Аурель

– Она вышла из двери, – объясняла Имоджин. – Я подумала, что она убила тебя. – Мох стоял на крыше, подняв взгляд. Оцелус висел в воздухе. Несмотря на все ужасы последних минут, они ничуть не приблизились к достижению своей цели. Монастырь осмотрели; наверное, следовало бы повнимательнее наблюдать за оцелусом. Может быть, в этом и был единственный способ прорваться сквозь миражи этого островка. Мох выплюнул сгусток крови на землю.

– Она не преминула бы, – сказал он.

– Прости.

– Она должна была убить меня. Ты сделала то, – говорил Мох, всё ещё следя за оцелусом, – что нужно было сделать. Необходимо. Я не виню тебя за это. Та Мемория, которую, как мне казалось, я любил, девочка, упавшая с волнолома, умерла в тот же день. То, что заменило её, было подлым подобием. – Он с отвращением глянул на тощую фигуру на земле и перевернул её ногой. – Может быть, настоящей она никогда не была. Может быть, была она просто прогнившим корнем этого, монстром. Чем обязаны мы людям, которых когда-то любили, если оказались они кем-то другим? Я не знаю.

Имоджин бросила меч и закрыла лицо ладонями.

– У меня даже времени подумать не было.

– А вот за это, по-моему, нам следует быть признательными.

– Смотри.

Оцелус поплыл по воздуху.

Следом за оцелусом они пришли к нише со скопищем теней и сухих листьев. Дверь стояла распахнутой настежь. За нею спиралью уходила вниз лестница, издававшая такое зловоние, какое Мох счёл бы чем угодно, только не приглашением войти. Ступени смутно освещались биолюминесцентной слизью, сочившейся из стен. Лестница была узкой. Мох шёл вслед теперь слабо светящемуся оцелусу. Имоджин – за ним, тыча в тени мечом, с вороном, державшим равновесие на её плече. Лестница была затянута недавно порванной паутиной: если бы не это, она выглядела бы так, будто на неё не ступали много лет, а может, и столетий. После нескольких поворотов Мох поскользнулся, едва удержался на ногах, ухватившись в последний момент за изогнутый поручень.

– Шагай осторожней, – предупредил он. – Земля мокрая.

– Омерзительно, – поморщилась Имоджин.

– Ты видела, там? – Мох уловил проблеск света внизу закругления лестницы. Был он настолько слабым, что, пока не промелькнул снова, Мох не был уверен, что свет был на самом деле. – Э-эй! – заорал он. И беспечно побежал вниз по ступеням.

– Мох, ты какого чёрта выделываешь?

Мох уже добрался до места, где, как ему показалось, он увидел свет, но там ничего не было. Он глянул через плечо, убеждаясь, что Имоджин идёт за ним, а затем опять ринулся по ступеням вниз. Те, сделав ещё несколько поворотов, дошли до дна. Дверь заменяла арка из толстых корней. Где-то в глубине сознания у Моха отложилась мысль: сколько же времени понадобилось кому-то, чтобы заставить корни принять такую замысловатую форму. Подойдя ближе, он понял, что корни – живые, они двигались, свиваясь в петли и узлы. Арка открылась перед оцелусом и теперь закрывалась. Не раздумывая, Мох прыгнул в неё. Арка обратилась в быстро сужавшуюся щель. Имоджин просунула в неё руки. Мох ухватил её за запястья и стал тянуть, но корни смыкались вокруг её локтей, пока ему не остались видны одни только её ладони и предплечья, болтающиеся в стене из корневых побегов.

– У меня ломаются руки! – закричала Имоджин. Мох схватил её руки и толкнул их обратно в щель. На секунду увидел, как мелькнул в оставшемся отверстии её глаз, и вдруг неожиданно он остался один. Со злости он пихнул стену из корней ногой.

– Имоджин, – кричал он. – Имоджин! – Ответа не было. Попытался было развести корневые побеги, но они успели образовать прочную, непреодолимую преграду. Выхода не было, оставалось только идти дальше. Впереди в нескольких шагах что-то зашуршало. Какая-то особь выступила вперёд, сдирая со своего тела вековую паутину и цепкие корешки. Оцелус тускло осветил её преувеличенных размеров башку. Мох затаил дыхание, пока нечто приближалось к нему. Сначала он подумал, что оно страдает каким-то заболеванием, от которого кожа на ней повисла лохмотьями. И лишь через какое-то время понял, что кожу этой особи составляла шелуха из толстого слоя газет, битком набитого мокрицами и многоножками. Глаза бумажного чудища сидели в глубоких глазницах, ртом служила шероховатая щель с рядом крошечных зубов. Перемещалось оно на ногах с копытами, волоча за собой грязные обрывки. Остановилась бумажная мумия довольно близко от Моха, чтобы тот почуял её отдающее плесенью дыхание.

– Тут Аурель похоронена? – спросил Мох, жалея, что при нём нет меча. Он довольствовался пистолетом, который достал из кармана.

Мумия некоторое время двигала ртом, прежде чем прошептала:

– Не здесь, но я могу отвести тебя туда.

– Это далеко?

– Не далеко. Не надо пугаться.

У Моха только и выбор был: либо оставаться, либо следовать за странной особью. Промелькнула мысль: а имел ли Радужник представление, о чём просил своего друга?

– Это тебе здесь не понадобится, – произнесла мумия. Мох удивился. Он и забыл уже, что держит в руке пистолет. Кивнув, бросил оружие на пол.

– Где могила?

– Иди сюда. – Бумажная мумия схватила оцелус длинными пальцами и сделала несколько шагов. Остановилась и глянула через плечо:

– Ты идёшь?

– Иду, – сказал Мох.

Бумажное существо пошло дальше странной переваливающейся с боку на бок походкой, и они миновали множество проходов, пустых помещений и лестниц. Мох оставил надежду запомнить этот путь уже через несколько минут. Убеждённый, что они только что прошли какое-то помещение во второй раз, он дал волю своему нетерпению.

– Ты куда меня ведёшь? – Машинально попытался ухватить мумию за облезавшее плечо, но его пальцы лишь глубоко ушли в гниющую бумагу.

– Вообще-то, мы уже пришли, – произнёс бумажный проводник, отступая назад и, по-видимому, испытывая лишь лёгкую неловкость. Мумия уставилась на Моха чёрными немигающими глазами. Стояли они возле высокой, частично занавешенной двери. – Ты в этом уверен? Уверен, что это то, что нам нужно? Наверное, проще было бы оставить тебя в одиночестве. Мы сделаны из такой непрочной материи. – Мумия повернула башку в сторону. В смутном свете оцелуса руки её были сплошь усыпаны неугомонными насекомыми. Существо разжало пальцы и выпустило оцелус.

– Открой дверь, – сказал Мох.

– Надеюсь, ты нашёл, что искал. – С этими словами она откинула занавеску. Дверь, зашелестев, открылась.

Дверь вела к основанию широкой карстовой воронки. Вогнутые известняковые стены вздымались вокруг, словно тающий храм. Дно выстилало море папоротника. В центре сквозь пелену мороси Мох разглядел каменный бюст. Явно старинный, он был испещрён трещинами и зарос лишайником. Мох пошёл к нему, раздвигая доходившие до колена перья папоротника, за ним медленно ковыляла бумажная мумия. Бюст – голова с двумя обоеполыми лицами – стоял на постаменте из ископаемого камня. Мох обошёл его, сопровождаемый взглядом мумии. У него не было сомнений: они пришли куда следовало. Обрадованный, он запрокинул голову. Круг неба то и дело перечёркивали ласточки. Стекающая вода проделала глубокие бороздки в крутых известняковых стенах. Могила Аурели была местом великого покоя, и всё же место это потихоньку исчезало. Мороз и дожди подточат рухнувшую пещеру, пока однажды от неё не останется всего лишь ложбинка с крутыми стенами. Эта мысль заставила Моха склонить голову. Утверждалось правдивое видение будущего: существование – вещь хрупкая, время, им отпущенное, кратко.

Некоторое время он постоял, позволяя падающей воде омывать лицо, как вдруг понял, что бумажное существо больше не движется. Оно угасло на мшистой плите, подальше от света, завершив краткое своё предназначение сопроводить Моха к пещере. Оболочка его уже начала сваливаться в лужу воды. Интересно, подумал Мох, сколько же долгих лет ждало оно, дремлющее, в тишине подземелья. Припомнив потревоженную паутину у входа, он подумал, уж не Мемория ли заходила туда. И решил: нет, не она. Скорее всего, собиралась прийти, но её отвлекло их прибытие.

– Мох. – В двери, ведущей в пещеру, стояла Имоджин. Лицо её было покрыто потом, все руки в царапинах. Она всё ещё держала меч, которым обезглавила Меморию. – Ты хоть понятие имеешь, как трудно было прорубаться сквозь те корни? Они знай себе заново отрастали. И совсем не простая задача – нестись за тобой по всем этим изгибам и поворотам аж сюда. – Она прошла по тропе, проложенной Мохом в папоротниках, до бюста, приостановилась на миг, разглядывая фигуру из размокшей бумаги на плите. – Так это и есть она? Могила Аурели. – Имоджин указала на оцелус, висевший над статуей.

– Да, – произнёс Мох, склоняясь к бюсту. Ощупывая его руками, он всё гадал, чего ему не достаёт. Зачем бы Радужнику рисковать своей жизнью (и жизнью Моха), чтобы доставить оцелус к могиле Аурели? Мох исходил из того, что это просто символический жест. Он слышал как раз о такой традиции в некоторых религиях. Приношение камней на могилу было способом вспомнить и почтить умершего. Только это никак не вязалось с Радужником. Тревожило же Моха то, что этот оцелус не был пассивен: камешек был маленьким средоточием энергии, как яйцо или семя.

Мох обратился к Имоджин, которая натянула на голову капюшон и села на землю у основания статуи:

– У тебя перочинный ножик есть?

Та раскрыла глаза: убаюканная звуком дождя, она почти спала.

– Что? Хочешь инициалы нацарапать?

– Имоджин.

– Оʼкей, ладно. – Она вынула из кармана небольшой нож и отдала его. Мох раскрыл лезвие и ткнул им в корку лишайника на одном из лиц. Имоджин встала, любопытствуя: – Что ты делаешь?

– Хочу посмотреть, что под этим. – По мере того как счищался лишайник, проступал выветрившийся зелёный камень с металлическими вкраплениями. У глаз были вылеплены зрачки, которых прежде не было видно. Ободрённый Мох продолжал скрести. Очистив тонкий нос, он перешёл к губам. И здесь лезвие ножа скользнуло в чёрную дыру. – Тут отверстие. Зачем бюсту отверстие? – Когда зачистка закончилась, они увидели между верхней и нижней губами эллиптическое пространство. Пока Мох раздумывал над этим открытием, Имоджин схватила из воздуха оцелус и сунула его в дыру. Тот подошёл почти идеально.

– Мне интересно, отхватим ли мы награду? – сухо сообщила она.

– От, дерьмо! – ругнулся Мох, оттаскивая девушку назад. Из отверстия полилась вязкая тина цвета мёда.

– Фу-у! – брезгливо сморщилась Имоджин.

Мох с Имоджин отступили, следя за тем, как тина лилась по памятнику, растекалась по земле, образуя ручейки и разводы.

– Что творится? – спросила Имоджин.

Мох покачал головой.

– Помоги мне землю очистить.

Опережая поток, они принялись вырывать папоротник и отшвыривать по сторонам камни, позабыв о холоде и сырости. Тина тем временем густела и темнела.

– Смотри, – сказал, указывая, Мох. – Внутри там что-то меняется, ветвится как бы. Они разрастаются. – Проявился набросок извечного рисунка природы. Части его, самоподобные по замыслу, были сходны рекам, геологическим разломам, береговым линиям и прожилкам листа. Поначалу за построениями, наростами и соединениями ветвей, появлявшимися из самых первых частей, следить было легко, но вскоре преобразования сделались неизмеримо более сложными.

– Мы видим рождение, – прошептала Имоджин. – Вот почему Радужник так рвался вернуть оцелус. Боже, это ж волшебство!

– Это не могила, – сказал Мох, качая головой, и посмотрел на статую. – И не волшебство это, между прочим. Там сокрыта какая-то техника. Радужник, должно быть, до этого докопался. Эта техника – не из нашего мира.

– Когда меня затащили в лисицу, Элизабет… то есть, я имела в виду, Мемория… сказала, что её сёстры нашли Радужника с Аурелью на пустыре сотни лет назад. – Она насупилась. – Мох, какого…

– Я не знаю.

Кости образовались из узловатых утолщений в желеобразной массе. Они удлинялись и расширялись у суставов. Паутинчатые сети нервов, вен, артерий расходились по разрастающейся фигуре. Потом настал черёд органов, некоторые были знакомы, остальные – нет.

Проходили часы. Имоджин рыдала, указывая на существо, поскольку теперь уже не оставалось никаких сомнений, что на вырванных папоротниках лежало тело гуманоида. Точечки света принялись бегать по всем его ветвящимся проводным путям. Из рук и ног выпростались пальцы, выросла голова, как набухающий бутон. Тёмные шары появились в полупрозрачном матовом черепе, заметались под веками, как зрачки у обеспокоенного спящего. Потом рост замедлился. Тело потемнело. Существо открыло рот, и в воздух поднялся парок, завиваясь и клубясь. Он рассеялся, осев тонкой пыльцой на Мохе с Имоджин, пока те наблюдали, не в силах ни шевельнуться, ни заговорить. И, словно персонажи волшебных сказок, они погрузились в глубокий, наполненный видениями сон.

Мох открыл глаза. Небо потемнело. Над ним стояла стройная девичья фигура. Пять световых точек сияли вокруг её головы. Сны никак не отпускали его, и не было у Моха сил самому подняться. Он лишь смутно ощутил, когда девица закрыла ему глаза своими грациозными пальцами.

– Мох, просыпайся. – Он открыл глаза и увидел, что пещеру освещал косой утренний свет. Воздух был насыщен парами, поднимавшимися от луж с водой. Имоджин стояла на коленях рядом. – Оно ушло. – В голосе её звучало сожаление.

Мох разом сел. Примятое ложе из папоротников было единственным доказательством, что неведомое всё же существовало.

– Я её видел, – сказал Мох, вспоминая. – Я проснулся, а она стояла там, но она что-то сделала, и я снова уснул.

– Как она выглядела? – спросила Имоджин.

Мох задумался на минуту.

– Прекрасно. – То было единственное слово, приходившее ему на ум, которым хоть как-то отдалённо можно было определить то, что он видел.

– Так, – вырвалось у Имоджин. – Она спёрла мой меч, моё пальто и кое-какую одежду из моей котомки. Не уверена, что это говорит в пользу её нравственной сути. – Голос у неё осёкся.

Мох рылся в своей котомке. Через мгновение он повернулся к Имоджин с широкой улыбкой:

– Она и рисунки мои увела в придачу.

Фигура в длинном пальто вышла из входа в туннель, ведший от острова Козодоя к материку. Голова её была укрыта капюшоном. Чёрные очки, найденные в мёртвом городе, защищали её зрение от света, пробивавшегося сквозь деревья. На плече у неё цепко держался лапками пегий ворон. К рюкзаку за её спиной был приторочен меч.

Аурель шла через лес, окружённая светящимися оцелусами. Вскоре она дошла до дамбы, вблизи которой перевернутый грузовик и развалины старого причала лежали, наполовину погребённые в приливной пене. Через пролив остров Козодоя скользнул за стену в тумане. Туда она не вернётся никогда. Аурель шагала по дюнам и вышла на заезженную дорогу. Не так-то много удалось, но то было лишь началом.