Глава 11
Под шерстью
«Как любитель слова, я очень рада, что лично присутствовала при появлении присловья “схорониться под шерстью”, хотя в наши дни мало кто знает, откуда оно появилось».
«Книга Брин»
Дождь наконец прекратился, и клан Рэн высыпал из-под шерстяных навесов на залитое солнцем размокшее поле. В считаные часы мир вернулся на круги своя, а люди – к повседневным делам. Мойя вновь стала прясть, Брюс занялся резьбой по дереву, Риглз – шитьем из кожи. Овец и свиней вывели пастись; крестьяне, лишившиеся полей, смотрели за скотом, лишившимся пастухов.
– Слишком большая, – сказал Гиффорд Роан, ковыляя к ней на своем костыле.
Роан подняла взгляд и заслонила глаза от солнца. Гиффорд стоял над ней – темный силуэт в ли-море, надетой на летний манер так, что было видно колени.
– Так ты огня не фазведешь.
Роан посмотрела на палку, согнутую дугой из-за прикрепленной к обоим концам бечевы.
– Должна быть маленькая. – Гиффорд хихикнул. – А эта фазмефом с тебя.
Роан покачала головой.
– Нет, все правильно. Впрочем, может, потоньше… Я еще не закончила.
Она дернула бечеву пальцем и прислушалась к протяжному глубокому звуку.
– Эта штука не для того, чтобы фазжигать огонь, – понял Гиффорд.
– Нет, – ответила Роан. Поставив согнутую палку на землю, она посмотрела на Гиффорда. Он не спросил, откуда она взяла древесину. Интересно, сообразит ли? Гиффорд умен и догадлив.
Места в телегах не хватало, и с собой удалось захватить далеко не все, однако этот кусок дерева она не могла не взять. Роан слышала, что молния ударила в старый дуб, и непременно решила на него поглядеть. Ствол расщепился надвое, и Роан взяла чуть обуглившуюся сердцевину погибшего дерева просто потому, что хотела сохранить часть Магды. И теперь другой подходящей древесины у девушки не нашлось.
– Тогда для чего?
– Чтобы бросать всякие штуки.
Гиффорд прищурился и смерил палку взглядом, но расспрашивать не стал.
– А чем занимаешься ты? Снова делаешь чашки? – спросила Роан, зная, что большая часть изделий Гиффорда уничтожена. – Вчера Мойя и Брин ходили к поселку у моря. Там есть такое место, где люди меняются вещами – называется рынок. Девочки говорят, что посуда здесь ужасная. Похоже, они до сих пор формуют глину вручную и понятия не имеют о гончарном круге!
– Потому что у них нет Фоан, чтобы сделать гончафный столик. – Гиффорд широко улыбнулся.
– Еще они мажут посуду изнутри смолой, и на вкус у них вся еда как смола. Твоя посуда им точно понравится! Наверняка ты сможешь ее обменять.
– На что?
– На еду, вино, металл, соль. Есть такая ткань под названием лен – очень легкая, самое то для жаркой погоды, ее красят в разные цвета; Мойя положила глаз на одно фиолетовое платье… Поставишь свой прилавок – такой столик, на который кладут вещи для обмена. Брин говорит, на рынке полно людей, что ходят повсюду и заключают сделки. Ты имел бы большой успех!
– Может, мы могли бы пользоваться одним столиком. – Гиффорд указал на стену. – Те большие дефевянные сосуды, что ты мастефишь – настоящее чудо.
Роан прищурилась. Обычно она понимала, что Гиффорд хочет сказать. Из-за сложностей с буквой «эр» он избегал некоторых слов, но порой становился слишком изобретателен. Роан знала, как трудно ему разговаривать, и старалась по возможности угадывать. Хотя порой приходилось и переспрашивать.
– Баррели? – предположила она.
– Вот как ты их назвала? – расстроенно спросил Гиффорд, опуская взгляд.
– Нет. – Она посмотрела на костыль и нахмурилась. – Баррелями их назвал Дождь. У маленьких человечков есть названия для всего на свете.
– Тогда как же? Думаю, не дефевянные сосуды?
– Нет.
– Тогда как?
– Пожалуй, назову их словом «бочка».
– Почему?
Роан пожала плечами.
– Слово короткое. И звука «рэ» в нем нет.
Гиффорд улыбнулся.
– Как думаешь, у нас есть вфемя, чтобы сделать печь?
Роан снова пожала плечами.
– Печь строить недолго. Я помогу.
Гиффорд кивнул.
– Еще понадобится кое-что для глазуфи.
– Тут есть песчаный пляж и соленое море. Скалы я тоже видела. Если повезет, найдем немного металла. Давай сходим после обеда и разузнаем, что и как. – Роан оглядела согнутую дугой палку. – Интересно, можно ли ее укрепить оловом…
– Как это должно фаботать?
– О, сейчас покажу! – Роан достала из груды палок метательное копье.
У Гиффорда едва глаза на лоб не полезли.
– Это же копье галантов!
Роан кивнула.
– Взяла на время.
– Фэй знает? Он сам отдал его тебе?
Роан задумалась. Ни у кого конкретно она не спрашивала, но, когда брала копье, там был Эрес. Он ничего не сказал, значит, не возражал.
– Нет. Полагаю, он меня просто не заметил. Ну-ка, возьми эту штуку. Попробуй на вес.
Пристально глядя на девушку, Гиффорд прошептал:
– Фоан, ты… ты взяла офужие фэев?
Слово «фрэй» он использовал только в особых случаях.
– Да, мне нужно его изучить.
– Сколько оно у тебя?
– Пару дней.
– Дней! – Гиффорд забрал у нее копье. – Я все сделаю сам.
– Почему?
– Неважно.
Гиффорд переносил укусы пчел не морщась, заплывал на самую глубину озера и даже перечил вождю на общих сборах. Он был самым храбрым мужчиной, которого Роан знала, поэтому страх в его голосе ее встревожил.
– Что ты намерен делать? – спросила она.
– Все будет отлично. Я только отдам копье фэям. – Гиффорд невесело улыбнулся.
У Гиффорда было много улыбок, и Роан все их знала. Когда она бранила себя, он улыбался с грустью. Жизнерадостная усмешка служила ему маской. Напряженный зубастый оскал показывал, что Гиффорд чего-то не понял. Реже всего Роан видела его веселую улыбку.
– Ах да, чуть не забыл. Тебя Бфин звала.
– Где она?
– Схофонилась под шефстью.
Роан кивнула.
– Она схоронилась под шерстью с тех пор, как на нас напали великаны.
Гиффорд кивнул.
– Да. Да, пожалуй. Многие из нас схофонились под шефстью и уже давно.
* * *
Гиффорд ковылял в сторону лагеря галантов. В одной руке он нес украденное копье, второй опирался на костыль. Воины уважают силу и красоту, а у него не было ни того, ни другого. Долгие годы Гиффорда не оставляла надежда, что все изменится. Он верил: со временем спина его выпрямится, и он встанет на обе ноги. Зря верил.
Нога и спина – еще не самое худшее.
У Гиффорда действовала лишь половина лица. На другой было все, что полагалось, но она ему не починялась, поэтому видеть и говорить он мог с большим трудом.
Лицо – тоже не самое худшее.
Когда ему исполнилось восемь, Гэвин Киллиан прозвал Гиффорда гоблином, а Миртис, дочка пивовара, назвала его увечным. Из двух прозвищ Гиффорд предпочитал «гоблина» – в то время он был влюблен в Миртис. Пока Гиффорд рос, каждый норовил дать ему какое-нибудь прозвище.
Прозвища – тоже не самое худшее.
Почти всю жизнь самым худшим Гиффорд считал свои «утренние ванны». Он не всегда мог контролировать мочевой пузырь, хорошо хоть инциденты случались только ночью. Он регулярно просыпался в мокрой постели – и приспособился к этому, как и к другим невзгодам: старался пить поменьше жидкости и спал один. Одиночество, кстати, не радовало – увечья были иного рода.
Ничто не давалось Гиффорду легко, но он не считал себя жертвой. Лишь глядя на Роан, он понимал, что в его жизни самое худшее. Немощному телу было ни за что с этим не справиться, как бы он себя ни подбадривал.
Гиффорд хотел бы стать высоким, признаться в проступке и геройски защитить Роан. Вместо этого он собирался сделать что мог, в чем изрядно преуспел и с чем, вероятно, справлялся лучше всего.
* * *
Роан нашла Брин у стены, между двумя бушелями зерна. На коленях у нее лежал плоский серый камень, похожий на сланец.
– Роан, – подняла взгляд Брин, – мне нужна твоя помощь.
– Ладно. – Роан подумала, что у девочки снова кончилась краска. Наверное, она собирается расписывать стену далля.
– Посмотри и скажи, о чем тут говорится. – Брин подняла камень с нарисованными на нем картинками. – На зачеркнутые не гляди.
– О чем говорится?
– Да. Какая тут главная мысль? Наконец-то я сделала как надо, хотя получилось не сразу.
Роан опустилась рядом на колени и изучила нарисованные Брин картинки: по большей части, линии и круги. Кружочки на первой картинке напоминали облака, под ними – линии. На второй – пушистый шарик, уже без линий. На третьей – кружочек с линиями во все стороны. Картинки были незамысловатые, но милые, и она восхитилась мастерством Брин.
– Как красиво!
– На красоту не смотри! Ты поняла, о чем идет речь? Тебе ясно, что я пытаюсь сказать?
Роан кивнула.
– Не кивай, скажи словами! Что это значит?
– Четыре дня шел дождь, затем вышло солнце.
Челюсть у Брин отвалилась.
– Да! Точно! Отлично! Ты все поняла по трем картинкам! – Брин порывисто обняла Роан.
Роан резко втянула ртом воздух и напряглась всем телом. Голова ушла в плечи, руки и зубы сжались.
Брин тут же ее выпустила.
– Прости, прости! Мне жаль… Я… я так обрадовалась. Ты в порядке?
Роан сосредоточилась на дыхании. Вдох, выдох. По щекам покатились слезы: сначала слева, потом справа. Слева они всегда катились быстрее. Может, глазница мельче…
Вдруг раздались глухие удары. Потом донесся крик Брин.
Брин? Почему она кричит? С ней все в порядке?
– Прекрати! – вопила Брин. – Роан! Роан, прекрати! Прекрати!
Роан опустила глаза и увидела, что бьет себя кулаками по бедру. Хотя удары были сильные, боли она почти не чувствовала.
– Ох, ради Мари! – Брин тоже плакала. – Прости-прости-прости!
Роан перестала себя бить и снова задышала. Он мертв. Он мертв. Он мертв. Дыхание замедлилось. Слезы иссякли. Она вытерла глаза и посмотрела на Брин.
– Ты как?
Вид у Брин был оторопелый.
– Нормально. Позвать Гиффорда?
Роан покачала головой.
– Я в порядке, правда. Прости меня за то… за то, что я – это я.
Брин не ответила, испуганно закрыв рот обеими руками.
Роан захотелось залезть в норку и закопаться. В таких случаях она возвращалась в хижину Ивера, сжималась в комок на своей циновке и пряталась под одеялом. Но хижина Ивера развалилась, а одеяло она потеряла во время бури вместе с прочими вещами. И все же Роан знала наверняка – оставаться рядом с Брин, глядящей на нее с ужасом, она не в силах.
– Извини, – сказала она и ушла, покинув шерстяной навес.
По пути Роан заметила, что люди все как один смотрят в сторону лагеря фрэев. Галанты расположились вдали от селян, на востоке поля. Оттуда доносился странный шум.
– Что стряслось? – спросил Вив-пекарь у Трессы, которая сидела на солнышке и шила.
– Похоже, калека сделал то, чего не следовало.
И тогда Роан побежала. Она помчалась к лагерю галантов. Почти все фрэи стояли кругом. В центре лежал Гиффорд – лицо распухшее и в крови, один глаз заплыл и не открывался. Из носа и изо рта текла кровь. Он сжался в комок, кашлял и отплевывался. Отвесив последний пинок, галант отошел.
Роан застыла, не в силах двинуться с места. Гиффорд смотрел на нее уцелевшим глазом. Из него выскользнула слеза и побежала по щеке.
Ивер умер, но Роан все еще слышала его голос: «Ты убила свою мать, Роан. Ты всю жизнь была для меня обузой и станешь проклятием для любого, кто тебя полюбит. Такова уж твоя суть, Роан. Ты – подлая дрянь и заслуживаешь того, что я сейчас с тобой сделаю…»
* * *
– А ты чего ожидала? – спросила Падера у Мойи.
Старуха сидела под навесом на груде шерсти, зарывшись в нее, как паук в паутину. Глаз она не поднимала. Да и вряд ли бы она разглядела что-нибудь сквозь щелки, которые называла глазами. И все же Мойю тревожило, что старуха всегда знает, кто вошел, словно чует по запаху.
– То есть? Выражайся более внятно. – Мойя разлеглась на примятой траве. – Или ты снова болтаешь сама с собой?
– Я не болтаю сама с собой. Хотя следовало бы. С собой мне во сто крат интереснее, чем с вами, занудами.
– Не лопнешь от такого счастья?
Мойя налила воды из кувшина в чашку, отпила половину, остальное выплеснула на голову, намочив шею и верх платья.
– Не знаю, к чему Роан старалась и вешала навес, раз уж ты все равно под ним обливаешься, – заметила Падера.
– Снаружи жарко и влажно. Жаль, не знаю, где Бергин хранит свое пиво. – Девушка прислонилась спиной к прохладной каменной стене, держа в руках пустую чашку.
Старуха продолжала начесывать шерсть. Звук раздражал Мойю.
– Ладно, сдаюсь! Чего мне следовало ожидать?
Падера приоткрыла один глаз и посмотрела на нее.
– Галанты – люди войны. Они говорят с помощью насилия. Таков их язык.
– Никакие они не люди, – заявила Мойя. – Они фрэи.
– Разница невелика.
– Да что ты вообще понимаешь? Тебя там даже не было!
– Жаль, что ты не можешь сказать того же о себе.
– Замолкни, старая ведьма! – Мойя грохнула чашку о землю и отвернулась.
Тэкчин учил Мойю драться на мечах. Она каждый день приходила в лагерь галантов на урок. Часто Тэкчин становился сзади, прижавшись грудью к спине девушки, и направлял движения ее рук. Она слышала, как быстро бьется его сердце. Остальные селяне боялись фрэев, зато Мойя была в лагере частым гостем. Ее приняли. Мойе льстило, как фрэи ее приветствуют, как улыбаются ей. Словно она одна из них. Девушка пришлась по душе всем, особенно Тэкчину. Он тоже ей очень нравился, непохожий на обычных мужчин – напористый, острый на язык, умный и уверенный в себе. Да и смотреть на него было приятно, хотя красотой он не блистал. Благодаря шраму, задубелой коже и грубым рукам Тэкчин выглядел бывалым воином.
Мойя находилась в лагере, когда Гиффорд принес копье.
Гиффорд всегда делал то, что не надо. Вечно на всех наскакивал и нарушал правила. Временами Мойе казалось, что он пользуется своими увечьями, чтобы манипулировать людьми, ведь никто не станет с ним драться, потому что побоится осуждения. На этот раз он зашел слишком далеко. На этот раз он задел того, кто не боялся, что о нем подумают.
Не успел гончар и слова сказать, как Эрес схватил одной рукой копье, а другой – Гиффорда. На секунду Мойя испугалась, что фрэй пронзит тщедушное тельце насквозь. Вместо этого он взял калеку за горло и аккуратно отложил свое оружие.
– Из-з-звини, – выдавил Гиффорд. – Я только хотел посмотфеть.
Эрес орудовал лишь кулаками. Сжавшись в комок и хватая ртом воздух, Гиффорд терпел удары. По его щекам катились слезы.
Остальные галанты наблюдали без особого интереса. Мойя впервые не нашла в себе сил ни заговорить, ни двинуться с места. Она молча смотрела, как избивают Гиффорда. «Я должна была ему помочь. Если бы я попросила Эреса прекратить, разве бы он не остановился? Почему я не осмелилась?»
Сидя под шерстяным навесом с Падерой, Мойя заплакала.
– Ради Мари, он же калека! Зачем они… – Мойя осеклась, стиснув губы.
– Люди никогда не должны вести себя подло, – сказала старуха.
– Гиффорд сам виноват! Фрэи относятся к своему оружию как к детям, даже дают ему имена! Я видела, как они о нем пекутся, а Эрес – больше всех! Гиффорду не следовало брать копье, даже прикасаться не надо было!
– Гиффорд не брал маленькое копье.
Мойя покачала головой.
– Похоже, старуха, не все тебе ведомо. Гиффорд пришел прямо к ним и сказал, что брал.
Падера снова посмотрела на девушку. Странно, что под взглядом ее единственного глаза Мойе стало неловко.
– Он солгал.
Мойя рассмеялась.
– Выходит, ты знаешь, что у людей на сердце? Видишь все их сокровенные тайны?
Падера промолчала, продолжая чесать шерсть. Старуха была так уверена в себе, что даже спорить не стала.
– Копье взял Гиффорд. Я видела, как он его принес. Разве ему пришло бы в голову… – Тут Мойя сообразила, и открытие поразило ее словно громом. – О, Великая Праматерь! Копье взяла Роан!..
Падера кивнула, и Мойе стало совсем плохо.
Роан просто захотела посмотреть, как оно сделано. Она не смогла бы попросить разрешения. Роан не отваживалась заговаривать с фрэями, а когда впадала в задумчивость, то не замечала ничего вокруг.
Вероятно, Гиффорд увидел ее с копьем. И знал, что будет потом.
«Я могла остановить избиение! Я должна была хотя бы попытаться».
Гиффорд ей друг, а она ему не помогла. Ради того, кого любит, он был готов пойти против всех галантов…
Потом Мойе пришла в голову самая страшная мысль. Гиффорд не удивился, что она стояла рядом и ничего не сделала; он этого ожидал.
Желудок завязался в узел. Мойя возненавидела себя так сильно, что ей стало невыносимо больно. Видимо, боль проступила и на лице, потому что Падера сказала:
– Зря ты так убиваешься. Ведь побили не тебя или меня. Гиффорд к боли привык.
