Витрина мясной лавки
Уязвлённый предательством Оливера, Мох вышел из книжного магазина и пошёл по переулку. Остановился у витрины мясной лавки и свернул долгожданную цигарку. Даже тихая улочка, казалось, давила на сознание, уже переполненное мыслями и грозящее закипеть от гнева. Пытаясь оградить себя от внешнего воздействия, он поднял воротник и обратился лицом к витрине.
По ту сторону стекла на ложе из свежего мелко колотого льда лежали три освежёванных кролика. Красноглазые тушки, розовомясые и без ног, казалось, поёживались, но это только потому, что под их угасающим теплом таяли кристаллики льда. Вокруг кроликов в подбор были разложены – частями или целиком – другие животные: свиная голова с мягкими ресницами и раздвоенным пятачком, ягнёнок с содранной шкурой, говяжий язык, голубоватый на кончике и покрытый выростами всё возрастающего размера. Висели утки, комковатые от пор и налитые от подкожного жира, твёрдого, словно мыло. Цыплята, певчие птицы, рыба, моллюски, осьминоги, кальмары и застарелые молочные поросята были выложены на лёд – плоды ужаса, воспринимавшиеся пародией лакомств шоколадной лавки через дорогу. Дьявольски выверенный порядок этого мясистого изобилия нарушала кучка кроликов, пока в лёд не метнулась покрытая шрамами рука и с заученной ловкостью не переложила тушки куда надо.
Мох взглянул на своё отражение. Голубые глаза покраснели. Он похудел, и лицо сделалось тощим. На высоком лбу застекленели капельки пота, а волосы, похоже, отрасли за одну ночь. Руки охватывали живот двумя сцепившимися насмерть пауками. Дымок от скрученной цигарки увивался вокруг пальцев. «Расслабься, – подумал он, – вид у тебя точь-в-точь как у сбежавшего преступника, каков ты и есть».
Мох бросил взгляд на ягнёнка, свернувшегося на льду. Выходя из магазина Таджалли, он заметил на стене литографию, изображавшую подкожные мышцы человеческого лица. На какой-то тошнотворный миг почудилось, что его собственное лицо с содранной кожей лежит среди убоины в снежном ореоле и кружевах из потёков крови.
Много ли времени прошло с того разговора в штольне? Высчитывая, Мох перевёл взгляд на отражение того, что было у него за головой. Тесно сбитые лавки и магазины, чередование окон и дверей. За остроконечными крышами и печными трубами темнело небо, грозившее зимой. Прохожие на улице выглядели едва ли не пришельцами из иных миров – округлые массы несовершенной плоти, оживлённые какой-то непостижимой искрой. Всякая движущаяся фигура виделась ему куском мяса, разложение которого началось с самого его появления на свет. То были черви, спелёнутые и надушенные, пожиратели, разжёвывающие мир в кашицу и зло плюющиеся неперевариваемыми остатками. Их тела лежали, громоздясь в кучи, на кладбищах, в испоганенных водоёмах и забитой канализации. Их имена высекались на плитах доисторического известняка и гранита, которому уже много миллионов лет, – тщеславные похвальбы червей, клещей и землероек, которые рождались, а уже через мгновение умирали. Он нащупал у себя в кармане пузырёк. «Ради бога, успокойся», – подумал про себя.
Мох вновь настроился на выложенное в витрине, скользя глазами по печёнкам, так напоминавшим интимные органы женщины. Он отвернулся, зажал рукой рот и обнаружил, что закусил губу. Отдающий медью привкус крови залез в пазухи носа. Мох отшвырнул докуренную цигарку на дорогу, заметив, что привлекает внимание громадного пса. Того самого пса, с канала. Тут никаких сомнений.
О собаках Мох знал немного. Вырос он рядом со сворами дворняг – в доке по разделке судов и примыкавшем к нему городке, но избегал диких собак в большом городе. Каждый обитатель Ступени-Сити был знаком со стаями беспородных шавок, что ночами растаскивали мусор по улицам. Их частенько приходилось отлавливать и отстреливать ради общественного спокойствия. Образчиком такого рода животных была Припадочная Сморчка. А вот зверь, смотревший на него сейчас, – не был. Тут было нечто другое: массивный, мышцы упругими шарами перекатывались под шкурой, блестевшей, как у скаковой лошади. Умные глаза следили за ним из-под складок кожи на морде. Уши торчали как рожки. Мох почувствовал страх, рука сама собой потянулась в сторону, к дверной ручке лавки: он готовился, коль нужда придёт, укрыться внутри. Потом, непонятно почему, пёс оставил своё место на тротуаре и потрусил на левую сторону улицы.
Поддаваясь порыву, Мох последовал за ним на расстоянии. Текучая поступь пса радовала глаз. Он, казалось, внимания не обращал на покупателей, спешивших перейти на другую сторону, чтобы держаться от него подальше, либо просто останавливавшихся и глазевших ему вслед. Мох проследовал за ним до конца извилистой улицы, а потом зашёл в проход. Один раз пёс остановился и, повернув голову, посмотрел назад. В конце прохода он исчез из виду. Любопытство одолело разум, Мох припустил трусцой, проскакивая сквозь тени. И выскочил на заброшенный сортировочный узел железной дороги. От него только и осталось, что громадный круг, поросший травой, золотарником и поздними молочаями. Двор был очерчен изогнутым деревянным зданием с пустыми дверными проёмами и осевшими стенами.
На дворе стояла вытащенная на середину чёрная конная карета без окон. Пёс улегся в тени её окованного железом колеса. Мох остановился. Увиденное им в следующий миг разом избавило его сознание от всех страхов из-за пса. На том месте, куда запрягали лошадей, возвышалась громадная фигура. Голова её была скрыта под капюшоном из потрёпанной парусины. Тело было укрыто тяжёлым пальто, которое, по-видимому, поросло лишайником и грибком. На шее у этого чудища висел громадный хомут, который цепями крепился к карете. Пока Мох разглядывал все эти детали, чудище повернулось с угрюмой слоновьей медлительностью.
Мох попятился назад. Всем своим существом он не желал видеть лицо этого чудища. В панике он повернулся и побежал. Зацепился за кусок ушедшего в землю рельсового крепежа, но сохранил равновесие и полетел обратно через проход. На каждом шагу он был уверен, что вот-вот ощутит на спине тяжесть пса, но уже через несколько секунд вернулся в тихие переулки без происшествий. И пошёл, не привлекая к себе внимания, с улицы в сторону квартиры Сифорта.
