Чердак города

В тот день Мох убил Агнца. Он явился на Полотняный Двор поздно. Ещё раньше сходил в Птичий переулок в поисках Оливера. Из предосторожности он тогда оставил сундук в доме корабельного плотника, спрятав его за пиломатериалами в мастерской. Оливера в переулке не было, а Мох не мог рисковать, расспрашивая всех вокруг. Он позвонил в книжный магазин из телефонной будки, но никто не ответил. В отчаянии он в конце концов сам пошёл в магазин и всего лишь убедился, что тот заперт и погружён во тьму. Конечно, Оливер мог быть и там, но войти внутрь Мох не мог никак – к тому времени час уже был поздний. Мох вернулся в дом корабельного плотника и взял сундук. Куском мешковины и бечёвкой, найденной под верстаком дома плотника, он обмотал, маскируя, сундук, потом пошёл на стоянку такси, таща его за собой на скрипящих колесиках.

Когда такси доставило Моха на Полотняный Двор, деловая активность рынка по большей части уже спала. Фермеры и поставщики очищали прилавки, готовясь к следующему дню, или болтали, собравшись кучками. Мох миновал грузовые двери незамеченным, несмотря на скрипящие колеса, и прошел до грузового лифта. Раскрыл предохранительную решётку перед входом в кабину и нажал затёртую кнопку. Пол под его ногами вздыбился, слегка просел, и кабина поползла вверх.

Этажи над главным залом выглядели опустевшими. Два из них были завалены сломанными ящиками, поддонами и прочим рыночным хламом. На третьем широко раскинулось пространство, выложенное твердой древесиной, – танцзал минувших лет. Оркестровая площадка возвышалась в дальнем углу, стулья стояли вдоль стен. Плотно сложенный мужчина подметал пол, держась спиной к лифту. Двигался он лениво, шаркая вбок, словно слушал музыку. Через мгновение он пропал из виду. Раздумывая во время подъёма лифта о неожиданном отсутствии Оливера, Мох сообразил, что раз уж он Агнца убьёт, то и с Оливером вести разговор о делах будет с совсем иных позиций. Лифт, клацнув, прибыл на чердак.

Мох сдвинул обратно решётку, открывая проход в вестибюль, освещённый мигающими настенными светильниками. В углу были свалены в кучу порванные коробки, резиновые трубки и мешки с солью. Напротив лифта остатки настенной росписи окружали дверь вдвое выше Моха и почти настолько же шире. Изображалась жизнь животных за тысячелетия. Над росписью каллиграфически выведенная надпись оповещала: «Музей естественной истории – Хранилище коллекций». В росписи были щедро представлены китообразные. Мох подумал, не была ли роспись произведением того покойного художника, которого высмеивал Шторм?

Смотровой глазок был вделан в глаз, нарисованный на двери. Мох нажал кнопку, повисшую на двух проводках, и подумал, не лучше ли было подняться по лестнице. Двинув сундук, он понял, что с ним на ступенях было бы утомительно и шумно. Он шагнул в сторону, когда внутри стен заскрежетал металлом о металл механизм. Дверь открылась вовнутрь. Тощая обезьянка в красном фраке артистично выплыла в дверной проём и протянула лапку.

«Естественный привет Музея посетителю истории!» – произнёс высокий уверенный голос, тонувший в треске статических разрядов. Мох всё ещё дивился странному порядку слов, когда заметил, что обезьянка лапку не опустила. «Посетитель Музея привет истории!» Морщинистая мордочка обезьянки ничего не выражала. Сквозь давным-давно изношенную перчатку проглядывали проволочные пальцы с металлическими суставами. Что-то загремело внутри, обезьянка поползла назад по ржавому полозу в полу куда-то за дверь и скрылась. Дверь двинулась, но Мох успел подставить ногу в проём, вызвав тупой удар, за которым последовал звук, словно внутри стены посыпался песок, пока сопротивление передавалось по скрытой цепи механизма.

Зал имел примерно пятьдесят футов в высоту и двести футов в длину. Мох не разглядел никаких признаков присутствия Радужника. Слон, которого он в последний раз видел в темноте, высился перед ним, закутанный в пластиковую плёнку. Коллекции птичьих гнёзд, яиц, зубов, окаменелостей и всяческих иных мыслимых останков, некогда принадлежавших какому-нибудь живому существу, стояли на полках, детально обозначенные на этикетках по сложной музейной системе. Дополнительные шкафы и макеты крупных животных занимали центр помещения, создавая лабиринт из противопоставлений, какие во сне видятся. За лабиринтом, в дальнем конце зала, виднелся пустой вольер, развалина из металла и стекла, служившая дополнением к безжалостным признакам разрушения в городской выси. Хранилище когда-то устраивало публичные экскурсии, но складывалось впечатление, что посетителей здесь не было уже десятки лет. Мох поднял мешковину на сундуке и освободил его от упаковки, которую сам скреплял клейкой лентой. Положив её на пол, он задвинул сундук в глубокую нишу между двумя шкафами с окаменелостями. «Куда, к чёрту, Радужник подевался?» – думал он, работая пальцами.

Торопясь вывести Имоджин из квартиры Сифорта, Мох оставил там свой револьвер. Теперь он вынужден был придумать что-то новое, чтобы прикончить Агнца. Одно пришло ему в голову в тот день с утра пораньше, когда он осматривал набор инструментов корабельного плотника. Встав на колени перед слоном, Мох развернул кусок парусины, в котором лежали сапожное шило и пробойник для отверстий. У инструмента имелась гладкая деревянная рукоять, оказавшаяся настолько Моху по руке, что могла бы сойти за её отсутствующее продолжение. От рукояти отходили два металлических штыря. Тот, что подлиннее, был размером с указательный палец Моха, тот, что покороче, был металлическим долотом размером с его же мизинец. И шило, и долото были смертельно заточенными.

Агнец был хитроумен и опасен, но его подводило великое желание. Мох выдумал историю. Он скажет, что отыскал Меморию в доме у Благовонного Стока и после радостного воссоединения сумел уговорить её прийти к нему на Полотняный Двор под тем предлогом, что живёт там (ведь на самом деле там жила Имоджин). По пути к Полотняному Двору Мемория перепугалась и на перекрестке выскочила из такси. История была хиленькая, но ему просто надо было оказаться достаточно близко к Агнцу, чтоб наброситься на того с шилом. Он намеревался воткнуть шило в висок и перебить проходящую за ним артерию. Мох не особо ловко обращался с инструментами, но он видел один раз, как их использовали в тюремном сортире – результат был губительным. До этого убивать человека Моху не доводилось, зато он убил бешеного пса и при всех своих познаниях о том, кто такой Агнец, не видел меж ними никакой разницы.

Мох отбросил парусину в сторону и убрал шило в карман пальто. Встав, бросил взгляд на лестницу, что вела в мезонин, где находилась квартира Имоджин. Там горел свет. В то же время Мох опять слышал какие-то булькающие звуки, знакомые по ночи побега с чердака. Он протиснулся между несколькими чучелами животных и шкафами, набитыми окаменелостями. Идя на звуки, в конце концов вышел на большое открытое пространство, занятое баком из стекла размером с железнодорожный вагон. Бак покоился на железном основании, к которому вели широкие ступени. Железо, принадлежавшее прошлому веку, было тёмное, изъеденное ржавчиной. Верх бака крепился цепями с потолка. Шланги змеились внутри аквариума и исчезали в тенях наверху. Источниками звуков были насосы и фильтры бака. От воды, холодной и голубой, исходил биолюминесцентный свет, испускаемый несчётными морскими организмами.

Стайки рыб и одиночные твари двигались за толстым стеклом. Медуза колыхала нитками своих жалящих щупалец среди живых кораллов и анемон. По дну бака, тычась носом в грунт, двигалось нечто на листовидных конечностях, испускавшее пучки света. Мох был поглощён рассматриванием этого чуда, когда из находившейся слева от него кладовки вышла Имоджин.

Её волосы были убраны назад. Локтём она прижимала к себе пару технических резиновых перчаток. В руке была зажата сдохшая рыба – бледно-розовая, с молочно-белыми глазами и жабрами, распластавшимися по пальцам девушки, как лепестки хризантемы. Движения Имоджин были скованными. По шее тянулась багровая черта.

– Вы здесь, – глуповато изрёк Мох. Он был поражён.

Она резко повернулась на его голос. Выражение удивления на лице сменилось гневом. Она пошла к нему, поводя головой, с губами, бледными от злости. Мох отступил на шаг – и вовремя: дохлая рыбина полетела в него. Пролетела мимо, но вполне близко, чтобы он учуял её запах. Времени смотреть, куда рыбина упала, не было. Имоджин попыталась шлёпнуть его по лицу. Мох отстранился, и удар пришёлся ему по правому уху. Её брыкнувшая нога попала ему в раненую голень.

– Имоджин, перестаньте. Что вы делаете?

– Какого чёрта вам здесь нужно?

– Что с вами?

– Вы бросили меня лежащей на этой грёбаной дороге!

– Я подумал, что вы мертвы. Меня пытались пристрелить.

– Нас пытались пристрелить! – Имоджин, тяжко дыша, заходила взад-вперёд. От резких движений волосы распустились, и их пряди легли ей на лицо. Она завела их за уши. – Так вот, я явно не была мертва. – Она подхватила с пола упавшие резиновые перчатки.

– У меня выбора не было, – сказал Мох. – Если б я остался, то сейчас тут не стоял бы.

– Вот только не надо давить на жалость. – Резиновая перчатка шлёпнула его по щеке, оставив на ней след от рыбьей слизи и чешуи. Оттирая их рукавом пальто, он попробовал ещё раз:

– Что вы-то тут делаете?

– Я здесь живу и работаю. Где же ещё прикажете мне быть? – ярилась Имоджин.

– Оливер отпустил вас?

– Не понимаю, о чём вы, Мох.

– Оливер Таджалли. Он сказал мне, что похитил вас.

Что-то похожее на забавное смятение промелькнуло по лицу Имоджин.

– В самом деле?

– Я только повторил то, что он сказал.

– И вы ему поверили?

– Ещё раз: я думал, что вы мертвы. И испытал такое облегчение, узнав, что живы, что соображать не мог. Что произошло?

Имоджин уставилась на рыбину на полу. Мох напрягся.

– Я очнулась на земле, когда этот урод – управляющий домом – хлестал меня по лицу и велел вставать. Всё твердил, что меня посадят в тюрьму. Двое мужчин с оружием побежали за вами, подняв страшный шум. Им показалось, что они вас увидели, но это оказался просто привлечённый суматохой прохожий. Начался полный бардак. Этот урод всё орал на меня, оскорблял по-всякому. – Она подняла рыбину.

– Имоджин, я сожалею…

– Вот я и врезала ему по дыхалке.

– Вы – что?

– Мне удалось встать и забраться в такси, невзирая на то, что его псина пыталась оторвать мне ногу. К тому времени к месту происшествия уж народ повалил. Я велела таксисту везти меня оттуда подальше, что он проделал с радостью. Договорились, что он отвезет меня в клуб под названием «Левиафан».

– Опасное место.

– Разве? Так вот, там женщина одна есть, её Эстель зовут. В комнатах на четвёртом этаже она проделывает негласные аборты и всякую хирургию, которую народ в «Миноге» любит называть штопкой. Там много всего жуткого происходит. Короче, она меня знает: мои татуировки – её рук дело. Она же и вам на руке наколку сделала, и снадобье дала, каким я вас попотчевала. В порядок она меня привела, только минус в том, что Агнец непременно про то прознает, а значит, в принципе, меня прикончат.

– Потому я и здесь.

Имоджин нахмурилась:

– Что?

– Агнец будет здесь через несколько часов. Я намерен сообщить ему кое-какие плохие вести.

– Звучит, как таинственный намёк. – Имоджин бросила дохлую рыбу и перчатки на тележку, загруженную щётками, трубками и прочими причиндалами.

– Это я устроил.

Имоджин, сжав губы, взяла со спинки стула свитер и натянула его через голову.

– Ну и поступили опрометчиво. Я пришла к вам с Радужником за помощью.

– И мы обязательно вам поможем!

Имоджин смотрела мимо Моха, и глаза её всё больше наполнялись страхом. Мох обернулся посмотреть, что так привлекло её внимание.

Перед возвышавшимся аквариумом стояла та самая девочка, которую Мох видел у канала, ее поднятое вверх лицо омыл свет от всего плавающего живого. Воронова крыла волосы завитками ложились ей на плечи, укрытые засаленным красным бархатом платья. Лицо её хранило отсутствующее выражение, губы были приоткрытыми, взгляд – рассеянным и немигающим. Странно было при таких обстоятельствах заметить такое, но девочка не делала глотательных движений. Казалось, она не замечала их присутствия, словно были они существами за пределами исключительной сосредоточенности кого-то спящего. Её молочно-белые руки с бесцветными ногтями были прижаты к поверхности стекла аквариума, где сбились в кучу голодные организмы и следовали за её перебирающимися пальцами.

Обитавшее на дне существо, замеченное ранее Мохом, поднялось, приветствуя её рядами голубых огоньков, пробегавших по всему его телу. Рыбки поменьше тыкались ей в ладони через стекло, возбуждённые такой диковинкой. Они поджимали плавники, силясь оказаться ещё ближе к ней, давя при этом более нежные организмы вроде креветок с паучьими лапками и морских коньков. Вспыхивающее огоньками существо двигалось напролом через хаос, таща за собой свои усищи, как поезд.

– Это она, Мох. Это Элизабет, – произнесла Имоджин, выходя вперёд.

Мох взял её за руку и потянул назад, но она осталась на месте. Лицо её побелело. Внимание Элизабет переместилось. Безразличие на её лице сменилось раздражением, но с несколькими непонятными переходами от одного состояния к другому. Моху на ум пришло словцо «отбор»: некое лицо перебирает одну за другой маски, пока не находит одну подходящую. Произошло это едва уловимо и заняло всего пару секунд. Она отступила назад. Ограждение основания не дало ей упасть. Имоджин высвободила руку, но осталась стоять рядом с Мохом. Сборище морских созданий передвинулось на середину, где и зависло в подвешенном состоянии единой копошащейся массой.

Имоджин взглянула на Моха:

– Что происходит? Какой дьявол занёс её сюда?

– Не знаю, – сказал он. – Может, за мной следом шла.

Воду в баке замутило илом, оторванными плавниками и чешуйками. Расплывчатая муть обрела форму, пока животные старались оказаться поближе к центру, где царило сверкающее огоньками существо. Отдельные особи сделались неразличимы в неистовом целом. Мох разглядел человекоподобную фигуру. Испуганный возглас Имоджин подтвердил, что это не просто его воображение. Минули мгновения, и фигура обрела равновесие. Удлинённая рука, составленная из сотен мечущихся рыб, удерживаемых сверхъестественной силой, протянулась и тронула изнутри то место на стекле, где остался след руки Элизабет. Стекло вздулось.

Мох, остолбеневший, не замечал, как Имоджин отходит от него, пока не увидел, что она обходит бак кругом за спиной Элизабет. В вытянутой руке она держала револьвер, в котором Мох узнал свой. Должно быть, она стянула револьвер из квартиры Сифорта, когда того не было дома.

– Подожди! – крикнул он, чувствуя, что они балансируют на лезвии ножа. Положим, за медлительность пришлось бы платить, внезапное же действие разрушит чары, грозя, по-видимому, последствиями, которые невозможно предвидеть.

Имоджин не ответила. Взгляд её был прикован к лицу девочки.

– Убирайся отсюда, – выговорила она. Голос её был хриплым от сдерживаемой злобы. Элизабет сощурила глаза в бесчеловечные щели и подобралась телом, будто готовилась к прыжку.

– Брысь! – Имоджин придвинулась ближе, держа оружие на уровне плеч. И выстрелила в Элизабет, застав Моха врасплох. Пуля прошила поднятую ладонь девочки и вошла в чучело козерога, подняв облачко пыли. Кровь появиться не спешила. Двери чердака раскрылись. Со своего места Моху не было видно, зато он услышал, как в проход вкатила обезьянка-робот и принялась за своё искажённое приветствие. Она умолкла на половине фразы.

– Быстро сюда! – крикнул Мох. Секунды спустя в проходе появился Радужник меж двух укрытых в пластик экспонатов. Имоджин уронила руку с револьвером и без сопротивления дала Моху забрать его. Над головой Радужника плотным кругом летали оцелусы. Элизабет стояла не двигаясь, явно ожидая, когда фигура в баке совсем вырастет.

Чудище вытянулось и теперь взирало на них сверху вниз. Оцелусы оставили Радужника и полетели к стеклу, где принялись парить и лавировать возле отпечатка ладони. Пчелиное поведение оцелусов в очередной раз поразило Моха. В прошлом он уже видел смертоносное применение оцелусов, впрочем, что они могли поделать против толстого стекла и чудища в подвешенном состоянии за ним – было неясно. Внезапно один оцелус метнулся в сторону и ударил Элизабет, которая повернулась спиной к чудищу, чтобы посмотреть на Радужника. Качнувшись, она повалилась вперёд с невероятным воплем, эхом прокатившимся по всему залу. Фигура в баке мигом утратила цельность, предоставив ошарашенным рыбам и организмам со всех сил карабкаться или расплываться прочь в подкрашенной кровью воде.

Имоджин побежала к Элизабет, явно считая её мёртвой. Девочка с трудом поднялась на ноги, ухватив её за плечо. Тёмная жидкость скопилась в выемке её ключицы. Имоджин подалась вперёд и схватила её за руку. Элизабет отбросила руки с поразительной силой. Имоджин, отступив перед таким сверхъестественным проявлением силы, сжала руки в кулаки, но не была уверена, что делать дальше. Между тем Радужник отозвал оцелусы к себе.

Мох поднял револьвер, пока разум его волчком крутился, стараясь постичь произошедшее.

Элизабет пошла через зал, пока не оказалась в нескольких шагах от Радужника. Недоумённо глянула вверх, разглядывая его. Она охватывала Радужника взглядом, как капканом, а у него на лице отразилось напряжённое раздумье, словно бы ему была видна через неё какая-то почти достижимая бо́льшая истина. Черты его сделались мраморными. Элизабет набрала побольше воздуха и открыла рот, произнося слова на свистяще-шипящем языке, какого Мох в жизни не слыхивал. Глаза у неё вращались под закрытыми веками. У Радужника кожа сделалась, как никогда, прозрачной, но дикий этот натиск он воспринимал со спокойствием. Поток слов иссяк. Девочка открыла глаза.

– Кто я? – спросил Радужник.

Этого Мох от него не ожидал. Он почувствовал, как волосы зашевелились по всему его телу.

Мох, следовавший за Элизабет на безопасном расстоянии, теперь отодвинулся в сторону. Для того чтобы пуля, прошившая её, не попала в Радужника.

– Аурель, – произнесла Элизабет.

Выражение лица Радужника померкло. Он отвернулся от Элизабет. Мох видел, что его глубоко затронуло произнесённое ею имя.

– У неё нож, – шепнула Имоджин, подошедшая сзади к Моху. Тот сделал несколько всё ещё разделявших их шагов и прижал дуло револьвера к виску Элизабет.

– Брось!

Элизабет повела глазами на Моха и засмеялась, дразняще высунув язык.

– Мох, ради бога, – взмолилась Имоджин, – жми на грёбаный курок.

Ещё миг – и Мох исполнил бы её желание, но тут он расслышал шум шагов нескольких человек, доносившийся из многочисленных проходов между хранимыми музейными коллекциями. Радужника схватили сзади за шею и дёрнули назад – таким стало продуманное начало партии. Даже когда двое утащили его из виду, оцелусы продолжали нападать.

Подметальщик из танцзала шагнул, пригнувшись, в проход, за ним следом Агнец и ещё трое. За их спинами прятался вцепившийся в шляпу Оливер, лицо которого было разбито в кровь. Подметальщик нагнул покрытую шрамами голову и ринулся на Имоджин, расставив руки, – как человек, выбегающий из моря, когда воды по пояс. Что-то подсказало Моху, что ему было велено напасть именно на Имоджин. Мох выстрелил нападавшему в голову, но сумел лишь срезать ему ухо. Элизабет, толкнув его, сбила с прицела и проскочила мимо. Краем глаза он увидел, как Агнец сцапал Элизабет за запястье, а ещё один мужчина натянул ей на голову мешок. Бесценные секунды были потеряны. Подметальщик ухватил Имоджин за волосы и ударил по лицу. Девушка рухнула без звука. Мох почти добрался до неё, когда подметальщик принялся за него. Мох почувствовал, как бойцовский кулак обрушился ему на голову – быстро и жёстко. Всполох белого света, кровь со слизью вырвались у Моха изо рта и носа. Он потерял равновесие. Нога, одетая в сапог, врезалась ему в раненую голень, когда он падал. Мох перекатился на спину и выстрелил из револьвера в левую сторону груди нападавшего. Он успел откатиться в сторону, когда подметальщик рухнул. От его падения из щелей меж половых досок взметнулась, искрясь, пыль, укрывшая их обоих.

Мох лежал на полу наполовину без сознания, не в силах двинуться. Ручка шила врезалась ему в ребра. Он слышал звуки борьбы рядом, крики нескольких голосов. Особенно визгливо звучал голос Оливера, в панике протестовавшего и умолявшего. Его оборвал выстрел, отозвавшийся звоном в ушах Моха. Встряхнувшись, он поднялся на ноги, скользя по крови. Оливер лежал на полу, мёртвый, с полуоткрытыми глазами. Трое его убийц отбрасывали в сторону защитное покрытие, собираясь уходить. Мох погнался за ними. Двое первых скрылись из виду, зато третьего ему удалось ухватить за корпус и прижать к ящику. В борьбе он старался ударить того шилом, но потерял хватку. Тот же, танцуя, сделал несколько шагов спиной вперёд, а потом побежал догонять сообщников. Шагнув несколько раз, Мох понял, что даже если он их и догонит, то в таком состоянии не сможет противостоять троим вооружённых бойцам.

Он повернулся, отыскивая взглядом Имоджин. Ожидал найти её без сознания, но она уже сидела, склонившись вперёд и сплёвывая кровь меж расставленных ног. Ни Агнца, ни Элизабет видно не было.

Мох осмотрел раны Имоджин. На лице у неё багровела отметина от удара подметальщика, но в остальном повреждения были мелкими. Кровь шла из прикушенного языка. Он уселся, привалившись спиной к основанию аквариума, и уложил девушку рядом, пристроив её голову себе на колени. Держал её за руку, переплетя пальцы. Перед ним ничком лежал подметальщик, вжавшись лицом в доски пола. Ручейки тёмной крови расползались по трещинкам в дереве. Оливер лежал на спине, отверстия в его голове образовали аккуратное двоеточие. Как раз на его-то крови Мох и скользил. Он прислонился головой к основанию и закрыл глаза. Тихим голосом рассказал Имоджин о событиях, что последовали за их поспешным бегством из квартиры Сифорта, о сделке и страхах Оливера из-за ведьмы. К тому времени, когда оцелусы своим жужжанием возвестили о возвращении Радужника, Мох был без сознания.