Афганистан
За несколько дней до этого.
Когда то давно ее первый редактор, когда она пошла вместе с полицейскими на задержание опасной банды наркоманов — у полицейских были бронежилеты и помповые ружья, а у нее диктофон и кофточка от Тома Форда, которую она купила только вчера — просмотрев материал, редактор покачал головой и сказал: тебя ждет или Пулицеровская премия или каталка в морге. Дженна Вард тогда была намного моложе, чем теперь, она рассмеялась и сказала — что каталка в морге ждет всех, а вот насчет Пулицеровской премии можно подумать. Редактор только грустно посмотрел на нее и больше не заговаривал на эту тему.
Думаете, Дженна Вард смирилась с тем, что ее выпнули из Пакистана как собачонку? Да не тут то было. Если бы смирилась — она бы не была журналисткой и американкой. Американцы очень любят, когда все тайное становится явным, это у них в крови. Америка не любит хитрых игр, это русские — достойные потомки Византии.
Поскольку въезд в Пакистан со стороны США был закрыт, для нее — точно закрыт — она решила попробовать с другой стороны.
Так получилось, что после государственного переворота сильно возрос интерес к СССР, тем более что для Америки действия нового правительства СССР были большой и неприятной неожиданностью — одно заявление о том, что советские войска будут оставаться в Афганистане до полного разгрома и капитуляции банд моджахедов чего стоило. Вдобавок, правительство СССР направило дипломатическую ноту Пакистану, в котором предупредило, что в случае если правительство Афганистана решит нанести удар по лагерям боевиков в западном Пакистане — то правительство СССР поддержит в этом правительство Афганистана. Нота была составлена столь хитро, что СССР нельзя было обвинить в прямой угрозе Пакистану — однако, угроза прозвучала, и угроза эта была крайне недвусмысленной. В случае продолжении Пакистаном подготовки банд исламских экстремистов на своей территории — Советская армия, находящаяся на территории Афганистана могла перейти в наступление.
В то же время, правительство СССР было объективно заинтересовано в том, чтобы американские журналисты, да и вообще журналисты свободного мира посетили Москву, Советский Союз и Афганистан и убедились в том, что там живут люди, а не варвары. С целью недопущения шпионажа и контроля над группами журналистов советское правительство придумало следующее: систему журналистских туров. В них кстати участвовали не только американцы, европейские журналисты, желающие посетить СССР тоже направлялись группами из Парижа. Туры заключались в следующем: надо было подать заявку в АПН Новости, там формировался пул журналистов. Журналисты прибывали или в Нью-Йорк или в Париж, дальше все было под контролем советской стороны — трансконтинентальный рейс на советском Иле-аэробусе, приземление в Москве, потом туры по городам, в основном в пределах средней полосы, но можно побывать и в Ташкенте. На это на все сдавали деньги — но выходило поразительно недорого, может русские сделали так специально. Сложно видеть врага в обычных людях, которых снимают американские журналисты — таксисте, ткачихе, дворнике.
Дженна Вард покопалась в своей записной книжке и нашла телефон одного парня, он был корреспондентом ТАСС в Бейруте, когда там было очень и очень жарко — а она тогда представляла журнал Life. Первым делом, она забронировала себе место в журналистском пуле, а потом — поговорила насчет того, а нельзя ли посетить Афганистан. Ну, там… просто посетить Кабул, посмотреть на мирную жизнь, посмотреть на советских солдат с другой стороны. Она не ожидала, что ей дадут добро — «скажут да», как говорили русские — но через десять дней ее русский друг перезвонил и сказал, чтобы она готовилась. Обрадованная, она заключила до момента отлета сразу три контракта — из них один звездный, можно сказать — Тhe Times. Страховка аппаратура — она поехала опять без оператора, потому что в такие опасные места как Афганистан мало кто согласится лезть — и в нужный день, кутаясь в пуховик, который она купила на распродаже армейского имущества, она стояла вместе со своими коллегами в здании ДжиЭфКей, ожидая рейса на Москву. Коротая время, она рассматривала своих коллег, вычисляя среди них работников ЦРУ. Все равно, журналисты знали друг друга, и затесаться среди них левому человеку незаметно никак не получилось бы. К ней, кстати, не лезли, видимо понимали что пошлет — хотя пока она была в Штатах — периодически замечала, что за ней следят.
Советский самолет, который летал на этом Реймсе, оказался неожиданно большим и просторным — почти как Джамбо, только салон был попримитивнее, а кресла — все одинаковые, по удобству они примерно соответствовали классу эконом на внутренних американских линиях — перелетать океан на них журналистам было конечно затруднительно. Пряча в багажный отсек сумку, Дженна натолкнулась на блондинку лет сорока — но все еще следящую за собой и выглядящую на тридцать с хвостиком.
— Вы у окна? — улыбнулась блондинка
— Вероятно да.
— Марша Уиттакер — протянула она руку, рукопожатие было неожиданно сильным, почти мужским.
— Дженна Вард.
— А…
Видя помрачневшую Дженну, блондинка заливисто засмеялась
— Да бросьте, милочка. Я в хорошем смысле. Хотелось бы и мне так работать, не завися от редактора…
— Поверьте, в этом мало хорошего. У вас по крайней мере чек с зарплатой каждую неделю в кармане.
— Да, а за это ты должна заниматься моральной проституцией.
— Где работаете?
— Уолл Стрит Джорнал.
— Ого…
Блондинка улыбнулась
— Поверьте, в этом нет ничего хорошего.
— Кроме зарплаты. Скажите, а какое дело Уолл Стриту до того, что происходит в СССР?
— Как ни странно — большое. Вы следите за котировками?
— Временами…
За котировками в основном следили те, у кого были акции пенсионных, или взаимных фондов. Дженна Вард прикупала землю в Техасе, как только у нее были свободные деньги — консервативное вложение, но земля есть земля.
— С каждым месяцев все хуже и хуже. Придурки завели страну в тупик.
Уолл Стрит Джорнал хоть и считалась центристской газетой, но в Нью-Йорке большинство составляли демократы и Марша Уиттакер видимо была из их числа.
— На бирже черти что творится. Эти парни привыкли к росту, если сегодня даже спад — то завтра обязательно будет рост. А сейчас роста нет как нет, мы выдыхаемся. После бойни в понедельник котировки так и не восстановились, более того…
Марша доверительно понизила голос
— Я встречаюсь с одним парнем, он ворочает серьезными делами на УоллСтрит. Он по секрету сказал мне, что правительство через подставные структуры поддерживает курсы, выкупая тонущие акции, и это все не слишком то законно. Если бы этого не было — давно случилось бы кое-чего похуже понедельника, понимаете?
— И воротилы с Уолл Стрит решили пригласить русских разобраться с Рейганом?
— Немного не так. Есть мнение, что надо работать с СССР. Это — громадный рынок. Когда мы им не поставляем зерно — им поставляет его Аргентина. Когда мы не поставляем им станки — их поставляет им Япония. Нужно провести разведку, чтобы понять, можно или не дальше работать. Кто это сделает лучше журналиста?
— Хорошо, что не боем… — пробормотала Дженна
— Что?
— Говорю, хорошо, что не боем разведка. Кажется, кроме нас на нашем ряду никого не будет.
— Посидим так… как думаете, это кнопка вызова стюардессы?
— Наверное да.
Кормили на рейсе Аэрофлота не самым лучшим образом — но продукты были относительно свежие, проблема была в рецептах — для американских авиакомпаний, привыкших к конкуренции, меню разрабатывают лучшие шеф-повара страны. Кресла и впрямь были неудобными — но самолет шел на удивление мягко, как поезд по рельсам — Дженна помнила, как трясло в семьсот седьмом, когда она прошлый раз летела через Атлантику… или это погода хорошая сейчас. Марша ворочалась, что-то говорила во сне — а вот ей удалось поспать. Проснулась она, когда самолет уже совершал посадку в Париже — там должны были забрать еще одну группу.
В СССР — как и положено было холодно, но не так уж — градусов десять, не более, везде был снег. Оформили их быстро, в зале ожидания их взяли под охрану сотрудники Интуриста и представители КГБ, проводили к автобусам. Автобусы были красные, венгерские… не американские, конечно, не американские.
Но и так ничего.
На следующий день — началась «культурная программа»
Как ни странно — в СССР, когда ты приезжал — ты не чувствовал, что это враждебная страна. Агрессивная тебе страна. Холодно, примитивная архитектура домов, на улицах ничем не торгуют, люди одеты тепло и однообразно — может и однообразно, потому что тепло. Автомобилей довольно много, но они маленькие, европейские, русская Волга как самая маленькая машина Шевроле или Доджа. На удивление немного лозунгов на улицах — в США думали, что в СССР все улицы завешены агитацией — нет. Во дворах еще не убрали праздничные елки — от американских они отличаются только красной звездой на макушке.
Люди, с которыми они встречались — нет, не из общество советско-американской дружбы, простые люди — все они были на удивление приветливы, никто из них не сказал, что ненавидит Америку. Политические вопросы они не задавали, чтобы не обострять.
Самое удивительное — в этой стране не чувствовалось какой-то несвободы. За последние два года Дженна побывала, по меньшей мере, в семи государствах, которые можно было бы назвать тоталитарными, она научилась безошибочно различать тот особенный запашок страха… очень навязчивый, который пропитывает со временем всего тебя — и этот запашок был одинаковым для всех стран, где была несвобода. Здесь, в СССР, пусть и было видно, что люди живут хуже и беднее, чем в США или странах Запада — это запаха страха не чувствовалось, если этих людей и угнетали — то они об этом не знали.
Вечером их пригласили как раз на встречу с представителями общества советско-американской дружбы — и вот тут Дженне не понравилось. Она уже бывала на таких мероприятиях — нет, не в СССР, в США. Почти все женщины, мужья в ЦК КПСС, им это членство в обществе дает возможность ездить за границу, пополнять гардероб. Приклеенные улыбки, злобные взгляды — но не на американцев, друг на дружку, ответы сквозь зубы. Каждая — оглядывает другую, сравнивает цену украшений и костюма. Дженне показалось, что если бы не сотрудники КГБ — к ней пристали бы поменять доллары.
Точно такие же вечеринки проводил в Вашингтоне политический бомонд. Яда там было даже больше.
На третий день, вечером, произошло то, чего она ожидала — к ней в холле гостиницы подошел человек в советской военной, темно-зеленой форме.
— Простите, вы — Дженна Вард, корреспондент Таймс?
— Да, это я…
— Кажется, нашу Дженну забирают — заметила Марша, которая неприятно удивила тем, что пила водку как воду
— Вас приглашают на беседу относительно вашей предполагаемой поездки…
Тут к военному подошел человек в штатском — их здесь было немного, но они оказывались рядом каждый раз, когда происходило что-то, выбивающееся из контекста — и они вместе ушли обсудить какие-то вопросы.
— У вас какое то специальное приглашение? — поинтересовался человек из Франц-пресс.
— Да… — Дженне не хотелось распространяться.
— Если не секрет, то какое?
— Я должна посетить несколько воинских частей — соврала она. Хотя почему соврала — она и в самом деле хочет посетить несколько воинских частей. В Афганистане.
— А как достать такое приглашение.
Дженна пристально посмотрела на любопытного — возможно неспроста — француза и ничего не ответила.
Вернулся военный.
— Все улажено. Прошу за мной…
У подъезда гостиницы Интурист их дала машина — необычная, Волга, но не старая, с круглыми фарами, а новая, большая и с квадратными. У машины курил молоденький солдат, перетаптываясь с ноги на ногу.
— Коровко, хватит курить, поехали! — строго окрикнул его офицер.
Солдат со смешной фамилией Коровко затоптал сигарету, сноровисто полез на руль.
— И печку включи! Задубеешь тут…
Последнее слова Дженна не поняла. Задубеешь… при чем тут деревья?
— Что значит слово «задубеешь»? — спросила она
— Замерзнешь — охотно пояснил майор, видимо из КГБ, потому что он отлично говорил по-английски — так сильно замерзнешь, что станешь твердым как дерево. Я сильно замерз. А вы?
— Не так уж и холодно….
Странно. Она, американка — и русский замерз сильнее ее. Удивительно.
— Понятно. У вас отличная куртка…
Сейчас предложит сменять…
Дженна говорила перед поездкой с пары корреспондентов, которые бывали в СССР — все как один говорили, что русские очень любят приставать с целью обмена валюты или еще какого-то обмена, и это может быть провокация КГБ, поэтому надо опасаться. Если верить их рассказам — то русские буквально осаждают гостиницы, где проживают иностранцы в надежде выменять или выпросить хоть что-то из западных вещей, и поэтому в таких гостиницах постоянно дежурит милиция.
Но майор не предложил меняться. Вместо этого он зевнул и сказал недовольно.
— Коровко… ты бы хоть музыку какую-никакую включил, раз с дамой едем.
В здании советского генерального штаба — это было большое, мрачное, массивное здание с тяжелыми дверьми и старомодной внутренней отделкой — ей пришлось почти полчаса стоять внизу, на проходной, где дежурил молоденький солдат с автоматом и где была хромированная вертушка как на старых станциях метро. Майор тем временем звонил кому-то, сильно кричал и ругался… видимо, у русских тоже не все в порядке было с дисциплиной. Как то раз Дженне удалось взять интервью у одного специалиста из Пентагона… нее на первых ролях там работающего. То, что он рассказал — не купила ни одна газета, ни один журнал, потому что, как цинично объяснил один из редакторов — люди не рады будут услышать, что все миллиарды долларов, которые мы тратим на военных…
Принесли пропуск.
Поднявшись по старомодной, застеленной ковром лестнице на какой-то этаж то ли третий, то ли четвертый, они пошли по длинному, плохо освещенному коридору с дверями, расположенными через равные промежутки друг от друга. На некоторых дверях не было табличек, на некоторых были, но на всех были номера. Обстановка была старомодной, но торжественной — с коврами, которых не было уже ни в одном присутственном месте США, со шторами на окнах, с какой-то торжественной тишиной. Дженне показалось, что она попала в пятидесятые годы, в годы «имперского величия» США, как их иногда называли.
В одном из кабинетов, куда они зашли — в небольшой приемной не было секретаря, в кабинете, на одной из стен которого висела карта Афганистана — сидели двое. Один — среднего роста, неприметный, с аккуратными офицерскими усиками, китель он повесил на кресло сзади и сидел в одной зеленой рубашке, несмотря на то, что в кабинете было довольно прохладно, топили в здании не лучшим образом. Вторым — он сидел за приставным столом — был высокий и худой человек лет тридцати, в своих круглых очках похожий на сумасшедшего ученого из голливудского боевика. Он был в штатском и перед ним лежал раскрытый блокнот и карандаш.
Понятно, КГБ.
— Сергей, останься, переводить будешь.
— Есть, товарищ полковник
Дженна вдруг поняла, что она только что услышала имя человека, который забрал ее из гостиницы. И она вряд ли бы отправилась так вот с незнакомым человеком непонятно куда, если бы дело было в Нью-Йорке.
Да что с тобой…
Полковник встал из-за стола, и она протянула ему руку — у русских была отвратительная привычка жать дамам руки и называть их по фамилии и с обязательной приставкой «товарищ». Почему то это сильно раздражало миссис Вард, такое пренебрежение к ней как к женщине и низведение ее до бесполого «товарища».
Полковник пожал ей руку, коротко кивнул — видимо, в знак приветствия.
— Полковник Белошапка. Советская армия.
— Дженна Вард. Таймс. Читали?
— Да куда нам… Это Сергей, мой адъютант. Вы уже знакомы.
— Да, знакомы. А вы…
Полковник сделал вид, что не заметил намека.
— Нам поступила заявка… необычная. На включение в журналистскую группу, едущую в Афганистан корреспондента из США. Можно узнать, что вам там понадобилось?
С места — да в карьер.
— Знать правду.
— Вот как? Вы ее не знаете?
— О чем вы?
Полковник достал из стола и бросил перед ней пару журналов.
— Об этом.
В журналах — были статьи про лагеря афганских беженцев, про походы в Афганистан банд… некоторые журналисты даже рисковали и пробирались вместе с бандами в базовые районы, чтобы поснимать там. Не все возвращались — ракета не выбирает.
— Это не правда?
Полковник странно улыбнулся
— Отчего же. Правда. Можно вас пригласить в просмотровый зал?
— Что вы хотите показать?
— Правду. Ничего кроме правды…
Снимали неумело, оператор явно был непрофессионалом — на такую работу выгнали бы из любой мало-мальски уважающей себя телекомпании. Камера была нестабильна, изображение подрагивало, оператор постоянно ошибался с планами и не умел брать фон. Но от этого — становилось еще страшнее. Так страшно — что пробирало до нутра.
Какой-то кишлак. Нищие дома, крытые листами железа, какая-то техника, пыльная, грязная бронемашины, солдаты в пятнистой форме, с автоматами, почему то некоторые в американских кроссовках. Врачи. Из домов выносят и укладывают на дорогу рядком тела, накрывают их белыми простынями.
— Это под Кандагаром… — прокомментировал полковник — восемьдесят пятый год. Эти люди не захотели больше воевать, решили взять технику от государства и организовать госхоз, это коллективное хозяйство такое. Тогда душманы ночью отравили колодец….
В кадре появилась женщина в черном, она билась на дороге как припадочная. Двое солдат пытались ее понять.
— Эта женщина…
— Она скорбит. Она была в городе и не пила этой воды. А вся ее семья — попила. Давайте следующую! — крикнул полковник
Еще такой же кишлак… только видно, что его обступает зеленка. Какое-то здание, выбитые окна, видно, что там шел бой. Потом изображение прерывается — но почти сразу появляется вновь с жуткого кадра. На полу лежит…
Господи, это же отрубленная рука. Дженна с трудом удержалась от того, чтобы не закричать. Это была детская рука…
— А вот тут — бандиты пришли в школу. Они сказали, что Аллах запретил детям учиться, и отрубили ребенку руку на то, что он писал ею в тетради. Потом — они вынуждены были уйти, потому что показались вертолеты.
Новые кадры — уже зима. Что-то взорвалось… какие-то стены, обгоревшие машины. Люди в форме, с автоматами. Бронетранспортер поперек улицы.
— Это Дар уль-Амманд. Одна из главных улиц Кабула. Террористы решили убить детей, которые ездят в школе на автобусе. Ни послали смертника с телегой, в телеге была бомба. Произошла случайность и погиб только один ребенок — маленькая девочка. И еще несколько человек. Это взрыв у посольства СССР.
Дженна Вард вспомнила о том, что об этом взрыве что-то говорили. Материал не пропустили в эфир, Министерство Юстиции обратилось с настоятельной просьбой во все телекомпании страны, что бывало довольно редко.
Так вот оно что…
Дженна не заметила, как трансляция закончилась. Она сидела в какой-то небольшой комнатке перед белым экраном и чувствовала себя…
Хреново она себя чувствовала.
— Так какую правду вы собрались показывать?
Дженна вдруг поняла, что полковник ненавидит ее
— Какая есть… Всю — до конца.
Полковник покачал головой
— В Термезе есть учебная воинская часть. Вас отвезут туда, там почти что Афганистан. Возьмете у солдат интервью. Там же неподалеку госпитали и санатории. Поработаете в Ташкенте.
— Я так не работаю.
Ничего не отвечая, полковник вышел за дверь. Хлопнул ею так, что чуть из косяка не вывалилась…
— Сергей… — прервала недоброе, тяжелое молчание Дженна
— Да?
— Кто у него… погиб.
— Сын.
Помолчали.
— Я все равно добьюсь своего. Мне… надо, понимаете? Я никогда не работала так, как эти. Как вы не понимаете — никто в Америке этого не знает! Нам лгут! Нам говорят, что эти люди только лишь хотят свободы, но никто не говорит о том, что он идут к ней пор колено в крови, убивая всех несогласных с ними. Это не свобода. Это не то, что должна поддерживать Америка. Если люди узнаю правду — они начнут задавать вопросы правительству, у нас это можно…
Виктор с терпением выслушал ее. Поднялся с места.
— Пойдемте. Такси не найдешь, я довезу вас до гостиницы.
Через день Сергей заехал за ней и предложил через час быть готовой к долгой поездке. Дженна Вард ошиблась — несмотря на весь ее жизненный опыт и журналистскую проницательность. Тот самый длинный и тощий парень в штатском в кабинете полковника — он то был адъютантом полковника. А вот Сергей — был сотрудником КГБ СССР.
Продуваемое жестоким ветром предгорье. Пустота… особая пустота. Когда человек кажется букашкой на фоне гор. УАЗ со снятым верхом, стоящий у подножья.
— Снимать нельзя… — предупредил невысокий, жилистый человек, усатый и загорелый, одетый в летнюю камуфляжную куртку без погон и знаков различия — он совсем не мерз, хотя было холодно.
— Я и не собираюсь…
Рокот винтов обрушился на них неожиданно — два вертолета, странных, кургузых, с необычными винтами выскочили из-за сопки. Пилоты вертолетов прятались за складками местности, чтобы подкрасться к условному опорному пункту противника незамеченными. Миг — и огненные стрелы распороли воздух, врезаясь одна за другой в выметенную суровой поземкой землю. Черно — желтые столбы разрывов закрыли то место, где только что располагался условный опорный пункт муджахеддинов.
— Пять секунд до высадки!
Вертолеты не стали даже зависать — они просто снизились до высоты примерно трехэтажного дома и снизили скорость… миль десять… даже пятнадцать в час, не меньше. Из вертолетов один за другим на землю выпадали черные фигурки солдат, приземлялись… и тут же разворачивались в цепь, бежали на холм, по которому работали пушки и пулеметы вертолетов. Залегали, стреляли. Вскакивали и снова бежали…
Боже…
— У них нет… я имею в виду веревок. У нас морские пехотинцы спускаются из вертолетов по веревкам
— Это не морская пехота. Это ДШБ — десантно-штурмовой батальон. Высадка называется штурмовое десантирование, если вертолет зависнет — его собьют.
— А что это за вертолет?
Офицер коротко глянул на Виктора, тот едва заметно кивнул.
— Это новый штурмовой вертолет морской пехоты и воздушно-десантных войск. Он бронирован, несет ракеты и у него многоствольная пушка от штурмовика. Используя такие вертолеты можно использовать только один тип вертолетов — он и зачищает площадку и высаживает десант.
Дженна плохо разбиралась в оружии — но помнила по фильмам, что американские десантные вертолеты вооружены в лучшем случае парой пулеметов. А у этого — пушка и ракеты…
— А… это не опасно?
— В смысле? — не понял офицер
— Ну… так прыгать. Можно сломать ногу.
— В Афганистане — если быстро не покинуть вертолет — можно сгореть вместе с ним. Это — еще опаснее…
По горной тропе осторожно пробирается взвод. Первый — сапер, шагает очень осторожно, смотрит только перед собой на землю. Следом — пулеметчик, прикрывает сапера. За ними, след в след, развернув автоматы и пулеметы в разные стороны — идут солдаты.
— К бою!
С грохотом один за другим рвутся взрывпакеты, превращая тропу в настоящий ад на земле.
Идущий по тропе взвод моментально из колонны превращается огненный еж — солдаты бросаются на землю, простреливают короткими очередями валуны — они не дожидаются, пока в них выстрелят, они знают, где может быть враг и готовы уничтожить его первыми. Трассеры бьют по валунам, искрами уходят в небо.
— Ха!
Солдат на выдохе бьет ножом своего сослуживца — но тот неуловимо уходит от удара, рука с ножом попадает в захват ремня. Бросок — и тот, кто только что бил ножом — лежит на голой, мерзлой земле, нож его в руках у защищающегося.
— Неправильно. Здесь — резче — поправляет инструктор — ты должен идти на нож, а не ждать. Понял? И ты тоже — активнее.
Солдат, которого только что с размаху бросили об землю — поднимается.
— Активнее, активнее! — кричит на него инструктор — что ты как мешок с г…ом?
— А можно… нож посмотреть? — вмешивается Дженна.
Инструктор передает ей нож — он остр как бритва.
— Пошел!
Один из солдат изо всей силы бьет по двери каким-то приспособлением похожим на кувалду на длинной ручке, таким обычно оснащены полицейские у них в штатах — но сам он прикрыт стеной. Дверь вылетает, рвется взрывпакет — условная растяжка! В помещение врываются двое солдат, короткие очереди бьют в подвешенные к потолку мешки с песком — два поражены, третий, на котором висит метка — не тронут — условный гражданский, его нельзя. Из пробитых пулями мешков сыплется песок. Дальше — коридор. Еще двое солдат входят и начинают продвигаться по нему, прикрывая друг друга. Новая дверь — и мгновенно рядом с ними оказываются те двое, что вошли первыми.
Дом убийств — так это называет САС. Только тут — целый афганский кишлак, улица, дувалы, дома — но без крыш. Поверху положены широкие мостки из досок, по ним переходят от дома к дому инструкторы, наблюдают за действиями бойцов.
— Какой у них опыт?
Капитан усмехается — с полным чувством превосходства перед глупой американкой
— Никакого, товарищ журналист. Эти ребята призваны в армию, это обычные советские ребята. Призывники, товарищ журналист.
— Как тебя зовут?
— Ваня…Иван то есть. Рядовой Талмаков.
Простой советский пацан, рыжий и с голубыми глазами, курносый. Не знает, куда деть руки. Нервничает.
— Ты откуда?
Иван беспомощно смотрит на сидящего рядом с журналисткой Сергея. Он никогда не видел живого американца, тем более — живую американку.
— Можно, можно рядовой.
— Из Иванова.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать… и три месяца.
— А где ты служишь?
— Десантно-штурмовой батальон, рота формирования.
— Как интересно. А что это такое — рота формирования?
— Ну, нам дали сержантский состав, и мы проходим подготовку, здесь. Потом нас перебросят в Афганистан, и там мы будем служить.
— А ты сам захотел служить в Афганистане?
— Да! Я рапорт даже подавал, товарищ журналист. Я спортом занимаюсь, с парашютной вышки прыгал.
Солдат — новобранец опять смотрит на старшего по званию, так ли он сказал — но Дженна хорошо научилась за то время, пока она занимается журналистикой понимать людей — и сейчас она понимает, что парень говорит правду.
— Значит, ты хочешь в Афганистане служить. А зачем?
— Ну… брат мой отслужил. И я тоже. Нехорошо прятаться.
Парень совсем стушевывается и Дженна понимает, что больше давить на него нельзя.
— А каким спортом ты занимался?
— Плаванием. Еще немного каратэ занимался, пока можно было.
— Ты думаешь, в Афганистане тебе это поможет?
— А как же? Конечно, поможет. Товарищ журналист, а можно вопрос?
— Конечно.
— А вы и вправду американка?
В Афганистан они перебрались по мосту Дружбы. Вместе с бронеколонной.
Из подсадил к себе в кабине лопоухий солдат, который водил большой грузовик — он был похож на европейские грузовики годов семидесятых, но у него была кабина с какой-то броней, похожей на самодельную. Когда она приоткрыла дверь и начала снимать — и солдат и ее провожатый заорали на нее в два голоса. Потом — из уважения к профессии журналиста пересадили в автобус, который зачем-то шел в колонне пустой. Она не знала, что только что поставила свою жизнь на кон — перебираться через Саланг в небронированной машине было не менее опасно, чем играть в русскую рулетку.
Красота этих мест ее потрясла — тем более что снимать можно было из салона автобуса, там были большие окна. Горы… шапки снегов, рваная линия вершины, рушащиеся вниз ущелья, безумная, порой проложенная над самой бездной дорога, и еле идущие машины колонны — скорость движения тут была не более десяти миль в час. Памятники у дороги, простые пирамидки с красной звездой, с положенной на памятник каской, кое-где — со стоящим стаканчиком с прозрачной как слеза жидкостью внутри. Саланг… как черная дыра, поглощающая тебя, она никогда не видела такой темноты, буквально осязаемой, душной. Она возблагодарила бога, когда автобус еле выполз наружу. Строительный желтый гусеничный трактор, расчищающий дорогу — самодельная бронированная кабина как у израильских бульдозеров, тракторист — в камуфляже и с автоматом.
Может, они и в самом деле — правы?
В Кабуле дело уже шло к весне, снега с гор больше не было — но и зелени на деревьях тоже, а была мрачная серость неба и пронизывающий, как в аэродинамической трубе ветер. На улицах — бронетранспортеры, на удивление мало транспарантов и плакатов, портретов вождя и вовсе почти нет. Се как то сурово и мрачно.
Никакие штабы они не посещали, видимо секретно, Дженна поснимала по городу, тут же ей удалось отправить первую порцию материалов в США. Перед этим она показала все материалы Сергею — просто знак вежливости, ответное доверие. Тот просмотрел их — но как ей показалось без особого энтузиазма.
Здесь же ей удалось воплотить в жизнь первую часть своего безумного плана. Она напросилась на базар, чтобы купить сувениров — и там купила никаб. Никаб — это такая одежда для женщин, у которых правоверные мужья, ее называют паранджа — но это неправильно, настоящее название у нее никаб. В отношении никабов Афганистан отличался либерализмом — женщин, одетых по европейской моде или в военную форму было намного больше, чем одетых в никабы, а среди молодых — по европейски одевались почти все. Дженну поразило количество вооруженных женщин с красными повязками на руках — она взяла интервью у одной такой девушки и та ей просто объяснила, что не хочет быть в гареме и носить паранджу, что новая власть дала ей права, послала ее в школу, чтобы учиться, а если придут моджахеды — то у женщины будет не больше прав, чем у скотины, в исламском мире у женщины только и есть права, что сидеть дома и рожать детей, а муж ее может даже убить. Это интервью, взятое через переводчика, оказалось настолько ценным, что Дженна не поленилась — ходила и отправила этот материал отдельно. Она знала, какое это впечатление произведет в США — там очень сильны феминистки, а узнав о том, что правительство США поддерживает моджахедов, которые хотят обращаться с женщинами как со скотиной — те просто взорвутся. И у правительства будут серьезные проблемы, потому что женщины составляют половину избирателей на выборах — а они не допустят, чтобы Америка поддерживала таких экстремистов…
Взяла она и еще несколько интервью. Солдат, находящийся на излечении в госпитале. Советский командир. Простой афганец на базаре. Больше всего ее поразил командир какого-то советского батальона, он говорил совершенно без злобы, зато с какой-то усталостью, но и уверенностью в том, что он делает. Как пахарь, который вышел и перед ним огромное поле и в земле больше камней, чем нормальной почвы и это все нужно вспахать, посадить пшеницу, чтобы здесь рос хлеб. Конечно, это тяжело — но это нужно сделать, потому что хлеб нужен. В целом все это совершенно не походило на ту войну, которую рисовали для американского обывателя СМИ — русские варвары ворвались в чужую страну и принялись всех убивать. Если верить телевизору — в Афганистане нет ни единого человека, который бы служил русским по доброй воле, только те, которые запуганы или подкуплены.
Так получилось, что Дженна Вард теперь сознательно работала против своей страны, понимала это — и все равно делала. Она и до этого знала, насколько искажается информация, попадая в телевизионный ящик. Но теперь она поняла еще одно — сколько людей гибнет из-за этой непрекращающейся лжи, сколько людей страдает. Одно дело — просто ложь, другое — ложь, из-за которой гибнут люди. Вторая ложь — это не ложь, это преступление. И она твердо намеревалась сделать все зависящее, чтобы это прекратить.
Еще она не могла понять, кто такой Сергей. Напить она его, как это сделал бы мужчина она не смогла бы— поэтому прибегла к старой как мир женской уловке — попыталась его соблазнить. Не вышло. Предположить, что он гомосексуалист было бы неправильно, она знала что в СССР за это серьезно наказывают — значит, он на службе и не имеет права. Тем не менее — он не ограничивал ее в сборе информации, ни разу не запретил снимать что-то или брать интервью у кого-то, даже изрядно помогал в работе. Это совершенно было непохоже на некоторые режимы в Латинской Америке, где представители власти, если застанут тебя за работой — могут отобрать камеру, избить дубинкой, а то и сделать что похуже. Это никак не соотносилось и со стенаниями последнего времени относительно кровавого сталинистского режима в СССР, где за правду бросают в тюрьмы или психушки. Наоборот — ей казалось, что пока американцы упражняются в разжигании ненависти — русские ничего подобного по отношению к ним не испытывают.
Но как бы то ни было — Афганистан был всего лишь промежуточной остановкой на пути ее маршрута. Она твердо намеревалась попасть в Пакистан и изъять кассеты с информацией, которые она спрятала до того, как ее выдворили из страны. Может быть — кассеты нашли, случайно или нет, может быть — отель давно разрушен. Но пока она не убедится в этом лично — она не сможет спокойно спать.
В Кандагаре она сбежала.
Как? Да очень просто! До Кандагара они добрались вертолетом — она не поняла, почему не машиной (на самом деле Сергей и сам не хотел и американской журналистке бы не пожелал близко познакомиться с прелестями кандагарской зеленки). Они поселились в отеле, который назывался почему-то Кабул — мрачное, старое двухэтажное здание, построенное как будто по проекту американских придорожных мотелей. Ночью она собрала вещи. Надела никаб и сбежала… ей было даже стыдно, что она так вот обманула простодушного беднягу Сергея, она понимала, что его за это накажут и хотела оставить записку — но потом подумала. Что Сергею это точно не поможет, а вот если ее бросятся ловить — записка послужит следом.
В итоге записку она так и не оставила.
Утром она поймала машину, и водитель за пять американских долларов — американская валюта принималась здесь наряду с местной и любой другой валютой региона — провез ее через блокпост и вывез на «американку» — хорошую бетонную дорогу, идущую по самому краю пустыни и уходящую в Пакистан. Потом она попросила остановиться… она была одна в машине с водителем и не знала, что в таком случае может случиться. А могло случиться всякое — и никаб бы тут не помог, потому что если родственники-мужчины так не ценят женщину что отпускают ее одну в дальний путь — значит, ее могут не ценить и другие мужчины. Абсолютная логика, не правда ли.
Ждать ей пришлось недолго — она планировала остановить автобус, но остановилась, причем почти сразу же после того, как она начала голосовать — просто поразительная машина. Старый Мерседес выпуска конца шестидесятых годов носатый и с длинным бортовым кузовом, но разукрашен он был лентами, пластиковыми цветами, наклейками так, что походил на передвижной цирковой аттракцион. Борта были наращены кустарно метров до двух, в кузове ехали люди, держась на специальные вырезы в бортах — обратно они будут возвращаться, сидя наверху, на мешках с товаром. Водитель с помощью сидящего в кабине пассажира — места в кабине, к сожалению больше не было — выразил желание взять с нее за проезд пятьдесят долларов, она заплатила (и заметила, как вытянулось у водителя лицо, проезд стоил десять, надо было торговаться) — и гордо полезла в кузов.
Она сама. Она — одна посреди всей этой незнакомой и страшной страны. Она это сделала — едет по Афганистану.
Ехать было непривычно — стоя в кузове, машину потряхивало, пахло выхлопными газами, совсем рядом начинающаяся пустыня овевала их своим сухим даже зимой неприятным дыханием. Афганцы переносили дорогу стоически, не жаловались и почти не разговаривали между собой, только когда встряхивало уж очень сильно — поминали Аллаха. Машин на дороге почти не было, а если и попадались — то такие же грузовики. Один раз им навстречу попалась колонна русских боевых машин, водитель сбавил ход, Дженна внутренне сжалась — но русские не стали их останавливать и обыскивать, просто проехали мимо. Еще один раз параллельно дороге прошли два русских вертолета — больших, с грозно торчащими из иллюминаторов стволами пулеметов.
Ближе к ночи — они приехали в городок под названием Спин Булдак, последний населенный пункт на афганской территории, дальше уже идет Пакистан.
Думать где ночевать и что делать ей не пришлось — грузовик подрулил к какому-то заведению, встречающему путников громкой музыкой Beatles, как бы не дико это здесь звучало, остановился, все полезли из кузова, и Дженна полезла вместе со всеми, решив для себя самым лучшим делать то, что и все остальные.
Кормили в заведении непривычно, слишком много жирного и мучного, в бульоне так и плавал жир — но это было сытно и съедобно, к тому же здесь принимали любую валюту мира, в том числе доллары США. Она старалась не привлекать к себе внимания — но никто и не проявлял особого внимания — торговцы расходились по своим компаниям, обсуждали цены на товары, последние события с караванами, кто что потерял и какой караван все же прошел, привычно ругали власти, моджахедов, всех. Те, кто ехал семьями — тоже обособились по углам, некоторые даже натянули полотнища, отгородившись от всего остального зала. Кто-то пошел торговать с хозяином сего почтенного заведения — русские научили афганцев пить русскую водку, и она пользовалась популярностью теперь по обе стороны границы. Дженна привалилась к стене — и сама не заметила, как уснула.
Разбудили ее тычком в бок, какая-то женщина в темной парандже что-то ей сказала на языке, который она не понимала — видимо, что пора идти. Вокруг — шумели, собирались, расплачивались за ночлег те, кто не сделал это вчера. По-видимому — пора было отправляться в путь. Стараясь не привлекать внимания — она не знала, что женщина здесь вообще не может привлечь внимания, пока она в парандже — Дженна полезла в кузов.
Потом был таможенный и пограничный пост. Это так называлось, на самом деле — стоял танк, напротив, на другой стороне дороги — бронетранспортер, и с этой же стороны было здание, сложенное из самана, но почему-то незаконченное — стены были взрослому человеку по грудь, а крыши — не было вообще. Все засуетились, Дженна увидела, как достают деньги и облегченно вздохнула — она то думала, что будут проверять документы, а она была в розыске. У нее было некоторое количество афганских денег, афгани — наменяла на базаре, сказала, что для себя на сувениры и на продажу в США в тех же целях — но она так и не поняла, сколько нужно дать пограничникам. Дженна достала десятидолларовую бумажку, рассудив, что в такой бедной стране как Афганистан этого то должно хватить. Солдат с автоматом не залезал в кузов, ему было лень, он шел мимо машины и брал бумажки, которые ему протягивали. Увидев «зеленую спинку«, он подозрительно посмотрел вверх, но банкноту взял. Дженна видела, что он сноровисто спрятал ее куда-то в свое снаряжение. По-видимому, она все же дала ему слишком много денег…
Потом был пакистанский блок-пост — но на нем машину досматривать не стали. По-видимому, между пакистанскими и афганскими нафарами было заключено какое-то соглашение, каждый ел свой кусок и не зарился на кусок соседа.
Так они въехали в Пакистан…
Пакистан от Афганистана отличался — если с афганской стороны придорожные обочины «американки» были почти необитаемы — то тут все было по-другому. Какие-то придорожные харчевни, над которыми вьется дымок очага, в котором готовят мясо и пекут лепешки, стоящие на обочине машины, то ли сломанные, то ли брошенные то ли водитель просто пошел отличить — если в Афганистане было много русских машин, то здесь все были какие-то старинные, с разукрашенными кабинами и каждая была как передвижной музей Гуггенхайма. Было и много легковых машин, пикапов — вообще движение было довольно оживленным. На некоторых пикапах в кузовах на самодельных турелях стояли пулеметы, а в кузове были бородатые, одетые в основном в белое и серое — широкие штаны, безрукавка, чалма— муджахеддины с автоматами АК и гранатометами РПГ-7, американского оружия почти не было. Дженна попыталась припомнить, сколько в прошлом году было выделено из бюджета США на помощь этим бородатым воинам Аллаха, воюющим против СССР за американские интересы — и не только за них. Вспомнить не смогла — хотя эту цифру можно было бы смело умножать на два, если не на три. Финансирование моджахеды получали и многих источников, в Вашингтоне крайне правые из общества Джона Бэрча даже собирали благотворительные балы, деньги собранные на которых шли на поддержку моджахедов — официально на лекарства.
Они проехали один небольшой, пыльный, городок, потом еще один. Везде одно и то же — нищета, запустение, саманные стены, дувалы, много машин и еще больше — небольших мопедов, на которых здесь рисковали даже путешествовать. Она не знала, куда едет этот грузовик, и что ее ждет в конце пути — но молча стояла в кабине вместе со всеми, мужественно перенося тряску и глотая пакистанскую дорожную пыль.
Потом они приехали в какой-то городок, и автомобиль затормозил прямо у того, что было здесь рынком — самодельные палатки и торговые павильоны из списанных морских контейнеров на окраине города, тут же в беспорядке стоят машины, если кому-то надо выехать — на это уйдет не меньше часа, на то чтобы выбраться из металлического и людского месива. Шум, гам, торговля — здесь не принято торговаться тихо, тут же жарят какую-то еду на жаровнях, тут же обмениваются новостями, кто что покупает, кто просто смотрит товар. Слева от стоянки устроен помост, и там собралось не меньше двухсот мужчин, в основном вооруженных — они громко кричали, потрясали руками, иногда с зажатыми в них деньгами. Дженна не знала, что здесь было любимое развлечение пакистанского базара — бой петухов…
Судя по тому, что ее попутчики начали вылезать из кузова, Дженна поняла — приехали. Никто ничего ей не объяснил — но хорошо, что довезли. Несмотря на то, что происходило вокруг — она почему-то чувствовала облегчение от того, что находится на территории, относящейся к свободному миру, пусть здесь и бедно — но люди зато свободны. Несмотря на то, что Дженна много путешествовала, в том числе и по странам, где стоили коммунизм или социализм, знала об обстановке в них не понаслышке — все равно она думала как американка и рассуждала как американка. Если бы она знала, что ждет ее на этой свободной земле — она, возможно, осталась бы в Афганистане. Или в СССР. Или вообще сюда не поехала бы. А может, и поехала бы. Миссис Дженна Вард всегда отличалась решительностью и склонностью к авантюрам.
На базаре ей делать было нечего, здесь никто не говорил по-английски, она опасалась, что ее просто попытаются ограбить. Но в городе — наверное, есть какая-то цивилизация, там должен быть отель или какие-то услуги гостеприимства, а если учесть что эта территории раньше относилась к британской Индии, наверняка в отеле она найдет хотя бы одного человека, который говорит по-английски. Тут она и решит, что делать дальше — наймет гида или сделает что-то в этом роде.
С этими мыслями Дженна Вард закинула мешок с нехитрыми вещами за спину на манер солдата и широким солдатским шагом зашагала по направлению к городу.
Прошла она недолго — автомашина резко затормозила рядом с ней, обдав пылью.
— Коджа мири?
Дженна посмотрела на усатого мужика за рулем, и что-то ей подсказало, что садиться к нему в машину не стоит. Поэтому, она неопределенно махнула рукой в сторону города и покачала головой. Пожав плечами, водитель поехал дальше…
Город, если идти по нему пешком, а не смотреть из кузова едущей машины — казался еще более нищим и грязным, по крайней мере, пригород. Везде пыль и грязь, несмотря на то, что места более чем достаточно — дома, или то, что здесь считают домами — стоят очень плотно друг к другу. Канализации нет — канавы, и по канавам текут, издавая под солнцем совершенно омерзительную вонь нечистоты — просто нечем дышать. Тут же играют дети — рваные, грязные, чумазые. Никаких домашних животных, она видела только одно живое существо и не сразу поняла, что это коза — но коза такая тощая, что оставалось удивляться, как она не рухнет замертво прямо на улице.
Дети моментально облепили ее, пристали к ней, дергая за полы никаба — каким то странным чутьем они почувствовали, что она не местная, а иностранка. Иностранцев здесь знали, они приезжали сюда на красивых машинах с полицейских эскортом, охали, ахали и раздавали бесплатные мешки с рисом и иногда какие-то лекарства. Детям они иногда тоже давали разноцветные и вкусные камушки, которые рассасывались по рту не оставляя и следа. Но потом иностранцы уезжали — и жизнь в этом нищем квартале текла своей прежней размеренной жизнью — этот квартал и эти люди были выброшены из течения времени, время ничего не меняло для них. Конечно, это был не несвободный, находящийся под пятой советских оккупантов Афганистан, где советские оккупанты, отслужив, приезжали уже добровольно — строить афганцам вторую очередь кабульского домостроительного комбината, чтобы у афганцев была и работа и новые нормальные дома. Ага, советская оккупация, именно так…
Дети галдели на своем языке и что-то от нее хотели — а она просто шла, потому что по опыту Африки знала — дашь что-то, и от тебя уже не отстанут.
И с облегчением вздохнула, когда выбралась в более-менее пристойный квартал — там точно так же текли нечистоты, но тут были и машины. И с удивлением американский телерепортер Дженна Вард обнаружила вдалеке, дальше по улице лениво видящий в дневном мареве на высоком флагштоке родной, звездно-полосатый американский флаг.
Сложно даже передать, насколько она была рада.
Вот только у здания этого — стояла полицейская машина с разомлевшими на солнце полицейскими. Дженна раздумывала, задержат ее или нет — как вдруг настоящий американский Форд ЛТД-82 и даже с настоящими американскими дипломатическими номерами подрулил к ротуару, и Дженна поняла — это ее шанс.
— Эй, мистер! — закричала она и ринулась вперед.
Полицейские проснулись, один открыл дверь и попытался быстро вылезти на тротуар, или то что тут считалось по какому-то недоразумению тротуаром — но огромное, набитое годами беспорочной службы пузо помешало ему это сделать.
— Эй, мистер!
Среднего роста человек, довольно молодой и в легком бежевом костюме, только что захлопнувший дверь Форда и с изумлением уставился на бегущую к нему и путающуюся в полах никаба женщину. Он знал, что у посольства и вообще у всех дипломатических представительств США могут дежурить местные, они подкарауливают американских дипломатов и падают перед ними на колени, умоляя дать американский паспорт, билет на самолет до США или вообще денег. Но эта женщина кричала по-английски, и вообще голос ее был странно знаком.
Полицейскому все-таки удалось обуздать свое колышущееся пузо и принять вертикальное положение. Второй и вовсе доставал из кобуры пистолет.
— Спокойно, ребята! — сделал жест американский дипломат — не надо стрелять! Ништ фаери!
Женщина вдруг остановилась, смотря на него.
— Марк? — произнесла она на отличном английском — Марк, это ты?
— Мы знакомы, мэм? — с профессиональной вежливостью, но и удивлением спросил американский дипломат
Полицейские переглядывались между собой — тут, скорее всего, намечался бесплатный спектакль. Американские дипломаты имели обыкновение заводить любовниц — все равно их отзовут, а любовница останется здесь, тем более что Пакистан относился к категории стран, в которые с семьей приезжать не рекомендовалось. Не исключено, и даже более чем вероятно, что сейчас их ждет объяснение влюбленные похлеще, чем в индийском кино, которое смотрел весь Пакистан
Женщина подняла кисею, скрывающую лицо
— Дженна?!
— Просто поверить не могу, что ты сделала такую глупость…
Дженна нервно хохотнула
— Ты меня знаешь…
— Знаю и все равно. Совершенно безумная история…
— Такие как ты любят подобные истории.
Американский дипломат по имени Марк недовольно посмотрел на репортершу, пьющую чай. Заметил, что руки подрагивают — отходняк, однако.
— Какие — такие?
— Рыцари плаща и кинжала.
Марк скривился
— Да брось. Я всего лишь пытаюсь сделать так, чтобы хоть часть помощи, которую мы направляем сюда, доходила до адресата, а не распродавалась на рынках. Знаешь, зачем тут стоят полицейские? Потому что если сюда кто-то придет жаловаться — он будет вынужден пройти мимо них. И потом у этого человека будут проблемы. Когда я куда то еду — за мной тоже следят….
А Дженну и в самом деле потряхивало. Когда она ехала в Афганистан, где взрывают и убивают, когда ехала по Салангу, который даже советские, повидавшие много офицеры крестятся, преодолев — ее так не трясло. Когда она оторвалась от своего советского провожатого — ее тоже так не трясло. Когда она ехала одна по чужой и враждебной стране — ее так не трясло. А тут, в здании под американским флагом…
Дженна вдруг поняла, что с ней что-то не так.
— Марк…
— Но хоть я и не шпион — все равно тебе надо будет встретиться с мистером Киттриджем и рассказать о своих похождениях. Иначе у тебя могут быть проблемы с Госдепартаментом… господи, я просто не представляю, как ты пошла на это.
— Марк… — произнесла Дженна заплетающимся языком.
Последней ее осознанной мыслью было то, что ее старый вашингтонский знакомый Марк готовил этот чай где-то в здании. И она не видела, как именно.
И из своей чашки он не пил…
Когда она пришла в себя, первым чувством ее было недоумение. Голова как чумная… она помнила Иелль, но таких виражей она не закладывала даже там. Голова как чумная, распухший язык не помещается во рту. Господи… как же она надралась.
Вторым чувством была темнота.
Третьим — холод. Было очень холодно, и все тело — затекло.
Потом она услышала голоса. Как через ватную подушку — но услышала. Где-то совсем рядом…
— … Ты что охренел?
Молчание…
— Послушайте, мистер. Я не собираюсь убирать за тобой твое дерьмо. Давай сам.
— Это твое дерьмо! Мне до нее дела нет!
— Тогда зачем ты ее траванул?
— Ты что, козел, ничего не понял? Она была в Афганистане! С русскими! Она много видела! Знаешь, что будет, если она приедет к нам в страну и начнет выступать на всех телевизионных каналах, на каких только ей взбредет в голову? Мы все окажемся в дерьме, вот что, друг Махмуд!
— Так запретите ей выступать.
— Ты что, думаешь, что у нас такой же свинарник, как и здесь? У нас демократия, твою мать!
Снова молчание…
— Послушайте, мистер — по-английски неизвестный говорил с акцентом и явной угрозой — я прикрываю вашу задницу всякий раз, когда вы обосретесь и вам надо переменить портки. Я достаю вам все, что нужно, будь это доза героина, левый ствол или золото, которое вы нелегально отправляете в США. Я улаживаю ваши проблемы с местными властями и полицейскими, потому что именно в этом заключается моя работа. Но мне, черт возьми, никто не заплатил ни доллара за то, чтобы я выслушивал оскорбления в адрес моей матери. А если бы и заплатил — я бы не взял их, потому что моя мать стоит дороже сраных долларов. Итак, мистер, или вы извинитесь перед моей матерью прямо сейчас, или я сяду в машину, уеду и расхлебывайте все свое дерьмо сами.
— Почему-то, получая от нас вторую зарплату, ты не называешь наши доллары сраными, Махмуд — огрызнулся говоривший
Его собеседник молчал
— Ну, хорошо — с досадой в голосе заговорил первый — извини, Махмуд. Я ничего не имел в виду по отношению к твоей матери и ко всей твоей семье. Я сказал не подумав. Извини, хорошо…
— И сделал ты, тоже не подумав. Что такого она видела?
— Она была в Афганистане!
— И что?
— Ты ее не знаешь. Она коммунистка. Тайная. Она в полном дерьме, ее принимал сам Кастро. Она делала репортажи из Никарагуа
— Тогда почему ты ее не арестуешь?
— У нас демократия.
— У вас бардак. Так что конкретно она видела в Афганистане?
— Она видела, как живут люди! Она видела все, что делают там русские!
— И что?
— Она видела, как на таможне берут взятки.
— И что? Ты из-за этого испугался? Разве вы не воюете с русскими? Кто вообще поверит ее россказням?
— Поверят. И еще как поверят. Она может начать говорить. И тогда в Вашингтоне начнут задавать вопросы. Например, куда девается гуманитарная помощь, почему ее закупают и доставляют сюда целыми сухогрузами, а люди как были нищими, так и остаются. Эти вопросы начнут задавать уже не Дженна Вард, их начнут задавать конгрессмены и сенаторы из комитетов по разведке. Они никогда не упустят возможности ткнуть нас носом в дерьмо.
— А еще говоришь, что у вас там…демократия. Бардак и есть. Кстати, ответ на вопрос, куда девается гуманитарная помощь, ты знаешь не хуже меня, а…
— Помолчи. Лучше помоги мне.
— Как?
— Надо… автокатастрофу…
— Ты что, дурак? Чем ты ее опоил?
Дженна внезапно поняла — в голове уже достаточно прояснилось, что первый говорящий — это Марк. Второго она тоже откуда-то знала, но не могла понять откуда.
— Этаминалом.
— Ты что, охренел? Его обнаружит в крови любой эксперт. И ты хочешь бросить ее под грузовик в таком виде?
— Поговори с экспертом…
— Ты думаешь, нам доверят? Приедет эксперт из Америки, с ним не договоришься и ты. И я не собираюсь быть крайним в этой истории. Ты обосрался — делай сам.
— Тогда помоги…
— Как?
— Один я не справлюсь. Надо, чтобы кто-то был за рулем.
— Ты и будешь. Давай-ка посмотрим, что с ней. Она связана?
— Да.
— Хорошо, что догадался.
Внезапно темнота… нет, темнота как была и осталась, просто она стала какой-то другой. Свежей, что ли. И разных оттенков — тьмы.
Потом — из ее рта выдернули кляп.
Потом прямо в лицо Дженне ударил луч мощного аккумуляторного фонаря, ослепив ее — она зажмурилась и крепко, по-мужски выругалась.
— Аллах всемогущий… Я ее знаю.
— Да? Откуда?
— Она уже чудила здесь. В Пешаваре. Из-за нее я получил взыскание, и мне еще задержали очередное звание.
Внезапно миссис Вард вспомнила, кем был второй. Она и в самом деле помнила его — и он должен был помнить ее.
— Майор Махмуд из аэропорта… — голос был какой-то каркающий, чужой, он доносился до ее сознания так, как будто она слушала себя саму со стороны.
Фонарь погас.
— Шайтан…
— Теперь ты видишь, что она опасна?
— Да вижу. Как поживаете, мадам американская журналистка?
— Может быть, достанем ее?
— Ни в коем случае. Пусть лежит. Много она выпила этого твоего чая?
— Одну большую кружку.
Она поняла, что они стоят рядом с какой-то крупной дорогой, она слышала шум машин, не непрерывный. Тут мало кто осмеливается ездить ночью — но машины все-таки шумели. Если бы ей удалось развязаться, освободить руки…
— Мало. Но это неважно. Надо чтобы она поссала.
— Зачем? Пока ей приспичит, будет рассвет.
— Значит, нам придется сидеть здесь целый день и ждать! Из-за того, что ты торопишься, вечно происходит всякое дерьмо!
— Вы тоже дров наломали.
— Ладно, дело не в этом… — фонарь снова осветил ее, правда, светил он теперь не прямо в лицо — как поживаете, мадам американский журналист?
— Лучше вас…
Пакистанец захохотал
— Сомневаюсь. Впрочем…. пока мы тут стоим, не согласитесь ли вы, миссис, удовлетворить мое маленькое любопытство. Вы ведь что-то оставили в Пешаваре, так?
— Да пошел ты… Маленький фашистский ублюдок.
Пакистанец снова засмеялся, он был сильным, он был в своей власти, он мог сделать с ней, американской журналистской все, что взбредет в голову, и ему нравилась эта мысль — о вседозволенности. Очень нравилась…
— Я ведь нашел того бачонка, которого наняли вы в качестве гида. Очень жаль — но мое любопытство он удовлетворить не мог. Видимо, я праведен в глазах Аллаха, если он послал мне вас на своем жизненном пути второй раз, чтобы можно было спросить. Просто так, чтобы удовлетворить любопытство, вы ведь все равно не сможете добраться до того, что оставили. Никогда. Так где и что вы оставили?
— Поищи…
— Зачем… Это простая вежливость. Тем более — мне, наконец-то дали подполковника, простили ту небрежность с вами. Да и вам…
— Что-то ты много болтаешь — недовольно заметил американец
— Какая теперь разница… Впрочем, ты прав. Кроме полицейских ее кто-нибудь видел еще?
— Никто. У меня кабинет с отдельным входом.
— Из окон?
— Какого черта, кому надо смотреть в окна!?
Пакистанец неодобрительно цокнул языком
— В таких случаях как раз и бывает, что кому — то не нужно, но кто-то смотрит. Впрочем… все в руках Аллаха. Или шайтана. А это что такое…
— Полиция? — в голосе американца проскользнула паника
— Нет. Машина не полицейская.
— Какого черта ей тут делать на дороге?!
— Заткнись! Смотри за этой, я пойду и спрошу, что нужно. Если даже это полицейский — я просто скажу, чтобы они уезжали…
Дженна выждала — каждая секунда тянулась как капля по стеклу, как безнадежно опоздавший на станцию назначения, потом внезапно закричала
— Помогите! Помогите!
— Ах ты с…а!
Американец навалился на нее, от него пахло каким-то дешевым дерьмовым одеколоном и виски, который он видимо, хлебнул для храбрости. Она попыталась укусить того, кого считала другом, но не получилось. Американец ударил его по лицу, раз, другой, потом начал совать в рот вонючую, слюнявую тряпку. Она отбивалась, как могла.
Внезапно, американец перестал пихать ей в рот эту тряпку, и полузадушенная, избитая она услышала его голос.
— Эй, парень! Ты кто такой?
Вместо ответа раздался хруст, негромкий. Такой, какой бывает, когда отламываешь от куриной тушки окорочок, чтобы тушка ушла в форму для жарки. И она поняла, что значит этот звук…
