13

Следующие три дня я опишу вкратце – в них не было ничего хорошего. «И была кровь на улицах, и прах». Оставшиеся в живых – те, кто не был изувечен, не потерял рассудок от горя, не впал в апатию или в истерику, не обессилел, короче говоря, горсточка – бродили среди развалин, стараясь отыскать уцелевших под грудами кирпичей, камней и известки. Но можно ли голыми руками разгрести тонны обломков?

И что делать, когда, добравшись до них, вдруг обнаруживаешь, что опоздал, что поздно было уже в тот самый миг, когда ты принялся за дело? Мы услышали жалобный писк, тихий, как мяуканье котенка, и стали осторожно разбирать завал, оттаскивать в сторону камни, чтобы не причинять лишних страданий засыпанному существу. В конце концов мы добрались до источника звука. Младенец, только что испустивший дух. Позвоночник перебит, голова проломлена. «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень». Я отвернулся, и меня вырвало. Никогда больше не стану читать псалом сто тридцать седьмой.

Ночь мы провели на склоне Ледникового холма. После захода солнца пришлось прекратить работу – в темноте это было бесполезно. К тому же повсюду рыскали мародеры. Я глубоко убежден, что каждый мародер – потенциальный насильник и убийца. Я был готов умереть за Маргрету, если нужно, однако не имел ни малейшего желания умирать храбро, но без толку, в схватке, которой можно избежать.

На следующее утро прибыла мексиканская армия. Перед ее приходом мы снова разгребали руины. Не стану говорить, что` мы там находили. Солдаты положили этому конец. Все гражданское население согнали на полуостров, подальше от разрушенного города, к железнодорожной станции за рекой. Там мы и ждали – новоиспеченные вдовы, мужья, только что лишившиеся жен, осиротевшие дети, раненые на самодельных носилках, люди с увечьями, но не потерявшие способности двигаться, люди без видимых ранений, но с пустым взором и безмолвные. Маргрете и мне повезло; мы мучились голодом и жаждой, перепачкались, и во время землетрясения набили себе синяков. Поправка: во время двух землетрясений.

Интересно, кто-нибудь испытал два землетрясения подряд?

Я не рисковал расспрашивать об этом. Похоже, я был уникальным свидетелем смены миров; Маргрета дважды переносилась со мной, потому что оба раза я крепко прижимал ее к себе. Были ли еще свидетели? А вдруг на «Конунге Кнуте» тоже были те, кто, как и я, старательно держал язык за зубами? Как спросить? «Извините, амиго, это тот самый город, что был тут вчера?»

Мы прождали на железнодорожной станции часа два; потом подъехала армейская цистерна, и каждому беженцу выдали по жестяной кружке воды. Солдат с примкнутым штыком наводил в очереди порядок.

На закате снова приехала машина с водой и буханками хлеба. Маргрета и я получили четверть буханки на двоих. Чуть позже же на станцию задним ходом подали состав; солдаты загоняли людей в вагоны, из которых одновременно что-то выгружали. Марге и мне повезло: нас втолкнули в пассажирский вагон – большинство остальных попали в товарные.

Поезд пошел на север. Нас не спрашивали, хотим мы туда ехать или нет; у нас не требовали денег за проезд; Масатлан эвакуировали целиком. До тех пор, пока не восстановят систему водоснабжения, Масатлан будет принадлежать только крысам и мертвецам.

Нет смысла описывать наше путешествие. Поезд шел, мы страдали. В Гуаймасе железнодорожная ветка круто сворачивала с побережья вглубь материка, а потом тянулась через Сонору до Аризоны, по местности необыкновенной красоты, но у нас не было сил любоваться чудесными видами. Мы спали, сколько могли, а остальное время притворялись спящими. На остановках люди покидали поезд, хотя полиция старалась загонять их обратно. В Ногалес (Сонора) состав пришел полупустым. Остальные, в том числе и мы, решили ехать до того Ногалеса, что в Аризоне.

На третьи сутки после землетрясения, чуть позже полудня, состав подошел к пограничной заставе.

Нас согнали в здание контрольно-пропускного пункта, расположенного сразу же за линией границы, и человек в мундире произнес речь по-испански:

– Добро пожаловать, амигос! Соединенные Штаты рады помочь своему соседу в дни испытаний. Иммиграционная служба США упростила процедуру, так что с вами быстро разберутся. Сначала вам предлагается пройти дезинсекцию, затем вы получите грин-карты сверх квоты – вид на жительство, дающий право работать на территории Соединенных Штатов. Найти работу вам помогут агенты по найму, они ждут вас за воротами контрольно-пропускного пункта. Там же развернуты походные кухни. Если вы голодны, подходите, дядя Сэм вас угостит! Добро пожаловать в Los Estados Unidos!

Некоторые стали задавать вопросы, а мы с Маргретой сразу же поспешили к дверям «вошебойки». Мне было отвратительно само название этой санитарной процедуры. Требование пройти дезинсекцию подразумевало, что мы завшивели. Да, мы были немытыми оборванцами, вдобавок у меня отросла трехдневная щетина… Но вши?!

Вполне возможно, что вши тоже были. После суток в развалинах и двух суток среди немытых тел, в вагоне, не блиставшем чистотой, можно ли поручиться, что на мне нет паразитов?

«Вошебойка» оказалась не такой уж ужасной. Процедура представляла собой мытье в душе под наблюдением санитаров, которые по-испански требовали, чтобы волосяной покров тщательно обрабатывали специальным жидким мылом. В это время наша одежда проходила нечто вроде стерилизации или окуривания – по-моему, в автоклаве; с четверть часа я нагишом дожидался, пока мне ее вернут, и с каждой минутой злился все больше.

Однако, одевшись, я перестал сердиться, так как понял, что никто меня намеренно не унижал, просто когда приходится в спешке разбираться с толпами народа, любая процедура почти наверняка задевает человеческое достоинство. (Мексиканские беженцы тоже восприняли ее как оскорбительную: до меня доносились возмущенные перешептывания.)

Затем мне опять пришлось ждать – на сей раз Маргрету.

Она вышла из двери женского отделения, увидела меня, улыбнулась, и все вокруг изменилось как по волшебству. И как ей удалось, выйдя из «вошебойки», выглядеть одетой с иголочки?

Она подошла ко мне и сказала:

– Ох, ты меня давно ждешь, дорогой? Извини, пожалуйста. Там нашлись утюг и гладильная доска, и я привела одежду в порядок. А то из стирки ее вернули какой-то пожеванной.

– Нет, недолго, – соврал я. – Ты очаровательна! – (А вот это уже правда!) – Пойдем обедать? Правда, боюсь, что это еда, приготовленная в полевой кухне.

– По-моему, сначала надо заполнить какие-то документы.

– А давай сначала воздадим должное благотворительному обеду. Грин-карты нам не нужны – их выдают только мексиканцам. А мне надо будет объяснить отсутствие паспортов.

Еще в поезде я все продумал и согласовал с Маргретой. Вот что я предложил сообщить властям о нашей судьбе: мы туристы, жили в Hotel de las Olas Atras, на побережье. Когда началось землетрясение, мы были на пляже. Отель разрушился, мы потеряли одежду, деньги, паспорта – короче говоря, все. Нам повезло, мы остались живы. Та одежда, что на нас, выдана мексиканским Красным Крестом.

У этой истории было два преимущества: Hotel de las Olas Atras действительно был разрушен, а остальную часть рассказа проверить было трудно.

Вскоре выяснилось, что для получения обеда необходимо выстоять в очереди за «зелеными картами». В конце концов мы добрались до стола. Человек, сидевший за столом, сунул мне под нос анкету и сказал по-испански:

– Сначала напишите печатными буквами фамилию и имя, потом адрес. Если дом разрушен землетрясением, укажите это и дайте адрес брата, отца, священника, кого угодно, чей дом сохранился.

Тут я завел свою песню. Человек поднял на меня глаза и сказал:

– Амиго, вы задерживаете очередь.

– Но мне не нужна грин-карта, – ответил я. – Я не хочу ее получать. Я американский гражданин, возвращаюсь из-за границы и пытаюсь втолковать вам, почему у меня нет паспорта. То же самое относится и к моей жене.

Он побарабанил пальцами по столу и сказал:

– Послушайте, по вашей манере говорить видно, что вы настоящий американец. Вернуть вам пропавший паспорт я не могу. У меня на очереди еще триста пятьдесят беженцев, вот-вот прибудет еще один состав. Так что мне здесь торчать до двух часов ночи? Сделайте мне одолжение, получите грин-карту. Она не кусается, зато позволят въехать в страну. А завтра начнете бодаться с государственным департаментом относительно паспорта, а со мной не надо. О’кей?

Я глуп, но не упрям.

– О’кей.

В качестве своего мексиканского поручителя я назвал дона Хайме. Мне кажется, он нам много задолжал. Его адрес имел еще то преимущество, что находился совсем в другой вселенной.

В походной кухне и кормили по-походному, но мы проголодались, а вдобавок впервые за несколько месяцев я снова ел американские блюда. Сочное красное яблоко на десерт показалось мне необычайно вкусным. Незадолго до заката мы очутились на улицах Ногалеса – свободные, чистые, сытые и в Соединенных Штатах на законных – или почти законных – основаниях. Нам было на тысячу процентов лучше, чем той голой парочке, которую подобрали в океане семнадцать недель назад.

И все же мы были пасынками судьбы – без денег, без пристанища, без личных вещей; вдобавок трехдневная щетина на щеках и одежда, пропущенная через автоклав – или как его там? – придавали мне облик типичного обитателя трущоб.

Больше всего досаждало безденежье, ведь у нас были накоплены деньги – чаевые, припрятанные Маргретой. Но на банкнотах, там, где должно быть написано «Republica», стояло слово «Reino», а на монетах – вовсе не те лица, которым полагалось быть. Возможно, монеты и представляли какую-то ценность из-за содержания серебра, но на местную валюту их все равно не обменяют. Да и вообще, любая попытка пустить эти деньги в ход чревата большими неприятностями.

Сколько мы потеряли? Увы, обменного курса между вселенными не существует. Конечно, можно сравнить покупательную способность денег – столько-то дюжин яиц или столько-то кило сахара. Но какой в этом смысл? Сколько бы там ни было, мы все равно лишились своих денег.

Такие расчеты были бы ничуть не лучше той ерунды, которой я развлекался в Масатлане. Там, будучи владыкой подсобки, я писал письма: а) боссу Алекса Хергенсхаймера, преподобному Дэнди Дэнни Доверу, доктору богословия, директору Церковного альянса за пристойность; б) адвокатам Алека Грэхема в Далласе.

Ни на одно письмо ответа не последовало, ни одно из них ко мне не вернулось. Именно этого я и ожидал, так как ни Алек, ни Александр не происходили из мира, где существуют летательные машины – aeroplanos.

Попробую сделать то же самое, но надежды мало: я уже знал, что новый мир чужд нам обоим – и Хергенсхаймеру, и Грэхему. Откуда мне это известно? До прибытия в Ногалес особых отличий я не замечал, но здесь, в пропускном пункте, был – только не падайте со стула! – телевизор! Красивый большой ящик со стеклянным окошком в передней стенке, а в окошке – движущиеся изображения людей… и живая речь.

Либо в вашем мире есть такое изобретение и вы считаете его чем-то обыденным, либо живете в мире, который ничего подобного не знает, и тогда вы мне не поверите. Так вот, узнайте же из моих уст – ведь меня тоже заставили поверить в нечто такое, во что, вообще-то, поверить невозможно, – такое изобретение существует. Есть мир, в котором оно столь же обычно, как велосипед, и называется «телевидение», а иногда «телик», или «видео», или даже «ящик для идиотов». И если бы вы знали, для каких целей подчас используется это великое чудо, вы бы тут же поняли, какой глубокий смысл имеет последнее название.

Если вы окажетесь совершенно без денег в чужом городе, где у вас нет ни одной знакомой души, и вы не хотите обращаться в полицию, равно как и не желаете быть избитым и ограбленным, есть только одно заведение, где можно получить столь необходимую вам помощь. Обычно оно соседствует со злачными местами на окраине городских трущоб.

Армия спасения.

Заполучив телефонный справочник, я моментально нашел номер телефона Армии спасения. (Однако пришлось пошевелить мозгами, чтобы понять, как обращаться со здешними телефонными аппаратами. Предупреждение путешественникам между мирами: мелкие изменения зачастую обескураживают сильнее, чем большие.)

Через двадцать минут, разок повернув не в ту сторону, мы с Маргретой добрались до миссии. Прямо на тротуаре стояли четверо: один с валторной, другой с большим барабаном и двое с тамбуринами – и вокруг уже собиралась толпа. Музыканты исполняли «Благодатную скалу», и получалось совсем неплохо, но чувствовалось, что им не хватает баритона, и у меня возник соблазн к ним присоединиться.

За несколько шагов до дверей миссии Маргрета вдруг остановилась и потянула меня за рукав:

– Алек… может, не надо?

– А? В чем дело, родная? Мы же договорились…

– Нет, сэр. Вы сами изволили все решить.

– Мм… Да, возможно. Тебе не хочется идти в Армию спасения?

Она тяжело вздохнула:

– Алек… я не была в церкви с тех пор… с тех пор, как покинула лютеранскую веру. По-моему, сейчас мне туда идти грешно.

(Господи, да что же мне делать с этим ребенком? Она отступница не потому, что язычница… но потому, что живет по заповедям строже Твоих. Вразуми, Господи, и, умоляю, поспеши!)

– Любимая, если ты считаешь, что это грешно, мы не пойдем. Но скажи, что нам делать? Других предложений у меня нет.

– А… Алек, нет ли здесь других заведений, куда могут обратиться те, кто попал в беду?

– Есть, конечно. В таком большом городе обязательно найдутся несколько приютов Католической церкви. Должны быть и протестантские. Возможно, найдется и иудейский. И…

– Нет, я имею в виду те, что никак не связаны с религией.

– Ах вот как. Маргрета, поскольку это вовсе не моя родина, тебе об этом месте известно ровно то же, что и мне. Возможно, тут и существуют ночлежки для бездомных, не имеющие отношения к церкви. Правда, особой уверенности в этом нет, так как церкви стремятся монополизировать это поле деятельности, тем более что никто другой им особо не интересуется. Если б сейчас было утро, а не вечер, я бы поискал какой-нибудь благотворительный фонд или учреждение, где оказывают помощь на общественных началах, или что-то в этом роде, – и что-нибудь из этого мы непременно обнаружили бы. Но сейчас… В это время суток за помощью можно обращаться только к полицейскому… Но я знаю заранее, как поступит коп вот в этой части города, когда услышит, что тебе негде переночевать. Он укажет тебе дорогу в эту же самую миссию. В добрую старую Армию.

– В Копенгагене, Стокгольме или Осло я бы пошла прямо в главное полицейское управление. Там всегда помогают в беде, а если попросить, то примут на ночлег.

– Придется напомнить тебе, что это не Дания, не Швеция и не Норвегия. Здесь полицейские нас тоже приютят: меня запрут в вытрезвителе, а тебя – в камеру с проститутками. А наутро могут обвинить в бродяжничестве. Или отпустят. Это уж как повезет.

– Неужели в твоей Америке все так сурово?

– Не знаю, любимая, это не моя Америка. Но я не хотел бы выяснять различия столь рискованным путем. Любимая… а грешно ли заночевать в Армии спасения, если я отработаю все, что нам тут дадут?

Маргрета добросовестно обдумала сказанное: главный ее недостаток – полное отсутствие чувства юмора. Чудесный характер – есть. Детская способность с восторгом включаться в любую игру – сколько угодно. Чувство юмора? «Жизнь не грезы, жизнь есть подвиг…»

– Алек, ты прав: в таком случае мне не будет грешно переступить порог этого заведения. И я тоже все отработаю.

– Это не обязательно, милая. Я выступлю в своем профессиональном качестве. После кормежки бездомных останется уйма грязной посуды – а ты имеешь честь лицезреть чемпиона всей Мексики и los Estados Unidos по мытью тарелок.

Итак, я мыл посуду. Кроме того, помог разложить сборники гимнов и подготовить все для вечерней службы. А еще я выпросил у брата Эдди Маккоу – адъютанта Армии спасения – безопасную бритву и лезвие. Я рассказал ему, как мы тут очутились: отдых на мексиканской Ривьере, солнечные ванны на берегу океана, и вдруг – гул мощного толчка… короче, вывалил на него всю ту кучу вранья, которую приготовил для иммиграционной службы и не успел использовать.

– Пропало все: деньги, дорожные чеки, паспорта, одежда, билеты домой и все прочее. Нет, нам повезло, конечно, – мы живы.

– Господь укрыл вас в своих объятиях. Ты говорил, что заново крещен?

– Много лет назад.

– Нашим заблудшим овцам было бы неплохо пообщаться с тобой. Когда придет время свидетельствовать, не согласишься ли ты рассказать о том, что с вами произошло? Ведь ты первый очевидец из тех мест. Нас тоже тряхнуло, но легонько, только тарелки зазвякали.

– Буду очень рад.

– Заметано. Сейчас я дам тебе бритву.

И я выступил со свидетельством, и нарисовал правдивую и страшную картину землетрясения, но все же не такую жуткую, какой она была на самом деле – не дай Бог еще раз увидеть крысу… или труп младенца, – и я вслух возблагодарил Господа за то, что ни я, ни Маргрета не пострадали, и понял, что это самая искренняя из моих молитв за последние годы.

Преподобный Эдди воззвал к своей дурнопахнущей пастве, и все они вознесли благодарственную молитву о чудесном спасении брата и сестры Грэхем, после чего он произнес зажигательную проповедь, коснувшись всех, от Ионы до сотой овцы, чем вызвал восклицания «аминь» из разных концов помещения. Потом какой-то старый пропойца вылез вперед и сообщил, что он наконец узрел славу Господню и Господне милосердие и теперь готов вручить свою жизнь Христу.

Брат Эдди помолился за него и спросил, нет ли еще желающих покаяться, – и двое вышли вперед. Эдди, будучи прирожденным проповедником, увидел в нашей истории отличную тему для вечернего поучения и немедленно ею воспользовался, подкрепив ее десятым стихом пятнадцатой главы Евангелия от Луки и девятнадцатым стихом шестой главы Евангелия от Матфея. Не знаю, были ли у него домашние заготовки по этим стихам – возможно, и нет, поскольку хороший проповедник способен часами говорить на эту тему. Так или иначе, брат Эдди явно умел ориентироваться по ходу дела и удачно воспользовался нашим случайным появлением.

Он был нами очень доволен, а когда мы закончили уборку после ужина, последовавшего за вечерней службой, он сказал мне, что хоть у них нет комнат для супружеских пар – им не часто приходится принимать супружеские пары, – но поскольку сегодня сестра Грэхем будет единственной обитательницей женской спальни, то почему бы и мне не расположиться там же, вместо того чтобы спать в мужской? К сожалению, двуспальных кроватей у них нет, только двухъярусные койки, но, по крайней мере, мы сможем побыть вместе.

Я горячо поблагодарил его, и мы, счастливые, отправились спать. Двое уместятся даже на очень узком ложе, если хотят спать вместе.

На следующее утро Маргрета вызвалась приготовить завтрак для бездомных. На кухне она тотчас принялась за дело, поскольку повариха никогда не готовила по утрам – обычно этим занимался кто-нибудь из постояльцев. Кулинарного искусства тут не требовалось – овсянка, хлеб, маргарин, мелкие апельсины (некондиционный товар?), кофе. Я оставил ее мыть посуду и ждать моего возвращения.

А сам пошел искать работу.

Вчера вечером, когда я перемывал гору грязных тарелок, по аппарату беспроводной связи (тут его называют «радио») передавали новости; выяснилось, что в Соединенных Штатах безработица превратилась в политическую и социальную проблему.

На юго-западе страны всегда нужны сельскохозяйственные работники, но я еще вчера исключил для себя такую возможность. Нет, я вовсе не считал подобный труд ниже своего достоинства, ведь я помогал убирать урожай с тех самых пор, как научился держать в руках вилы. Однако мне очень не хотелось, чтобы в поле трудилась и Маргрета.

На должность священника я даже не надеялся и не стал говорить брату Эдди, что рукоположен. Безработица – вечная проблема проповедников. О, конечно, пустующая кафедра всегда найдется, но, как правило, там, где даже церковные мыши дохнут с голоду.

Однако у меня была и вторая профессия.

Мойщика посуды.

Сколько бы людей ни осталось без работы, мойщики посуды всегда нужны. Вчера, пока мы шли от контрольно-пропускного пункта к миссии Армии спасения, я приметил три ресторана с объявлениями в окнах: «Требуется мойщик посуды». Я высматривал их потому, что за долгую поездку из Масатлана у меня было вдоволь времени, чтобы признаться самому себе: я не обладаю иными востребованными талантами.

Точнее, талантами, которые были бы востребованы в этом мире. Здесь я не был рукоположен, да и не мог бы добиться рукоположения без диплома об окончании семинарии или факультета богословия – или без поддержки какой-нибудь захудалой секты, которая не обращает внимания на образование и доверяет только озарению, полученному от Духа Святого.

И уж конечно, я не был инженером.

Преподавать изученные мною предметы я тоже не мог, поскольку не имел никаких документов о своей подготовке – у меня не было даже свидетельства об окончании средней школы!

Вряд ли я годился в продавцы. Правда, я умел весьма успешно собирать пожертвования, однако в этом мире у меня не было ни репутации, ни знакомств. Возможно, в один прекрасный день… но деньги-то нужны сегодня…

Что же оставалось? Я проглядел страничку объявлений о найме в ногалесской «Таймс», забытой кем-то в миссии. Я не специалист по налогообложению. Я не механик, это уж точно. Не знаю, кто такие программисты, но я явно не из их числа, как и не из числа тех, кто занимается какими-то компьютерами. Я не медбрат и ничего не смыслю в делах здравоохранения.

Я мог бы без конца перечислять занятия, которые мне незнакомы и которым нельзя обучиться за один вечер. Но это лишено всякого смысла. Единственное, что я умел и что могло прокормить Маргрету и меня, пока мы не оглядимся в этом новом мире и не поймем, что к чему, – это то же самое, чем я занимался в бытность свою пеоном.

Опытный и надежный мойщик посуды никогда не помрет с голоду. (Зато у него сколько угодно возможностей помереть со скуки.)

В первом ресторане дурно пахло, а на кухне было грязно. Я и обращаться туда не стал. Второй находился в крупном отеле, и в подсобке работало несколько мойщиков. Босс поглядел на меня и сказал:

– Это работа для чиканос, тут тебе не понравится.

Я попробовал спорить. Но мне приказали убираться.

Третий ресторанчик мне явно подходил: чуть больше «Панчо Вилья», с чистенькой кухней и не слишком желчным директором.

Он предупредил:

– Оплата почасовая, по минимуму, никаких надбавок не будет. Кормежка бесплатная, раз в день. Если прикарманишь хоть зубочистку, выгоню в ту же секунду, без объяснений. Работать столько, сколько скажу, и в удобное для меня время. Сейчас ты мне нужен с полудня до четырех и с шести до десяти пять дней в неделю. Или если хочешь, работай шесть дней, но без доплаты за сверхурочные. Сверхурочные – это если я заставлю тебя работать больше восьми часов в день или сорока восьми часов в неделю.

– О’кей.

– Ладно, давай сюда карточку социального страхования.

Я вручил ему грин-карту.

Он мне ее тут же вернул.

– Нет, с грин-картой двенадцати с половиной долларов в час тебе не видать! Ты не чикано. Хочешь, чтоб у меня были неприятности с властями? Откуда она у тебя?

Ну, я тут же изобразил ему в лицах историю, заготовленную для иммиграционной службы.

– Мы лишились всего. Я не могу даже позвонить по телефону и попросить, чтобы мне переслали деньги. Мне необходимо сначала добраться до дому, а уж потом я смогу воспользоваться своим счетом в банке.

– Обратись за государственным пособием.

– Мистер, этого не допустит моя проклятущая гордость! – (Я даже не представляю, как доказать, что я – это я. Оставь меня в покое, лучше возьми меня мыть посуду!)

– Рад слышать. В смысле, о «проклятущей гордости». Нашей стране такие люди ой как нужны! Отправляйтесь в отдел социального страхования и потребуйте новую карточку. Ее обязательно выдадут, даже если вы не помните номер прежней. Потом возвращайтесь и приступайте к работе. Мм… я зачислю вас на работу с этой самой минуты, но за это вы отработаете полный рабочий день.

– Это более чем справедливо. Где находится отдел социального страхования?

Итак, я отправился в федеральную службу, где снова лгал, приукрашивая ложь сообразно обстоятельствам. Серьезная юная леди, которая выдала мне карточку, прочла мне целую лекцию о социальном страховании и о том, как оно действует, – каковую, видимо, недавно заучила наизусть. Я больше чем уверен, что среди ее клиентов (именно так она меня называла) никогда прежде не было столь внимательного слушателя. А для меня все было в новинку.

Я назвался именем Алека Грэхема. Это не было осознанным решением. Я пользовался этим именем уже несколько недель, привычно отзывался на него, а потому уже не мог спохватиться и сказать: «Извините, мисс, запамятовал, на самом деле меня зовут Александр Хергенсхаймер».

Я начал работать. В перерыв (с четырех до шести) я сбегал в миссию и узнал, что Маргрета тоже поступила на работу.

Работа у нее была временная, на три недели, что нас вполне устраивало. Повариха миссии уже больше года не была в отпуске, а потому решила съездить во Флагстаф, навестить дочку, которая только что родила. Поэтому Маргрете предложили временно занять ее место… и ее спальню (тоже на время).

Так что брат и сестра Грэхем неплохо устроились… временно, конечно.