14

А вот скажите мне, пожалуйста, почему на свете не существует философской школы мойщиков посуды? Ведь это занятие создает самые что ни на есть благоприятные условия для извлечения невинных радостей, связанных с попытками раскрыть нераскрываемое. Работа механическая, тело в непрерывном движении, зато от мозга почти ничего не требуется. Каждый день у меня было по восемь часов для того, чтобы подыскивать ответы на множество вопросов.

Какие вопросы? Да любые! Пять месяцев назад я был процветающим и уважаемым специалистом, подвизавшимся в одной из самых респектабельных профессий в мире, который я знал досконально – ну, мне так казалось. Сегодня же я ни в чем не уверен и у меня нет ничего за душой.

Поправка: у меня есть Маргрета. Вот оно, истинное сокровище, которое удовлетворило бы любого мужчину. Ее я не променял бы на все богатства Китая. Но, думая о Маргрете, я прежде всего размышлял о своем священном, но еще не выполненном долге. Перед ликом Господа моего я взял ее в жены… но достойно содержать не мог.

Да, у меня была работа, но, по правде говоря, Маргрета сама себя обеспечивала. Когда я нанимался к мистеру Каугерлу, меня не смутили его условия: «оплата почасовая, по минимуму, и никаких надбавок». Двенадцать с половиной долларов в час показались мне в высшей степени заманчивой цифрой – в конце концов, женатый человек в Уичито (в моем Уичито, в другой вселенной) на эти двенадцать с половиной долларов мог содержать семью в течение целой недели.

Чего я не знал, так это что за двенадцать с половиной долларов нельзя купить даже сэндвич с тунцом в нашем же ресторане – заметьте, совсем не фешенебельном, а очень дешевом. Мне было бы куда легче приспособиться к экономике этого странного, но чем-то отдаленно знакомого мира, если бы здешние деньги назывались как-нибудь иначе – шиллингами, шекелями или солями – как угодно, только не долларами. Я ведь был воспитан на том, что доллар – весьма крупная сумма. Мысль, что сто долларов в день – минимальная ставка, способная лишь удержать вас на грани нищеты, мне было усвоить нелегко.

Двенадцать с половиной долларов в час, сто долларов в день, пятьсот в неделю, двадцать шесть тысяч в год – и это прожиточный минимум?! Ну так слушайте внимательно. В мире, где я жил раньше, эта сумма представляла собой целое состояние, превышавшее самые смелые мечты алчных.

Привыкнуть к ценам и оплате труда в долларах, которые вовсе и не доллары – обычное требование любой незнакомой прежде экономической системы. Главное – справиться, удержаться на плаву, обеспечить нормальное существование себе, жене и детям (а по моим подсчетам до рождения нашего первенца осталось не так уж и долго) в мире, где у меня не было ни дипломов, ни знакомств, ни рекомендаций, ни справок с прежних мест работы. Алекс, скажи, ради Бога, на что ты годишься?.. Кроме мытья грязной посуды, разумеется!

Я мог влегкую перемыть стопку посуды высотой с маяк, бесконечно размышляя над этим важным вопросом. Его просто необходимо решить, и как можно скорее! Сегодня я радостно мою тарелки… а завтра мне придется ради своей любимой найти нечто куда более высокооплачиваемое. Минимальной почасовой ставки нам никак не хватит!

Вот наконец мы и добрались до главного вопроса: Господи Боже мой Иегова, что означают все эти знамения и чудеса, которые ты ниспослал рабу твоему?

Приходит время, когда каждый истинно верующий должен встать с колен своих и поговорить с Господом откровенно и начистоту. Боже, скажи, чему мне верить? Неужели это и есть те лживые великие знамения и чудеса, о которых Ты предупреждал, что посланы они Антихристом, дабы прельстить, если возможно, даже и избранных?

Или же то правдивые приметы наступления последних дней? И услышим мы Глас Твой?

Или безумен я, как Навуходоносор, и все это лишь порождение моего расстроенного воображения?

Если одно из этих предположений верно, значит остальные два – ложны. Так что же мне делать? Господь Саваоф, чем согрешил я против Тебя?!

Как-то вечером, возвращаясь в миссию, я увидел плакат, который можно было истолковать как прямой ответ на мои моления: «МИЛЛИОНЫ НЫНЕ ЖИВУЩИХ НЕ УМРУТ НИКОГДА». Плакат нес мужчина, а рядом с ним шел ребенок и раздавал прохожим памфлеты.

Я постарался незаметно проскользнуть мимо них. Я и прежде видел этот плакат, но всегда старательно избегал общения со свидетелями Иеговы. Они так непреклонны и упрямы, что поладить с ними невозможно, в то время как Церковный альянс за пристойность является, по определению, организацией экуменической. В деле сбора пожертвований, как и в чисто политических акциях, необходимо (разумеется, не впадая в ересь) всячески избегать обсуждения наиболее щекотливых вопросов нашей доктрины. Богословская софистика фактически убивает любую эффективную организаторскую деятельность. Как привлечь сектантов к полезному труду на винограднике Господнем, если они убеждены, что только их секте ведома истина, вся истина и ничего, кроме истины, и все, кто с ними не согласен, – еретики, идущие прямой дорогой в ад?

Невозможно! Поэтому мы и не стали их приглашать в ЦАП.

И все же… вдруг они на сей раз правы?..

А это подводит меня к важнейшему из всех вопросов: как вернуть Маргрету к Богу, прежде чем трубы вострубят и раздастся глас Божий?

Но вопрос «как» связан с вопросом «когда». Теологи-премилленаристы сильно расходятся во мнениях, когда именно должна вострубить последняя труба.

Я полагаюсь на научный метод. На каждый спорный вопрос всегда можно дать точный ответ: обратитесь к Книге. Так я и поступил, поскольку в миссии Армии спасения экземпляр Святой Библии всегда был под рукой. Я изучал ее снова и снова… и наконец понял, почему премилленаристы так разнятся в датировках.

Библия – подлинное Слово Господне. В этом у нас не должно быть ни малейшего сомнения. Но Господь не обещал, что читать ее будет легко.

Снова и снова наш Господь и Его воплощение, Сын Божий, Иисус из Назарета и Мессия, обещал апостолам, что их поколение (то есть те, кто жил в первом столетии новой эры) будет свидетелем пришествия. Кроме того, он многажды обещал, что вернется через тысячу лет… или две тысячи лет, или… еще какое-то время, когда Евангелие овладеет сердцами всего человечества в каждой стране.

Так что же истинно?

А истинно все, если читать правильно. Иисус действительно вернулся при жизни поколения двенадцати апостолов; это свершилось в первую Пасху, в день его Воскресения. Это было Первое пришествие, совершенно необходимое, ибо доказало всем, что он действительно Сын Божий и сам Бог. Он вернулся и через тысячу лет и в своем бесконечном милосердии пожаловал детям своим еще один дар – отодвинул час испытаний, вместо того чтобы тут же низвергнуть грешников в геенну огненную. Божественное милосердие бесконечно.

Эти даты трудно уяснить, что вполне понятно, поскольку, отложив день расплаты, Он не намеревался поощрять грешников грешить и дальше. Потому-то многократно и повторяются четкие, ясные и внятные слова, что Он хочет, чтобы каждый из Его детей воспринимал каждый день, каждый час, каждое биение сердца как последние. Так когда же наступит конец света? Когда же раздастся Глас Трубный? Когда придет день Страшного суда? СЕЙЧАС! Без всякого предупреждения. Не будет вам дано времени на предсмертное покаяние. Вы должны жить в состоянии благодати постоянно… Иначе, когда наступит час, участь ваша будет в озере огненном, горящем серою, и в муках будете гореть там вечно.

Так гласит Слово Господне.

И для меня оно звучало как голос рока. Не дано мне привести Маргрету обратно к Богу, ибо глас Его может раздаться в любой день.

Что же делать? Что же делать?

Для смертного, встретившегося с неразрешимой проблемой, есть только один путь – с молитвой обратиться к Господу.

Так я и сделал; так и поступал день за днем. Молитвы никогда не остаются без ответа. Надо лишь суметь его понять… да и оказаться он может совсем не таким, какого вы ожидаете.

А между тем следовало отдавать кесарю кесарево. Конечно, я стал работать шесть дней в неделю, а не пять (тридцать одна тысяча двести долларов в год!), поскольку каждый шекель был на счету. Ведь Маргрете буквально нечего надеть! И мне тоже. Особенно нужна обувь. Та обувь, которую мы носили, когда грянуло землетрясение в Масатлане, была хороша… для масатланских крестьян. Увы, мы сносили ее до дыр, два дня раскапывая развалины, да и с тех пор таскали ее, можно сказать, не снимая. Теперь наша обувь годилась разве что для мусорного ящика. Итак, нам необходимы туфли – по меньшей мере две пары каждому: одна – для работы, другая – для воскресных собраний.

Да мало ли еще что! Я не знаю точно, что нужно женщине, но определенно гораздо больше, чем мужчине. Приходилось насильно вручать Маргрете деньги и всячески поощрять ее траты на предметы первой необходимости. Сам я вполне обходился парой ботинок и парусиновыми штанами (свой единственный выходной костюм я берег). Тем не менее пришлось купить бритву и даже подстричься в парикмахерском училище около миссии, где стрижка стоила всего два доллара, если вы готовы подставить голову совершенно неопытному мальчишке. Я рискнул. Маргрета взглянула на результат и мягко сказала, что наверняка могла бы сделать не хуже, что сэкономило бы нам два доллара. Она взяла ножницы и подравняла те места, где бездарный подмастерье обкорнал меня особенно жутко… С тех пор я больше не тратил денег на парикмахерскую.

Однако сэкономленные два доллара отнюдь не компенсировали нам куда более крупные потери. Нанимаясь к мистеру Каугерлу, я, честно говоря, полагал, что буду получать сто долларов в конце каждого рабочего дня.

Вот только платил он мне гораздо меньше, но это не значит, что меня обжулили. Сейчас я вам все объясню.

В первый день, закончив работу, я чувствовал себя усталым, но счастливым. То есть счастливее, чем все это время после землетрясения: счастье – понятие относительное. Уходя, я остановился у конторки кассира, где мистер Каугерл проверял счета, так как «Гриль Рона» уже закрывался. Хозяин взглянул на меня:

– Ну как дела, Алек?

– Отлично, сэр.

– Люк сказал, что ты неплохой работник.

Люк, огромный негр, был главным поваром и моим номинальным начальником. По правде говоря, он за мной не присматривал, а лишь показал, где что лежит, и убедился, что я знаю свои обязанности.

– Приятно слышать. Люк – отличный повар.

Обед, он же завтрак, я съел в четыре часа пополудни – одноразовая кормежка была единственным дополнением к моей минимальной зарплате, – и к концу дня мой желудок о еде давно позабыл. Люк объяснил, что поденщики могут заказывать из меню что угодно, кроме бифштексов и отбивных, и что сегодня я могу получить на второе рагу или кусок мясного рулета.

Я выбрал мясной рулет, так как на кухне пахло хорошо и выглядела она чистой. По мясному рулету о поваре можно судить даже лучше, чем по его бифштексам. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы расправиться со своей порцией, даже без кетчупа.

Люк отрезал мне щедрый кусок вишневого пирога, а потом добавил еще черпачок ванильного мороженого, которого я не просил, поскольку и то и другое не полагалось.

– Люк редко хвалит белых, – продолжал мой хозяин, – и никогда – чиканос. Так что ты наверняка работал хорошо.

– Надеюсь.

Во мне понемногу вскипало раздражение. Все мы дети Господа, но впервые в жизни о моей работе судил какой-то негр. Я хотел, чтоб мне заплатили за работу, потому что спешил домой, к Маргрете… то есть в миссию Армии спасения.

Мистер Каугерл сложил руки на животе и покрутил большими пальцами:

– Хочешь, чтоб я тебе заплатил, да?

Я сдержанно ответил:

– Да, сэр.

– Алек, с мойщиками посуды я предпочитаю расплачиваться раз в неделю.

Заметив мою растерянность, он продолжил:

– Пойми меня правильно. Ты на почасовой оплате, так что, если хочешь, я буду платить тебе в конце каждого дня…

– Да, хочу. Мне очень нужны деньги.

– Не перебивай. Так вот, я предпочитаю платить мойщикам посуды раз в неделю, а не каждый день, потому что часто, получив деньги в конце смены, поденщик бежит в ближайшую лавку, покупает галлон дешевого мускателя, после чего дня два не выходит на работу. Я его увольняю, а он злится и готов жаловаться в комиссию по труду. Самое смешное, что приходится брать его на работу еще на один день, так как бродяга, которого я нанял на место первого, поступает точно так же, как его предшественник. С чиканос такое случается реже: они откладывают деньги, чтобы отсылать в Мексику. Но ни один чикано не наводит в подсобке той чистоты, которой требует Люк… а Люк для меня важнее какого-то мойщика посуды. Негры… Люк разбирается в черномазых, знает, из кого выйдет толк… они работники всяко лучше белых. Одна беда – негры хотят расти по службе… и если я не возведу их в ранг помощника буфетчика или поваренка, они тут же уходят туда, где им это пообещают. Так что проблема с мойщиками не решается. Если мойщик работает целую неделю – я уже в выигрыше. Если две – я ликую. Как-то раз мойщик продержался целый месяц. Но такое счастье может выпасть лишь раз в жизни.

– Я вам гарантирую его на целых три недели, – сказал я. – А теперь – могу я получить свои деньги?

– Погоди. Если ты согласишься получать зарплату раз в неделю, я накину доллар к твоей почасовой ставке. Это на целых сорок долларов в неделю больше. Что скажешь?

(Нет, это больше на сорок восемь долларов, подумал я. Почти тридцать четыре тысячи в год за мытье тарелок! Ого!)

– Это на сорок восемь долларов больше, – ответил я, – а не на сорок. Ведь я собираюсь работать шесть дней в неделю. Мне очень нужны деньги.

– О’кей. Значит, я буду платить тебе раз в неделю.

– Минутку. Не можем ли мы начать работать по этой системе с завтрашнего дня? Сегодня мне деньги просто необходимы. У меня и у жены нет ничего. Абсолютно ничего. У меня только та одежда, что на мне, и ничего больше. То же самое у жены. Я-то могу потерпеть еще несколько дней, но есть вещи, без которых женщина обойтись не может.

Он пожал плечами:

– Как хочешь. Но тогда сегодня ты не получишь премиального доллара за час. А если завтра опоздаешь хоть на минуту, я буду считать, что ты проспал, и снова вывешу на окно объявление.

– Я не алкаш, мистер Каугерл.

– Посмотрим. – Он повернулся к кассовому аппарату и что-то сыграл на его клавиатуре. Не знаю, что именно, так как в таких аппаратах ничего не смыслю. Это счетная машина, но она не похожа на нумератор Бэббиджа. У нее клавиши как у пишущей машинки. А наверху окошечко, где, как по волшебству, появляются буквы и цифры.

Машина застрекотала, зазвенела, потом мистер Каугерл вынул из нее карточку и подал мне:

– Вот, пожалуйста.

Это была картонка около трех дюймов в ширину и семи в длину, со множеством маленьких дырочек и надписью, гласившей, что это чек в Ногалесский коммерческий и сберегательный банк, которым «Гриль Рона» поручает выплатить Алеку Л. Грэхему… Думаете, сто долларов? А вот и нет!

Пятьдесят один доллар и двадцать семь центов.

– Что-то не так? – спросил Каугерл.

– Хм… Я ожидал получить по двенадцать пятьдесят за час.

– Именно столько я тебе и заплатил. Восемь часов по минимальной ставке. Вычеты можешь проверить сам. Это, знаешь ли, не я рассчитывал, это машина Ай-би-эм образца тысяча девятьсот девяностого года, и считает она по программе «Кассир плюс», разработанной все той же Ай-би-эм. Фирма Ай-би-эм готова выплатить десять тысяч долларов любому работнику, если он докажет, что эта модель и эта программа сделали хоть малейшую ошибку при расчете заработной платы. Вот посмотри-ка. Общий заработок сто долларов. Далее перечислены все вычеты. Сложи их. Вычти из общей суммы. Сверь с распечаткой. Но никаких претензий ко мне. Эти законы не я сочинил – мне они противны еще больше, чем тебе. Ты пойми, каждый посудомой, который сюда нанимается – будь он мокроспинник или гражданин этой страны, – мечтает, чтоб я платил ему наличными, без вычетов. А ты знаешь, на сколько меня оштрафуют, если поймают? А что будет, если меня застукают во второй раз? И нечего так кисло на меня смотреть… иди и разговаривай с властями.

– Я просто ничего не понимаю. Мне это все внове. Вот что означают эти вычеты? Например, вот этот – «адм.»?

– Это означает «административный сбор», но не спрашивай меня, почему ты должен его платить, поскольку я вынужден вести всю бухгалтерию и, конечно, никаких гонораров за это не получаю.

Я попробовал сверить другие вычеты с пояснениями, напечатанными мельчайшим шрифтом на карточке. Выяснилось, что «соц. стр.» означает «социальное страхование». Не далее как сегодня утром юная леди мне о нем говорила, и я ей тогда ответил, что, хоть и не сомневаюсь в великолепии самой идеи, подпишусь под ней чуть попозже – сейчас у меня слишком мало денег. «Мед. стр.», «больн. стр.» и «дант. стр.» было нетрудно разгадать, но сейчас я не мог позволить себе и эту роскошь. А вот что такое «ПЛ-217»? Мелкий шрифт содержал лишь ссылку на дату и страницу в «гос. реестр.». А что это еще за «мин. обр.» и «ЮНЕСКО»?

И что такое «подоходный налог»?

– Все равно ничего не понимаю. Слишком ново для меня.

– Алек, ты не один такой непонятливый. Но почему ты говоришь, что это ново для тебя? Так было заведено еще до твоего рождения… Во всяком случае, уже при жизни твоего папаши и даже деда.

– Извините. А что такое подоходный налог?

Он так и выпучил глаза:

– А ты уверен, что тебе не надо обратиться в дурдом?

– А что такое дурдом?

Он вздохнул:

– Похоже, мне нужно туда обратиться. Слушай, Алек, забирай все это и ругайся насчет вычетов с властями, а не со мной. Ты говоришь так искренне, – наверное, тебя и впрямь переклинило после масатланского землетрясения. А я пойду домой и приму успокоительное. Давай бери свой чек.

– Ладно. Только не знаю никого, кто бы заплатил мне по чеку.

– Нет проблем. Сделай передаточную надпись на обороте, и я выплачу тебе наличные. А корешок оставь себе, потому что федеральная налоговая служба потребует все корешки чеков и проверит все вычеты, прежде чем оформит возврат налоговой переплаты.

Этого я тоже не понял, но корешок спрятал.

Невзирая на такое вопиющее безобразие – половина моего заработка испарялась до того, как мне его выдавали, – наше положение с каждым днем улучшалось. Мы с Маргретой в совокупности зарабатывали более четырехсот долларов в неделю, которых хватало не только на хлеб насущный, но и на покупку одежды и других столь же необходимых вещей. Теоретически Маргрета получала столько же, сколько повариха, которую она заменила, то есть двадцать два доллара в час при двадцатичетырехчасовой рабочей неделе, или пятьсот двадцать восемь долларов в неделю.

Фактически же с нее удерживали столько же, сколько с меня, поэтому на руки она получала лишь двести девяносто долларов в неделю. Но это тоже в теории, так как пятьдесят четыре доллара вычитали за жилье. По-божески, подумал я, когда узнал, каковы тут цены на квартиры. Нет, это было более чем приемлемо. Затем с нас брали сто пять долларов в неделю за еду. Брат Маккоу сначала назначил сто сорок долларов и даже предлагал показать бухгалтерские книги в доказательство того, что миссис Оуэнс (постоянная кухарка) платила именно столько, то есть десять долларов в день, а потому нам вдвоем следует вносить сто сорок долларов.

Я согласился, что это справедливо (поскольку видел цены в меню «Гриль Рона»), но лишь в теории, поскольку обедал я на рабочем месте. В общем, мы сошлись на десяти долларах в день для Маргреты и половине этой суммы для меня.

Итак, из пятисот двадцати восьми долларов в неделю Маргрете оставался сто тридцать один.

Хорошо еще, что она получала деньги регулярно, ведь подобно многим другим церквям Армия спасения не только перебивалась с хлеба на воду, но иногда и хлеба-то не хватало.

И все-таки нам было неплохо и с каждой неделей становилось все лучше. Уже в конце первой недели мы купили Маргрете новые туфли – отличного качества, очень красивые – всего за двести семьдесят девять долларов и девяносто центов на распродаже в универмаге «Джей-Си Пенни», раньше стоившие триста пятьдесят долларов.

Конечно, она подняла шум из-за того, что новую обувь покупают первой ей, а не мне. Но я сказал, что на мои ботинки уже скоплено более ста долларов и что лучше припрятать деньги до следующей недели так, чтоб у меня не возник соблазн пустить их на ветер. Она серьезно обдумала мое предложение и согласилась.

Итак, в следующий понедельник мы купили башмаки мне, и гораздо дешевле, в магазине по продаже армейских излишков, – хорошие, крепкие, удобные, которые наверняка переживут любую обувь, купленную в обычном обувном магазине. (О выходных туфлях буду думать после того, как мы решим остальные проблемы. Чтобы выработать правильную шкалу ценностей, нет ничего лучше, чем побыть некоторое время нищим и босым.) Потом мы отправились в магазин благотворительной организации «Гудвилл», где приобрели платье и летний костюм для Маргреты и парусиновые штаны для меня.

Маргрета хотела купить мне еще что-нибудь из одежды – у нас оставалось еще долларов шестьдесят, – но я запретил.

– Ну почему нет, Алек? Тебе нужна одежда ничуть не меньше, чем мне, а мы взяли да истратили почти все заработанные тобой деньги на меня. Это несправедливо.

– Мы истратили их на то, что было нужно в первую очередь, – ответил я. – На следующей неделе, если миссис Оуэнс вернется, ты окажешься без работы и нам надо будет переезжать. Да и вообще, засиделись мы здесь. Так что давай лучше потратим эти деньги на автобусные билеты.

– А куда мы поедем, дорогой?

– В Канзас. Этот мир одинаково чужд нам обоим. Правда, в каком-то смысле он все же знаком – тот же язык, та же география и отчасти та же история. Здесь я всего лишь мойщик посуды, который слишком мало зарабатывает и не в состоянии обеспечить свою жену всем необходимым. По-моему, Канзас – здешний Канзас – все же больше похож на Канзас, в котором я родился, так что там мне будет легче устроиться.

– Куда ты пойдешь, туда и я пойду.

Миссия находилась в миле от «Гриля Рона». Вместо того чтобы в обеденный перерыв, с четырех до шести, уходить домой, я обычно проводил свободное время в местном отделении общественной библиотеки, стремясь поскорее адаптироваться к новым условиям. Библиотека и газеты, которые посетители иногда оставляли на столиках ресторана, были главными источниками моего переобучения.

В этом мире мистер Уильям Дженнингс Брайан действительно занимал пост президента, и его благотворное влияние удержало нас от участия в Великой европейской войне. Затем он предложил свои услуги для проведения мирных переговоров. Договор, подписанный в Филадельфии, более или менее возвратил Европу к тому положению, в котором она находилась до тысяча девятьсот тринадцатого года.

Ни одного из президентов после Брайана, известных мне по истории моего мира, а Маргрете – по ее истории, я не встретил. Зато у меня буквально закружилась голова, когда я наткнулся на имя и титул нынешнего президента: Его Высокохристианское Величество Иоанн Эдуард Второй, Наследный Президент Соединенных Штатов и Канады, Герцог Хианниспортский, Граф Квебекский, Защитник Веры, Покровитель Неимущих, Главный Маршал Сил Мира.

Я внимательно изучил фотографию, на которой он закладывает краеугольный камень в основание какого-то здания в Альберте. Наследный президент был высок, широкоплеч, банально красив и статен; ордена на его парадном мундире могли служить надежной защитой от воспаления легких. Я внимательно рассмотрел его лицо и решил, что у такого прохвоста не стал бы покупать даже подержанный автомобиль.

Но чем больше я думал об этом, тем более логичной представлялась мне вся ситуация. Американцы, более двух с четвертью столетий будучи самостоятельной нацией, должно быть, истосковались по монархии, иго которой когда-то сбросили. При любой возможности они заискивали перед европейскими монархами. Богатейшие граждане нашей страны выдавали своих дочерей за любых аристократов, даже за грузинских князей, а князем в Грузии считается крестьянин, владеющий самой большой кучей навоза во всей округе.

Я не знаю, где они нашли этого царственного пижона. Возможно, посылали за ним в Эшторил или привезли с Балкан. Как говорил один из моих преподавателей истории, всегда найдется какой-нибудь безработный отпрыск королевской семьи, который не откажется от любого мало-мальски выгодного дельца. Когда человек без работы, он не имеет права привередничать – это-то я хорошо знаю по себе. Закладывать здания, возможно, ничуть не скучнее, чем мыть тарелки. Только рабочий день подлиннее. Так я, во всяком случае, считаю. Правда, королем я не бывал. И не уверен, что взялся бы за это дело, если б мне предложили: кроме ненормированного рабочего дня, в нем небось есть и другие неприятные моменты.

Однако с другой стороны…

Отказываться от короны, которую тебе никто не собирается предлагать… очень похоже на «зелен виноград». Я пораскинул мозгами и решил, что, возможно, мне без особого труда удалось бы убедить себя, что это именно та жертва, которую я просто обязан принести ради блага своих сограждан. Наверняка я молился бы до тех пор, пока не уговорил себя, что сам Господь хочет, чтобы я взвалил на себя эту ношу.

Честное слово, я вовсе не циник. Я знаю, как слаб человек и как легко он уговаривает себя, будто Бог хочет, чтоб он (человек) сделал нечто такое, о чем мечтает уже давным-давно; а я в этом отношении ничуть не лучше своих собратьев.

Но больше всего меня поразило то, что Канада объединилась с нами. Большинство американцев (и я тоже) не знают, почему канадцы нас не любят, но они действительно нас недолюбливают. Мысль о том, что канадцы проголосуют за объединение с нами, просто не умещается в голове.

У библиотечной стойки я попросил дать мне что-нибудь по новейшей истории Соединенных Штатов. И только начал перелистывать страницы, как заметил на стене часы, которые показывали почти шесть. Мне пришлось в темпе сдать книгу и мчаться во весь опор, чтобы вовремя успеть в свою подсобку. Я не имел права брать книги домой, поскольку пока еще не мог внести залог, взимаемый с приезжих.

Однако культурные и технические изменения были даже важнее политических. Я очень быстро узнал, что в физических науках и технологии этот мир продвинулся дальше, чем мой. Фактически я понял это сразу же, как только увидел изобретение, называемое тут телевизионным экраном.

Как действует телевидение, я так и не уяснил. Попытался узнать об этом в общественной библиотеке и обнаружил область науки, именуемую электроникой (не электротехникой, а именно что электроникой). Я попробовал разобраться в этой самой электронике, но столкнулся с удивительнейшей математической абракадаброй. Признаюсь, что, после того как термодинамика направила меня на духовную стезю, я не видывал столь непонятных и бессмысленных уравнений. Не думаю, чтобы весь Ролла-Тех справился с таким чудовищным набором нелепостей – во всяком случае, не Ролла тех времен, когда я там учился.

Превосходство технологии этого мира проявлялось и во многом другом, помимо телевидения. Возьмите, например, «световые дорожные сигналы». Без сомнения, вам знакомы улицы городов, настолько забитые транспортом, что перейти главные городские магистрали без помощи полиции практически невозможно. И вы, конечно, возмущаетесь, если регулировщик вдруг перекрывает движение прямо перед вашим носом ради какой-то важной шишки из городской управы или еще откуда-нибудь.

Можете ли вы вообразить ситуацию, когда транспортными потоками управляют не регулировщики, а бездушные световые сигналы?

Честное слово, именно так обстояло дело в Ногалесе.

Вот как действует эта система: на каждом оживленном уличном перекрестке размещают четыре группы разноцветных сигнальных фонарей. Каждая группа «смотрит» в одном из четырех главных направлений перекрестка, причем расположены они так, что видны только с одной стороны. В каждой группе по три фонаря: красный, зеленый и желтый. Они подключены к электрической сети, а яркость их такова, что свет заметен с расстояния в милю или около того даже в самый солнечный день. Это не дуговые фонари, а скорее всего очень сильные лампы Эдисона, что весьма важно, так как их можно зажигать и гасить очень быстро, и работают они круглосуточно, по многу часов и даже дней.

Фонари подвешивают высоко на телеграфных столбах или над перекрестками, так что водители и велосипедисты видят их издалека. Когда зеленый свет указывает, скажем, на юг и север, а красный – на запад и восток, то машины движутся в южном и северном направлениях, а транспорт, идущий на запад и восток, останавливается и ждет точно так же, как если бы регулировщик засвистел в свисток и поднял руку, разрешая движение на север и юг и запрещая ехать на запад и восток!

Понятно ли вам? Зеленые и красные фонари заменяют жесты регулировщика; желтые же – как полицейский свисток – предупреждают, что направление движения скоро изменится. В чем же преимущество? – спросите вы. Ведь кто-то, надо думать, сам полицейский, по мере надобности переключает цветные огни. А вот в чем: переключение осуществляется автоматически, на центральном пульте, удаленном от перекрестка на несколько миль!

В этой системе много других чудес, в том числе электрические приспособления, определяющие продолжительность работы каждого сигнала при данной напряженности движения, специальные указатели для левых поворотов или для пропуска пешеходов, желающих перейти улицу… Но главное чудо вот в чем: люди повинуются этим сигналам.

Вы только подумайте! Нигде ни одного полицейского регулировщика, а люди послушны слепым и немым устройствам, как будто они и есть полицейские!

Может, местные жители кротки и послушны, как овцы, поэтому ими можно с легкостью управлять? Отнюдь нет. Из обнаруженных в библиотеке статистических сведений выяснилось, что в этом мире уровень преступности и насилия куда выше, чем в том, где родился я. Может быть, это как-то связано с разноцветными огоньками? Вряд ли. По-моему, обитатели этого мира, хотя и предрасположены к насилию по отношению друг к другу, подчиняются световым транспортным сигналам, поскольку считают их логически обусловленным явлением. Все может быть.

В любом случае это очень странно.

Другие заметные различия в технологии связаны с воздушным транспортом. Нет здесь уютных, чистых, безопасных и бесшумных дирижаблей моего мира. Нет их! Нет! Здешние большие воздушные корабли похожи на виденные нами aeroplanos в том мексиканском мире, где мы с Маргретой трудились в поте лица, чтобы заплатить долги, пока великое землетрясение не разрушило Масатлан. Только тут они куда больше, быстроходнее, громче шумят и летают гораздо выше, чем те, что мы видели раньше; так что можно сказать, что здешние aeroplanos относятся к совершенно иному классу, поскольку называют их «реактивными самолетами». Можете ли вы представить себе гигантский автомобиль, несущийся со сверхзвуковой скоростью? Можете ли вообразить экипаж, летящий в восьми милях над землей? Удастся ли вам представить рев мотора столь громкий, что от него ноют зубы?

Они называют это прогрессом. А я тоскую по комфорту и изяществу «Графа фон Цеппелина». Потому что скрыться от здешних левиафанов просто невозможно. Несколько раз в день одна из таких реактивных штуковин с ревом проносится над миссией – очень низко, поскольку направляется на посадку к летному полю севернее города. Этот рев мне мешает, а Маргрета нервничает.

И все-таки многие достижения в технологии действительно можно рассматривать как прогресс: более совершенная канализация, отличное освещение в домах и на улицах, великолепные дороги, прекрасные здания, множество различных механических приспособлений, облегчающих труд и делающих его более производительным. Я не отношусь к тем дурням, что орут: «Назад к природе!» – и с омерзением смотрят на технику; возможно, я просто немного больше знаю о технике, чем другие, а потому с почтением отношусь к ней. Те, кто презирает технологию, давно померли бы с голоду, если бы современная инженерная инфраструктура перестала существовать.

Мы прожили в Ногалесе почти три недели, прежде чем я наконец смог воплотить в жизнь план, который вынашивал более пяти месяцев… и активно готовился исполнить задуманное с тех пор, как мы приехали в Ногалес (впрочем, выполнение плана пришлось отложить до тех пор, пока я не скопил необходимые средства). Для осуществления плана я выбрал понедельник, мой выходной день. Я попросил Маргрету надеть новое платье, потому что собирался повести свою ненаглядную на прогулку, и сам надел свой единственный костюм, новые ботинки и чистую рубашку… Побрился, принял ванну и тщательно вычистил и подстриг ногти.

День выдался чудесный: солнечный и не слишком жаркий. Мы чувствовали себя прекрасно, ибо, во-первых, миссис Оуэнс прислала брату Маккоу письмо, в котором извещала, что хотела бы, если возможно, остаться у дочки еще на недельку. А во-вторых, мы уже накопили на билет до Уичито в Канзасе. Денег было в обрез, но сегодняшнее письмо миссис Оуэнс означало, что мы сможем отложить еще четыреста долларов на еду и, возможно, доберемся до Канзаса не совсем разоренными.

Я привел Маргрету в кафе, которое высмотрел еще в тот день, когда искал место мойщика посуды. Это было маленькое уютное заведение, расположенное довольно далеко от злачных мест, – типичное старомодное кафе-мороженое.

Мы остановились у входа.

– Самая лучшая женушка в мире, посмотри-ка на это заведение. Ты помнишь разговор, который мы вели, бороздя простор Тихого океана на подстилке для солнечных ванн и здорово сомневаясь в том, удастся ли нам остаться в живых? Во всяком случае, я сомневался.

– Любимый мой, такое не забывается!

– Я тогда спросил тебя, что бы ты хотела, если б у тебя была возможность получить все, что душе угодно. Помнишь, что ты мне ответила?

– Еще бы! Горячий пломбир!

– Верно. Сегодня твой не-день рождения, дорогая, но ты получишь горячий пломбир.

– Ах, Алек!

– Не хлюпай! Терпеть не могу зареванных женщин. А хочешь, закажи шоколадный пломбир с солодовым сиропом или с солодовым порошком – словом, все что угодно. Прежде чем привести тебя сюда, я специально узнавал – здесь всегда бывает горячий пломбир.

– Но мы же не можем себе этого позволить! Нам нужны деньги на дорогу!

– Мы можем себе это позволить! Горячий пломбир стоит пять долларов. А на двоих – десять. И я собираюсь стать транжирой и дать официантке на чай целый доллар. Не хлебом единым жив человек, в том числе и женщина. Женщина, следуй за мной.

К столику нас проводила хорошенькая девушка (но не такая хорошенькая, как моя женушка). Я посадил Маргрету спиной к улице и уселся напротив.

– Меня зовут Тамми, – сказала официантка, протягивая меню. – Что желаете, друзья, в такой прекрасный день?

– Не надо меню, – ответил я. – Принесите нам, пожалуйста, горячий пломбир. Две порции.

Тамми задумалась.

– Хорошо, только вам придется чуть-чуть подождать, пока не приготовят горячий шоколадный соус.

– Чуть-чуть мы подождать не против. Мы ждали гораздо дольше.

Она улыбнулась и отошла. Я взглянул на Маргу и повторил:

– Да уж, мы ждали гораздо дольше!

– Алек, ты сентиментален. И вероятно, отчасти за это я тебя и люблю.

– Я вообще сентиментальный дурень, а сейчас при мысли о горячем пломбире еще и слюни распустил. Кстати, я тебя сюда привел не просто так. Марга, тебе не хотелось бы стать хозяйкой такого заведения? Вернее, чтоб мы стали хозяевами вместе? Ты была бы боссом, а я посудомойкой, уборщиком, подсобным рабочим, охранником, рассыльным и всем, что потребуется.

Она задумалась.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Конечно, начать такой бизнес сегодня же мы не сможем: сначала надо поднакопить деньжат. Но не так уж много, если все пойдет, как я планирую. Малюсенькое помещение, зато уютное и светлое – я его сам покрашу. Сатуратор для газировки, небольшое меню. Ну, там, хот-доги, гамбургеры. Датские бутерброды. И больше ничего. Может, супы. Ведь консервированные супы не проблема. И особого оборудования не потребуется.

Маргрета возмутилась:

– Никаких консервированных супов! Настоящие супы дешевле и лучше тех, что в жестянках. А готовить я умею.

– Полагаюсь на ваше профессиональное чутье, мэм. В Канзасе наберется не меньше полудюжины маленьких университетских городков, любой из них будет счастлив заполучить такое заведение. Возможно, мы найдем действующее кафе, где хозяева – пожилые супруги, поработаем на них с годик, а потом выкупим его. Изменим название на «Горячий пломбир» или «Сэндвичи Марги».

– «Горячий пломбир». Алек, как по-твоему, мы это осилим?

Я склонился к ней и взял за руку:

– Уверен, моя дорогая. И даже не придется чересчур напрягаться. – Я повернул голову. – Эти сигнальные фонари меня слепят.

– Я знаю. Каждый раз, когда свет меняется, я вижу его отражение в твоих глазах. Давай ты сядешь на мое место? Мне он не будет мешать.

– Да мне особо и не мешает. Просто у него какой-то гипнотический эффект. – Я посмотрел на стол, потом снова на сигнальные фонари. – Ой, он погас.

Маргрета повернула голову:

– Я его не вижу. Где он?

– Гм… эта штуковина куда-то исчезла. Вроде бы.

За моим плечом раздался мужской голос:

– Что вам угодно, милая парочка? Пиво или вино? Крепкими алкогольными напитками мы не торгуем.

Я оглянулся и увидел официанта.

– А где Тамми?

– Какая Тамми?

Я глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение, а потом сказал:

– Прошу прощения, дружище. Зря мы сюда пришли. Я бумажник дома забыл. – Я встал. – Пойдем, дорогая.

Маргрета, удивленно распахнув глаза, молча последовала за мной. Я шагал к выходу и оглядывался, отыскивая видимые изменения. Пивная была вполне приличной. Но она не имела ничего общего с нашим кафе-мороженым.

И с нашим миром тоже.