ваша матушка слишком уж умна, и мне это решительно не нравится. А как вы поживаете? Надеюсь, книга интересная?

– Книга?… – В голове у нее опять стало пугающе пусто, но уже мгновение спустя там словно бы что-то щелкнуло и закрутились какие-то шестеренки. – Честно говоря, я над ней задремала, – сказала Фрэнсис. – Сожалею, что камин погас. Я в два счета растоплю заново, если вам угодно.

Мать неловко рассмеялась:

– Вряд ли мистеру Лэмбу интересно сидеть и смотреть, как ты возишься с камином!

– Нет-нет, у меня и в мыслях нет доставлять вам беспокойство, – заверил мистер Лэмб, тоже неловко рассмеявшись.

Он был смущен не меньше, чем мать, смущен, что невольно поймал своих соседок на экономии на угле и слугах; и после дикого кошмара, пережитого Фрэнсис, пресная простота и ничтожность таких вот переживаний показалась невыносимой. Разговор ни о чем продолжался еще пару минут, и с каждой секундой она чувствовала себя все скованнее, держалась все неестественнее. Лицевые мышцы у нее ныли от напряжения. На верхней губе выступили мелкие капельки пота, но Фрэнсис их не вытирала, боясь привлечь к ним внимание. На манжете, где она замывала кровь, еще не высохло мокрое пятно.

Однако не могли же они долго стоять так в холле. Мать направилась к двери со словами:

– Боюсь, вам придется выпить ваш виски как-нибудь в другой раз, мистер Лэмб. Огромное спасибо, что проводили меня. Передавайте от нас привет Маргарет.

Когда дверь за ним закрылась, она принялась стягивать перчатки:

– Право, Фрэнсис. Ты могла бы и получше постараться. Что с тобой творится, скажи на милость?

– Ничего не творится, – ответила Фрэнсис, наконец вытирая верхнюю губу. – Ты о чем, собственно?

– Ну, бедный мистер Лэмб… – Теперь мать шевелила пальцами медленнее и смотрела на нее странно. – С тобой все в порядке?

Фрэнсис улыбнулась – во всяком случае, попыталась.

– Я уже собиралась ложиться. И не ждала гостей. Хорошо хоть не в халате к вам вышла!

– Ну, поскольку мистер Лэмб любезно проводил меня до дома, я сочла своим долгом пригласить его зайти. Сейчас ведь только половина одиннадцатого, да?

– Не знаю, не смотрела на часы. Нет, не запирай. – (Мать подошла к двери, чтобы заложить цепочку и задвинуть засов.) – Я еще не выставила бидон. К тому же… – Сердце у нее забилось неровно, и голос дрогнул. – Леонард еще не вернулся.

Мать выпустила цепочку из пальцев.

– Вот как? – с беспокойством спросила она. Но в следующий миг неподвижно застыла на месте, пристально глядя на Фрэнсис. – То есть мистер Барбер отсутствовал весь вечер? А миссис Барбер сидела дома?

Фрэнсис запнулась на коротком слове «да».

– Д-да.

Мать ничего не сказала. Но было видно, что она напряженно соображает. Гадает, за какими же занятиями Фрэнсис проводила время. И столь велика, столь глубока была пропасть между наихудшими ее подозрениями и чудовищной, кошмарной реальностью, что у Фрэнсис опять едва не сдали нервы. Она испытала острое желание броситься к матери, схватить за руку. «Ах, мама, все ужасно! – захотелось вскричать ей. – Мама, скажи, как все исправить!»

Фрэнсис с усилием заставила себя отвернуться прочь и, опустив голову, зашагала к кухне.

Даже сегодня ей следовало выполнить свои рутинные вечерние обязанности: выгрести золу из плиты, выставить на стол посуду для завтрака. Она беспокойно шныряла глазами туда-сюда, проверяя, нет ли где грязных следов или кровяных капель. Когда мать пошла за ней по коридору, направляясь в туалет, она подумала про унитаз, вспомнила, как торопливо его мыла. На нем наверняка осталась Лилианина кровь, изобличающая в преступлении иного рода. Господи, сегодня весь день повсюду кровь! Такое ощущение, будто дом просто утопает в ней. Если мать заметит какие-нибудь кровяные потеки…

Но нет, сейчас слишком темно. Мать вернулась со двора в молчании. Налила себе стакан воды и холодно пожелала спокойной ночи.

Выключив газовые светильники в холле, Фрэнсис тихонько поднялась в гостиную и в изнеможении оперлась на подлокотник дивана. Лилиана, увидев ее позу и выражение лица, испуганно прошептала:

– В чем дело? Что случилось?

Фрэнсис помотала головой:

– Ничего.

– Что они сказали? Они не догадались?

– Разумеется, не догадались! – раздраженно прошипела Фрэнсис. – Как моей матери могло прийти в голову нечто подобное? Просто я чувствовала себя мерзкой тварью, стоя там с беззаботным видом, в то время как бедный Леонард…

Она не договорила. В глазах Лилианы набухли слезы.

– Пожалуйста, только не надо меня ненавидеть.

– Я тебя вовсе не ненавижу, – через силу проговорила Фрэнсис. – Но…

– Ты же не сожалеешь, что мы это сделали?

– Очень даже сожалею! Я безумно сожалею, что ты его ударила, Лилиана! Но какой толк в моих сожалениях? Мы это сделали, и точка. Мы это сделали, и уже ничего не поправить. И… – Она увидела полосатый фартук, валявшийся на полу. Подняла его, скомкала и бросила в огонь. – Если бы только у нас было больше времени! Мы ведь наверняка оставили какие-нибудь улики! Но еще раз все тщательно осмотреть не удастся. Мать услышит, как мы ходим взад-вперед, и начнет задаваться лишними вопросами. Ладно, давай ложиться, а там…

На лице Лилианы отразился ужас.

– Ты ведь не оставишь меня спать одну, правда?

Фрэнсис тяжело вздохнула:

– Так надо, Лили. Сегодня все должно быть как всегда. Нам нельзя рисковать. Нельзя делать ничего такого, что может показаться подозрительным. Полицейские, когда они явятся, станут расспрашивать… – В ней поднялась очередная волна паники. – Ох, мы же совсем не подготовились к разговору с полицией! В наших показаниях не должно быть разногласий. Возможно, завтра у нас уже не будет времени все обсудить.

– В таком случае позволь мне переночевать в твоей постели! Там все и обговорим. Пожалуйста, не оставляй меня одну сегодня. Пожалуйста, Фрэнсис.

Пожалуйста, Фрэнсис. Пожалуйста, Фрэнсис. Эти слова она слышала на протяжении всего вечера. Но из глаз Лилианы опять хлынули слезы, и Фрэнсис ничего не оставалось, как подойти и обнять ее.

Крепко прижавшись друг к другу, обе немного успокоились.

– Ладно, – прошептала Фрэнсис, помогая Лилиане встать с дивана. – Ладно. Переоденься ко сну. Сможешь сама? Смотри не простынь.

Лилиана нетвердой поступью ушла в спальню, а Фрэнсис еще раз пригляделась к замытым пятнам на ковре и обошла гостиную, проверяя, не упустила ли она чего, не осталось ли здесь каких-нибудь улик, свидетельствующих, что Леонард заходил сюда сегодня. Но нашла лишь еще несколько булавок.

На лестничной площадке они громко – чтобы слышала мать – пожелали друг другу доброй ночи, и Лилиана закрыла за собой дверь своей спальни. А минутой позже она на цыпочках прошла через лестничную площадку и забралась в постель к Фрэнсис. Гасить свечу они не стали, и в ее тусклом свете лицо Лилианы казалось пепельно-серым. Она лежала под одеялом, стуча зубами и вздрагивая от холода, обеими руками держась за все еще ноющий живот. Фрэнсис прильнула к ней всем телом, попыталась согреть.

Как только Лилиана перестала дрожать, они лихорадочным шепотом обсудили возможные события последующих дней и договорились, чтó именно каждая из них будет рассказывать о том, как провела вечер. Но скоро у Лилианы, вконец уже изнуренной, начало путаться в голове, и она не на шутку испугалась; а потому Фрэнсис поцеловала ее и оставила в покое. Лилиана застыла на кровати в тяжелой неподвижности, холодная как мрамор, подобная опрокинутой статуе, и лишь дважды пошевелилась, прежде чем погрузиться в глубокий сон. В первый раз – когда сжала руку Фрэнсис, посмотрела ей в глаза и жалко пролепетала: «А ведь раньше мы так мечтали провести ночь вместе». Видимо, она с тоской вспоминала дни страстной любви, которые, казалось, остались где-то в другой жизни. Во второй же раз Лилиана, вздрогнув, приподняла голову и тревожно уставилась на зашторенное окно:

– Что это было сейчас?

– Ничего не было, все тихо, – сказала Фрэнсис.

– Ты уверена? Мне почудилось, будто… – Она перевела взгляд на Фрэнсис. – А вдруг мы ошиблись? Что, если он очнется? Что, если?…

– Он не очнется. Уже ничего не поделать. Слишком поздно. Не думай о нем.

Но Фрэнсис и сама думала о Леонарде. Вспоминала тяжесть его тела в своих руках, тяжесть замотанной мягкой головы на своем плече. Она снова и снова возвращалась мыслями к тому моменту в гостиной, когда увидела перед собой два темных пути. Что заставило ее предпочесть один из них другому? Фрэнсис хорошо помнила дикое напряжение чувств, владевших ею тогда, но какие именно то были чувства, вспомнить не могла, хоть убей. Сейчас же она испытывала лишь одно чувство – всепоглощающий страх. Она безумно боялась, что сделала что-то не так, а что-то и вовсе забыла сделать. Измятая и перекрученная одежда Леонарда, к примеру: следовало тщательнее расправить все складки на ней. И потом, положение его рук и ног. Об этом она совсем не подумала – но ведь наверняка, если человек упал, поскользнувшись или споткнувшись, он лежит в одной позе, а если его мертвого уронили на землю – совсем в другой?

Больше всего, однако, Фрэнсис думала о ране, к которой была прижата подушка. Не может быть, чтобы там не остались какие-то ниточки или волокна желтой ткани. Пойти проверить? После недолгих колебаний она уже начала осторожно высвобождаться из каменных объятий Лилианы, собираясь тихонько спуститься вниз и прокрасться с фонарем через сад.

Но тут вдруг услышала какие-то звуки за окном – шорох или шелест – и через несколько мгновений удушливого ужаса осознала, что это всего лишь шум дождя. Дождь, поначалу слабый, постепенно усиливался, и вскоре Фрэнсис будто воочию увидела, как он льет и льет, смывая все улики, на одежду Леонарда, на тело Леонарда, на его размозженную голову, на его мягкие-мягкие губы. Она лежала, прислушиваясь к барабанной дроби капель, с чувством глубокого облегчения и равно глубокого стыда.