17

– Что ты сделал с мылом? – спросила Маргрета.

Я поглубже втянул воздух и медленно выдохнул.

– Я тебя правильно понял? Ты спрашиваешь, что я сделал с мылом?

– А что бы ты хотел, чтоб я сказала?

– Э-э-э… не знаю. Но только не это. Тут происходят чудеса, а ты меня спрашиваешь о каком-то куске мыла.

– Алек, чудо, которое происходит вновь, и вновь, и вновь, перестает быть чудом, оно превращается в докучливую неприятность. Слишком часто, слишком много. Мне хочется взвыть или разрыдаться. Потому-то я и спросила насчет мыла.

Я и сам был на грани истерики. Но слова Маргреты подействовали на меня, как ушат холодной воды. Маргрета? Та, что спокойно перенесла айсберги и землетрясения, которая ни разу не захныкала в беде… она хочет взвыть?!

– Извини, дорогая. Мыло я держал в руке, когда ты меня брила. Когда я ополаскивал лицо, его у меня уже не было, – наверное, я положил его на берег. Но точно не помню. Это важно?

– Нет, не очень. Хотя этим бруском «Камей» мы воспользовались только раз, и, если бы его удалось отыскать, он составил бы ровно половину нашего имущества, в пару к твоей бритве. Может, ты и положил его на берег, да я его там не вижу.

– Значит, исчезло. Марга, сейчас хорошо бы разобраться с неотложными делами, а как испачкаемся, будем думать о мыле. Нам нужна еда, одежда и место для ночлега! – Я выбрался на берег. – Обувь!!! Даже обувь пропала. Что будем делать? Я ничего не соображаю. Была бы тут Стена Плача, я бы оросил ее слезами.

– Успокойся, родной, успокойся.

– А ничего, если я тихонько поскулю?

Она подошла ко мне, обняла и поцеловала.

– Поскули, если хочешь, дорогой. Поскули за нас обоих. А потом будем решать, что делать.

Ну, в объятиях Маргреты подавленное настроение исчезает без следа.

– А нет ли у тебя какой-нибудь идеи? Не могу придумать ничего лучше, чем вернуться обратно на шоссе и попытаться схватить попутку… но это мне не очень по душе. По причине моего внешнего вида. Даже фигового листа и того нет. Не видела ли ты где-нибудь поблизости фигового дерева?

– А разве в Техасе растут смоковницы?

– В Техасе все растет. Ну так что будем делать?

– Вернемся к шоссе и пойдем.

– Босыми? Может быть, постоим, выставив большие пальцы? Босиком нам все равно далеко не уйти. У меня нежные подошвы.

– Они закалятся. Алек, мы непременно должны двигаться. Хотя бы для того, чтобы поддерживать свой боевой дух. Если сдадимся – мы погибли. Я точно знаю.

Через десять минут мы медленно брели по шоссе на восток. Это было совсем не то шоссе, с которого мы недавно сошли. У него было четыре полосы, а не две, и с обеих сторон тянулась широкая мощеная обочина. Полосу отчуждения разграничивала не колючая проволока в три ряда, а ограда из металлической сетки-рабицы, высотой в человеческий рост. Если бы не ручей, мы бы не выбрались на шоссе. Пришлось снова лезть в воду и, задержав дыхание, с трудом протискиваться под решеткой. Мы опять вымокли (рубашки-полотенца у нас уже не было), но теплый воздух поправил дело в одну минуту.

На этом шоссе движение было куда оживленней, чем на прежнем; здесь был и грузовой, и пассажирский транспорт. Машины двигались с невероятной скоростью. Как быстро, я определить не мог, но мне казалось, что их скорость вдвое больше, чем у любых известных мне транспортных средств. Они мчались так же быстро, как трансокеанские дирижабли.

Там были огромные машины – вероятно, грузовые, – которые выглядели не как обычные грузовики, а как товарные железнодорожные вагоны. Они были даже длиннее вагонов. Но когда я присмотрелся, то понял, что каждый состоял из трех машин, сцепленных вместе. К такому выводу я пришел, пытаясь сосчитать число колес. Шестнадцать на машину? И еще шесть на чем-то вроде локомотива, установленного впереди. Итого пятьдесят четыре колеса. Разве так бывает?

Эти левиафаны двигались бесшумно, если не считать свиста воздуха и шороха шин по шоссе. Мой профессор динамики был бы очень доволен.

По ближней к нам полосе шли машины меньших размеров, которые я предположительно счел пассажирскими, хотя внутри никого не заметил. Там, где должны были быть окна, поверхность казалась сделанной из зеркал или полированной стали. Машины были длинные, низкие и обтекаемые, как дирижабли.

Теперь я увидел, что шоссе не одно, а два. Транспорт на ближней к нам стороне шел на восток, а на расстоянии по меньшей мере в сотню ярдов другой поток машин стремился на запад. Еще дальше, видимая только в промежутки между машинами, тянулась ограда, образуя северную границу невероятно широкой полосы отчуждения.

Мы плелись по обочине. Я уже начал сомневаться, что нас подберет какая-нибудь попутная машина. Даже если нас замечали (что нельзя было утверждать со всей определенностью), то как им было остановиться на такой скорости? Тем не менее каждой проезжавшей машине я показывал поднятый большой палец.

Свои сомнения я держал при себе. Мы брели бесконечно долго. Внезапно одна из несущихся мимо машин скользнула к обочине, остановилась в четверти мили от нас, а затем двинулась задним ходом, причем очень резво – на месте водителя я бы поостерегся. Мы торопливо отошли подальше в сторонку.

Машина остановилась рядом с нами. Участок зеркального покрытия – шириной в ярд и примерно столько же в высоту – отскочил наподобие подвального люка, и я сообразил, что вижу пассажирский салон. Водитель посмотрел на нас и ухмыльнулся:

– Глазам своим не верю!

Я попробовал улыбнуться в ответ.

– Я и сам не верю. Но так оно и есть. Подвезете?

– Возможно. – Он оглядел Маргрету с головы до ног. – Ух ты, какая красавица! Что случилось?

– Сэр, мы потерялись, – ответила Маргрета.

– Похоже на то. А одежду вы тоже потеряли? Вас похитили? Или что? Ладно, с этим можно и подождать. Меня зовут Джерри Фарнсуорт.

– А мы – Алек и Маргрета Грэхем, – ответил я.

– Рад знакомству. Что ж, кажется, оружия у вас нет – исключая ту штуковину, что у вас в руке, мисс Грэхем. Что это такое?

Она протянула ему коробочку:

– Безопасная бритва.

Он взял ее, повертел и вернул обратно.

– С ума сойти. Я такую только в детстве видел, когда о бритье еще и не помышлял. Ну, вряд ли вы с этой игрушкой возьмете меня в заложники. Влезайте. Алек, садитесь сзади; ваша сестра займет место рядом со мной.

Еще один участок покрытия поднялся вверх.

– Спасибо, – ответил я, припомнив горькое присловье о нищих, которым выбирать не приходится. – Марга не сестра мне, а жена.

– Счастливчик! Не возражаете, если она сядет рядом со мной?

– Нет, конечно.

– Ха, от вашего ответа тензометр зашкалил бы. Дорогая, садитесь-ка сзади, вместе с мужем.

– Сэр, вы предложили мне сесть с вами, и мой муж вслух выразил свое согласие.

Маргрета скользнула на переднее сиденье. Я было открыл рот, но тут же закрыл, обнаружив, что сказать мне нечего. Потом я уселся на заднее сиденье; внутри машина была гораздо больше, чем снаружи, на широком сиденье было очень удобно. Двери закрылись; «зеркала» оказались окнами.

– Я сейчас снова войду в поток машин, – сказал наш хозяин, – так что не противьтесь предохранительным устройствам. Иногда эта телега взбрыкивает не хуже породистого быка – перегрузки до шести «же» или больше. Кстати, а куда вы направляетесь? – Он поглядел на Маргрету.

– В Канзас, мистер Фарнсуорт.

– Зовите меня Джерри, дорогая. Вот так голышом и пойдете?

– У нас нет одежды, сэр, мы ее потеряли.

– Мистер Фарнсуорт… Джерри, – вмешался я, – мы в ужасном положении. Потеряли все, что у нас было. Да, мы пробираемся в Канзас, но сначала нам где-то надо раздобыть одежду… Может быть, в Красном Кресте? Не знаю. А я подыщу работу, чтобы добыть немного денег. И тогда мы продолжим наш путь в Канзас.

– Ясно. Ну, то есть кое-что проясняется. И как же вы доберетесь до Канзаса?

– Я думал отправиться в Оклахома-Сити, а уж оттуда на север. Будем держаться главных шоссе. Мы ведь все время едем на попутках.

– Алек, а вы действительно заблудились. Видите ограду? А вам известно, какое наказание ожидает пешеходов за пребывание в полосе отчуждения?

– Нет.

– В невежестве – счастье. Вам лучше держаться проселочных дорог, там поездки автостопом еще разрешены… во всяком случае, к ним относятся снисходительно. Что ж, если вы направляетесь в Оки-Сити, я вам помогу. Держитесь!

Он сделал что-то с приборной панелью. К рулю он даже не прикасался, ибо никакого руля не было. Вместо него торчали две ручки.

Машина чуть задрожала, затем скакнула вбок. Мне показалось, что я провалился в какое-то мягкое месиво, а по коже пробежал заряд статического электричества. Машину качнуло, как лодчонку в бурном море, но «мягкое месиво» предохраняло меня от ударов. Внезапно все успокоилось, и осталась лишь слабая вибрация. Мимо нас стремительно летел ландшафт.

– Ну а теперь рассказывайте, – потребовал мистер Фарнсуорт.

– Маргрета?

– Конечно, милый. Так надо.

– Джерри… Мы из другого мира.

– Нет, лучше не надо! – Он мучительно застонал. – Только не о летающих тарелках! Это, знаете ли, уже четвертый случай за неделю. Значит, вот какая у вас версия…

– Нет, что вы. Я летающих тарелок в жизни не видел. Мы с Земли, но… с другой. Мы голосовали на Шестьдесят шестом шоссе, стараясь добраться до Канзаса.

– Минутку! Вы сказали, на Шестьдесят шестом?

– Да. Конечно.

– Так называлось это шоссе, пока его не перестроили. А сейчас его называют Межштатное сороковое… вот уже лет сорок, а может, и пятьдесят. А, значит, вы – путешественники во времени, так, что ли?

– А какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот девяносто четвертый.

– И у нас тот же. Среда, восемнадцатое мая. Во всяком случае с утра было так. До перемены.

– Так оно и есть. Но… слушайте, давайте-ка все по порядку. Начинайте с самого начала и расскажите, как вы оказались за ограждением, да еще в чем мать родила.

Я ему все и выложил.

Выслушав, он сказал:

– Насчет этого вашего кострища… Вы обожглись?

– Отделался небольшим волдырем.

– Ах, волдырем… Полагаю, вам бы и в аду пришлось недурственно.

– Слушайте, Джерри, огнеходцы действительно расхаживают по раскаленным углям.

– Я знаю. Видел. В Новой Гвинее. Но попробовать не соблазнился. А вот айсберг… что-то меня в нем настораживает. Как может айсберг врезаться в бок судна? Айсберг покоится в воде. Всегда. Конечно, корабль может в него врезаться, но тогда вмятина будет в носовой части. Верно?

– Маргрета?

– Не знаю, Алек. То, что говорит Джерри, в общем-то, логично. Но случилось все именно так.

– Джерри, я тоже ничего не понимаю. Мы были в одной из носовых кают, так что, может быть, смяло весь нос. Но если Маргрета ничего не знает, то я уж тем более, поскольку я ушиб голову и потерял сознание. Марга удерживала меня на воде, как я вам и рассказывал.

Фарнсуорт задумчиво посмотрел на меня. Он повернул свое сиденье так, чтобы видеть нас обоих, и показал Маргрете, как обращаться с ее сиденьем. Теперь мы сидели кружком и наши колени почти соприкасались, Джерри повернулся спиной к движению.

– Алек, а что стало с Хергенсхаймером?

– Может, я плохо объяснил, но мне самому не все ясно. Пропал Грэхем. А я – Хергенсхаймер. Когда я прошел сквозь пламя и оказался в другой вселенной, то, как уже говорил, обнаружил, что занял место Грэхема. Все звали меня Грэхемом и в самом деле думали, что я – Грэхем… А Грэхема не было – он исчез. Наверное, вы считаете, будто я воспользовался самым простым выходом из этой ситуации… но поймите, я оказался в тысячах миль от дома, без денег, без билета, и никто на корабле слыхом не слыхивал о Хергенсхаймере! – Я пожал плечами и беспомощно развел руки. – Да, грешен. Я носил его одежду, я ел за его столом, я откликался на его имя.

– И все равно не могу ухватить суть. Возможно, вы так похожи на Грэхема, что обманулись почти все… но жена-то должна была заметить разницу. Марджи?

Маргрета с нежной грустью взглянула мне в глаза и без колебаний ответила:

– Джерри, мой муж немного не в себе. У него странная амнезия. Он и есть Алек Грэхем. Никакого Александра Хергенсхаймера нет и никогда не было.

Я онемел. Об этом мы с Маргретой не заговаривали уже много недель, но она никогда решительно не заявляла, что я не Алек Грэхем. Я уже в который раз убедился, что Маргрету невозможно переспорить. Всякий раз, когда я считал, что победил, оказывалось, что она просто перестала разговаривать.

Фарнсуорт обратился ко мне:

– Может быть, все дело в ушибленной голове, Алек?

– Слушайте, ушиб был пустяковый – несколько минут забытья, и все. В моей памяти нет никаких пробелов. Тем более что все произошло спустя две недели после хождения по углям. Джерри, моя жена – удивительная женщина… но тут я вынужден с ней не согласиться. Ей хочется верить, что я Алек Грэхем, потому что она полюбила его задолго до того, как мы с ней встретились. Она верит в это, потому что это стало для нее необходимостью. Но я-то, конечно, знаю, кто я такой. Я – Хергенсхаймер. Да, амнезия может вызывать любопытнейшие отклонения, но есть одно неоспоримое свидетельство, которое убедительно доказывает, что я Александр Хергенсхаймер и никогда не был Алеком Грэхемом. – Я хлопнул себя по голому животу, там, где когда-то нависали жировые складки. – Вот оно. Я носил одежду Грэхема, о чем уже упоминал. Но его костюмы были мне не совсем впору. В тот день, когда я прошел через пламя, я был толстоват, слишком тяжел, и вот тут накопился излишек жира. – Я опять хлопнул себя по животу. – Костюмы Грэхема были мне тесны в талии. Приходилось втягивать живот и не дышать, чтобы застегнуть пояс на любых брюках. За те мгновения, что я шел через пламя, я не мог так прибавить в весе. И этого не случилось. Я провел две недели на круизном корабле, слишком много ел и отрастил себе брюхо… Что и доказывает, что я вовсе не Алек Грэхем.

Маргрета сидела молча, с невозмутимым выражением лица.

– Марджи? – обратился к ней Фарнсуорт.

– Алек, у тебя были точно такие же трудности с одеждой до хождения сквозь огонь. И по той же причине. Слишком много лакомств. – Она улыбнулась. – Прости, что я тебе противоречу, любимый… Но я очень рада, что ты – это ты.

– Алек, немало мужчин согласятся пройти через огонь ради того, чтобы женщина вот так на них поглядела, – сказал Джерри. – Как доберетесь до Канзаса, загляните к Меннингерам, они разберутся с вашей амнезией. Никто не может обмануть женщину, когда дело касается ее мужа. Она живет с ним бок о бок, спит с ним, ставит ему клизмы и выслушивает его шуточки, так что подмена невозможна, как бы ни был похож на мужа его двойник. Такой фокус не удался бы даже близнецам. Есть множество мелочей, известных жене и скрытых от глаз посторонних.

– Марга, – сказал я, – теперь все зависит от тебя.

Она ответила:

– Джерри, мой муж считает, что я могу это опровергнуть, хотя бы частично. В то время я еще не знала Алека так, как жена знает мужа. Тогда я была ему не женой, а возлюбленной, и то всего лишь несколько дней. – Она улыбнулась. – Хотя по сути вы правы. Я его узнала.

Фарнсуорт недоуменно наморщил лоб:

– По-моему, все опять запуталось. Либо мы говорим об одном человеке, либо о двух. Значит, Александр Хергенсхаймер… Алек, расскажите-ка мне о нем.

– Я – протестантский священник, рукоположенный в христианской церкви Единой истины братьев по Апокалипсису, ее еще называют Апокалипсическим братством. Я родился на ферме деда, неподалеку от Уичито, двадцать второго мая…

– Ах, у вас, значит, на этой неделе день рождения? – заметил Джерри.

Марга насторожилась.

– Именно так. У меня голова слишком забита заботами, чтобы об этом помнить… так вот, двадцать второго мая тысяча девятьсот шестидесятого года. Мои родители и дед умерли. Старший брат все еще трудится на семейной ферме.

– Поэтому вы и едете в Канзас? Хотите найти брата?

– Нет. Ферма осталась в другой вселенной. В той, где я вырос.

– А зачем вам Канзас?

Я немного помолчал.

– Логичного ответа у меня нет. Возможно, меня влечет домой инстинкт. А может, то, что заставляет лошадей бросаться обратно в горящую конюшню. Не знаю, Джерри. Но я должен вернуться к своим корням.

– Вот эту причину я понимаю. Продолжайте.

Я рассказал о своем образовании, не скрыв, что не добился успехов в инженерном деле, о том, как поступил в семинарию, о рукоположении и о своих связях с ЦАП. Я не стал упоминать об Абигайль; не хотелось говорить, что проповедник из меня не вышел (это мое личное мнение), по большей части из-за того, что Абигайль не любила моих прихожан, а прихожане терпеть не могли Абигайль. В краткий пересказ биографии невозможно уложить все подробности, но факт остается фактом – я исключил Абигайль из рассказа о своей жизни для того, чтобы не вызывать сомнений в легитимности положения Маргреты… этого я никак не мог допустить.

– Вот, пожалуй, и все. Если бы мы оказались в моем родном мире, мы могли бы просто позвонить в штаб-квартиру ЦАП в Канзас-Сити, штат Канзас, и вам бы все это подтвердили. У нас был очень удачный год, и я взял отпуск. Купил билет на дирижабль «Граф фон Цеппелин» Североамериканской аэрокомпании от Канзас-Сити, через Сан-Франциско и Хило, до самого Таити, где и пересел на круизный теплоход «Конунг Кнут», что, можно сказать, приводит нас к дате, с которой я начал свой рассказ.

– Все это звучит, как сказали бы у нас, весьма кошерно. А сам рассказ очень интересен. А вы возродились во Христе?

– Разумеется. Вряд ли я сейчас могу похвастаться особой благодатью, но… я работаю над собой. Мы ведь подошли к последним дням, брат, так что надо торопиться. А ты возрожден во Господе?

– Об этом поговорим потом. Как звучит второй закон термодинамики?

Я скорчил кислую мину.

– Энтропия непрерывно возрастает. Вот на этом-то я и споткнулся.

– Ну а теперь расскажите мне об Алеке Грэхеме.

– О нем я почти ничего не знаю. Судя по паспорту, он родился в Техасе, но вместо места жительства там фигурирует адрес юридической конторы в Далласе. Насчет остального лучше спросить Маргрету; она его знала, я – нет.

О щекотливой истории с миллионом долларов я умолчал, ибо ничего в ней объяснить не мог… да и Марга знала о ней только с моих слов; самих денег она не видела.

– Марджи! Вы можете просветить нас насчет Алека Грэхема?

Она помедлила с ответом.

– Боюсь, ничего не смогу добавить к тому, о чем вам уже сказал мой муж.

– Эй! Вы меня разочаровываете. Ваш муж подробно описал нам доктора Джекила – а вы не хотите нарисовать портрет мистера Хайда. Он пока остается белым пятном. Только адрес для писем в Далласе и ничего больше.

– Мистер Фарнсуорт, я полагаю, вы никогда не работали судовой горничной?

– Не-а. Не работал. Зато был судовым стюардом на сухогрузе. Сделал два рейса, еще мальчишкой.

– Тогда вы поймете. Горничной много известно о своих пассажирах. Она знает, как часто они принимают ванну. Как часто меняют белье. Ей известно, как они пахнут… а пахнут все, только одни – хорошо, а другие – дурно. Она знает, какого сорта книги они читают и читают ли вообще. Но прежде всего она узнает, стóящие ли они люди – честные, щедрые, заботливые, сердечные. Она знает все необходимое, чтобы судить о том, каков человек. Но ей, скорей всего, ничего не известно ни об их профессии, ни о том, откуда они родом или какое у них образование, и обо всех других подробностях, которые хорошо известны их друзьям. До экскурсии к огнеходцам я четыре недели была горничной, отвечающей за каюту Алека Грэхема. Две недели из этих четырех я была его любовницей и совершенно потеряла голову от любви. Потом из-за его амнезии в наших, столь радостных для меня отношениях наступила долгая пауза, а когда мы наконец возобновили свою связь, я вновь стала счастливой. И вот уже четыре месяца я его жена, и, хотя эти месяцы полны бед и невзгод, еще никогда в жизни я не была так счастлива. Именно так я чувствую себя сегодня и надеюсь, что так будет вечно. Вот и все, что я знаю об Алеке Грэхеме, моем муже.

Она улыбнулась мне сквозь слезы, и у меня тоже защипало в глазах.

Джерри вздохнул и покачал головой:

– Да, здесь без царя Соломона не разберешься. А я – не он. Я верю обеим вашим версиям, хоть одна из них явно ошибочна. Ладно, не имеет значения. Моя жена и я – приверженцы мусульманского понимания гостеприимства – это то, чему я научился во время последней войны. Примете ли вы наше гостеприимство на денек-другой? Лучше соглашайтесь.

Марга взглянула на меня, и я согласился.

– Отлично. Ну а теперь проверим, дома ли хозяин. – Он повернул сиденье к приборной доске и чего-то коснулся. На доске вспыхнул свет, что-то пискнуло. Лицо Джерри просветлело, и он сказал:

– Герцогиня, это ваш любимый муж.

– Ах, Ронни! Как я рада тебя слышать!

– Нет, не Ронни! Угадай кто.

– Альберт? Тони? Энди? Джим?

– Ну-ка, еще разок, и будет порядок. Со мной гости.

– Да, Джерри?

– Гости к ужину, на ночлег, а может, и дольше.

– Хорошо, любимый. Сколько, какого пола и когда вы приедете?

– Сейчас спрошу Губерта. – Он опять чем-то щелкнул. – Губерт говорит, что через двадцать семь минут. Гостей двое. Тот, что сидит рядом со мной, – примерно двадцать три года, волосы светлые, длинные и вьющиеся, глаза синие, рост пять футов семь дюймов, вес примерно сто двадцать фунтов, остальные параметры не проверял, но они близки к тем, что у нашей дочки. Пол женский. Я абсолютно уверен, что это женщина, поскольку на ней нет даже набедренной повязки.

– Хорошо, милый. Я выцарапаю ей глаза. Но сначала покормлю, разумеется.

– Отлично. Не волнуйся, она угрозы не представляет: с нами ее муж, он следит за ней как ястреб. Я говорил, что он тоже голый?

– Не говорил. Как интересно.

– Тебе его размеры сообщить? Если да, то уточни – в покое или в возбуждении?

– Мой дорогой, я счастлива, что ты все такой же старый греховодник. А теперь прекрати смущать наших гостей.

– В моей методе есть толика безумия, герцогиня. А голые они потому, что у них совсем нет одежды. Однако я подозреваю, что смутить их очень легко. Поэтому, пожалуйста, встречай нас у ворот с ворохом одежды. Нужную статистику ты имеешь, кроме… Марджи, предъявите-ка вашу ногу…

Марга беспрекословно приподняла ногу, он ощупал ступню и продолжил:

– Парочка твоих сандалий подойдет. А ему – пару шлепанцев. Моих.

– А его прочие размеры? Только не теряй времени на шуточки.

– Примерно моего роста и ширины плеч, но я по меньшей мере фунтов на двадцать тяжелее. Так что возьми из того, что я носил, когда был похудее. А если Сибил опять собрала полон дом своих юных варваров, пожалуйста, прими решительные меры и не подпускай их к воротам. Наши гости – люди застенчивые. Мы представим их, когда они оденутся.

– Будет выполнено беспрекословно, сэр. Но, по-моему, самое время представить их мне.

– Mea culpa. Любимая, это Маргрета Грэхем, миссис Алек Грэхем.

– Привет, Маргрета! Добро пожаловать.

– Благодарю вас, миссис Фарнсуорт.

– Лучше просто Кэтрин или Кейт.

– Кэтрин. Не могу выразить, как мы благодарны вам за то, что вы делаете… когда мы так несчастны… – Моя любимая всхлипнула, утерла слезы и сказала: – А это мой муж. Алек Грэхем.

– Здравствуйте, миссис Фарнсуорт. И разрешите мне тоже поблагодарить вас.

– Алек, везите девушку сюда немедленно. Я очень хочу ее видеть. И вас тоже.

– Губерт говорит, двадцать две минуты, герцогиня, – вмешался Джерри.

– Hasta la vista! Отключайся и дай мне заняться делами.

– Отбой.

Джерри снова повернул сиденье к нам.

– Кейт подыщет вам достойный наряд, Марджи… хотя в вашем случае следовало бы принять специальный закон против ношения одежды. Послушайте, а вам не холодно? Я тут заболтался и совсем забыл. Обычно температура в машине позволяет чувствовать себя хорошо в одежде. Но Губерт все в минуту поправит.

– Я из викингов, Джерри, мы никогда не мерзнем. В большинстве помещений мне просто жарко.

– А как вы, Алек?

– Мне достаточно тепло, – ответил я, лишь чуточку уклоняясь от истины.

– Я думаю… – начал было Джерри.

…и тут небеса вдруг раскололись, и с них хлынул ослепительный свет. А меня внезапно охватило горькое предчувствие беды, когда я понял, что мне так и не удалось вернуть любимую к благодати…