Когда он приехал домой, я успела собраться и уложить вещи. Меня ужасно радовало то, что нам с мужем предстоит провести четыре дня наедине в Гринбире. Мы были женаты чуть больше трех месяцев. Мой чемодан лежал на кровати.

Поцеловав меня, Джексон подошел к чемодану и открыл его.

– Что ты делаешь? – спросила я. – Твой чемодан вон там.

Я указала на точно такой же чемодан, стоявший около комода.

Джексон непонятно улыбнулся.

– Вижу.

Он вытащил из моего чемодана все, что я туда уложила и, нахмурившись, принялся перебирать мою одежду.

Я стояла рядом, и мне хотелось сказать, чтобы он не трогал мою одежду, но я не могла выдавить ни слова. Я замерла в неподвижности, а он перебрал все вещи и посмотрел на меня.

– Ты понимаешь, что там не какая-то захолустная гостиница «В & В», как у твоих родителей?

Я вздрогнула, словно меня ударили.

Заметив выражение моего лица, Джексон рассмеялся.

– О, перестань, не обижайся. Я же не в том смысле. Просто речь о Гринбире. У них там дресс-код. Тебе нужно взять с собой несколько платьев для коктейлей.

От смущения и злости у меня заполыхали щеки.

– Я знаю, что такое Гринбир. И я там бывала раньше.

На самом деле, ни разу я там не была, но прочитала кое-что в Интернете.

Джексон вздернул брови и довольно долго не сводил с меня глаз.

– Правда? И когда?

– Не в этом дело. Я хочу сказать, что тебе не обязательно перебирать мои вещи, будто я ребенок. Что я взяла с собой, то и взяла.

Джексон поднял руки над головой в знак примирения.

– Отлично. Пусть будет по-твоему. Но только не прибегай ко мне в слезах, когда поймешь, что не достаточно шикарно одета в сравнении с другими женщинами.

Я прошла мимо него, застегнула молнию на чемодане и поставила его на пол.

– Жду тебя внизу.

Я схватила чемодан за ручку. Джексон меня остановил.

– Дафна.

Я обернулась.

– Что?

– Оставь. Для этого есть прислуга.

Он покачал головой и что-то пробормотал, я не разобрала что.

А я взяла чемодан. Никак не могла привыкнуть ко всем этим людям вокруг нас, которые только и ждали, чтобы сделать за меня то, что я легко могла сделать сама.

– Свой чемодан я способна донести сама.

Я порывисто вошла в кабинет и налила себе стакан виски. Выпив его залпом, я зажмурилась и стала глубоко дышать. Виски обожгло пищевод и желудок, но почти сразу ко мне пришло спокойствие, и я подумала: «Вот как становятся алкоголиками». Подойдя к окну, я впитала в себя красоту вида на море, и мои истрепанные нервы немного успокоились.

Я начала понимать, что эмоциональное унижение может быть таким же неприятным, как физическое. Джексона раздражали всякие мелочи, и несмотря на мои отчаянные попытки во всем угождать ему, для него ничто никогда не было идеально хорошо. То я выбирала не тот бокал для вина, то оставляла влажное полотенце на деревянном столике, то забывала на кухонном островке фен для волос. Но еще неприятнее было жить с чувством неуверенности. С каким Джексоном я разговаривала сейчас? С тем, который беззаботно смеялся и с которым рядом всем было легко и приятно находиться? Или с тем, который хмурился и переходил на осуждающий тон, чтобы дать мне понять, что я совершила что-то еще, что его расстроило? Он был хамелеоном. Его настроения менялись так быстро и плавно, что у меня порой от этого дух захватывало. И вот теперь он даже мысли не допустил о том, что я в состоянии сама собрать для себя чемодан.

Прикосновение его руки к моему плечу испугало меня.

– Прости.

Я не обернулась и ничего не ответила.

Он принялся массировать мне плечи. Он придвигался все ближе, и наконец его губы коснулись моей шеи, и у меня по спине побежали мурашки. Я отвечать не хотела, но у моего тела на этот счет были другие идеи.

– Ты не имеешь права со мной так разговаривать. Я – не одна из твоих подчиненных.

– Понимаю. Ты права. Но это все так ново для меня.

– Для меня тоже. Но все равно…

Я покачала головой.

Джексон провел кончиками пальцев по моей щеке.

– Ты же знаешь: я тебя обожаю. Просто я привык всем руководить. Дай мне время привыкнуть. И пусть эта размолвка не помешает нашей поездке. – Он снова поцеловал меня, и я, против воли, ответила на его поцелуй. – На самом деле, мне гораздо интереснее то, что на тебе не будет надето в эти выходные.

В общем, я его простила, и мы уехали.

К тому времени, когда мы добрались до цели, мы оба были в прекрасном настроении, а когда вошли в огромный гостиничный номер с темно-красными коврами и стенами, плотными серыми шторами, зеркалами и картинами в резных рамах, мне показалось, что я вернулась в далекое прошлое. Номер был гигантский, пафосный, эта роскошь даже слегка унижала. В столовой за обеденный стол могли бы сесть десять человек, а были еще роскошная гостиная и три спальни. Вот тут я призадумалась – подобающую ли одежду взяла я с собой?

– Красиво, – сказала я. – Но зачем там такой большой номер? Ведь тут жить будем только мы.

– Для тебя – только самое лучшее. Я не собирался бронировать для нас тесные комнатушки. Ты ведь в таком номере жила, когда сюда приезжала?

Я попыталась представить себе комнаты, которые видела на сайте гостиницы, и небрежно махнула рукой.

– Я останавливалась в самом обычном номере.

– Правда? И когда это было, напомни мне? – Он смотрел на меня с интересом, но его глаза… в них я увидела злость.

– А какая разница?

– Послушай, у меня был лучший друг. С самого детства мы с ним все делали вместе. Когда мы учились в университете, мы должны были отправиться в поход с его семейством. Накануне вечером он мне позвонил и отменил поездку – сказал, что заболел. А в понедельник я узнал, что его видели в местном баре с подружкой. – Джексон стал ходить из стороны в сторону. – И знаешь, что я сделал?

– Что?

– Я соблазнил его подругу, заставил ее порвать с ним, а потом расстался с обоими.

Я похолодела от ужаса.

– Это ужасно. В чем провинилась бедная девушка?

Джексон улыбнулся.

– Насчет девушки я пошутил. Но дружбе положил конец.

Я не знала, чему верить.

– Почему ты мне об этом рассказываешь?

– Потому что мне кажется, что ты лжешь. А уж если есть на свете то, чего я терпеть не могу, так это ложь и лжецы. Не принимай меня за идиота. Ты ни разу здесь не бывала. Признайся в этом прямо сейчас, пока не поздно.

– Пока не поздно для чего?

– Пока не поздно для того, чтобы я перестал тебе доверять.

Я расплакалась. Джексон подошел и обнял меня.

– Мне не хотелось, чтобы ты думал, будто я никогда не бывала в красивых местах и не видела ничего такого, что для тебя само собой разумеется.

Джексон приподнял кончиками пальцев мой подбородок и поцеловал в заплаканные глаза.

– Моя любимая, тебе со мной никогда не нужно притворяться. Мне так нравится быть тем, кто знакомит тебя с чем-то новым. Не надо стараться произвести на меня впечатление. Меня так радует, что все для тебя ново.

– Прости за то, что я солгала.

– Пообещай, что это было в последний раз.

– Обещаю.

– Вот и хорошо. А теперь давай распакуем чемоданы, и я покажу тебе город.

Когда я развесила свои скромные вещи в шкафу рядом с шикарными костюмами и галстуками Джексона, мне стало тоскливо.

– А мы сможем после экскурсии пройтись по магазинам? – спросила я.

– Уже внесено в план, – ответил Джексон.

Следующие два дня были великолепны. Мы ездили верхом на лошадях, купались в источниках и сходили с ума друг от друга в постели. Наступил последний день. Мы собрались пойти позавтракать, как вдруг зазвонил мой телефон. Это была моя мать.

– Мама?

По ее голосуя сразу поняла – что-то неладно.

– Дафна. У меня плохие новости. Твой о…

Она разрыдалась.

– Мама! Что случилось? Ты меня пугаешь.

– Он умер, Дафна. Твой папа. Его больше нет.

Я заплакала.

– Нет, нет, нет!

Джексон бросился ко мне, отнял у меня телефон и крепко обнял. Я не могла поверить. Как он мог умереть? Я ведь только неделю назад с ним говорила. Да, я помнила: кардиолог говорил, что его выздоровление далеко не полное. Я рыдала, а Джексон не отпускал меня. Он бережно отвел меня к дивану и усадил, а сам принялся укладывать наши вещи.

Мы сразу полетели в Нью-Гемпшир и пробыли там всю следующую неделю. Когда я смотрела, как опускают в землю гроб с телом отца, я думала только об одном – я вспоминала, как мы хоронили Джулию. И хотя Джексон крепко обнимал меня за плечо, и моя мать тоже была рядом, все равно я чувствовала себя совершенно, непоправимо одинокой.