Кричат петухи. Еле различимые тени густеют на глазах. Хотя солнце еще не поднялось из-за горизонта, край неба на востоке плавится, как в мартеновской печи плавится угрюмый чугун. Улицы пустынны, тихи, почти беззвучны. Ветви яблонь с каждым днем клонятся все ниже под тяжестью наливающихся плодов. Вишня усыпана ярко-красными ягодами, многие уже темнеют и дразнят прошлогодним полузабытым ощущением кисло-сладкой свежести. Черный худой поросенок, похрюкивая от удовольствия, подбирает в пыльной траве опавшие жердёлы, хрумкает косточками.

На Верхней улице Старого поселка тихо скрипнула дверь аккуратной белой мазанки, на низкое, в две ступеньки, крылечко вышел человек лет тридцати пяти, статью похожий на подростка. На нем выгоревшая на солнце черная рубашка-косоворотка, перетянутая витым поясом, белые полотняные штаны, на босу ногу парусиновые тапочки. Оглядевшись по сторонам, человек надвинул на лоб соломенную шляпу, пошел к калитке. Из маленького окошка поверх кружевной занавески за ним следили черные глаза молодой женщины. Человек откинул крючок, открыл калитку, повернулся лицом к мазанке, заметил смутный силуэт женщины в темном окне, усмехнулся, затем, закрыв калитку и просунув руку в щель, вновь накинул крючок, слегка помахал женщине рукой. Женщина, точно ждала этого знака, тут же скрылась в глубине мазанки: пошла досыпать утренние короткие часы.

Галину Спивак новый начальник Константиновского отдела государственной безопасности Артемий Евлампиевич Дудник получил в качестве одного из почти двух десятков осведомителей от своего предшественника Соломона Жидкого, которого перевели в Сталино с повышением. А для Дудника оказаться в Константиновке — как раз наоборот: понижение и в должности, и в звании. И все потому, что слишком настойчиво донимал начальство рапортами о переводе на границу. Ну и за халатное отношение к службе и утерю бдительности.

Собственно говоря, Артемий Дудник и добивался именно этого, надеясь, что вслед за оргвыводами последует и перевод. Перевели, но не на границу, а в Константиновку. А ему работа следователем ГПУ до того обрыдла, что хоть удавись. Не помогало осознание важности борьбы с заговорщиками, вредителями и шпионами, с оппозиционерами, провокаторами и подстрекателями. Может, не годился он для работы, где требовалось не столько распутывание антиобщественных и противозаконных деяний, сколько накручивание количества соучастников, даже отдаленно не имеющих отношения к тому или иному делу. Не было в Артемии нужной для этого жилки, он даже ни разу не ударил ни одного подследственного, и вообще не мог видеть, как при нем бьют людей. Хоть бы и врагов народа. А вот настоящий бой, с его ожесточением и безоглядностью — это совсем другое дело, и окровавленный после рубки клинок вызывает скорее гордость, чем брезгливость и отвращение.

Во всем остальном Артемий поступал так, как от него требовали инструкции, начальство и обстоятельства, и каждое дело доводил до конца. Между тем удовлетворения даже от успешно проделанной работы не получал, наоборот, после каждого дела чувствовал, будто постарел еще на несколько лет.

Теперь, из своего настоящего, Артемий вспоминал годы службы на дальневосточных заставах как лучшие годы своей жизни. Там, по крайней мере, знаешь, что враг — это тот, кто приходит из-за кордона или пытается уйти за кордон, а здесь, в дымных городах, врагом может оказаться вчерашний друг, сосед по квартире и даже женщина, с которой переспал единственную ночь.

Но теперь уж ничего не поделаешь, придется тянуть лямку до конца. Еще один выговор по партийной линии получать не хотелось. Да и стоять перед членами партийной или дисциплинарной комиссии удовольствие ниже среднего. Не думал Артемий, что его нежелание работать в органах будет расценено так круто. Не помогло и то, что врачи советовали переменить работу, потому что на нервной почве он стал плохо видеть, а тело покрылось лишаями. Партии нужны следователи — вот и весь сказ. Раз могут другие, должен мочь и ты, Артемий Евлампиевич Дудник.

Другие, действительно, в этой работе обретались так, как обретается червь в навозной куче: тут тебе и дом, и стол, и все остальное. Хотя многие не блистали ни умом, ни знаниями. А она ему, эта работа, давно встала поперек горла. Но со всей остротой он это почувствовал лишь тогда, когда ему поручили разоблачить в тайном троцкизме и контрреволюционности следователя по особо важным делам Льва Борисовича Пакуса, своего первого наставника на чекистской стезе. С тех пор отвращение к следственной работе перехлестнуло через край. Не хотел Артемий заниматься делом Пакуса, не верил он в контрреволюционное перерождение Льва Борисовича, хотя тайный троцкизм и не исключал, но ему приказали — и оставалось только вытянуть руки по швам и сказать "Есть!" Одно утешало: числилось за Пакусом множество безвинно арестованных и осужденных человеков, всякие темные делишки по устранению неугодных кому-то — не советской же власти! — людей. Страдал Пакус подозрительностью и раньше, но со временем в этой его подозрительности стало проглядывать не только служебное рвение, но и нечто другое, может быть, чисто еврейское, на что в былые времена Дудник внимания не обращал. Впрочем, то были совсем другие времена — и когда были! Тогда Дуднику если и приходили в голову какие-то сомнительные мысли, то исключительно по малограмотности.

С того «тверского дела», как окрестил про себя свое участие в «разоблачении» Пакуса Артемий, миновало более трех лет. За эти годы он ничего о Пакусе не слыхивал. Скорее всего, сгинул Лев Борисович в сибирских лагерях, небось, перед смертью своей поминал Дудника самыми последними словами. Да разве один только Дудник виноват в его погибели… Нет, далеко не он один. Тут что-то произошло непонятное, и произошло не сразу, не вдруг, и не в Твери… в смысле — в Калинине, а в Москве, и все еще продолжается, набирая обороты. Не может быть, чтобы на совершенно пустом месте.

Отдел ГБ помещался в двух комнатах того же здания, что и городское управление внутренних дел. Здесь Артемий Дудник проводил большую часть дня, вечером шел на встречу со своими осведомителями, внештатными секретными сотрудниками, получал информацию, снова возвращался в свой отдел, получал информацию уже от своих подчиненных, составлял общую сводку, которую ежедневно должен отправлять в окружное управление госбезопасности. Здесь же принимал редких посетителей, сюда же вызывал нужных ему людей по тому или иному вопросу. Бывали дни, когда приходилось куда-то выезжать, расследовать происшествия вместе с милицией. Если дело оказывалось чисто уголовным, Дудник не вмешивался. Если пахло политикой — забирал дело себе.

В отделе, помимо Дудника, числятся еще трое: молодая секретарша-еврейка Дора Вайсман, да двое оперативников, — один тоже еврей, Давид Кокер, другой хохол, Семен Шпак, — оба молоды, недавно закончили Харьковское спецучилище НКВД. Старательные. Пока их основная работа — обрастать собственной агентурой. Дудник в отделе засиживаться им не дает. Давид Кокер работает по интеллигенции, Семен Шпак — по рабочему классу.

За неполный месяц, что Дудник обретается в Константиновке, особых дел не было. Незавершонку, оставленную предыдущим начальником, Дудник разобрал, перепроверил и почти все закрыл за неимением оснований для производства следствия. Три дела отдал молодым коллегам: пусть учатся. Одно связано с трудно объяснимым столкновением вагонов на маневровых путях, другое — с выбросом расплавленного чугуна из печи-вагранки и гибелью двух рабочих, третье — с анонимкой на одного бывшего царского офицера, доживающего свой век на окраине города. В анонимке сообщалось, будто этот офицер вечерами куда-то уходит из дому, а возвращается под утро.

Подобные анонимки Дудник получал и на прежней работе, и здесь получает постоянно, а в последние годы все чаще. Цена им — копейка в базарный день. В основном пишут по злобе, чтобы свести счеты с неприятным или неудобным человеком. Но иногда и по соображениям идейным. Такие редки, и это уже не анонимки, а вполне открытые сообщения о тех или иных беспорядках и нарушениях социалистической законности.

Все три дела малоперспективны. Разве что откроются новые обстоятельства. Впрочем, при желании можно раздуть любое дело до всемирных масштабов. Как это делается, Дудник знает. На подобных делах удобно проверить своих молодых сотрудников, на что нацелены их помыслы и как у них с совестью.

И действительно, результатов долго ждать не пришлось. Буквально через неделю Кокер со Шпаком, преисполненные важности, положили перед своим начальником три папки, из которых следовало, что столкновение вагонов было подстроено стрелочником, специально не переведшим стрелки на другие пути, а за стрелочником явно просматривается диверсионно-террористическая троцкистская организация под руководством начальника грузового склада Темкина, из бывших левых эсеров; что выброс расплавленного чугуна произошел потому, что была закрыта заслонка в рекуператоре, из-за чего нарушился теплообмен, из-за чего, в свою очередь, произошло резкое усиление наддува, а кто закрыл заслонку, установить не удалось; что указанный в анонимке бывший царский офицер по фамилии Романов действительно уходит из дому вечерами, а возвращается домой по утрам, но это потому, что работает сторожем при временном угольном складе, однако эта работа может быть лишь "крышей", прикрывающей подпольно-диверсионную деятельность означенного Романова, а сам Романов может приходиться родственником бывшему царю Николаю Второму, тоже, как известно, Романову, что и требуется проверить, отправив в Москву соответствующий запрос.

Артемию сразу же стало ясно, что его помощники готовы любую муху раздуть до размеров слона, но он не стал их попрекать подобным желанием, а указал, какие вопросы они упустили в своем расследовании и в каком направлении должны работать дальше. Пусть-ка еще пороют носом землю, пусть обожгутся на собственной безоглядной ретивости, а уж тогда или придут к выводу, что дел никаких нет, или будут копать до тех пор, пока не уткнутся в пустоту. А может, все-таки что-нибудь и выкопают. Что-нибудь из того, что стоит или лежит рядом, но к самим делам не имеет никакого отношения. Так иногда случается: ищешь одно, а находишь совсем другое.

Наконец, Артемий не мог положить эти дела в архив еще и потому, что его помощники, судя по их разговорам и горячим спорам, могут расценить его решение совсем не так, как оно того стоит, и самого своего начальника заподозрить в контрреволюционности и антисоветчине. Так тоже бывает частенько. Особенно у молодых и нетерпеливых, желающих тут же вырваться вперед. Им кажется, что коли Лазо в двадцать пять лет командовал армией, так и они смогут не хуже, то есть если не армией, то райотделом госбезопасности — это уж как пить дать.

До девяти часов Артемий успел вздремнуть, побриться, переодеться и попить чаю. В девять, минута в минуту, заявилась Дора Вайсман, с получасовым опозданием притопали Давид Кокер и Семен Шпак; первый тонкий, с ранними залысинами на вытянутой голове, с оттопыренными ушами, второй — увалень с покатыми плечами и широким добродушным лицом. Как заметил Дудник, командовал в этой паре Давид Кокер.

Дора, двадцатитрехлетняя барышня с несколько одутловатым по причине больных почек, но довольно милым лицом и настойчивыми, чего-то ждущими глазами, тут же, показавшись на глаза начальству, скрылась за дверью своей каморки, уселась за пишущую машинку и принялась не слишком проворно стучать по клавишам, перепечатывая набело ежедневный рапорт в окружное управление. Пока из-за плотно закрытой двери доносился приглушенный стук клавиш "ундервуда", Артемий провел со своими молодыми коллегами оперативное совещание по части текущей работы и следственно-разыскных мероприятий на сегодняшний день.

Выпроводив Кокера и Шпака из управления, Артемий занялся изучением спецпочты, в которой обычно содержались последние инструкции из Москвы или Киева, или из округа, а также ориентировки по части определенной категории лиц, подозреваемых в тех или иных антисоветских деяниях. Правда, в эту категорию с некоторых пор уже почти не попадали старые спецы, зато все чаще советские и партийные деятели районного масштаба, либо утратившие революционный настрой и большевистскую принципиальность, либо пролезшие в органы власти с корыстными и даже злонамеренными целями.

Ровно в десять в кабинет Дудника вошла Дора, положила перед ним на проверку и подпись рапорт о событиях вчерашнего дня. Пока Артемий читал его, Дора сходила к милиционерам и принесла чайник кипятку, заварила чай, нарезала белый хлеб, выдаваемый в буфете, крупными ломтями, намазала четыре куска маслом.

Артемий подписал каждый лист рапорта, глянул на девушку. Взгляды их встретились, Дора своего не отвела, она вообще имела неприятную привычку смотреть прямо в глаза, не чувствуя при этом никакого смущения или неудобства. Артемий ее взгляда долго выдержать не мог. Он не понимал, чего такого, не высказанного словами, этот взгляд ее выражал. Иногда ему кажется, что Дора ждет от него ухаживаний и прочих интеллигентских штучек-дрючек. Не исключено, что она состояла любовницей Соломона Жидкого. Во всяком случае, замужем не была и ничто не говорило, что собирается в ближайшем будущем. Может, здоровье не позволяет, может, еще какие причины.

Что ж, любовницей так любовницей. Артемий против такого поворота в их отношениях не возражал: иметь под рукой женщину, которую при желании можно тут же завалить на диван, совсем не так уж плохо. Везде, где до этого работал Дудник, любовные связи в чикистской среде были явлением обычным, лишь бы они не мешали делу, не влекли за собой скандалов и разбирательств по партийной линии. И хотя Артемий сегодня провел довольно бурную ночь с черноглазой хохлушкой, запаса энергии ему бы хватило и на Дору.

На этот раз он несколько дольше выдержал ее взгляд, потом, скользнув по ее едва заметным припухлостям на плоской груди, отвел взгляд в сторону, произнес:

— Садись. Давай вместе пить чай, — и кивнул на стул для посетителей. И когда Дора с готовностью уселась, будто только и ждала его приглашения, добавил, чуть усмехнувшись:

— А то одному скучновато как-то.

— Да, — согласилась девушка. — Мне тоже скучно уже одной.

— Вот видишь.

Когда с хлебом было покончено, Дора сходила в свою каморку и принесла еврейские лепешки. Чай допивали с этими лепешками, пресными и, на взгляд Дудника, совершенно безвкусными, если бы в них не были завернуты кусочки сыра.

Артемий посматривал на Дору, прикидывал: "Сейчас, что ли? Или ближе к вечеру? Пожалуй, вечером будет лучше. А то еще припрется кто-нибудь".

— А ты почему не замужем? — спросил он, чувствуя на себе упорный взгляд своей секретарши.

— Так как-то, — ответила Дора. И как эхо повторила: — А вы почему не женаты?

— Тоже так как-то…

Дора прыснула сдержанным смехом и тут же зажала рот ладошкой.

"Э-э, да ты вон какая! — подивился про себя Артемий и решил: — Пожалуй, можно и сейчас. Вряд ли кто придет".

Но не успел он об этом подумать, как зазуммерил телефонный аппарат. Звонил дежурный милиционер:

— Товарищ Дудник, к вам тут посетитель. Впустить?

— А что ему надо, вы спросили?

— Говорит, по важному делу.

— Ладно, пустите, — разрешил Дудник.

Дора тут же поднялась, собрала чашки и недоеденные лепешки, быстро вышла, зыркнув на Артемия своими чего-то ждущими глазами. И опять он не понял, чего ожидала от него Дора, что выражал этот ее взгляд: сожаление, что чаепитие закончилось ничем, или вообще ничего не выражал.