19

Последние девяносто миль по 66-му шоссе от Клинтона до Оклахома-Сити мы проделали одним отчаянным рывком, хотя снова остались без денег, без еды и без крова.

Мы видели дирижабль!

Это, разумеется, меняло все. Уже несколько месяцев я был безродным ничтожеством, нищим, только и умеющим мыть грязные тарелки, а по существу, бродягой. А здесь, в своем родном мире, меня ждала и хорошо оплачиваемая работа, и почетное место в обществе, и приличный счет в банке. Лишь бы поскорее закончилось это адское перебрасывание из одного мира в другой!

Утром фермер, который вез товары на продажу в город, подкинул нас до Клинтона. Маргрета удивленно вскрикнула, и я проследил за ее взглядом: над головой висел дирижабль – серебристый, обтекаемый, великолепный! Названия на борту было не видно, но, судя по эмблеме, корабль принадлежал Восточным авиакомпаниям.

– Экспресс Даллас – Денвер, – заметил фермер, вытаскивая часы из кармана комбинезона. – Опаздывает на шесть минут. Очень странно.

Я постарался скрыть волнение.

– В Клинтоне есть аэропорт?

– Нет, самый близкий – в Оклахома-Сити. Что, прискучило голосовать на дорогах? Захотелось полетать?

– Было бы здорово.

– Еще бы… Все лучше, чем копаться в земле.

Я старательно поддерживал разговор о всяких пустяках до тех пор, пока фермер не высадил нас у городского рынка. Как только мы с Маргретой остались вдвоем, я не сдержался и кинулся ее целовать, но тут же отстранился. В Оклахоме нравственные устои блюдут так же строго, как и в Канзасе; правила поведения в общественных местах возбраняют прилюдное проявление всяких там нежностей.

Наверное, мне будет непросто снова привыкнуть к местным условиям после нескольких недель в разных вселенных, ни в одной из которых люди не придерживались таких высоких моральных стандартов, как в моем родном мире. Трудно не вляпаться в какую-нибудь неприятную переделку, если, честно говоря, я привык целовать жену прилюдно и совершать другие поступки, сами по себе совершенно невинные, но невиданные в высокоморальном обществе. Хуже было другое: придется присматривать за любимой, чтобы она не попала в беду. Я-то тут родился и легко вернусь на круги своя… Марга же дружелюбна и приветлива, как щенок колли, и к тому же нисколько не стыдится проявлять свои чувства.

– Извини, родная, я чуть было не расцеловал тебя. А этого делать нельзя, – сказал я.

– А почему нельзя?

– Хм… Целоваться в общественных местах запрещено. Во всяком случае здесь. Только наедине. Это… ну… как говорят: «Если живешь в Риме, веди себя как римлянин». Но сейчас у нас другие заботы. Дорогая, наконец-то мы дома! В моем доме, а теперь он стал и твоим! Ты же видела дирижабли.

– А это точно был дирижабль?

– Точнее и быть не может… И это самое восхитительное зрелище за все последние месяцы… Впрочем, нам не следует слишком предаваться мечтам. Как известно, некоторые из этих сменяющих друг друга миров очень сходны между собой. Наверное, вполне возможно, что этот мир с дирижаблями может оказаться не моим. Ох, не хочется думать, что это так, и все-таки на всякий случай лучше не обольщаться.

(Я даже не заметил, что Маргрета особого восторга не испытывала.)

– А как ты определишь, твой он или нет?

– Можно прибегнуть к тому же способу, что и раньше, то есть пойти в общественную библиотеку. Но в данном случае это можно проделать и лучше, и быстрее. Надо зайти в отделение телефонной корпорации Белла… Давай-ка спросим вон там, в бакалейной лавке.

В отделении, в отличие от публичных телефонных аппаратов, имелись телефонные справочники, с которыми я и хотел свериться, чтобы узнать, мой это мир или нет.

Да, мир был мой. В отделении связи нашлись все телефонные книги Оклахомы, а также крупных городов прочих штатов, включая прекрасно знакомый мне справочник Канзас-Сити, штат Канзас.

– Смотри, Маргрета! – Я указал на номер телефона Церковного альянса за пристойность.

– Вижу.

– Но это же замечательно! Хочется петь и плясать от счастья!

– Я очень рада за тебя, Алек.

(У нее это прозвучало очень похоже на «покойник совсем как живой… и венки очень красивые».)

Пока мы листали телефонные книги в каком-то закутке, я с тревогой осведомился:

– В чем дело, милая? Наконец-то нам выпал счастливый случай, неужели ты не понимаешь? Как только я позвоню, у нас будут деньги. Мы забудем о тяжелой работе, о голоде, о поисках ночлега. А домой поедем в пульмановском вагоне. Нет, лучше полетим на дирижабле! Тебе понравится, я точно знаю. Это же такая роскошь! Это будет наше свадебное путешествие, дорогая, тот самый медовый месяц, которого мы до сих пор не могли себе позволить.

– Я не поеду с тобой в Канзас-Сити.

– Это еще почему?

– Алек… ведь там твоя жена.

Честное слово, за прошедшие недели я ни разу не вспомнил про Абигайль. Я искренне убедил себя, что никогда больше ее не увижу – ведь я никак не ожидал вернуться в свой родной мир. Более того, теперь у меня была жена – такая, о которой любой мужчина мог только мечтать, – Маргрета!

Наверное, именно с таким чувством сбрасывают в могилу первую лопату сырой земли.

Я пришел в себя. Не без труда.

– Марга, вот что мы сделаем. С моей проблемой мы разберемся. И в Канзас-Сити мы поедем вместе! Ты обязательно должна быть со мной. К сожалению, из-за Абигайль нам придется подыскать какое-нибудь укромное местечко, где ты поживешь, пока я буду распутывать свои дела. – (А распутаю ли я их? Ведь Абигайль наверняка взалкает моей крови.) – Прежде всего мне надо снять деньги, а потом повидаться с адвокатом. – (Развод? В штате, где для этого есть лишь одно законное основание? Вдобавок только потерпевшая сторона имеет право подавать на развод. Маргрета в роли «другой женщины»? Ни в коем случае! Ее посадят в колодки. А потом вынесут из города на шесте, если того потребует Абигайль. Не имеет никакого значения, что будет со мной! Пусть даже Абигайль обдерет меня как липку – Маргрета не должна пасть жертвой законов «Алой буквы» моего мира. Ни в коем случае!) – А потом мы уедем в Данию. – (Нет, о разводе не может быть и речи!)

– Правда?

– Обязательно. Дорогая, ты моя жена ныне и вечно и во веки веков! Я не могу бросить тебя тут, пока буду утрясать дела в Канзас-Сити. Если мир снова изменится, я тебя потеряю. А в Данию мы не доберемся, пока я не получу свои деньги. Понятно? – (А вдруг Абигайль уже очистила мой счет в банке?)

– Хорошо, Алек. Мы поедем в Канзас-Сити.

(Это частично решало проблему, но отнюдь не с Абигайль. А, не важно! Всему свое время.)

Тридцатью секундами позже проблем у меня заметно прибавилось. Конечно, сказала девушка-телефонистка, она запросто организует мне междугородный разговор с оплатой абонентом. Канзас-Сити? Канзас-Сити? Для звонка в Канзас-Сити – не важно, в штат Канзас или в штат Миссури – стоимость вызова абонента составляет двадцать пять центов. По моему сигналу опустите деньги в автомат. Вторая кабина.

Я вошел в кабину, вытащил из кармана горсть мелочи и выложил на столик:

серебряные двадцать пять центов,

два трехцентовых медяка,

канадский четвертак с изображением королевы (какой еще королевы?),

полдоллара,

три монеты достоинством пять центов, но меньшего размера, чем обычный пятицентовик.

Ни на одной из этих монет не было привычной надписи «Твердыня наша – вечный Бог» – девиз Североамериканского Союза.

Я смотрел на эту коллекцию и старался вспомнить, когда же произошло последнее превращение? Видимо, уже после того, как я получил в последний раз плату за работу. Стало быть, где-то между второй половиной вчерашнего дня и сегодняшним утром, но до того, как после завтрака нас подобрала очередная попутка. Значит, ночью, пока мы спали? Но мы не теряли ни одежды, ни денег. Даже бритва и та была на месте, привычно оттопыривая нагрудный карман рубашки.

Не важно, любая попытка понять, как происходят превращения, вела только к одному – к безумию. Превращение случилось: я попал в свой родной мир… и оказался в нем без денег. То есть без здешних денег.

При отсутствии выбора канадский четвертак выглядел наиболее подходящим для моей цели. Я даже не стал уговаривать себя, что восьмая заповедь неприменима в тех случаях, когда имеешь дело с корпорациями. Я взял четвертак и снял с рычага трубку:

– Номер, пожалуйста.

– Будьте добры, разговор за счет абонента. Церковный альянс за пристойность, Канзас-Сити, штат Канзас. Местный номер двенадцать двадцать четыре джей. Буду говорить с любым, кто подойдет.

– Будьте добры, опустите двадцать пять центов.

Я сунул канадский четвертак в аппарат и затаил дыхание, пока не услышал, как он со стуком провалился внутрь.

– Спасибо, – сказала Центральная. – Не вешайте трубку. Ждите ответа.

Я ждал. Ждал. Ждал очень долго.

– В ответ на ваш вызов в Канзас-Сити – Церковный альянс за пристойность не принимает неоплаченных звонков.

– Погодите! Скажите им, пожалуйста, что звонит его преподобие Александр Хергенсхаймер.

– Благодарю вас. Опустите, пожалуйста, двадцать пять центов.

– Послушайте! Я же ничего не получил за свой четвертак. Вы отключились слишком быстро.

– Мы не отключались. Это отключился ваш абонент в Канзас-Сити.

– Пусть так. Позвоните ему еще раз и скажите, чтоб на этот раз не отключался.

– Хорошо, сэр. Опустите, пожалуйста, двадцать пять центов.

– А как по-вашему, звонил бы я за счет абонента, если бы у меня был запас мелочи? Вызовите Канзас-Сити еще раз и скажите им, кто я такой. Его преподобие Александр Хергенсхаймер, заместитель исполнительного директора.

– Ждите ответа.

И снова я ждал. Очень долго.

– Ваше преподобие! Абонент в Канзасе ответил, что они не приняли бы неоплаченного вызова даже от… я цитирую: «…от самогó Иисуса Христа».

– Это богохульство! Так нельзя разговаривать ни по телефону, ни…

– Совершенно согласна. Да, кстати, абонент велел передать вам, что в жизни о вас не слыхивал.

– Ну уж это… – Я замолчал, ибо не мог найти слов, которые сообразовывались бы с моим саном священнослужителя.

– Именно так. Я спросила, как его зовут, а он бросил трубку.

– Молодой? Пожилой? Бас? Тенор? Баритон?

– Юнец. Сопрано. По-моему, это посыльный, который отвечает на телефонные звонки в обеденный перерыв.

– Понятно. Что ж, благодарю вас от всей души за любезность. Вы с честью выполнили свой долг, и даже больше.

– Это я благодарю вас, ваше преподобие.

Я покинул кабинку, но, если бы мог, охотно дал бы себе пинка. Маргрете я ничего объяснять не стал, пока мы не отошли подальше от отделения телефонной связи.

– Я сам виноват, дорогая. Неоплаченные вызовы не принимаются по моему собственному распоряжению, потому что, изучив телефонные счета, я пришел к выводу, что телефонные вызовы без предварительной оплаты не приносят нашей ассоциации никаких доходов… Девять из десяти звонков – просьбы о вспомоществовании. А Церковный альянс за пристойность не филантропическая организация. Она сама нуждается в деньгах и не собирается раздавать их кому попало. А десятый звонок, как правило, поступает либо от склочника, либо от психа. Поэтому я ввел это жесткое правило и строго требовал его соблюдать. Результаты сказались очень быстро. Мы сэкономили сотни долларов на телефонных звонках. – Я натянуто улыбнулся. – Никогда не думал, что попадусь в собственные сети.

– А какие у тебя теперь планы, Алек?

– Теперь? Выйдем на Шестьдесят шестое шоссе, и я выставлю большой палец на всеобщее обозрение. В Оклахома-Сити надо добраться до пяти часов вечера. Это нетрудно – город близко.

– Да, сэр. А можно спросить, почему именно до пяти?

– Ты можешь спрашивать всегда и обо всем, и тебе это великолепно известно. Брось-ка ты изображать кроткую Гризельду, любимая; ты хандришь с тех самых пор, как мы углядели дирижабль. Так вот, в Оклахома-Сити есть окружной офис ЦАП, и я хочу туда попасть прежде, чем он закроется. Погоди немного, и перед нами расстелют красную дорожку, моя родная. Доберемся до Оклахома-Сити, и все наши неприятности останутся позади.

В тот день мы словно бы увязли в патоке, застывшей на январском морозе. Нам легко удавалось находить попутки, но все поездки были очень короткими. В среднем за час мы преодолевали двадцать миль – и это на шоссе, где скорость движения составляла шестьдесят миль в час. Пятьдесят пять минут мы потратили на бесплатное угощение. В который раз нас кормил очередной представитель достойного племени водителей грузовиков, поскольку сам решил поесть. Воистину не родился еще мужчина, способный не пригласить Маргрету разделить трапезу. (Заодно кормили и меня – просто потому, что я был ее имуществом. Что ж, не жалуюсь.)

С едой мы управились минут за двадцать, но шофер потратил еще полчаса и бесчисленное множество четвертаков на игральные автоматы… Я с трудом сдерживал раздражение, пока Маргрета хлопала в ладоши и радостно взвизгивала при каждом выигрыше. Однако ее расчет был верен: шофер довез нас прямо до Оклахома-Сити. Он проехал через весь город, хотя мог ехать в объезд, и в двадцать минут пятого высадил нас на пересечении Тридцать шестой улицы и бульвара Линкольна, всего в двух кварталах от офиса ЦАП.

Оба квартала я прошел, весело насвистывая. Раз даже пошутил:

– Улыбнись, любимая. Через месяц, а может, и раньше, мы будем гулять по Тиволи.

– Правда?

– Правда. Ты столько мне о нем рассказывала, что я просто дождаться не могу. А вот и дом, который нам нужен.

Офис находился на втором этаже. На сердце потеплело, когда я увидел надпись на стекле: «Церковный альянс за пристойность. Добро пожаловать».

– Входи, любимая. – Я взялся за ручку, чтобы открыть перед ней дверь.

Дверь оказалась заперта.

Я постучал, потом увидел кнопку звонка и нажал ее. Потом действовал попеременно – стучал и снова звонил. И опять. И опять.

В коридоре появился негр со шваброй и ведром. Я окликнул его:

– Эй, дядюшка! У тебя нет ключей от этой двери?

– Никак нет, капитан. А там никого и нет. Они обычно закрывают в четыре и уходят по домам.

– Понятно. Спасибо.

– Рад служить, капитан.

Когда мы опять оказались на улице, я глуповато улыбнулся Маргрете:

– Ничего себе, красная дорожка. Бросили работу в четыре. Кот уснул – мышам раздолье. Что ж, кому-то не сносить головы. Все, больше ни одной избитой фразы вспомнить не могу. Нет, могу! Нищим выбирать не приходится. Мадам, а что, если мы сегодня переночуем в парке? Ночь тепла, дождя не предвидится. Комары и клещи-краснотелки в качестве бесплатного приложения… Зато сэкономим на плате за ночлег.

Мы ночевали в парке Линкольна, на поле для гольфа, прямо на зеленом бархате газона, кишевшем клещами.

Но, несмотря на клещей, спали мы хорошо. Когда появились первые гольфисты, мы встали и с достоинством удалились, сопровождаемые сердитыми взглядами. Воспользовавшись общественным туалетом в парке, мы повеселели, почувствовав себя чище, свежее. Я побрился, и мы оба позавтракали бесплатной питьевой водой из фонтанчика. В целом настроение у меня было довольно приличное. Правда, еще рановато, и вряд ли можно ожидать, что эти обнаглевшие плейбои из ЦАП явятся на работу ни свет ни заря. Но тут мы наткнулись на полицейского. Я спросил у него адрес публичной библиотеки, а затем прибавил:

– Кстати, а где тут аэропорт?

– Чего-чего?

– Ну, поле, где садятся дирижабли.

Коп повернулся к Маргрете:

– Леди, он спятил?

Полчаса спустя мне и впрямь показалось, что я спятил, когда мы изучили список компаний в том самом здании, где побывали вчера вечером. Мне стало нехорошо, но я ничуть не удивился, обнаружив, что Церковный альянс за пристойность среди арендаторов отсутствует. Чтоб полностью увериться, я поднялся на второй этаж. Нужный нам офис занимала какая-то страховая компания.

– Что ж, дорогая, пойдем в библиотеку. Выясним, в каком мире мы оказались на этот раз.

– Хорошо, Алек, – радостно согласилась Маргрета. – Дорогой, мне очень жаль, что тебя постигло такое разочарование, но… Ах, это такое облегчение. Я… я… я до смерти боялась даже подумать о встрече с твоей женой.

– Ты с ней не увидишься. Никогда. Обещаю. Гм… для меня это тоже облегчение. И я проголодался.

Мы прошли еще немного.

– Алек, ты не рассердишься?

– Ну разве что в морду дам. А в чем дело?

– У меня есть пять четвертаков. Настоящих.

– И вот тут мне полагается вопросить: «Дочь моя, достойно ли ты вела себя в Филадельфии?» Выкладывай. Кого ты пришила? И много ли было крови?

– Вчера… У игровых автоматов. Всякий раз, когда Гарри выигрывал, он вручал мне четвертак, на счастье.

Разумеется, все обошлось без рукоприкладства. Четвертаки, конечно же, оказались неправильными, но они годились для наших целей. Точнее, прекрасно подходили к здешним торговым автоматам. Мы как раз шли мимо игрального заведения, а в подобных местах обычно стоят автоматы, торгующие едой. Так оно и было. Однако цены кусались: пятьдесят центов за жалкий сэндвич, двадцать пять центов за крошечный шоколадный батончик. И все же это было лучше иных завтраков. А главное – мы ничего не украли: в моем мире четвертаки были из настоящего серебра.

Затем мы направились в библиотеку, чтобы разобраться, с каким миром нам предстоит иметь дело.

Как выяснилось, это был мир Марги.