Восемь: Книготорговец

Ранним утром Центральную станцию затопил свет; Ибрагим, альте-захен, брел с лошадью и телегой по Неве-Шанаану. Остановился, увидев Ачимвене: тот, стоя перед крошечной комнатушкой, в которой помещалась его лавка, поднял руку в знак приветствия.

Ничто не радовало Ачимвене Хайле Селассие Джонса так сильно, как восходящее за Центральной солнце. Оно подсвечивает изможденных секс-работников и механических уборщиков; летучие фонарики на заре, покачиваясь, неспешно откочевывают в свои хабитаты – до следующей ночи. На крышах раскрываются навстречу светилу солнечные батареи. Воздух пока еще прохладен. Вскоре он нагреется, солнце будет палить, и ревущие кондиционеры начнут струить холод в магазинчики, рестораны и перенаселенные квартиры по всему району.

– Ибрагим, – сказал Ачимвене, узнав приближавшегося альте-захена. Ибрагим восседал на верху телеги, рядом – мальчик Исмаил. Телега уже забита: адаптоцветная мебель, пластмассовый и металлический лом, коробки с выброшенной домашней техникой, а также отвергнутый каменный бюст Альберта Эйнштейна, беспечно лежащий на боку.

– Ачимвене, – Ибрагим улыбнулся. – Как погода?

– Скорее так себе, – ответил Ачимвене, и оба засмеялись, довольные этим почти ежедневным ритуалом.

Таков Ачимвене: не самый яркий человек, не бросается в глаза в толпе. Ростом не вышел, сутуловатый, носит старомодные очки, компенсируя мелкий недостаток зрения. Волосы некогда были густы и вились, сейчас от них мало что осталось; по большей части он, как ни жаль, лыс. Губы мягкие, глаза терпеливые и доверчивые, с изящными морщинками обманутых надежд. «Ачимвене» значит «брат» на чичева, языке, распространенном в Малави, хотя сам он – из Джонсов Центральной и приходится братом не кому-нибудь, а Мириам Джонс из шалмана «У Мамы Джонс». Каждое утро он встает ни свет ни заря, поспешно умывается и выходит наружу, чтобы поспеть к восходящему солнцу и альте-захену. Потирает руки, будто зябнет, и говорит мягко и спокойно:

– Есть что-нибудь для меня, Ибрагим?

Тот проводит рукой по своей лысой башке, улыбается. Иногда отвечает просто: «Нет». Иногда Ибрагим колеблется: «Возможно…»

Но сегодня:

– Да, – сказал Ибрагим, и Ачимвене поднял глаза, глядя то ли на альте-захена, то ли на небо, и попросил:

– Покажи?

– Исмаил, – кивает Ибрагим; мальчик, беззвучно сидевший рядом, быстро и самоуверенно ухмыльнулся, слез с телеги и обошел ее.

– Тяжело! – пожаловался он. Ачимвене поспешил к нему и помог стащить контейнер, и правда очень тяжелый.

Ачимвене глядел на контейнер молча, в предвосхищении.

Он встал на колени рядом. Коснулся контейнера пальцами, отыскал защелки. Медленно поднял крышку. Он смаковал момент, когда на содержимое контейнера прольется свет, когда запах драгоценных и хрупких предметов вырвется, освободившись, и защекочет нос. Ни один аромат в мире не мог сравниться с запахом древней, пожелтевшей бумаги.

Коробка открылась. Ачимвене заглянул внутрь.

Книги. Неудивительно, что коробка так тяжела. Это вес бумаги.

Не бесконечные реки текстов и образов, движущиеся и статичные, не нарративы полной загрузки, в которые можно нырнуть, как говорил Ачимвене на своем устаревшем языке, в сетях; другие именовали это Разговором. У Ачимвене все равно не было к ним доступа. И не книги как украшение, материальные объекты мастеров своего дела – с пергаментными переплетами, золотым тиснением, набранные вручную и стоившие целое состояние.

Нет.

Он смотрел на вещи в коробке: распадающиеся, потрепанные, выцветшие, тонкие, дешевые книжки в мягких обложках. Они пахнут пылью, плесенью, временем. Отдают мочой, табаком, пролитым кофе. Так пахнут вещи, которые жили.

Так пахнет история.

Ачимвене нежно взял книгу и открыл ее, осторожно переворачивая страницы. Бесценно. У него, как часто писали в этих самых книгах, сперло дыхание.

Это же «Ринго».

Всамделишный «Ринго».

На обложке дышащего на ладан покетбука – стрелок с иссушенным лицом на пустынно-красном фоне. Огромными буквами написано «РИНГО», ниже – имя вымышленного автора: Джефф Мак-Намара. Наконец, само название книги из длинной серии вестернов. Эта называлась «По дороге в Канзас-Сити».

Неужто они все такие?

Конечно, никакого Джеффа Мак-Намары никогда не было. Все ивритоязычные вестерны серии «Ринго» вышли под псевдонимами и написаны голодающими молодыми писателями прежнего Тель-Авива; те же самые авторы сочиняли очень похожие истории о космических приключениях, сексуальных похождениях и сентиментальной любви, смотря чего требовали обстоятельства (и карман издателя). Ачимвене аккуратно разрыл недра коробки. Сплошь покетбуки, напечатанные на дешевой, тонкой бумаге из пульпы много веков назад. Как случилось, что они сохранились? Некоторые названия Ачимвене видел только в аукционных каталогах; держать эти книги в руках было сродни чуду. Вот история влюбленной медсестры; дело об убийстве; книга о подвигах солдат на Второй мировой; эротика с такой аляповатой обложкой, что Ачимвене покраснел. Эти книги невозможны, они не имеют права существовать.

– Где ты их нашел?

Ибрагим пожал плечами:

– Я вскрыл Тайник Времени.

Ачимвене шумно выдохнул. Тайники Времени: подземные хранилища, построенные во время древней еврейской войны, армированные бетонные бункеры-убежища, этакие пузыри под поверхностью города. Чего Ачимвене не ожидал, так это…

– И таких… много?

Ибрагим улыбнулся.

– Много. – Затем, сжалившись над Ачимвене: – Тайников много, но почти все они недоступны. Когда в ходе строительства находят тайник… собственники зовут меня – они думают, что внутри одно старье. Да и что современным людям делать с этим вот?.. – Он указал на коробку. – Я спас их для тебя. Прочий кипль уже на свалке, других коробок с книгами не было.

– Я заплачу, – сказал Ачимвене. – То есть я что-нибудь придумаю, займу… – Мысль костью застряла в горле (как писали в этих книгах). – Займу у сестры.

Но Ибрагим, к радости и непониманию Ачимвене, с ухмылкой отмахнулся:

– Заплати как обычно. В конце концов, это всего лишь коробка с бумагой. Мне она ничего не стоила, я свою прибыль уже получил. Все ценное, что ты отсюда извлечешь, – твое.

– Но это же драгоценность! – Ачимвене был в шоке. – Коллекционеры дали бы…

Воображение буксовало.

Ибрагим вновь улыбнулся доброй улыбкой.

– Ты единственный коллекционер, которого я знаю. Сможешь заплатить столько, сколько они, по-твоему, стоят?

– Нет, – Ачимвене сбился на шепот.

– Тогда заплати мою цену. – Ибрагим покачал головой, будто пеняя глуповатому другу, и дернул поводья. Терпеливая коняга хлестнула себя хвостом, притопнула, отгоняя мух, и двинулась иноходью. Мальчик Исмаил задержался, глазея на книги.

– Столько древнего хлама в тайниках! – Он развел руки, показывая сколько. – Я там был, я видел! Эти вот… книги?.. – Он неуверенно взглянул на Ачимвене, потом снова замахал руками. – И большие толстые квадратные штуки, эти… телевизии, мы берем из них пластик, и древние пистолеты, горы пистолетов! Но их взяла полиция… Как ты думаешь, почему они вообще все это прятали?

Глаза, впечатляюще зеленые, выдававшие чан-рожденного, смотрели на Ачимвене.

– Столько кипля!

Завершив монолог, мальчик засмеялся и помчался за телегой с юношеским задором.

Ачимвене глядел на телегу, пока та не скрылась за поворотом. С нежностью отца, который берет на руки только что родившегося младенца, он взял коробку с книгами и понес в свою комнатушку.

Жизнь Ачимвене вот-вот изменится, но он этого пока не знает. Остаток утра он провел в радости, внося древние книги в каталог, оберегая их от тления, расставляя на полках. Его приводила в экстаз всякая яркая обложка. Ачимвене брал книги кончиками пальцев, переворачивал страницы осторожно, почтительно. На Центральной много вер, однако лишь Ачимвене почитает древние, вышедшие из употребления книги. Ему нравилось думать, что он почитает саму историю.

Таким образом, он провел утро в радости и всего с одним клиентом. Ибо Ачимвене был не одинок в своей… одержимости? Страсти?

Были и другие ему подобные. Обычно мужчины, обычно, как и он, с трещиной в фундаменте личности. Они приходили отовсюду: паломники нерешительно шагали по незнакомым улочкам старого района, добирались до комнатушки Ачимвене, лавки без названия. Вывеска им не нужна. Они просто знают, куда идут.

Раз в месяц появлялся армянский священник из Иерусалима: фанатично искал дешевое чтиво на иврите, столь древнее, что даже Ачимвене не всегда мог поддерживать беседу, – книжки о любви, двадцать-тридцать скрепленных скобками страниц, повести о сионистском пыле и любовной горячке, столь малочисленные, столь ломкие, что их в мире почти и не осталось. Нур, редкая женщина-коллекционер, приезжала из Дамаска раз в год; ее интересовали работы малоизвестного поэта и фантаста Лиора Тироша. Еще был мужчина из Хайфы, собиравший эротику, и мужчина из Галилеи, собиравший детективы.

– Ачимвене! Шалом!

Ачимвене выпрямился в кресле. Он просидел за столом полчаса, работая на своей гордости и радости, редком экспонате коллекции: настоящей ивритской печатной машинке. Таковы его покой и его побег: когда все спокойно, он восседает за столом с пером в руке – как писали древние, давно исчезнувшие сочинители дешевых книг, – и наслаждается историями о великих подвигах, спасениях и побегах.

– Шалом, Гидеон. – Ачимвене украдкой вздохнул. Гидеон, топтавшийся на пороге, вошел внутрь: согбенный старик с длинными седыми волосами, часто моргающий, с приношением в виде бутылки дешевого арака.

– Стаканы есть?

– Конечно…

Ачимвене нашел два стакана, оба не слишком чистые, выставил их на стол. Гидеон мотнул головой в сторону печатной машинки:

– Опять пишешь?

– Сам знаешь.

Иврит – его родной язык. Когда-то Джонсы были нигерийскими иммигрантами. Говорили, будто они прибыли по рабочим визам и остались. Еще говорили, что они бежали от позабытой гражданской войны, нелегально пересекли границу в Египте и остались. Неважно: Джонсы, как и Чонги, жили на Центральной давным-давно.

Гидеон открыл бутылку, налил обоим.

– Воды? – предложил Ачимвене.

Гидеон покачал головой. Ачимвене вновь вздохнул, а Гидеон поднял стакан с прозрачной жидкостью:

– Лехаим.

Они чокнулись. Ачимвене отпил арака, обжег горло, ноздри защекотал анисовый аромат. Вспомнился шалман сестры. Ачимвене:

– Ну? Гидеон, что новенького?

Он решил, внезапно и с болезненной ясностью, что не расскажет Гидеону об улове. Оставит книги себе, сделает их своей тайной, пусть ненадолго. Может, позднее, когда продаст парочку. Но не сейчас. Пока что книги – его и только его.

Убивая время, они проболтали час или два. В темной комнатке двое преждевременно состарившихся мужчин пили арак и вспоминали книги, найденные и потерянные, и сделки, заключенные и сорвавшиеся. Наконец Гидеон ушел, прикупив незначительный вестерн, как говорят в их кругах, «в хорошем состоянии», иначе говоря, разваливавшийся на части. Ачимвене выдохнул с облегчением – его голова кружилась от арака – и вернулся к печатной машинке. Стукнул в порядке эксперимента по клавише «хе», потом «нун». Начал печатать.

Д.

Девушка.

Девушка попала в беду.

Ее окружала толпа. Возбужденные лица искажались светом факелов. Люди потрясали камнями и мечами. Выкрикивали одно слово, одно имя, как проклятие. Девушка глядела на них, на ее изящном личике проступал испуг.

– Неужели никто меня не спасет? – закричала она. – Какой-нибудь герой…

Ачимвене раздраженно нахмурился: гомон снаружи нарастал, мешая сосредоточиться. Ачимвене прислушался – шум становился все громче, – негодующе охнул, встал и пошел к двери.

Возможно, так и меняется вся твоя жизнь. Моментальное решение, подброшенная монетка. Он мог вернуться за стол и закончить предложение, или протереть полки, или сварить чашку кофе. Но он решил пойти к двери.

Как опасны двери, сказал однажды Огко. Никогда не знаешь, что найдешь по ту сторону.

Ачимвене открыл дверь и вышел наружу.

Д.

Девушка.

Девушка попала в беду.

Это Ачимвене увидел сразу, хотя почему она в беде – он тогда не понял.

А увидел он вот что:

Толпа состояла из людей, которых Ачимвене знал. Соседей, родственников, знакомых. Ему показалось, что он видит юного Яна и его жениха Юссу (троюродный брат Ачимвене); зеленщика из-за угла; обитателей адаптоцвета, их он знал по лицам, не по именам; и других. Обычные люди. Народ Центральной.

Девушка – нет.

Прежде Ачимвене ее не видел. Худощавая. Со странной походкой, явно не приспособленной к тяготению. Лицо узкое и, да, изящное. Прическа какая-то инопланетная, волосы заплетены в дреды, они медленно, даже вяло извивались, так что Ачимвене сразу же вспомнил древнее имя.

Медуза.

Девушка паниковала, глаза ее бегали. На миг их взгляды встретились. Однако ее взгляд (все-таки не Медуза) не обратил его в камень.

Она отвернулась.

Толпа окружала ее полукольцом. Девушка стояла спиной к Ачимвене. Толпа – в памяти Ачимвене всплыло тревожное слово «кодла» – была возбуждена и беспокойна. Кое-кто держал в руке камень, но неуверенно, будто не понимал, зачем его взял и что будет с ним делать. Людей вела какая-то гадкая сила. Ачимвене расслышал в криках одно слово, одно имя, взлетавшее и падавшее с дюжиной интонаций, – а девушка вертела головой, беспомощно ища выход.

– Шамбло!

По спине Ачимвене побежали мурашки (он часто читал о таком в покетбуках, но, кажется, не испытывал ничего похожего наяву). В голове зароились смутные угрожающие образы: пустынные пейзажи Марса, одинокие кибуцы марсианской тундры, красные закаты цвета крови.

– Стрига!

Вот и другое слово, призвавшее словно соткавшиеся из воздуха картинки: хмурые горы, темные замки, несомые ветром тени летучих мышей на фоне кроваво-красного заходящего солнца… нестареющий граф с клыками, что удлиняются в голодном черепе, алчут коснуться кожи, испить крови…

– Шамбло!

– Вон отсюда! Улетай откуда прилетела!

– Оставьте ее в покое!

Крик пронзил тьму. Толпа стушевалась, смутилась. Голос, как меч, рассек день, и девушка, испугавшись и растерявшись, обернулась в поисках спасителя.

Кто?..

Кто пошел против гнева толпы?

Ощущая, что реальность распадается надвое, Ачимвене почти с дрожью, с восхитительным трепетом узнавания понял, что кричал не кто иной, как он сам.

Да, он сделал шаг к толпе: сгорбившаяся фигурка против сборища родных и знакомых, а то и, пожалуй, пары друзей.

– Оставьте ее в покое! – повторил он, смакуя слова, и впервые, может быть, за всю его жизнь люди послушались. Установилось молчание. Девушка в тисках – палачи с одной стороны, загадочный герой с другой – растерялась пуще прежнего.

– Ах, это Ачимвене, – сказал кто-то, а другой, нарушив тишину, страшно засмеялся.

– Она шамбло, – заявил третий, на что первый (Ачимвене не видел, кто это) заметил:

– Ну, ему она точно ничего не сделает.

Опять страшный смех – и толпа, будто по приказу или безмолвному соглашению, стала постепенно редеть.

Ачимвене осознал, что у него бешено бьется сердце; ладони вспотели; глаза почему-то чешутся. Захотелось чихнуть. К нему неспешно подошла девушка. Они были одного роста. Она взглянула ему в глаза. Ее глаза – фиолетовые. Пока кодла рассасывалась, они смотрели друг на друга. Вскоре их оставили одних; улочка затихла, Ачимвене стоял спиной к своей лавке.

Девушка взирала вопросительно; губы шевелились, но беззвучно, глаза бегали вверх-вниз, сканируя Ачимвене. Она была в смятении, в шоке. Отступила на шаг.

– Подождите! – сказал он.

– Вы… у вас нет…

Он понял, что она пытается с ним общаться. Его молчание сбивало ее с толку. Скорее, даже отталкивало. Он был убогим. Он сказал:

– У меня нет нода.

Она засмеялась, хотя это было совсем не смешно.

– Здесь, на Земле, такое случается, – добавил он.

– Понимаете, я не… – она замешкалась, и он продолжил:

– Не отсюда? Я так и думал. Вы с Марса?

Ее губы на миг искривила улыбка.

– С астероидов.

– Как оно там, в космосе? – он разволновался не на шутку.

Она пожала плечами и ответила на астероид-пиджине:

– Олсем дифрен.

Они уставились друг на друга: два чужака, ее глаза чан-рожденной и его – родившегося естественно.

– Меня зовут Ачимвене.

– Ага.

– А вас?

Опять эта полуулыбка. Ачимвене видел: он ее смутил. Оттолкнул. Что-то внутри него затрепетало, как птица в клетке, умирающая от недостатка кислорода.

– Кармель, – смягчилась она. – Меня зовут Кармель.

Он кивнул. Птица выпорхнула на свободу и забила крыльями по грудной клетке.

– Не зайдете? – он показал на лавку. Дверь оставалась распахнутой.

Решения, что разделяют квантовые вселенные… Она прикусила губу. Крови не было. Он смотрел на ее клыки. Длинные и острые. Ему вновь стало тревожно. Правду говорят древние истории? Шамбло? Здесь?

– Чашку чаю? – в отчаянии спросил он.

Она рассеянно кивнула. Он понял: она все еще пытается с ним заговорить. И не понимает, почему он молчит.

– Я лишен нода, – повторил он. Содрогнулся. – То есть…

– Да, – сказала она.

– Да?

– Да, я зайду. На… чай. – Она шагнула к Ачимвене. Он не мог прочесть выражение ее глаз. – Спасибо, – сказала она мягко, со странным акцентом. – За… сами понимаете.

– Да. – Он усмехнулся, вдруг ощутив себя сильным, почти непобедимым. – Не стоит благодарности.

– Стоит. – Ее рука дотронулась до его плеча, коротко, легко. Она прошла мимо и исчезла за распахнутой дверью.

Книги на полках рассортированы по жанрам.

Любовь.

Преступление.

Расследование.

Приключения.

И так далее.

Жизнь, осознал когда-то Ачимвене, не поддается столь точной классификации. Жизнь – это наполовину прожитые и отвергнутые сюжеты, герои, умирающие на полпути к заветной цели, любовь ответная и без-, люди, необъяснимо потускневшие и сгорающие быстро и ярко. Вот история человека, влюбившегося в вампира…

Кармель была им очарована, но чем дальше, тем холоднее держалась. Она его не понимала. Ее к нему не тянуло: не во что погрузить зубы. Она – хищник, ей нужна пища, фид, а Ачимвене дать пищи не мог.

Когда она впервые вошла в его лавку и пробежалась пальцами по корешкам древних книг, очарованно, застенчиво:

– У нас тоже есть книги. На астероиде, – сказала она в замешательстве, кажется, от того, что их истории оказались похожи. – У нас на Нунгай-Мерурун есть библиотека настоящих книг, с одного из кораблей, мой двоюродный дедушка на что-то их выменял… – И Ачимвене стал мечтать о полете в космос, на этот Нг. Мерурун, хранящий бесценное сокровище.

Запинаясь, он предложил ей чай. Заварил его на маленьком примусе в видавшей виды соуснице, бросив в воду листики свежей мяты. Размешал сахар в стаканах. Кармель смотрела на чай непонимающе, в напряжении. Лишь позднее Ачимвене понял: она снова пыталась с ним общаться.

Она нахмурилась, потрясла головой. Он видел, что ее потрясывает.

– Прошу вас, – сказал он. – Пейте.

– Не буду. Вы же не… – Она сдалась.

Ачимвене часто думал о том, на что похож Разговор. Он знал, что, куда ни пойди, почти у всего, что он видит и трогает, есть нод. У людей – само собой, но и у растений, роботов, бытовых приборов, стен, солнечных батарей… Практически все подсоединено к вечно расширяющейся и органически растущей сети Компактного Аристократического Мира, которая развертывается в Центральной, в Тель-Авиве и Яффе, в переплетенной сущности Палестина/Израиль, в регионе под названием Ближний Восток, на Земле, в транссолнечном космосе и далее, в пространствах, где одинокие пауки поют друг другу песни, строя все новые ноды и хабы, расширяя мудреную сеть все дальше и дальше. Ачимвене знал, что всякий миг жизни человека окружает постоянный гул других людей, других сознаний, нескончаемый разговор во множестве форм, которые Ачимвене постичь не мог. Его собственная жизнь безмолвна. Он сам себе нод. Он двигает губами. Возникает голос. И все. Он сказал:

– Вы – стрига.

– Да. – Опять искривляющая губы полуулыбка. – Я чудовище.

– Не говорите так. – Сердце забилось быстрее. – Вы красивая.

Улыбка испарилась. Она приблизилась к нему, позабыв о чае. Прильнула. Коснулась зубами его кожи, его шеи, он ощутил дыхание, мягкость губ на горячей плоти. Вдруг ему стало больно. Она впилась губами в рану, зубы пронзили кожу. Он вздохнул.

– Ничего! – воскликнула она, вдруг отпрыгнув. – Это как… Я не знаю!

Ее трясло. Ачимвене понял, что ей страшно. Дотронулся до раны на шее. Ничего не ощутил.

– Всегда… чтобы купить любовь, купить покорность, купить почитание, я должна питаться, – излагала она прозаично. – Я высасываю из них драгоценную инфу, пускаю им кровь и плачу допамином, экстазом. Но у тебя нет ни блока памяти, ни трансляции, ни файрволла… вообще ничего. Ты как дубль, – бросила она. Слово ей понравилось. – Дубль, – повторила она нежно. – У тебя внешность человека, но за глазами – пустота. Ты не транслируешь.

– Это все курам на смех! – неожиданно Ачимвене разозлился. – Я разговариваю. Ты меня слышишь. У меня есть сознание. Я выражаю свои…

Но она только трясла головой – и тряслась сама.

– Я голодна. Мне нужно поесть.

– Откуда ты прилетела? – спросил он ее как-то, когда они лежали на его узкой кровати – окно открыто, жара такая, что оба вспотели, – и она рассказывала ему о Нг. Мерурун, крохотном астероиде, где выросла и откуда сбежала. – И как ты очутилась здесь?

Он ощутил, даже прежде чем заговорил, ее беспокойство, нежелание отвечать. Тогда в нем родилась ревность, и он не мог сказать почему.

В гости пришла сестра. Вошла в книжную лавку, когда он сидел за столом и печатал. Теперь он писал все меньше и меньше; сама новая жизнь казалась ему подобием романа.

– Ачимвене.

Он поднял голову.

– Мириам, – мрачно ответил он.

Они не ладили.

– Девушка, Кармель. Она с тобой?

– Я разрешил ей остаться, – он осторожничал.

– Ачимвене, какой же ты дурак!

Мальчик был с ней.

– Привет, Кранки, – сказал Ачимвене.

– Анггкель, – ответил мальчик; «дядя» на пиджине. – Ю олсем ванем?

– И гуд, – кивнул Ачимвене.

– Френ блонг ми Исмаил и стап аотсаэд, – сказал Кранки. – И стрет хеми кам инсаэд?

– И стрет, – разрешил Ачимвене.

Мириам моргнула.

– Исмаил, – сказала она. – А ты откуда тут взялся?

Кранки обернулся, всем видом показывая, что играет с невидимым товарищем. Ачимвене тихо заметил:

– Тут никого нет.

– Конечно, есть, – вспыхнула сестра. – Это Исмаил, мальчик из Яффы.

Ачимвене не знал, что сказать.

– Слушай, Ачимвене. Девушка. Ты знаешь, почему она здесь?

– Нет.

– Она преследует Бориса.

– Бориса, – повторил Ачимвене. – Твоего Бориса?

– Моего Бориса.

– Они знакомы?

– Они были знакомы на Марсе. В Тунъюнь-Сити.

– Я… понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, Ачи. Слепой, как червяк.

Слова из прошлого, но все еще ранят. Впрочем, они с сестрой никогда не были близки.

– Чего ты хочешь, Мириам?

Ее лицо просветлело.

– Я не хочу… я не хочу, чтоб она сделала тебе больно.

– Я взрослый человек. Я могу о себе позаботиться.

– Ачи, когда ты это мог?

Неужели это и есть любовь? Скорее уж раздражение.

– Она здесь? – спросила Мириам.

– Кранки, – сказал Ачимвене. – С кем ты сейчас играешь?

– С Исмаилом, – ответил Кранки, прерывая на середине историю, рассказываемую кому-то, кого видел он один.

– Его здесь нет.

– Конечно, есть. Вот же он.

Ачимвене выгнул губы буквой «О» в знак понимания.

– Он виртуальный?

Кранки пожал плечами.

– Наверное.

Либо Кранки не понял вопроса, либо ему стало неловко. Ачимвене решил не настаивать.

Его сестра сказала:

– Ачи, мне нравится эта девушка.

Неожиданно.

– Вы встречались?

– Она болеет. Ей нужна помощь.

– Я ей как раз помогаю! Пытаюсь!

Но сестра только повела головой.

– Мириам, уходи. – Ачимвене внезапно ощутил, что выжат как лимон.

Сестра повторила вопрос:

– Она здесь?

– Она остается.

Над лавкой располагалась маленькая квартирка, в нее вела узкая спиральная лестница. Ничего такого, а все-таки дом.

– Кармель? – позвала сестра. – Кармель!

Звук: кто-то пошевелился. Отсутствие звука. Ачимвене смотрел на флегматичную сестру. Понял: она говорит – так, как говорят другие, – с Кармель. Общается способом, ему недоступным. Снова нормальный звук, шаги по ступеням, Кармель входит в комнату.

– Привет, – ей неловко. Она остановилась возле Ачимвене, взяла его руку в свою. Холод ее маленьких пальцев пугал, по телу, будто тепло по сосудам, растеклась нега. Все это без единого слова. Физическое действие – само по себе реплика.

Мириам кивнула.

А потом всех напугал Кранки.

Прошлой ночью Кармель питалась. Ее жертвы на Центральной не имели ничего против. Отдаешь инфу – получаешь удовольствие…

Ачимвене убедил себя в том, что ему все равно. Вернувшись, Кармель двигалась как в летаргическом сне, и он знал: она пьяна от информации. Как-то она пыталась ему объяснить, но он так и не понял, на что это похоже.

Он лежал рядом на узкой кровати, смотрел на месяц за окном и летучие фонарики с их рудиментарным разумом. Одной рукой он обнимал спящую Кармель – и был счастлив как никогда.

Кранки обернулся, уставился на Кармель. Шепнул что-то в воздух, обращаясь к месту, где, решил Ачимвене, стоит Исмаил. Хихикнул, когда ему ответили, и снова взглянул на Кармель:

– Ты вампир?

– Кранки!

Мириам ужаснулась, Ачимвене сдерживал смех, а Кармель сказала:

– Все в порядке… – на пиджине: «И стрет номо».

Но теперь она смотрела на мальчика пристально. Спросила мягко:

– Кто твой друг?

– Его зовут Исмаил. Он живет в Яффе на холме.

– Кто он вообще такой? – продолжила Кармель. – И кто ты такой?

Мальчик будто не понял вопроса.

– Он – это он. Я – это я. Мы… – он задумался.

– Накаймас… – прошептала Кармель таким голосом, что Ачимвене вздрогнул. Опять холодок бежит по спине, как в древних книгах, как когда в пустынной прерии стрелок Ринго видит замогильный ужас.

Ачимвене знал слово, но не понимал его значения. Он думал, вампиры – те, кто невозможным образом выходят за рамки Разговора.

– Кранки… – Мириам явно предостерегала мальчика, но ни он, ни Кармель не обратили на нее внимания.

– Я тебе покажу, – сказал Кранки. Его прозрачные синие глаза светились простодушным любопытством. Он шагнул к Кармель, замер, доверительно протянул руку. Кармель колебалась. Потом взяла его руку в свою.

Может, это привилегия всякого мужчины и всякой женщины: вообразить, а значит, навязать форму, ну или смысл бурному бессвязному нарративу своей жизни, выбрав себе жанр. Принцессу спасает принц; во тьме преследует жертву вампир; ученик становится чародеем. Круг завершается. И так далее.

Наутро история Ачимвене изменилась. Ранее она была своеобразным Любовным Романом. Теперь стала Таинственным Приключением.

Не исключено, что они вдвоем выбрали жанр по молчаливому согласию, чтобы связать свои жизни, чтобы их странные отношения продолжились и два не слишком-то подходящих друг другу индивида все-таки были вместе. Не исключено также, что их вело любопытство, этот древнейший из стимулов, самый человечный, первый, приходящий на ум, тот, что на заре Истории привел Адама к Древу.

Наутро Кармель сошла вниз по лестнице. Той ночью Ачимвене спал в лавке, свернувшись калачиком под тоненьким одеяльцем на матрасе, который хранил у стенки и обычно заваливал книгами. Книги он разбросал, и они образовали вокруг него неряшливое укрепление: комнатка внутри комнатки.

Кармель сошла по лестнице. Волосы на голове вяло шевелились. На Кармель была легкая хлопковая сорочка; Ачимвене поразился худобе возлюбленной.

Он сказал:

– Что это было – вчера?

Кармель пожала плечами:

– Кофе есть?

– Ты знаешь, где он.

Ачимвене присел: ему неловко, он злится. Он натянул одеяльце на ноги. Кармель пошла к примусу, налила в чайник воды из-под крана, небрежно добавила пару ложек черного кофе. Поставила на огонь.

– Этот мальчик… он вроде стриги, – сказала она. – Возможно. Да. Нет. Не знаю.

– Что он сделал?

– Он что-то мне дал. И что-то забрал. Память. Мою или чью-то еще. Ее уже нет.

– Что он тебе дал?

– Знание. О том, что он существует.

– Накаймас.

– Да. – Смешок, горький, под стать кофе. – Черная магия. Как моя. Не как моя.

– Ты была оружием, – сказал вдруг Ачимвене. Она резко обернулась. На столике – две кофейные чашки. Стакан на лакированном дереве.

– Что?

– Я о таком читал.

– Вечно ты о своих книгах.

По ее тону было неясно, всерьез она или нет. Ачимвене продолжил:

– В твоем Разговоре есть безмолвие. Лакуны. – Он не мог себе этого представить, для него Разговор и есть безмолвие. – В книгах есть ответы.

Она разлила кофе, размешала сахар. Подошла, села рядом, их тела соприкоснулись. Передала ему чашку.

– Рассказывай.

Он пригубил кофе. Напиток обжег язык. Сладко. Он заговорил торопливо:

– Я читал об этой болезни. Стриги. Шамбло. Упоминания о вирусе Шангри-Ла, современные описания. Лаборатории Куньмина разрабатывали генетическое оружие, но война кончилась прежде, чем штамм был готов… Они продали его в космос, кто-то выпустил штамм на свободу, он распространился. Абсолютно все пошло не так. Есть намеки… Мне нужен доступ к большой библиотеке. Разные слухи. Загадочные примечания…

– Что в них было?

– Гипотезы о более важной цели. О том, что стриги – побочный продукт. О секретной цели…

Может, они и сами хотели в это поверить. Тайны и загадки нужны всем.

Кармель поежилась. Посмотрела на Ачимвене. Улыбнулась. Кажется, ее первая искренняя улыбка. Зубы длинные, острые.

– Мы можем все выяснить.

– Вместе, – кивнул он. Стал пить кофе, скрывая возбуждение. Впрочем, он знал, что она все видит.

– Мы можем стать сыщиками.

– Как судья Ди, – ввернул он.

– Кто?

– Один сыщик.

– Книжный сыщик, – отмахнулась она.

– Тогда как Билл Глиммунг, – не сдавался он. Ее лицо озарилось. На секунду она стала такой молодой:

– Обожаю Глиммунга!

Даже Ачимвене видел фильмы о Глиммунге. Их снимают в 2D, 3D, полной загрузке, арома-варианте и версии для тач-гобелена. Жанр «марсианский жесткач», студия «Фобос» выдала сотни таких фильмов за десятилетия, а то и века, лучше всех героя играет Элвис Мандела.

– Тогда как Билл Глиммунг, – торжественно подтвердила она, и он засмеялся. Согласился:

– Как Глиммунг.

Так любовники стали соучастниками и сыщиками.

– Там был кто-то еще, – сказала Кармель. Ачимвене спросил:

– Что?

Они шагали рядом по тротуарам Центральной. Кармель сказала:

– Когда я влетела. Залетела. – Она раздраженно потрясла головой, один дред зазмеился у рта, она сдула его прочь. – Когда я прилетела на Землю.

Эти несколько слов пробудили в Ачимвене безымянную тоску. О стольком догадываться, столько всего осознавать – и никогда не покидать родной город. Кармель продолжила:

– Перед тем как лететь, я купила себе новую личину в Тунъюне. Лучшую из возможных. У брюхонога…

Она посмотрела на него: понял или нет? Ачимвене понял. Брюхоног – тот, кого упрятали, вплавили в постоянный кокон-экзоскелет. Частично человек, частично цифровой за счет расширения. Что-то похожее проделывали с евнухами на древней Земле. Ачимвене сказал:

– Ясно. И?

– Личина сработала. Когда я проходила таможню Центральной, меня пропустили, без проблем. И… цифровые не просекли мою… природу. Фальшивая личина их устроила.

– И что?

Кармель вздохнула, выбившийся дред защекотал шею Ачимвене, по телу заструился поток тепла.

– Такое вообще возможно? – Она остановилась, а когда Ачимвене остановился тоже, стала расхаживать туда-сюда. Летучий фонарик подплыл к ним, принялся раскачиваться, будто почуяв напряжение, потом полетел дальше, оставив их в тени.

– На Земле нет других стриг, – заявила Кармель.

– Почему мы в этом так уверены?

– Это факт. Об этом знают все.

Ачимвене поморщился.

– Но ты-то здесь, – парировал он.

Кармель помахала пальцем, ткнула им в лицо Ачимвене.

– Как такое вообще возможно? – заорала она, испугав его не на шутку. – Я думала, все сработало, потому что хотела так думать. Но, уж конечно, они в курсе! Я не человек, Ачи! Мое тело кишит нодальными волокнами, эксабайтами инфы, враждебными протоколами! Ты хочешь сказать мне, что они не в курсе?

Ачимвене покачал головой. Протянул руку, но Кармель отпрянула.

– Что ты такое говоришь? – сказал он.

– Они меня пропустили. – Констатация.

– Почему? Зачем им это понадобилось?

– Я не знаю.

Ачимвене закусил губу. Внутри него совершался интуитивный скачок, нейроны спевались с нейронами.

– Ты думаешь, это из-за тех детей.

Кармель замерла. Ачимвене любовался ее бледным, изящным лицом.

– Да, – сказала она.

– Почему?

– Я не знаю.

– Тогда тебе надо спросить цифрового, – предложил он. – Надо спросить Иного.

Она пронзила его взглядом.

– С чего бы им со мной разговаривать?

Ачимвене не знал, что ответить.

– Будем продолжать, как договорились, – он чуть заикался. – Найдем ответы. Кармель, рано или поздно мы все поймем.

– Как?

Он притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. В сознании Ачимвене всплыли слова из древней книги, а с ними и вся сцена.

– Мы доберемся до самой сути, – сказал он.

Вот так в жаркий душный день Ачимвене и стрига Кармель покинули Центральную; они шли пешком и вскоре пересекли невидимый барьер, отделяющий старый район от собственно Тель-Авива. Ачимвене шагал медленно; с его губ свисала электронная сигарета – еще одна винтажная привязанность; федора дарила тень глазам, поля шляпы пропитывал пот. Рядом – крутая Кармель в голубом платье. Они вышли на улицу Алленби и двинулись в сторону рынка Кармель…

– Точно как мое имя, – изумилась Кармель.

– Это древнее имя, – сказал Ачимвене. Мыслями он был далеко.

– Куда мы идем?

Ачимвене улыбнулся, металлический кожух сигареты обрамили белые зубы.

– Любому детективу, – произнес он, – нужен информатор.

Улица Алленби – длинная и грязная, здесь полно сумрачных лавок с пиратскими девайсами, которые, к гадалке не ходи, работать не будут. Кармель ждала у волшебной лавки. Ачимвене поторговался с продавцом соков, вернулся с двумя стаканами свежевыжатого апельсинового сока, передал один Кармель. Они прошли мимо пекарни, в которую зазывали их кремовые сладости. Мимо нода церкви Робота; здешний ржавый проповедник пытался привлечь внимание грустным и расстроенным видом. Мимо прилавков с шаурмой, густо пахших пряностями и бараньим жиром. Мимо дорожного уборщика, издавшего приятную трель, и вербовочного центра марсианского движения кибуцим. Мимо стайки ортодоксальных евреев в черном; у них, как и у Ачимвене, не было нода.

Кармель вертела головой, впитывала запахи, образы, фиды; Ачимвене знал: все это время она питается незамутненными трансляциями. Сам он ничего подобного испытать не мог, но все-таки понимал: фиды здесь, невидимы, но вечно рядом. Как Бог. Вспомнились строки из стихотворения Махмуда Дарвиша. Что-то о стране, в которой видишь только невидимое.

– Гляди, – Кармель улыбалась. – Книжный.

Самый настоящий. До рынка рукой подать, толчея уплотняется, солнечные автобусы, как расправившие крылья насекомые, ползут по Алленби, везя пассажиров, воздух пахнет свежими овощами, перцем, помидорами и еще сладкими апельсинами. «Книжный» был, по сути, двориком под открытым небом: под навесами громоздятся неровными горами книги; цен на них нет, о ценах нужно спрашивать, они всегда зависят от владельца, от его настроения, от погоды, расположения звезд – и от того, нравитесь вы ему или нет.

Означенный владелец стоял в тени длинных металлических этажерок, выстроившихся в ряд и стоявших стеной. Он курил сигару; нестерпимое амбре наполняло воздух и заставило Кармель чихнуть. Мужчина поднял голову и увидел их.

– Ачимвене, – ничуть не удивился он. Потом, прищурившись, тише сказал: – Я слыхал, у тебя случился отличный улов.

– Слухами земля полнится, – ответил Ачимвене самодовольно.

Кармель между тем бесцельно шарилась по полкам, выбирала наугад разваливающиеся покетбуки и журналы, возвращала на место, брала новые. Ачимвене моментально распознал ранние издания Иехуды Амихая, первое издание Йоава Авни, несколько потрепанных книжек о Ринго, которые у него были, и самиздатовский сборник Лиора Тироша. Он поинтересовался:

– Шимшон, что вы знаете о вампирах?

– Вампиры? – переспросил Шимшон. Вдумчиво затянулся. – В литературной традиции? Есть «Нешикат ха‘мавет шел Дракула» Дэна Шокера в серии «Ужасы», тысяча девятьсот семьдесят второй («Кровавый поцелуй Дракулы»), – еще Галь Амир, «Лайла адом» («Красная ночь»), – может быть, первый роман о вампирах на иврите, и «Дам кахоль» Вереда Тохтермана («Синяя кровь»), – примерно того же периода. Не думал, Ачимвене, что это, так сказать, ваша тема, – Шимшон ухмыльнулся. – Но я буду рад продать вам экземпляр-другой. Кажется, у меня где-то завалялся Тохтерман. Дорогой. Если не хотите меняться…

– Нет, – сказал Ачимвене, правда, не без сожаления. – Я сейчас ищу вовсе не хоррор. Я ищу нонфикшн.

Брови Шимшона подпрыгнули, и он воззрился на Ачимвене уже без ухмылки.

– Воен-истор? – он скривился. – Роботники? Код Носферату?

Ачимвене смотрел на него в растерянности:

– Что-что?

Но Шимшон затряс головой.

– Я такого не продаю, – сказал он. – Ферботен. Хагиратех. Уходите, Ачимвене. Возвращайтесь к себе на Центральную. Магазин закрыт. – Он отвернулся, выронил сигару и растоптал ее ногой. – Эй, крошка! – позвал он. – Магазин закрывается. Будете покупать книгу? Нет? Тогда положите на место.

Кармель обернулась, в фиолетовых глазах – молнии уязвленной гордости.

– Хватайте! – и швырнула (бесценный, думал Ачимвене) экземпляр первого и единственного сборника стихов Лиора Тироша, «Останки Бога», в руки Шимшона. Зашипела, и Ачимвене понял, что шипение переходит пределы слышимости в нуль-звук цифровой коммуникации, потому что Шимшон сбледнул с лица.

– Выметайтесь!.. – бросил он сдавленным шепотом, а Кармель усмехнулась, поблескивая острыми зубками.

Они перешли на ту сторону улицы и встали у будки дешевой пластической хирургии – удаление морщин, наращивание щупалец, – рядом с написанной от руки табличкой «Ушла на обед».

– Ферботен? – бормотал Ачимвене. – Хагиратех?..

– То, что запрещено, – объяснила Кармель. – Дикая техника с кораблей Исхода, осевшая в итоге на Брошенных.

– Так вот что ты такое.

– Да. Я и сама искала инфу, знаешь ли. Но все было, как ты сказал. Дыры в Разговоре. Мы ведь не узнали ничего полезного?

– Нет, – ответил он. Затем: – Узнали.

Она улыбнулась.

– Что именно?

Военная история, сказал Шимшон. А он как никто умел определять жанр книги. И – роботники.

– Нам нужно найти, – сказал Ачимвене, – бывшего солдата. – Он усмехнулся, но без юмора. – Освежи-ка ты свой боевой идиш.

– Иезекииль.

– Ачимвене.

– Я принес… водку. И запчасти. – Он купил их в Тель-Авиве, на Алленби, очень недешево. Запчасти для роботников найти непросто.

Иезекииль безучастно смотрел на Ачимвене. Металлически гладкое лицо. Не улыбается. Тело – в основном металл. Ржавый. Скрипит при ходьбе. На подношения и не взглянул. Отвернулся.

– Ты привел ее? – сказал он. – Сюда?

Кармель с изумлением смотрела на роботника. Действие происходило в сердцевине старого автовокзала, на сгоревшей древней платформе, открытой небесам. Ачимвене знал, что внизу тоже есть платформы, что роботники – бывшие солдаты, люди-киборги, ныне нищеброды, торговцы христолётом и краденым, – превратили вокзал в свою базу. Но туда он пойти не мог. Иезекииль назначил встречу на поверхности.

– Я видела таких, как вы, – сказала Кармель. – На Марсе. В Тунъюнь-Сити. Просящих милостыню.

– А я видел таких, как ты, – ответил роботник. – В песках Синая, на войне. Тоже просящих. О пощаде. Мы отрезали им головы, вгоняли кол в сердце и смотрели, как они дохнут.

– Иисус-Элрон, Иезекииль!

Это восклицание роботник игнорировал:

– Я слышал, одна из них прилетела. Сюда. Стрига. Но я не поверил! Оборонные системы ее вычислили бы. Они должны были ее уничтожить.

– Они этого не сделали, – сказал Ачимвене.

– Да…

– Ты знаешь почему?

Роботник пристально посмотрел на Ачимвене. Потом коротко усмехнулся и принял бутылку водки.

– Думаешь, они ее пропустили? Иные?

Ачимвене повел головой.

– Это единственный ответ, имеющий смысл.

– И ты хочешь знать почему.

– Считай меня любопытным.

– Я считаю тебя идиотом, – сказал роботник беззлобно. – У тебя даже нода нет. Она на тебя все равно воздействует?

– У нее есть имя, – бросила Кармель ядовито.

Иезекииль и ухом не повел.

– Ты собираешь старые истории, верно, Ачимвене? Теперь ты пришел услышать мою?

Ачимвене пожал плечами. Роботник отхлебнул изрядно водки и сказал:

– Итак? Что ты хочешь знать?

– Расскажи мне о Носферату, – попросил Ачимвене.

– Мы так и не узнали, откуда взялись Носферату, – сказал Иезекииль. В пустой скорлупе древней станции – тишина. Наверху готовится к посадке суборбиталь, и из высотных адаптоцветных кварталов доносится смех, и кто-то играет на гитаре. – Впервые они появились в боях Третьей Синайской кампании, их создали наши, или враги, или те и другие. – Он помолчал. – Я не уверен, за что именно мы сражались. – Еще глоток водки. Для роботника неразбавленный алкоголь – почти топливо. Иезекииль продолжил: – Мы не сразу обратили внимание… Утренние патрули часто натыкались на жертв. Мужчины, женщины, роботники. Бродят по дюнам Красного моря, глаза сумасшедшие, сознание тщательно выпотрошено. Крошечные ранки на шее. И все-таки. Они были живы. Не разорваны на части джубджубами. Но информация… Мы стали замечать: противник знает, где нас искать. Знает о смене дислокации. Мы стали бояться темноты. Никто не ходил поодиночке. Патруль – всегда группа. Но хуже того… Те, кто был укушен и кого мы брали с собой, – они менялись, становились оружием противника. Носферату.

Ачимвене понял, что у него вспотел лоб, и отступил от костра. Вдали парили, раскачиваясь, летучие фонарики. Кто-то закричал, крик внезапно и необъяснимо оборвался, и Ачимвене представил себе, что завтра поутру машины-уборщики найдут в придорожной канаве еще один труп.

– Они менялись уже в наших рядах. Питались тайком. Роботники не спят, Ачимвене. Не так, как люди, которыми мы когда-то были. Но мы отключаемся. Смежаем веки. А они охотились на нас, выпивали наши мозги, питались нашими фидами. Знаешь, каково это? – Роботник не повышал голос, но тот разносился далеко. – Мы когда-то были людьми. Армия забрала нас с поля боя, переломанных, умирающих. Снабдила новыми телами, сделала почти неуязвимыми машинами-убийцами. По закону у нас не было никаких прав. Технически и клинически мы мертвы. Почти никаких воспоминаний о том, кем ты был раньше. Почти, и то немногое, чтобы у нас было, мы хранили ревностно. Намеки на прежнюю жизнь. Ноги, промокшие под дождем. Запах сосновой смолы. Ручки младенца, имени которого мы не помнили… Стриги забирали у нас даже это.

Ачимвене смотрел на Кармель, а она никуда не смотрела: глаза закрыты, губы плотно сжаты.

– В конце концов мы поняли, – продолжил Иезекииль. – Стали на них охотиться. Когда находили жертв, не брали их с собой. Живыми – не брали. Вгоняли кол в сердце, отрезали голову, сжигали тело. Тебе доводилось вскрывать брюхо стриги, Ачимвене? – Он указал на Кармель. – Хочешь узнать, какие у нее внутренности?

– Нет, – сказал Ачимвене, но роботник Иезекииль его не слушал:

– Они как раковая опухоль. Стрига – как роботник: тело человека, но извращенное и киборгированное. Она не человек, Ачимвене, хочешь верь, хочешь нет. Я помню, как мы вскрыли первую. Внутри нее были волокна. Движущиеся. Пытающиеся распространиться. Мы назвали это «протокол Носферату». Что нам оставалось… Они следовали протоколу Носферату… Кто создал вирус? Не знаю… Мы. Они. Куньминские лабы. Кто-то создал. Одному святому Коэну известно. Я знаю только, как их убивать.

Ачимвене взглянул на Кармель. Она открыла глаза. Уставилась на роботника:

– Я об этом не просила. Я не оружие. Сейчас, на хер, не война!

– Тогда…

– Тогда было много чего!

Молчание. Наконец Иезекииль шевельнулся.

– Так чего вы хотите? – Он устал. Водки в бутылке почти не осталось. Ачимвене спросил:

– Что еще ты можешь нам рассказать?

– Ничего, Ачи. Ничего не могу. Разве что: будь осторожен. – Роботник засмеялся. – Только я опоздал с советом, верно же?

Когда зашел Борис, Ачимвене переставлял книги. Расслышав мягкие шаги и деликатный кашель, он выпрямился, отряхнул руки от книжной пыли и взглянул на человека, ради которого – или за которым – Кармель прилетела на Землю.

– Ачи.

– Борис.

Он помнил Бориса долговязым, неуклюжим подростком. Нынешний Борис его шокировал. На шее растет эта штука. Кажется, она дышит – легко, независимо от хозяина. Лицо Бориса все в морщинах, он по-прежнему худющий, но это нездоровая худоба.

– Я слышал, ты вернулся, – сказал Ачимвене.

– Мой отец, – ответил Борис, как будто это все объясняло.

– Мы всегда думали, ты сбежал навсегда. – Любопытство заставило Ачимвене добавить: – Как там оно? На Верхних Верхах?

– Странно. То же самое. – Борис пожал плечами. – Не знаю.

– И ты опять встречаешься с моей сестрой.

– Да.

– Однажды ты сделал ей больно, Борис. Собираешься повторить?

Борис открыл рот, потом закрыл. Одно его присутствие перенесло Ачимвене в прошлое.

– Я слышал, Кармель живет с тобой, – сказал Борис наконец.

– Да.

Вновь неуютное молчание. Борис изучал книжные полки и выбрал книгу наугад.

– Что это?

– Осторожнее, пожалуйста!

Борис испугался. Он держал книжку в твердой обложке и смотрел на нее.

– Это о капитане Юно, – Ачимвене был горд. – «Капитан Юно на опасной миссии», второй из трех романов Саги. Наименее редкий из трех, если честно, и все-таки… бесценный.

Борис моментально загорелся:

– О мальчишке-тайконавте?

– Саги воображал, будто Солнечная система кишит разумными инопланетянами, – сказал Ачимвене чопорно. – В его будущем есть мировое правительство – и земляне мирно трудятся вместе.

– Ничего себе. Вот он, наверное, огорчился, когда…

– Эта книга докосмической эры, – перебил Ачимвене.

Борис присвистнул.

– Такая древняя?

– Да.

– И дорогая?

– Очень.

– Откуда ты все это знаешь?

– Читаю.

Борис аккуратно вернул книгу на полку.

– Послушай, Ачи…

– Нет, – перебил Ачимвене. – Это ты послушай. Что бы там ни было между тобой и Кармель – все останется между вами. Не скажу, что мне все равно, не хочу врать, но – это не мое дело. Ты хочешь предъявить на нее права?

– Что? – удивился Борис. – Нет. Ачи, я просто пытаюсь…

– Что?

– Тебя предостеречь. Я знаю, ты не привык… – Он снова замялся.

Ачимвене помнил: Борис всегда был немногословен, даже в юности. Слова давались ему нелегко.

– Не привык к женщинам? – спросил Ачимвене, разозлившись пуще прежнего.

Борис поневоле улыбнулся:

– Ты сам признаешь…

– Я тебе не… не…

– Она не женщина, Ачи. Она стрига.

Ачимвене зажмурился. Выдохнул. Открыл глаза и спокойно посмотрел на Бориса.

– У тебя все?

Борис не отвел глаз. Через пару секунд он будто сник.

– Отлично, – сказал он.

– Да.

– Думаю, увидимся.

– Я тоже.

– Передавай привет Кармель.

Ачимвене кивнул. Борис на прощание пожал плечами. Развернулся и вышел из лавки.

В жизни всегда наступает момент, когда понимаешь: истории лгут. Хороших концов не бывает. Искусственный нарратив, навязанный хаотической кутерьме, именуемой жизнью, всегда оборачивается табличкой, за которой пусто; он как кукурузная шелуха, что в летние месяцы вылетает из адаптоцветных жилищ и замусоривает улицы.

Он проснулся ночью; воздух тяжелый, ветра нет. Окно открыто. Кармель лежала на боку, спала, маленькое нагое тело запуталось в простынях. Он смотрел, как вздымается и опадает грудь, подчиняясь ровному дыханию. Ее губы испачканы – может быть, кровью.

– Кармель? – позвал он, но так тихо, что она не услышала. Погладил ее спину. Гладкая, теплая кожа. Ощутив его руку, она сонно пошевелилась, пробормотала что-то невнятное и снова замерла.

Ачимвене смотрел в окно на луну, поднимавшуюся над Центральной. Загадка перестает быть загадкой, как только ее разгадывают. Какая разница, что за путь прошла Кармель, чтобы быть с ним здесь и сейчас. Не факты важны, а чувства. Он смотрел на луну, думая о первом человеке, который ступил на ее поверхность столько лет назад, о первом человеческом следе в инопланетной пыли.

В комнатке Кармель спала, а он – нет; снаружи собаки выли на луну, и откуда-то явился образ: человек в скафандре оборачивается на звук; человек, еле заметно танцующий степ на луне – на пыльной луне.

Ачимвене отвернулся от окна, прильнул к Кармель, и она доверилась его объятиям.