Подполковник советской армии Басецкий Владимир Викторович, имевший документы на имя Работного Павла Михеевича, по судовой роли — помощника машиниста — сошел с борта дизель-электрического теплохода Иван Рогов, принадлежащего Дальневосточному морскому пароходству и зафрахтованному для перевозок в Пакистан леса. Нормальный деловой лес в Пакистане был буквально на вес золота, дровами здесь не топили, деревянный дом, если бы кто-то додумался его построить — был бы роскошью. Это был советский лес, переправленный из Владивостока сюда по сложной коммерческой схеме, включающей в себя зарегистрированную в Швейцарии фирму, юридически являющуюся продавцом. Этот лес покупали деревообработчики для изготовления дорогой мебели, которая будет стоять в кабинетах больших раисов. Официально, СССР и Пакистан не имели почти никаких торговых связей — на самом же деле торговля шла.

Боцман, усатый, осанистый, такой, как и подобает боцману весьма удивился тому, что Работного. который в первую свою загранку идет — в первый же день отпускают на берег, решил проинструктировать новичка. Так, для порядка…

— Работный!

Подполковник, уже подошедший к трапу обернулся — боцман поманил его рукой

— Подойди сюда, дорогой…

Подполковник послушно подошел.

— Работный… — произнес еще раз его фамилию боцман — экая у тебя хорошая фамилия… Запоминающаяся…

— Какая есть, товарищ боцман

Боцман чуть нахмурился. Как и любой уважающий себя боцман он умел разбираться в людях — а вот в этом человеке, жестком, молчаливом, непьющем, никогда не позволяющем себе не только обсуждать приказы, но даже на мгновение усомниться в их правильности — он не смог разобраться. У него на данный момент было две версии — то ли он служил, то ли он сидел. Но как бы то ни было — когда в Маллакском проливе они попали в жестокий шторм и был объявлен аврал — новичок действовал с редки хладнокровием, хотя его чуть не смыло за борт. Потому, как он действовал — боцман понял, что за ним нет самой примитивной мореходки, типичная сухопутная крыса, пусть отважная и решительная, в море он вести себя не умеет, хотя документы в идеальном порядке. Чтобы быть выпущенным в заграничный рейс — человека проверяет и партком и КГБ, всю душу вынут и после каждого рейса нервы мотают. Если его пропустили — значит, просвечен насквозь, достойный гражданин, заслуживающий всяческого доверия. И все же — что то с ним было не так.

— Первый раз на берег в иностранном порту идешь?

— Первый, товарищ боцман

— Руссо туристо — облико морале — помнишь?

— Не забуду — жив буду.

— Вот так. Опасайся провокаций. Рынок знаешь где?

— Так таксисты же знают.

— И то верно. Туда — и обратно. Не вздумай оружие или дурь купить. После каждого рейса шмонают будь здоров.

— Понял.

— Деньги при тебе?

Работный похлопал по карману

— При мне

— Следи за кошельком. Тут хуже, чем на одесском привозе. Что брать будешь?

— Мужики кассет просили с боевиками.

— Брюс Ли… — боцман понимающе улыбнулся, торговля кассетами с западными фильмами, особенно с эротикой и дрыгоножеством была одной из самых распространенных статей дополнительного дохода советского моряка торгового флота — дело хорошее. Только аккуратно. Проверяй каждую кассету. А то на…т.

— Спасибо, товарищ боцман.

— Спасибо не булькает…

Из руки в руку перекочевала сиреневая купюра, Работный повернулся и бодро пошел к трапу. Боцман проводил его взглядом.

Когда новенького было уже не видно, боцману вдруг пришла в голову мысль, от которой ему аж дурно стало. А что если он, этот Работный задумал сбежать из СССР? И пофигу. Что он никому об этом не сказал. Кто капитан корабля? Кто боцман? Кто секретарь партийной организации? Куда смотрели, как проглядели?

Сейчас конечно не те времена, посадить не посадят — но так вмандюрят, что свету белого не взвидишь. Спишут на берег — и амба, пошел пузыри пускать…

Боцман побежал в каюту капитана — но на полпути остановился. Это что же, он, получается, стучать будет? А если все это — яйца выеденного не стоит? Узнают в одно мгновение, прослывешь стукачом. Авторитет в коллективе зарабатывается годами, а потерять его можно в одно мгновение. Не хотелось бы, на старости то лет.

Немного подумав — боцман плюнул и пошел в машинное, поговорить с машинистом. Пока он решил ничего не делать.

Подполковник Басецкий протискивался через людскую толчею чужого порта, чужой и враждебной страны с каменным лицом, на вид ничего не замечая вокруг себя, но на самом деле замечая все. Он был готов ко всему — потому что он сам себя приговорил, и приговор этот — не мог быть обжалован.

Операция имела семидесятипроцентную вероятность гибели исполнителя. Генерал Куракин ему честно об этом сказал. Но у него в голове была только одна мысль, мысль к которой он пришел сам: погибнуть — но отомстить. За Наташу. За всех остальных. За те, кто лег. Иначе получится — что они так и будут лежать в земле неотмщенными.

Месть. Месть, месть…

На полицейском посту, преграждающем выход из порта, он предъявил паспорт советского моряка. Переглянувшись, полицейские долго его изучали, даже звонили куда-то, потом подвергли обыску. Пользуясь случаем, один из полицейских, коротко но сильно сунул ему под ребро, так что в глазах потемнело. Подполковник не издал ни звука — это не имело для него значения.

Ничего для него уже не имело значения.

На выходе из порта, он направился к стоянке такси, которая была у любого порта и которую ему показали на спутниковом снимке Карачи, сделанным новейшим советским разведывательным спутником. По пути к стоянке — он нагнулся, чтобы завязать шнурок на ботинке, сразу срисовал одного из филеров, но генерал предупреждал, что их как минимум трое. Не стоит обольщаться, это опытные профессионалы и просто так от них не уйти. Это могут быть даже сотрудники резидентуры ЦРУ, хотя вряд ли. В резидентуре ЦРУ постоянно не хватает людей, на простые задания по слежке посылают обычных морских пехотинцев из охраны посольства, в толе они выделяются не меньше, чем выделялся бы серый индийский слон.

Подполковник не стал брать такси у порта, пошел пешком — ему сказали, что если он возьмет такси у порта, то ему подставят такси с полицейским за рулем. Такси надо ловить в городе…

Вздохнув, он окунулся в людскую толпу.

Люди здесь показались ему каким-то зажатыми, не злыми — а именно зажатыми и опасливыми. Моряки сразу отличались от местных — открытой нахальностью, женщины были без чадры, но шли не поднимая глаз, видимо — было неприлично. Людей вообще очень много — в толпе не повернуться, если зазевался — тебя буквально выдавливает на проезжую часть, с непривычки очень трудно идти. Машин тоже очень много, в основном — малолитражки, меньше Жигулей, чадящие и коптящие, на втором месте японские малолитражки, много небольших грузовичков, размером даже меньше УАЗа-буханки. Везде шум, гам, первые этажи повсеместно переделаны в лавки — дуканы, тут же нищие и зазывалы, хватают тебя за рукав, могут и ограбить. Тут же — какие-то телеги, с которых продают что-то съестное, прямо тут и жарят. Примерно то же самое, что и в Йемене, где он когда-то служил — только народа больше, в разы больше.

Кто вы? Что вам нужно? Зачем вы убили Наташу? Что плохого она вам сделала? Она был просто ребенок, она хотела рисовать… поступить в училище и стать учительницей, учить детей. Какое зло она сделала вам, что вы оборвали ее жизнь? Какое?

Что мы все — сделали вам? За что вы нас убиваете, разве мы не помогаем вам? Из Термеза идут колонны с мукой — зачем вы их взрываете, ведь это — хлеб для вас, для ваших детей?

Подполковник шел по улице пакистанского города Карачи и нес внутри себя смерть. Не только свою. Тот, кто обретает право приговаривать к смерти других — первым приговаривает сам себя.

За ним, запыхавшись, шли филеры.

Нужный дукан на рынке он нашел с первого раза. Память у него была хорошая.

Обычный дукан, сделанный в старом морском контейнере, здесь такие же — все дуканы на рынке, потому что старый ржавый контейнер в порту можно раздобыть почти за бесценок. Торговали здесь одновременно дешевым индийским ширпотребом, местными платками с люрексом, которые в советской Средней Азии можно было продать с десятью концами, фильмами. Фильмы были в ярких упаковках на кассетах… полковник некстати вспомнил, как танкисты в одном из гарнизонов, который он когда то давно посетил, танкисты сняли с танков аккумуляторы, запитали от них свежекупленный «видик» и смотрели «фильмы про Джеки Чана», был такой герой, тогда уже популярный. Махался он и в самом деле изрядно.

Стоило ему только остановиться на мгновение — как дуканщик вскочил с места. Молодой, черноглазый, быстрый.

— Мистер, мистер. Инглиш? Франсе? Синема, синема.

Как и все обитатели крупных портов, торговец знал понемногу языков десять

— Рус — сказал Басецкий — совет.

— О, рус! — обрадовался торговец — водка, дружба, Ленин, за…сь! Водка — да? Водка — да?

Басецкий не сразу понял, о чем говорит торговец. С валютой в СССР были проблемы — а тут, вроде как в мусульманской стране, проблемы были с водкой. Поэтому — моряки вывозили сюда водку и делали «ченч» с торговцами. Торговец просто спрашивал, нет ли у него водки на продажу.

— Водка — да? Водка — ченч?

Басецкий достал одну бутылку Московской экспортной с зеленой этикетной и одну Пшеничной, на которой было нарисовано русское поле. Поставил на стол поверх кассет.

— Джеки Чан. Мне нужно несколько кассет с Джеки Чаном — сказал он фразу, которую сказал ему в Кабуле генерал перед отправкой. Сказано было по-русски.

— Водка — хорошо.

Торговец, не моргнув глазом, смахнул бутылки под прилавок, начал выкладывать кассеты с Джеки Чаном.

— Иди дальше — вдруг тихо сказал он по-русски — красный флаг. Рядом с Башней часов. Петушиные бои. Десять минут.

И тут же, громко

— Джеки Чан! Хорошо!

Подполковник вздрогнул.

Красный флаг был поднят рядом со старинной Башней часов. Там, где на советских базарах обувают лохов в три карты или три наперстка — тут обувают на петушиных боях. Прямо на всю грязь были постелены ковры — здесь, почему-то вытоптанные ковры считались ценнее новых, на них были поставлены клетки с боевыми петухами. Толпился народ… шум, гам, крики, тут же шныряли карманники, могли лишить кошелька, а то и жизни, сунув под ребро спицу. Сейчас как раз закончился поединок, проигравшего унесли на суп — дрались со стальными накладками на когтях и победитель забил побежденного насмерть. Кричали, ругались, юркие бачи собирали ставки, которые выкрикивали здоровенные бородатые мужики, потрясая зажатыми в кулаке купюрами.

Подполковник даже не понял, не сумел сориентироваться — когда какая-то сила втянула его в промежуток между двумя контейнерами.

— Давай документы. Быстро! Кепку! И сумку!

Басецкий выгреб из кармана документы, передал сумку, миг, второй — и в толчею рынка шагнул второй человек, такого же роста и телосложения, очень похожий, с его сумкой, документами и кепкой.

— За мной. Живо!

Они проскочили пространство между контейнерами.

— Тихо! Не беги!

Миг — и они вышли на соседнюю рыночную улицу, он — и рыночный торговец, который так хорошо знал русский язык, но боялся в этом признаться. Его, очевидно здесь знали — потому что он приветственно махнул кому-то рукой и крикнул что-то. Ему ответили.

Протискиваясь в толчее, подполковник шел за ним.

Они вышли к стоянке — грязной, загаженной. Торговец скользнул за руль иранского пикапа Симург — машина считалась довольно престижной, ее могли позволить себе только те, у кого дела шли хорошо. Рыкнув двигателем, машина тронулась.

— Ты советский? — спросил торговец

— Да.

— Это хорошо.

— А ты? Как тебя зовут?

Машина вырулила на оживленную улицу.

— Заболь. Я афганец.

Подполковнику это не понравилось. Он знал, что афганцы могут предать в любой момент и он сам и все, кто служил — хоть раз, но сталкивались с предательством афганцев. Он с подозрением посмотрел на торговца.

— Кого у тебя убили, русский? — вдруг спросил торговец, ловко ведя машину

— А ты откуда знаешь?

— Мы все — братья. Так — кого?

К сердцу подступило. Сильно.

— Дочь… — глухо сказал подполковник

— Тебе повезло. У меня вырезали всю семью. Я учился у вас, а мой отец — воевал против них. Этого оказалось достаточно.

Подполковник помолчал. Ему было стыдно.

— Извини…

— За что? Мы все — братья.

Мы все — братья. Нас побратала кровь, пролитая на этой войне. Мы все — братья и братство наше — скреплено узами крови. Да, мы братья — хотя и видим друг друга в первый раз.

— Прости… — еще раз повторил подполковник

— Тетакаллям араби?

— Наам — ответил подполковник — ана атакаллям араби

— Кейф халяк?

— Аль-хамдулиллях тамам

— Хорошо — афганец перешел на русский — теперь тебя зовут Ареф Салафи, ты из Йемена. Ты бывал в Саане?

— Нет. Я служил в Адене.

— Это хорошо. Ты из южного Йемена.

— Документы?

Афганец протянул документы, полковник просмотрел

— Это что, документы? Паспорт, битака?

— Это членская карточка ИПА. Тут таких полно.

— Каких — таких? Салафи — это очень опасная фамилия.

Подполковник видел, что документы оформлены — плохо.

— Тут таких полно — повторил афганец — у кого нет никакого документа кроме такого. Салафи — это не имя, это кличка. Ты сражался с неверными в Йемене в составе банды душманов…

— Муртазаков — сказал подполковник — там это муртазаки

— Пусть так. Неверные посадили тебя в тюрьму, ты оттуда выбрался с помощью братьев. Тебя переправили сюда, воевать с неверными на пути джихада. Салафи — выдуманная фамилия, настоящая не имеет значения. Вот тебе еще документ… он значит, что ты работаешь на транспортную компанию. Возишь грузы.

— А если полиция?

— Откупайся. Деньги в бардачке.

— Бред…

— Таких полно. Возят грузы из Карачи. Догадайся — какие…

Догадаться было несложно.

— Что я должен буду делать дальше?

Заболь улыбнулся

— Не знаю, Салафи. Я должен был тебя встретить, на этом — все. Сафар бахайр…

Если бы Заболь сказал что-то другое — подполковник его убил бы. Это значило бы, что Заболь — провокатор.

— Хода хафез… — пожелал подполковник по-афгански.

Заболь уже не слышал — он вышел из машины, хлопнул дверью. Подполковник остался один.

Черт…

Ему говорили, что этот момент — самый тяжелый. Когда рвется последняя ниточка, и ты остаешься один в целой стране и вся эта страна — против тебя, потому что ты шпион. Но надо выдержать.

Надо…

Подполковник перебрался на водительское сидение. Включил мотор.