Было ясное воскресное утро. В Киеве звонили колокола, призывая прихожан в церкви. Владимир, Анна, Добрыня и тысяцкий Путята чинно следовали в собор Пресвятой Богородицы, любуясь храмом, квадригой медных коней, установленных за церковью, и великолепными видами на Днепр, открывающимися с Княжьей горы.

– Благодать какая! – пробасил Добрыня, глядя на толпы празднично одетых киевлян, идущих на воскресную службу.

– Диво дивное! – поддержал Путята. – Был языческий город и вдруг стал христианским. Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои!

– А Новгород и Полоцк все еще в невежестве пребывают, – сокрушился Владимир, – Перуну и Велесу требы приносят.

– Надо и там всех крестить, – решительно рек Путята. – Как в Киеве: одним махом.

– Думаете, тоже чудо будет? – с сомнением спросил Владимир.

– А почему бы и нет?

– Новгородцы – народ с гонором: не любят, когда им указывают.

– Кто же благу противится? – удивился Путята. – Как, узрев Бога истинного, от Него отказаться?

– В том-то и дело, что еще не узрели.

– Так показать надо.

– А сможешь?

– Постараюсь, княже.

– А я ему подсоблю, – изрек Добрыня. – Новгородцы мне добре ведомы. И они меня, думаю, лихом не поминают. Да и жену пора навестить: лето не виделись.

– Верно, – согласился Великий князь. – Только слышал я, что в Новгороде волхвы народ мутят.

– Мы же не одни поедем – с дружиной, – усмехнулся Путята. – Уж с чародеями как-нибудь справимся.

– Одно прошу: не крестите силой, – взмолилась Анна. – Слово сильнее меча. Помните, как Иисус завещал апостолам нести слово Божие.

– Знаем, царевна, – усмехнулся тысяцкий. – Только не сильны мы в проповедях.

– А вы священников возьмите, – предложила принцесса.

– Светлая у тебя голова, – восхитился Добрыня. – Им – слово, нам – дело.

Весть о том, что Добрыня идет крестить, вызвала в Новгороде небывалое волнение. Волхвы во главе с Богомилом по прозвищу Соловей уговаривали людей не покоряться. Неподалеку, на Торговой стороне, епископ Иоаким призывал народ креститься. Священники ходили по торгам, улицам, учили людей, сколько могли, и в два дня обратили в христианство несколько сот человек.

Только народ больше слушал волхвов. Греческие священники пришли из Киева, их почти никто не знал, а волхвы испокон веков возвещали волю богов, приносили жертвы, предсказывали будущее, лечили травами, заговорами… Разве под силу горстке священников было превозмочь, хоть и старались они изо всех сил?

– Сам Великий князь крестился, ибо истинна и хороша Христова вера! – возвещал Иоаким.

– Попы Владимира охмурили, – отвечал Богомол Соловей, – а греческая грешница соблазнила. И сама она блудница, и мать ее трактирщица! Всем ведомо, что охоч князь до баб – вот и прельстился царскими ласками. Как спадет пелена с глаз его, выгонит взашей и принцессу, и всех греков!

Смех прокатился по толпе. По вкусу народу такие шутки.

– Весь Киев принял Христа! Узрели Бога праведного и пребывают в радости, – привел новый довод епископ.

– А Киев нам не указ! – выкрикнул волхв, что тоже новгородцам было по нраву. – Они не с радости, а с перепуга в реку побежали. Князя испугались. Нас так не возьмешь!

– Не покоримся! – громогласно заорала толпа.

Не мудрено, что Добрыня и Путята, подойдя с дружиной к Волхову, увидели не открытые ворота, а разметанный самими новгородцами большой мост и две пороки – камнестрельные орудия. Добрыня выехал вперед и крикнул через реку:

– Мир вам, добрые люди!

– Коли с миром, так иди своей дорогой! – раздалось с той стороны. – Мы тебя не звали.

– У меня здесь жена. Хочу повидаться.

– А дружину на подмогу прихватил?

– Сам не справишься?

Раньше от таких дерзких слов Добрыня вспыхнул бы, как бык от красной тряпки, и немедля повел бы дружину на штурм. Сейчас даже бровью не повел:

– Я всегда с дружиной – на то и воевода.

– Знаем: будет дружина нас мечами крестить.

– Не мечами, а словом Божиим. Грех не ведать такой благодати.

Вперед выступил новгородский тысяцкий Угоняй.

– Лучше нам помереть, чем дать богов наших на поругание.

– Не надо нам вашей благодати, – поддержала толпа. – Хотим своими лаптями щи хлебать.

– Хлебайте на здоровье, только меня в дом мой пустите.

Любую уступку толпа воспринимает не как добрую волю противной стороны, а как ее слабость, и начинает вести себя нагло и дерзко.

– Не переживай, мы сами о твоей женке позаботимся.

– Сладкая ягодка.

– Надо бы попробовать.

Толпа загоготала. Лицо Добрыни налилось кровью. Путята подъехал к нему и положил руку на плечо.

– Пустое, треплются.

Путята ошибся. Понимая, что Добрыня, находясь на другом берегу, ничего поделать не может, толпа свирепела на глазах.

– Гнать в шею лживых греков!

– И их прихвостней! Предали нашу веру!

– И жену Добрыни! Она тоже предала!

Озверевшая толпа бросилась в имение Добрыни. Жена и родня заперлись в доме. Они отбивались до последнего. Живым никто не дался. Дом и имение разграбили.

Добрыня с дружиной с тревогой ждал вестей из Новгорода, страдая от бессилия. Что он мог сделать? Переправляться через Волхов под обстрелом порок – обрекать дружину на верную гибель. Лишь когда стемнело, Путята выбрал из ростовцев пятьсот человек, перевезся на лодках выше крепости на ту сторону реки и вошел в город беспрепятственно, ибо новгородцы думали, что это свои ратники. Пятьсот отважных ростовцев направились во двор тысяцкого Угоняя. От неожиданности тот и меча не достал из ножен. Его связали и отправили Добрыне: пусть сам покарает за убийство жены и родни.

Кто-то из слуг Угоняя сбежал и сообщил новгородцам о случившемся. К двору тысяцкого сбежалось тысяч пять. Завязалась злая сеча. Силы были неравны.

– Держитесь, други! – подбадривал Путята ратников, сражаясь наравне со всеми. – Скоро Добрыня подойдет.

Пока одни новгородцы бились с Путятой и его дружиной, другие бросились грабить дома христиан и церковь Преображения Господня. Голытьба лишь ждала бучи, чтобы устроить себе пир на крови.

Тем временем к ногам Добрыни бросили, как тюк, тысяцкого Угоняя.

– Пошто жену мою погубил?

– Леший попутал…

– Так что за вера твоя такая, если только путает?

Надежда на спасение мелькнула в глазах тысяцкого. Он ухватился за нее, как утопающий за соломинку.

– Крещусь! Только не губи!

– Так ты ради спасения шкуры своей крестишься?

– Что ты! По доброй воле! Хочу узреть Бога истинного.

Добрыня ответить не успел.

– Смотри! – воскликнул один из ратников, прибывших с того берега. – Церковь горит!

– Вперед! – приказал Добрыня. – Бог нам весть подает: Путяту надо выручать.

Дружина вплавь перебралась на другой берег. Благо там почти никого не было: одни побежали сражаться, другие – грабить.

– Можем не успеть, – выйдя из воды, подошел ростовец к Добрыне, – наших слишком мало.

– Поджечь дома новгородцев! – отдал распоряжение воевода. – Увидят – побегут тушить.

Так и случилось. Лишь начался пожар, как сеча утихла. Добрыня приспел, когда новгородцы и так разбежались.

– Прости, – опустил голову Путята, – не успели твою женку спасти.

– Нет твоей вины: благодаря тебе город взяли, – ответил Добрыня и пошел прощаться с женой.

Новгородцы разбежались по домам, как мыши, и со страхом ожидали своей участи. Добрыня мог отдать город на поток и разграбление. Тогда пощады не жди. Прежде так и поступали. Убийство жены и родни кричало о кровавой мести. Закон предков.

Добрыня решил иначе. Оросив безвинно погибшую тяжелыми мужскими слезами, воевода провозгласил:

– Не ведали они, что творили, ибо не видели света Божиего.

– Так что делать будем? – спросил Путята.

– Крестить! Мы за тем сюда и пришли. Ведите всех в Волхов.

Люди не верили, боялись идти в реку: думали, там и побьют.

Посадник Воробей, учившийся в Киеве, красноречиво уговаривал собравшихся на Торге людей идти креститься:

– Христос милостив. Простит грехи наши, как простил тем, кто Его распял.

– Христос, может, и простит, да Добрыня не помилует. Вон, спалил дома наши…

– Дома поджег, чтобы Путяту спасти.

– Идолов сжег и разбил.

– Лучше идолов, чем людей.

– Все равно не будет пощады – жену его убили.

– Не нарушит Добрыня заповеди Христа, ибо уверовал в Него.

– А что за заповедь?

– Не убий!

– А по закону мести?

– Никак не убий.

Летописец, который, по преданию, был там, написал: «Многие пошли к реке сами собою, а кто не хотел, тех воины тащили, и крестились: мужчины выше моста, а женщины ниже. Тогда многие язычники, чтобы отбыть от крещения, объявили, что крещены; для этого Иоаким велел всем крещеным надеть на шею кресты, а кто не будет иметь на себе креста, тому не верить, что крещен, и крестить. Разметанную церковь Преображения построили снова».

Прибыв в Киев, Добрыня и Путята явились к Владимиру. Тот встретил их вместе с Анной.

– Вот и крестили мы Новгород, княже, – грустно произнес Путята.

– Говорят, огнем и мечом.

– Не без этого.

– А что же не словом Божиим?

– Не внемли.

– Выходит, нарушил заповеди Христа?

– Как же их не нарушишь, ежели они с пороками вышли и жену Добрыни убили?

– Да знаю! – воскликнул Владимир. – Я понять хочу!.. Почему народ не хочет Христа? Такие простые и ясные заповеди: не убий, не укради, не обмани, уважай, возлюби! Что лучше? Неужто в человеке это не заложено? Неужели скоту он подобен?

– Нет, – мягко произнесла Анна, – по образу и подобию Божиему создан человек.

– Тогда отчего противится?

– Оттого, что тянете его в церковь, как скот на убой, – не по-женски прямо ответила принцесса. – А силком в Царство Божие еще никто и никогда не попадал. В него по своей воле идут! Как Иисус по Своей воле на землю пришел, так и человек в Царство Божие придет.

– Верно молвишь, царевна, – погладил окладистую бороду Путята, – да только тогда нам жизни не хватит, чтобы всю Русь окрестить.

– Поспешишь – людей насмешишь, – с горькой улыбкой пошутил Владимир. – Анна права. Надо по всем городам и селам церкви ставить. И не просто церкви, а дома Божия с золотыми куполами, чтобы глаза радовались. И со звонницами, чтобы звон колоколов на душу ложился. И со школами, чтобы знания Промысла Божия озаряли.

– Правда твоя, княже, – согласился Добрыня. – Вон, посадник Воробей, воспитанный в церкви, за день столько людей уговорил креститься, сколько сто греческих попов за сто лет не уговорят.

– Нужны нам свои епископы, – басисто изрек Путята, – тогда и дело заспорится.

– А вон и будущий митрополит, – улыбнулась Анна.

– Где? Где?

– Да вон топает, – указала принцесса на маленького Гриню, который деловито пересекал княжий двор, не обращая внимания ни на Великого князя, ни на его воевод.

Все рассмеялись и поверили: Руси быть крещеной.

А Гриня торопился к Феофану. Ох и умен же этот грек. Столько премудростей знает! Мальчик привязался к нему, как к отцу родному: готов был слушать день и ночь. Мать ворчала на сына, что по хозяйству не помогает, а друзья обижались и насмехались. Мол, что за мужик? Ни мечами, ни лошадьми не грезит, а все какие-то картинки малюет. Гриня и сам переживал, но себя пересилить не мог. Не хотелось ему в драки лезть и кулаками махать, а тянуло лики святых рисовать. Вот и сейчас, прочитав в Библии, как Иисус апостолов Своим Телом и Кровью потчевал, изобразил Тайную вечерю на листе папируса, который не пожалел ему Феофан, и понес показывать греку. Тот с интересом рассмотрел рисунок:

– Неплохо. Иисус хорошо вышел, а вот апостолы все на одно лицо.

– А почему они должны быть разные? – спросил Гриня. – Они Христу с одним рвением внимают.

– Пошли.

Феофан вывел мальчика в дубраву, раскинувшуюся на высоком берегу Днепра.

– Посмотри на деревья.

Гриня невольно залюбовался могучими дубами.

– Видишь хоть два одинаковых?

И правда: даже близко не похожи. Этот высок и строен, как Громыхало, а тот ветвист и раскидист, как Добрыня. И настроение у всех разное. Один раскинул ветки, подобно грозному стражнику: никого не пущу. Другой воздел все листики к небу и радуется красному солнышку. Третий подбоченился, словно щеголь: смотрите, какой я красавец…. Гриня, стоял с открытым ртом, млея от восторга. Только бы не прошло это откровение, это ощущение каждой былинки, сопричастности всему живому. Если любое растение так неповторимо, то что говорить о людях?

Феофан не торопил мальчика с ответом. Он видел, что творится в его душе. Греки давно открыли это состояние, когда космос вливается в душу, как музыка, и назвали его созерцанием. Высшее блаженство!

– Теперь ты понимаешь, что апостолы разные?

Мальчик согласно кивнул головой, продолжая впитывать каждую травинку. Разве могут сравниться с этим мечи и копья, несущие смерть?