Глава 6
Она шла по коридору: тонкая, хрупкая, уверенная в себе, целеустремленная. Волосы, забранные в небрежный хвост на затылке, раскачивались в такт шагам. Ворон рассчитывал встретить ее здесь, но не хотел сегодня. Он все верно понял в ту их первую встречу, разгадал хитрый план, который, по сути, был не столь и виртуозным, однако благодаря неожиданности и быстроте развития событий мог сработать (с кем-нибудь другим).
Ворон мысленно щелкнул себя по носу: незачем радоваться той единственной победе, если постоянно отставал на два, а то и на четыре шага, оглядывался, на воду дул, а главного агента врага записал в приятели и сделал на него крупную ставку.
Она приостановилась, посмотрела на него и улыбнулась – приветливо и тепло, не только губами, но и глазами. От этой улыбки стало жарко, а в груди заныло и заболело. Должно быть, он даже переменился в лице.
Она очень некстати решила подойти, и пришлось грязно ругаться про себя, собирая в кулак всю волю, потому что принятая ею за вожделение эмоция на самом деле являлась жгучей ненавистью и презрением. И дело даже не в обмане, о предательстве здесь и говорить было бы смешно: они чужие люди и априори ничего друг другу не должны. Методы, пусть и коробили, тоже оставляли равнодушным: Ворон не считал физическую близость чем-то интимным и отвергал пуританское и ханжеское отношение к плотскому удовольствию. Злило его другое: отношение к себе, как к обычному среднестатистическому скоту, готовому идти на бойню за морковкой в виде привлекательного тела и призывного взгляда.
– Пойдемте пить кофе, Ворон?
– Нет, благодарю.
Ему вовсе не хотелось слушать заверения или оправдания.
Она поджала губы и нахмурилась, при этом на лбу обозначились две параллельные морщинки, идущие вдоль переносицы, а глаза вдруг постарели. Ворон поймал себя на мысли, насколько же эта девушка много старше него самого, кажется, то фото датировалось… нет, он не желал запоминать тогда, случайно наткнувшись в Сети на древний снимок, и не хотел подсчитывать сейчас.
– Не злитесь на меня…
– Это ваша работа, – в тон ей продолжил Ворон. Голос звучал ровно, безразлично и холодно – именно так, как он и хотел. – Не утруждайтесь, прекрасная русалка, – последнее слово он специально выделил интонационно, и она за него ожидаемо ухватилась.
– Мне стоило догадаться по этому прозвищу, что ничего не получится, да?
Ворон пожал плечами.
– У Андерсена…
– При чем здесь великий сказочник? – перебил ее Ворон и вскинул бровь. – Есть более древние и мудрые знания об этой нечисти – живучие, несмотря на пришедшую с Востока дурь и насажденную Западом идеологию.
– И по ним русалки – всего лишь трупы утопленниц, да-да, я помню. – Вот теперь она была уязвлена. Возможно, даже в равной с ним степени. – Зачем бы вам в таком случае, Ворон, строить из себя…
– Кого? – он хмыкнул. – Рыцаря на дороге?
– Похотливого козла, решившего обаять тупую телочку, – бросила она и добавила после пары секунд, так и не дождавшись ответа: – Один-один.
– Два-один, – поправил Ворон, – в вашу пользу, сударыня.
Повернуться и уйти – самое верное сейчас. Он так и поступил, но не сделал и пары шагов, как на запястье сомкнулись горячие пальцы. Ворон дернул рукой, сбрасывая не столь и сильную хватку, однако остановился и снова взглянул на нее.
– Простите, – произнесла она серьезно.
– Вы вовсе так не думали. Я обаял вас с первого взгляда и до глубины души обидел, когда уехал. А еще сами бы вы никогда, это злой чародей заставил вас кинуться под колеса моего автомобиля, – подсказал Ворон. – Я не столь наивен, сударыня, и достаточно живу на свете, чтобы считать самого себя циничным мерзавцем. Приберегите сказки для пылких юношей с кризисом среднего возраста. – И, чтобы уж совсем поддержать игру, добавил: – Два-два.
– Три-два, – на этот раз поправила она, – потому что вы действительно обидели меня. Неужели вы думаете, будто я здешняя Мата Хари?
Ворон качнул головой и вздрогнул от прозвучавшего в конце коридора мягкого голоса:
– Ай, как славно! Вы здесь и вдвоем.
Сестринский не мог слышать их разговора, но Ворону (и, похоже, не только ему) стало крайне неуютно: словно стены исчезли, а он оказался посреди заснеженного поля, полного пожелтевших мертвых стеблей, на радость резкому ледяному ветру, пронизывающему до костей.
– Моя дочь, Анастасия Сестринская, – представил профессор.
«Ну что ж, она по крайней мере назвала свое настоящее имя», – подумал Ворон. Только вряд ли подобная честность подкупила его: мало ли на свете Насть? Так же, как и Игорей – миллионы.
Он молчал, когда они втроем шли по коридору к лаборатории. Сестринский смотрел внимательно и, кажется, понимающе. Вряд ли он опустился бы до такой подлости, чтобы подкладывать дочь под первого встречного, пусть встречный и блудное творение, жаждущее свободы и не испытывающее даже элементарной благодарности. Скорее, девочке захотелось порезвиться.
Ворон тихо фыркнул на последнюю мысль: нашел девочку! Анастасия, конечно, может быть и приемной дочерью, но вряд ли. Почему-то казалось, Сестринский немного расист, вернее, генетик, верящий в гениальность, передающуюся по наследству вместе с кровью (собственно, и неудивительно для прошлого столетия). А в те времена обзаводились детьми рано.
Девочка на самом деле – даже не старуха, а очень опытное, много видевшее, постоянно учащееся и исследовавшее существо без возраста. И уж в чем точно не возникало сомнений: ее отношение к науке остановилось далеко не на уровне лаборанта или помощницы подай-принеси. Да она наверняка любого научника за пояс заткнет. А еще она своенравна, амбициозна и мстительна. Судя по прерванному разговору хотя бы, да и гормоны сбрасывать со счетов не стоит. Если ее тело затормозило на пороге двадцатилетия, то это вечный тинейджер с гранатой. Ворон попробовал представить многоопытного подростка и понял, что не может. Подобная невообразимость существовала за рамками его понимания и точно являлась смертельно опасной.
«Ну и на кой ей я? – задал он себе очередной вопрос. – На мальчиков потянуло? Так мало ли на свете действительно мальчиков, которые с радостью, граничащей с восторгом, клюнут на завораживающую внешность? Или совсем мальчики-мальчики не сдались, ей нужен мужик под сорок? Впрочем, в сравнении с ней – тоже тот еще юноша, но немного больше смыслящий и не столь страдающий спермотоксикозом?»
Сестринский вел с дочерью тихий, ни к чему не обязывающий разговор, который Ворон пропускал мимо ушей. Он все равно мало что мог запомнить или понять в кодовых названиях, бесконечном перечислении наименований органических соединений и вплетаемых в этот кошмар бытовых вопросов. К тому моменту, когда они вошли в лабораторию, он окончательно пришел к выводу, сводящемуся к старому как мир: готовиться следует к чему угодно, но лучше к самому худшему.
«Эта красивая змейка, Анастасия, само собой, не укусит до смерти (иначе Сестринский обидится), но отравить жизнь постарается», – с подобными мыслями Ворон сел в кресло и положил на подлокотник руки запястьями вверх, походя заметив, что никаких фиксирующих ремней даже не предусмотрено.
– Несколько слов о происходящем и произошедшем. – Сестринский сел в такое же кожаное кресло с широкими подлокотниками, стоящее напротив, устроив на коленях ноутбук. Стоящие полукругом мониторы показывали графики, таблицы, ряды цифр и формул, нечто очень смахивающее на розу ветров. В показаниях вряд ли мог разобраться хоть кто-нибудь, кроме этого гения. – Сейчас в районе Коньково мы готовим масштабный эксперимент по аннигилированию Зоны. Однако есть подозрение, что бреши реального пространства, срастаясь вместе, породят локальную аномалию сродни спонтанно образованным в зданиях Москва-сити, например.
– Или в Кащенко, – покивал Ворон. – Вы хотите воссоздать эксперимент в лабораторных условиях и посмотреть, как на него отреагирую я?
– До тебя на эксперимент согласились шестеро, и, насколько знаю, твой напарник тоже побывал в бреши.
Ворон кивнул. Пожалуй, ехидничать не стоило.
– Мне необходимы статистические данные и анализы крови. Обычные люди – да, здесь находятся и такие, – ничего не заметили, и их здоровью не был нанесен даже малейший вред. Анастасия тоже восприняла все нормально, но ты – дело другое.
– Переходное звено от человека разумного к «рыцарю Зоны», – протянул Ворон.
– А без язвительности никак нельзя? – поинтересовалась Анастасия.
– Имя обязывает. – Ворон повел плечом и указал взглядом на свою руку. Против участия в эксперименте он не имел ничего.
Ему довольно часто приходилось прибегать к помощи врачей в связи с тем образом жизни, который избрал, и на основании собственного опыта он уяснил, что забор крови из вены в разы безболезненнее, чем из пальца. Анастасия поколебала эту его уверенность: непонятно как она действовала, но плечо после процедур чуть ли не отваливалось.
На него навесили датчики. Затем Ворон встал и перешел в «душевую кабину» – уж слишком сильной оказалась ассоциация на огороженное прозрачным пластиком пространство площадью метр на метр с кафельной синей плиткой на полу и потолком, замазанным голубоватой эмалью. В центре стояло кресло, словно вытащенное из стоматологического кабинета.
– Хоть инструментов инквизиторов нет – уже здорово, – заметил Ворон и пояснил: – Я про то, чем зубы сверлят.
Он опустился в кресло, занял положение полулежа и закрыл глаза.
– Комментируй все, что чувствуешь или видишь, – попросил Сестринский. – Я прекращу эксперимент и вытащу тебя оттуда при первом же требовании.
– Это уж само собой, – ответил Ворон и на первое, и на второе одновременно.
– Если ощутите головокружение, тошноту, жар или холод, немедленно сообщите. – Это уже Анастасия. Она заняла место за одним из мониторов, следила за датчиками с подробной телеметрией. Вот уж кому Ворон точно не доверил бы свое здоровье: иной раз достаточно всего несколько секунд не замечать сбоя, а человека уже не откачать.
– Никогда не имел склонностей строить из себя героя или идиота, – заметил он беззаботно. – Не тревожьтесь, не растаю.
– Не шути так, – вздохнул Сестринский, и Ворон кивнул.
– Согласен, погорячился.
В конце концов, они не знали, что может пойти не так и пойдет ли в этот раз или какой-нибудь следующий. Зато накликать удалось бы с легкостью (уж кому, как не Ворону, знать за собой привычку каркнуть так каркнуть). Вот самообразуется в изголовье «ведьмин студень» – и растает как миленький, в резину только так обратится, а если дождик из «мертвой воды» пойдет, так и того хуже.
Усилием воли отогнав подальше видения многочисленных кар и смертей, Ворон усмехнулся и скомандовал:
– Поехали.
В кабине родился ветер, тронул волосы на макушке, мазнул по лбу и щеке невесомым, но ощутимым прикосновением, закружил по замкнутому пространству. Ворон улыбнулся ему, как старому другу.
– Ветер, – сказал он вслух, – не знаю, фиксируете ли вы его или он лишь у меня в голове.
Ответа он не услышал, что само по себе казалось странным. Лицо и кисти слегка припекало: так, словно он оказался под жарким июньским солнышком, которого ни конкретно здесь, ни в Зоне вообще быть не могло. В отличие от ветра тепло не обрадовало, ящеркой пробежало по позвоночнику опасение, и пришлось взять себя в руки, чтобы не поинтересоваться у сидящих по ту сторону кабины: а не использовали ли они парочку радиоактивных артефактов из старшей Зоны? Ворон никогда не испытывал особого желания заигрывать с бета-, гамма- и прочим излучением, способным его прикончить, изрядно поиздевавшись в процессе.
«Тепло отмечал и Денис, – заметил он про себя. – Но если и задавать вопросы, то Сестринскому. Наедине. И так, чтобы золотоволосая змейка не могла выползти из-за угла и прервать разговор».
Он спокойно, подбирая каждое слово, описал свои ощущения, вспомнил, что Денис упоминал о слабости, и попытался оторвать руку от подлокотника кресла. В следующий момент он пожалел о закрытых глазах: хотел лучше распознавать ощущения, и влип, хотя не существовало гарантии, будто не было бы хуже.
По внутренней стороне век рассыпались разноцветные искры, голова закружилась, а дыхание перехватило. Что-то толкнуло его в спину, вышибая остатки воздуха, а затем Ворон очутился посреди самой настоящей бойни.
Уши закладывало от стрельбы, хмурилось, злилось, клубилось свинцовое небо, и стонала Зона. Что чувствует человек, на которого плеснули кислотой? Ворон надеялся никогда не знать подобного. Впрочем, ему вдоволь доставало отголосков страданий, испытываемых Москвой. Зона блокировала их как могла. Возжелай она отпустить на волю свою боль – и мутанты снесли бы кордоны, а люди сошли с ума, не говоря уже о самом Вороне, его, вероятно, разорвало бы изнутри.
Так почему же этого не происходило? Земля застонала и вздрогнула – словно какой-то идиот шмальнул по городу из пушки.
«Почему “словно”?» – спросил самого себя Ворон. Гораздо сильнее его занимали вопросы: кто допустил и что в связи с этим делать. Небо бесилось над головой, а в нем, собираясь в звенья и эскадрильи, плыли «золотые шары».
Ворон словно воочию увидел, как один из них перехватил заряд и тот канул в небытие, исчез, вмиг переместившись… куда-то или превратившись в ничто. Наверное, сейчас «золотые шары» удалось бы сравнить с лейкоцитами, противостоящими внешнему воздействию. Вся разница – они не умирали и не осыпались на землю золотым снегом.
Граната прошила тело одного из сомов, и тот, оплыв бесформенным желе, принялся таять, как лед на апрельском солнышке, растекаясь потоками темного яда, уничтожающего все и всех. Если «мертвая вода» доберется до людей, их ничто не спасет. Впрочем, при подобных обстоятельствах им и так не уйти, нужно чудо или…
Он успел лишь подумать, а земля спружинила, ударила по подошвам и кинула его вверх. Желудок скрутило мгновенным страхом, однако зрелище того стоило. Весь район боевых действий предстал перед ним как на ладони. Полчища мутантов, двигающихся красивым строем, людские бойцы, поливающие их огнем из различных видов боевого оружия и все равно обреченные. Пустые многоэтажные здания и присмиревшая природа – искусственная, как на рекламных постерах курортов, и удивительно живая одновременно.
Что-то тронуло волосы у правого уха, и Ворон машинально отмахнулся, словно от назойливой мухи. Звенящий звук сменился тонким писком, а затем исчез из слышимого диапазона вовсе, оставив после себя минутную головную боль. Впрочем, она очень быстро стала не важна. Ворон удивленно наблюдал, как падает с неба «золотой шар», все быстрее набирая скорость, будто весил тонну (возможно, так и было). Вот он коснулся асфальта возле круга на Таллинской улице, подпрыгнул пару раз на месте и покатился: небыстро, но равномерно, не ускоряясь и не теряя в скорости.
Ворон откуда-то знал маршрут его следования: против часовой стрелки, сначала по Таллинской улице, затем по Маршала Катукова и, наконец, по Кулакова. Бойцам осталось продержаться всего несколько минут… им следовало уходить немедленно, если быть точным.
А затем он как-то разглядел внизу одного-единственного человека, являющегося для него важным. Ворон понятия не имел, как будет спускаться к нему, но оказалось, необходимо лишь пожелать.
Денис был «закрыт». Странно, но раньше Ворон никогда не придавал этому значения, а сейчас, когда попытался прикоснуться хотя бы мысленно, ощутил колкий ледяной удар в район солнечного сплетения, особо чувствительный сейчас.
Где-то совсем рядом вскрикнул боец, до которого добралась гиена. Его товарищ сразил ее метко брошенным ножом, попавшим в глазницу, а теперь его выворачивало наизнанку от вида аккуратно откусанной головы. За несколько домов отсюда орал от укуса мутировавшего таракана гранатометчик. Сирена склонялась над вскрытой грудной клеткой одного из разведчиков, не успевшего уйти. Ворон видел много смертей, во всех жутких подробностях, на какие только были способны зоновые твари, и он же ощущал себя последней сволочью, потому что не испытывал по этому поводу ровным счетом ничего, разве лишь легкое сожаление. Бойцы знали, куда шли. А вот Дениса он вытащит. Костьми ляжет в кабине чертовой установки, но Денис выйдет отсюда живым, и очень хорошо, если перестанет вестись на подобные авантюры впредь. Хотя сложно не вестись, если всему виной истребляющий Зону гений, которому Ворон столь опрометчиво согласился помогать, – не требовалось семи пядей во лбу для понимания этого.
«Диня, пора уходить», – сказал Ворон, снова мысленно потянувшись к напарнику.
Произошедшее после лучше всего ассоциировалось с падением в прорубь, когда вначале оказываешься в кипятке и только потом покрываешься льдом.
«Да что ж ты делаешь… – прошипел Ворон. Воистину, если эмионики, сталкиваясь с подобным сопротивлением, тем не менее раз за разом ломились в сознание Дениса, они либо мазохисты, либо считали подобное жизненно необходимым. А Ворону крайне важно было сейчас его вытащить. Если в свою очередь Денис уведет отсюда всех остальных, то честь ему и хвала. – Ну же!»
– Не успеем! – сказал тот одними губами, стреляя в долго подкрадывавшуюся, а теперь выскочившую прямо под пули гиену.
«Умница!» – Ворон оглянулся.
Над асфальтом заклубился вначале молочно-белый, а затем темно-серый туман. Подрагивал, размывая очертания предметов, воздух, словно над капотом автомобиля в сорокаградусную жару. Он будто разводил противников, готовых схлестнуться в кровавом поединке. Попавшие в него мутанты застывали, как оглушенные. Те, что вышли на дорогу, медленно ложились. Гиены сворачивались в клубки. Быкуны распластывались звездочками на спинах и животах, расставляя в стороны конечности. Оставшиеся на своей стороне улицы мутанты не решались двигаться, зыркали на людей мутными, без проблеска единой мысли взглядами. Пока не прокатится «золотой шар» и путь не освободится, они останутся в таком же положении, а то и вообще повернут обратно.
«У нас мало времени, давай! – Ворон поднял руки и перекрестил запястья. – Ходу!»
– «Тень Морфея», – в резко обрушившейся тишине голос Дениса прозвучал словно выстрел. – Отходим! – и в подтверждение своего приказа он тоже резко поднял руки, перекрестив запястья.
Бойцы, казалось, только и ждали этого. Отряд собрался в колонну. Первыми пошли три сталкера из тех, что предпочли работу с ИИЗ вольным хлебам. Ворон пил пиво с каждым из них и подобное главенство лишь приветствовал: ребята были толковыми. За ними шли пятеро бойцов: ветераны из группы Духа. За ними снова два сталкера, бойцы, сталкеры, бойцы – и так еще много раз. Тяжелое оружие вроде пулеметов побросали, и правильно сделали. Бережливость в Зоне – качество полезное, но не тогда, если необходимо рвать когти. Денис шел замыкающим, поддерживаемый Духом.
В груди шевельнулась благодарность: лучшего сопровождающего для напарника на данный момент Ворон и измыслить не мог. Жаль, он сам находился рядом лишь в бесплотном виде.
– Это ты его вызвал? – поинтересовался Дух, кивая в сторону улицы.
– Очень в том сомневаюсь, – ответил Денис вроде и спокойно, но Ворон четко уловил в его голосе нотки то ли обеспокоенности, то ли неуверенности. Денис словно прислушивался к чему-то или кому-то.
– Надо спешить, – сказал Ворон.
– Но стоит поторопиться, они скоро…
Договорить он не успел. Ворон же чуть не заорал. Всего его скрутило судорогой и хорошо, что не вывернуло наизнанку в буквальном смысле слова.
Стоило «золотому шару» укатить дальше по улице, как небо прорвало. Ослепительный столб огня рухнул с низких облаков, хороня под собой выживших мутантов, останки, даже часть домов.
Ворон сжал челюсти и изобразил знак «быстро».
– Бегом! – закричал Дух, однако Денис сорвался с места и без его команды, а вернее, повинуясь знаку. Иной раз Ворон удивлялся, как Денис умудряется выполнять его распоряжения, толком не видя. Кажется, теперь понял: зрение здесь не играло никакой роли, он попросту чувствовал, улавливал мысленный импульс, проходящий через любую его защиту.
«Только бы в «иллюз» какой не угодить!»
Ворон охнул. Так вот оно как, оказывается: слышать в голове чужие мысли. Крайне неприятно – как маникюрной пилкой по обгоревшей коже, но и перетерпеть, и постепенно привыкнуть можно. Все лучше, чем оставаться никем и быть не в состоянии помочь.
А потом перед глазами помутилось и проскользнуло сиреневым облачком. Существо, которое он когда-то назвал «котом Шредингера», завертелось вокруг, а затем устремилось вперед. Окружающий мир пошел рябью, зато прямо под ногами возник путь – точно безопасный, без каких-либо каверз Зоны.
«Идем!» – Ворон потянулся вперед и, на этот раз не ощутив ни малейшего сопротивления, взял Дениса за плечо.
Происходящее за этим смазалось и растворилось в воспоминаниях, словно предутренний сон, когда вроде и выспался и уже осознаешь себя в кровати, но частью сознания еще слышишь звуки и запахи потустороннего.
Денис судорожно оглядывался. Видимо, он тоже абсолютно ничего не помнил. Еще мгновение назад он видел столб белого света и вот оказался здесь.
«Забавно, не так ли?» – усмехнулся Ворон и насторожился.
– Дэн?.. Это все, что ли? – спросил Дух.
Денис мотнул головой. Он все еще шел словно во сне.
«Опасность!» – Ворон резко поднял руку, и Денис упал, а заодно и прихватил с собой Духа. Тот не сопротивлялся, у него чуть ли не с первого вхождения в Периметр выработался тот же инстинкт: подчиняться, не думая, вот только Ворона он не видел и не чувствовал точно.
Раздалась автоматная очередь, в отдалении на асфальт рухнуло грузное тело.
– Порядок?
Ворон решил, что, если выберется из всей этой истории, поставит сталкеру ящик пива или подарит коньяк: самый лучший из имеющихся. А потом его скрутило вторично, и он открыл глаза.
– Ну же, мальчик. Давай-давай… – причитал над ним Сестринский со шприцем в руках, от размера иглы в котором можно было упасть в обморок вторично. – Очнулся? Ну, вот и молодец.
Все же слышать подобное было диковато. Ворон огляделся и обнаружил себя в своей комнате, вздохнул, отмечая, насколько не хочется двигаться. Мышцы ныли, словно он сутки напролет тягал ящики с боеприпасами или бежал километров пять с рюкзаком. Левую икру то сводило, то отпускало, и никак не удавалось найти такое положение, чтобы боль унялась.
Сестринский все же всадил иглу ему в предплечье, а Ворон очень громко и красноречиво скрипнул зубами.
– Я помню, насколько ты этого не любишь, но надо, надо.
Ворон усмехнулся.
– Неприятно, но я не враг собственному здоровью, – заметил он и поинтересовался: – И что это было? Клиническая смерть?
– Нет, просто обморок. – Анастасия тоже находилась здесь, но сейчас это казалось почти не важным, хоть и неприятным.
В минуты слабости Ворон предпочитал оставаться в одиночестве, в покое с самим собой, а никак не в компании группы поддержки. Разве лишь для Дениса делал исключение. С ним, наоборот, хорошо было просто находиться рядом: говорить, почти не задумываясь о чем-либо, молчать, слушать треск пламени в камине или вой вьюги за окнами.
– Хорошо. Значит, моего рода глюки имеют природу не мистическую, а научную.
– Мы так и не поняли причину твоего состояния, – сказал Сестринский. – Галлюцинации?
– Вы меня слышали?
– Ты ничего не говорил, – сказала Анастасия.
«Снова на “ты”», – машинально удивился Ворон и приготовился к… он пока сам не знал, к чему именно.
– То есть я просто сел, закрыл глаза и отключился?
– Хуже, мальчик. Сел, прикрыл глаза, сказал «Поехали», перестал отвечать на вопросы, затем упал и начал биться в конвульсиях.
– Отвратительное зрелище, должно быть, – поморщился Ворон.
Конвульсии, судороги – так вот от чего все тело так ломит. Впрочем, после профессорской дряни стало лучше. Отлежится пару дней, затем встанет и… из добровольного помощника превратится в пленника, что бы кто ни говорил.
– Я чувствовал ветер, затем тепло. Вы использовали радиоактивные артефакты?
– Нет, разумеется. Только безопасные.
– Хорошо, мне уже чуть-чуть меньше хочется вас убить. Внутри кабины сформировалась не реальность, а особое поле, – произнес Ворон, смиренно слушая, как хрипит и срывается собственный голос. Плевать на очаровательную змейку, он хотел, чтобы Сестринский его услышал.
– Мне необходимо все проверить. Приборы не зафиксировали ровным счетом ничего. Возможно, произошла индивидуальная реакция, непереносимость излучения какого-нибудь конкретного артефакта именно тобой… или сочетания их.
– Проверьте тех, кто сидел в кабине до меня.
– Я сидела, – сказала Анастасия. – И ничего подобного со мной не случалось. А до меня обычные люди и наши… – она слегка запнулась, – давние сотрудники.
– Подобную реакцию могли повлечь процессы, которые внутри тебя так и не исчезли, – продолжал Сестринский. – Позволь узнать, ты совершил увлекательное путешествие по Вселенной? Видел иные миры? – Бледные губы тронула улыбка. Сестринский не столько пробовал разрядить обстановку и шутил, сколько интересовался.
– Хуже. – Зато Ворону подобный доброжелательный и добродушный лад показался крайне неуместным. – Я присутствовал при попытке остановить мутантов. Они пошли на прорыв в районе Строгино, вы с легкостью можете проверить… – На этом дыхание закончилось, и он закашлялся.
– Я понял, проверю, – скороговоркой проговорил Сестринский, – прямо сейчас же, немедленно.
Ворон хмыкнул про себя. Чтобы Сестринский не мониторил Периметр? Да быть того не могло. Скорее, ему срочно потребовалась пауза, а сражение в Строгино действительно происходило. Гораздо важнее выводы, которые он сделает для себя, хотя человеку, идущему на эксперимент, точно зная о последствиях, доверять не стоило однозначно.
– Мы вернемся к этому разговору, как только у меня будут все данные, – заверил профессор, потеребил его по плечу и унесся прочь, а Ворон прикрыл глаза на минутку и провалился в сон без сновидений, из которого его вырвал приятный мелодичный женский голос.
– Мы были похожи. Когда я уходила в холмы, и душа рвалась об оставленных здесь скорбя, – вплывал в голову переливчатый перезвон серебряных и хрустальных колокольчиков (именно так воспринимался через завесу дремы голос Анастасии). – Вспомни, как ты, решающий за всех, боялся, будто я решу за тебя…
– Волшебно. – Ворон приоткрыл веки.
Она обернулась, до этого расставляла тарелки на столе.
– Как вы себя чувствуете, Ворон?
«Снова на «вы», – отметил он и подумал: – Когда же уже прекратятся эти качели с приближением-отстранением»?
– Не очень хорошо, – ответил он, отмечая более правильное звучание голоса: по-прежнему усталое, но не надсадное и каркающее, как у птицы-побратима.
Она присела на край кровати, перекинула на плечо светлые волосы и тепло улыбнулась.
– Я испугалась за тебя. Думала, потеряю.
«А вот и опять на «ты», – вздохнул Ворон, – и как его воспринимать сейчас я не знаю. Впрочем, когда это даже обычные женщины не представляли для меня загадки?»
– Польщен, сударыня. – Вести с ней игру в куртуазность было приятно, говорить прямо – еще и полезно. По крайней мере Ворон надеялся на это. – Но не думаю, будто в беспокойстве за меня есть хоть малейший смысл.
Она вздохнула.
– Я надеялась, ты скажешь другое.
– Надежда – крайне глупое и если не откровенно вредное, то явно не полезное чувство, – произнес он. – Надежда – еще те оковы. Только тот, кто ни на что не надеется, полностью свободен.
– Демагог. – Она качнула головой, волосы всколыхнулись пшеничной волной.
– Философ и романтик, – в тон ей ответил Ворон. – Или циник и мизантроп. Это уж как вам больше по вкусу, моя прекрасная госпожа.
– Как известно, циник – это разочаровавшийся романтик, – заметила она.
– Кому известно? – спросил Ворон.
– Всем.
– Значит, никому.
– А имени от тебя я больше не добьюсь? – Она решила не развивать эту тему.
– Анастасия, – откликнулся Ворон. – Так лучше?
Вместо ответа она склонилась к нему. Теплые губы скользнули по его, язык прошелся по зубам, побуждая впустить его, и Ворон решил оказать подобную любезность. Голова тотчас пошла кругом, а слабость навалилась на грудь, но не имела уже никакого значения.
– Какими духами ты пользуешься, Анастасия? – спросил Ворон, когда она отстранилась: через мгновение, а возможно, и через десять тысяч лет.
– Какие еще духи? Ничего не знаю. Пока ты пребывал без сознания, вколола тебе приворотное зелье по старинному прабабушкиному рецепту.
Ворон хмыкнул.
– Я крайне чувствителен к аромату лаванды, хотя и совершенно не распознаю его.
– Буду иметь в виду, но скорее ты неравнодушен к полыни.
– Люблю горьковатые запахи. Только я все равно не понимаю причину твоих предпочтений. Научный интерес?
– Почему ты? – Она рассмеялась.
Ворон кивнул:
– Почему я?..
– Мне кажется, ты сам же и считаешь себя крайне интересной личностью.
– Себе на уме, скорее, – подсказал Ворон.
– Интригующим, – не согласилась она.
– Я? Заинтриговал тебя? Это совершенно уж неприкрытая лесть, – заметил он и продолжил: – Положим, тебя не привлекает нынешнее поколение под двадцать или тридцать.
– Тупые манагеры, путающие Гондурас с Эквадором, а Доминиканскую республику с Ливией, не говоря уж про Боливию. Они могут во всех подробностях пересказать приход к власти императора Палпатина, но не имеют никаких знаний о предпосылках, сражениях и итогах Великой Отечественной войны, – вставила она.
– Виртуалиация мира и уход от реальности, – отчасти согласился с ней Ворон и повел плечом. – Вряд ли я осуждаю. У каждого своя отдушина. Офисный планктон, бегающий в свободное время по лесам в составе эльфийского отряда и возносящий молитвы Эру, для меня всяко приятнее брызжущих слюной фанатиков, верящих в Иисуса, Магомета или золотого тельца. Последние, как правило, ненавидят всех и вся, в том числе и дерьмо, в котором сидят по уши. Они призывают к всеобщему покаянию, переделу границ и утверждают главенство их расы над прочими, и по моим сугубо личностным убеждениям – достойны лишь плевка или кулака в морду.
– Не веришь в Бога? – Странно, но из всего произнесенного она вынесла только это. Ворон даже ощутил обиду: смысл было разливаться соловьем?
Впрочем, безбожие или веру в нечто альтернативное во времена ее юности считали нонсенсом, несмотря на изменение имени прошлого Вседержителя на Коммунизм. Все то же царствие божие на земле, о котором говорили попы у алтарей и икон, ведь, по сути, неотличимо от светлого будущего, обещанного с трибун, стоящих на фоне плакатов с указующим путь вождем.
– Не являюсь адептом ни одной официально признанной религии, – ответил Ворон. – В душу, сознание и разум верю безоговорочно, как и в реинкарнацию. В разного рода божеств… – он пожал плечами, – не уверен, будто верю, хотя и не исключаю их существования. В пророков, святых и идолов – однозначно не верю, как и в то, будто некто подсматривает за каждым шагом любого человека, записывает в книжечку или запоминает и намерен развлекаться судилищами. К слову, то, чем занимаешься ты, тоже далеко от рутины реальной жизни. Каждый спасается тем, чем может.
– Не знаю, возможно, ты и прав. Я подумаю над твоими словами, – то ли сказала просто так, то ли действительно задумалась.
– Однако я никогда не поверю, будто здесь не найдется кто-нибудь тебе под стать, – решил вырулить на прежнюю тему Ворон.
– А ты решился бы лечь с подругой, знающей тебя с детского сада?
Ворон покачал головой:
– Вышние силы упаси!
– Вот и мне как-то стремно.
Словечко ей совершенно не подходило и потому звучало в ее устах умилительно.
– Только у тебя, к сожалению, на меня не стоит, – произнесла Анастасия, и улыбка, растянувшая губы Ворона, исчезла сама собой. – Наверняка думаешь о том, насколько я старше.
Ворон поморщился.
– Как думаешь, мы живем в равноправном обществе? – спросил он.
– Если ты о кухне, детях и… – начала она, презрительно поджимая губы (в ее юности женщине отводилась вполне конкретная роль, так или иначе Анастасии приходилось бороться с мнением знакомых, отстаивать себя, подобное озлобляет, а избавиться от старого комплекса, перерасти его и изжить невероятно сложно).
– Ошибаешься. – Ворон покачал головой. – Мне нет дела до всего этого гендерного сора и домостроя, который лично я считаю омерзительным в отношении обоих партнеров, создающих семью. Я только намекаю на то, что если ты можешь не хотеть становиться хранительницей чьего-нибудь конкретного очага, то я не обязан жить по принципу «даме не отказывают». Ты ведь считаешь себя вправе сказать «нет», не опасаясь обвинений во фригидности. Вот и мне не стоит намекать на проблемы с потенцией.
– Потому ты мне и интересен: умеешь не слушать гормоны.
– Я? – Ворон фыркнул.
– В таком случае ты просто влюблен.
– С ума тот спрыгнет вмиг, кто будет в вас влюблен, – процитировал Ворон, впрочем, не дословно.
Она протянула руку и провела по его волосам.
– Ну же, не злись.
«Злиться на тебя невозможно. Таких, как ты, нужно убивать. Быстро и желательно издали, – мог бы ответить Ворон, но благоразумно промолчал. – Впрочем, таких, как я, – тем более», – готов был прибавить он.
– Любят не за что-то, а вопреки, уж тебе-то положено знать.
– Я кладезь сплошных достоинств, потому и удивляюсь твоему выбору, – съязвил Ворон. – Ладно, я уже достаточно поплыл, можешь задавать вопросы. Тебя ведь заинтересовали конкретные видения, жаждешь подробностей, потому и пришла сюда. Обещаю ответить правдиво.
– Да ты так умеешь играть словами, что полуправда становится хуже лжи!
– Надо лишь задавать правильные вопросы, – заметил Ворон. Ну же, я жду.
– Дурак, – припечатала Анастасия, а затем снова склонилась над ним.
