В доме тихо, он будто вымер.

Стенные часы отбили два часа по полудни.

Устроившись в удобном кресле за рабочим столом, Сталин неспешно набивал табаком трубку. Справа от него лежала стопка бумаг, приготовленных секретарем Поскребышевым. Сталин должен прочитать их и подписать. Тут и вопросы строительства новых военных кораблей и самолетов, и формирование новых частей Красной армии, финансирование строительства промышленных объектов, отчеты о выполнении предыдущих постановлений Политбюро и ЦК. За решением каждой задачи надо следить самому, ничего не упуская из вида, никому не доверяя полностью, иначе могут все перепутать, переврать, доложить совсем не то, что есть на самом деле, или положить под сукно.

Но самое опасное заключается в том, что его ближайшие соратники, как, впрочем, и многие другие из так называемой старой гвардии революционеров, не хотят учиться, им кажется, что их революционного энтузиазма вполне хватает для решения любой задачи, которую поставит перед ними партия и товарищ Сталин…

Впрочем, организаторы они неплохие: прошли жесточайший отбор, умеют выделить главное звено в цепи возникающих проблем и, уцепившись за это звено, вытащить всю цепь. Но они не просто тащат, а чаще всего рвут ее, рвут с мясом, не считаясь ни с чем и ни с кем. Сегодня это еще дает положительные результаты, однако с каждым днем все меньше и меньше. А завтра? Завтра одних организаторских способностей, сводящихся к силовому давлению на массы, будет мало. Их мало уже сегодня — и это становится все заметнее…

За окном ветер взъерошил макушки сосен; крупные капли дождя забарабанили по стеклу, где-то нервно стукнула поспешно закрываемая форточка, и тут же все звуки покрыл продолжительный раскат грома, что для начала сентября большая редкость.

Сталин встал, подошел к окну, задернул гардину, вернулся за стол, включил настольную лампу.

Да, понадобится еще не менее десяти лет на то, чтобы старые, малообразованные кадры заменить на новые, обладающие высокими знаниями. Плюс тем же революционным энтузиазмом. Без этих новых кадров ни новой промышленности, ни новой армии, ни нового общества не создать.

Трубно высморкавшись в платок, Сталин раскурил наконец трубку и, щурясь от дыма, снова окинул взглядом стол. В который раз внимание его задержалось на коричневой папке, лежащей отдельно от других. В этой папке находился полный перевод книги вождя германских нацистов Адольфа Гитлера "Майн кампф". В единственном экземпляре. Специально для Сталина. Несколько лет назад «Майн кампф» была выпущена в количестве ста экземпляров отдельной книжкой, но с некоторыми сокращениями и только для служебного пользования. Кто знает, что они там сократили.

Сталин тогда лишь подержал эту книжку в руках, полистал, но читать не стал, уверенный, что ничего интересного, тем более полезного в этой книге быть не может. Однако помощник генсека Мехлис книгу прочитал и доложил о ее содержании короткими тезасами, — и Сталин вполне удовлетворился этим докладом.

Если верить Мехлису, вся суть книги Гитлера сводится почти исключительно к пещерному антисемитизму и к старой, не умирающей идее завоевания жизненного пространства для немецкого народа, как представителя высшей расы, носителя высшей культуры и человеческих ценностей. Что ж, может быть, так оно и есть. Однако, слушая Мехлиса, Сталин подумал, что сам Мехлис еще совсем недавно состоял в сионистской организации, которая проповедует практически те же самые фашистские идеи, то есть избранность евреев и их право господствовать над другими народами. Теперь Мехлис лезет из кожи вон, чтобы доказать свою приверженность коммунистическим идеалам, и от него за версту разит оголтелым — на сей раз коммунистическим — фанатизмом, в который так же трудно поверить, как и в то, что Мехлис перестал быть евреем и сионистом.

Люди, с такой поспешностью и легкостью меняющие свои взгляды и убеждения, не вызывали у Сталина доверия. Он знал наверняка, что в такой переменчивости присутствует расчет, надежда извлечь выгоду из существующего положения. Такие люди способны перекинуться на сторону врага в любую минуту, как только почувствуют опасность своему существованию. Держать таких людей возле себя выгодно до поры до времени, и то лишь в том случае, если предварительно отрезать им пути к отступлению, сделать так, чтобы в любом другом политическом лагере их ненавидели еще больше, чем в своем собственном.

К тому же… к тому же оголтелость и фанатизм, как уверяют актеры, достоверно разыгрывать легче всего. Как и проявление любых других крайних чувств и состояний.

Да, "Майн кампф" надо наконец прочитать самому. А то вон и Тухачевский сунул ему, Сталину, под нос эту книгу и содержащиеся в ней доктрины Гитлера. Но кто мог сказать еще пару лет назад, что фюрер сумеет перетянуть на свою сторону подавляющее большинство германского пролетариата, в котором Сталин — и практически все марксисты — видел и продолжает видеть один из самых передовых, сознательных отрядов трудящихся Европы! Уж где-где, а прежде всего именно в Германии все марксисты ожидали свершения той революции, которую предсказывал Маркс. И вдруг — национал-социализм! А по существу — фашизм! То есть человеконенавистничество, экспансия, грубая сила.

Отчего, почему, с какой стати? Чем привлек Гитлер на свою сторону германский народ? Какими посулами оболванил его рабочий класс? Что послужило основой, почвой для возникновения фашизма на немецкой земле? Почему марксизм и социал-демократизм, так глубоко, казалось, пустившие там корни, потерпели поражение, сдав свои позиции практически без боя? И наконец, почему именно немцы взяли на вооружение доктрины сионизма, ставящие во главу угла избранность евреев для подчинения и руководства остальным миром?

Ответы на эти вопросы, как представлялось Сталину, он в общих чертах знал и без "Майн кампф". Но далеко не все было ясно. Наконец, он, Сталин, отвечающий за жизнестойкость форпоста мирового социализма и коммунизма, должен четко представлять себе, что думает об этом форпосте самый лютый враг Советского Союза, как он видит дальнейший ход истории, потому что, как ни крути, а войны с Германией избежать не удастся — в этом Тухачевский совершенно прав, хотя точка зрения его покоится, скорее всего, на интуиции, чем на марксистской диалектике. И дело не в том, что к власти в Германии пришли нацисты, а в том, что мировой империализм не может примириться с существованием рабоче-крестьянского социалистического государства, проповедующего взгляды, гибельные для этого империализма. Он не может примириться не только с враждебной ему идеологией, но и вообще с существованием независимой России, и, как и на протяжении сотен лет, рано или поздно пойдет новым крестовым походом на Восток. Здесь фашистская идеология, экономические интересы Морганов и Рокфеллеров совпадают полностью.

Именно этого не учитывает Тухачевский. Зато от него за версту разит захудалым дворянчиком и русским националистом. Но последнее в русских, похоже, неистребимо. И связано это в первую очередь с тем, что они за минувшие четыре столетия овладели такой огромной территорией, таким количеством больших и малых народов, на ней проживающих, что великодержавный национализм стал как бы второй натурой этого народа. Впрочем, национализм, окрашенный в шовинистические тона, неистребим и в грузинах, и в татарах, и в хохлах. Но особенно в евреях, хотя ученые утверждают, что такой нации не существует вообще. Понадобится не одно поколение, понадобятся глубокие преобразования в социальной сфере, грамотность и высокая культура всех членов социалистического общества, прежде чем национализм изживет себя полностью. И вот парадокс: сегодня приходится поддерживать и пропагандировать русский патриотизм, который объективно является основой национализма, ущемляя патриотизм других национальностей. Ничего не поделаешь: без патриотизма — именно русского патриотизма! — нет и не может быть боеспособной армии в стране, где русские составляют подавляющее большинство. Всем остальным народам, населяющим Советский Союз, придется подстраиваться под русский патриотизм на основе любви к общему для всех отечеству. А это не так просто, имея в виду весьма сложную историю вхождения тех или иных народов в состав Российской империи. Но ничего другого не дано, чтобы сохранить и отстоять свою страну.

Сама Россия еще недавно представлялась Сталину случайным соединением совершенно разнородных частей, соединением, не имеющим ни одного связующего звена. Предвидя возможные сложности, возглавляя сразу же после революции Совет по вопросам национальностей, он предлагал не союз отдельных национальных республик, имеющих право на выход из состава СССР, а нечто аморфное — деление России на губернии и национальные автономии. При этом он все еще смотрел на Россию глазами Маркса, который Россию ненавидел и презирал, как ненавидели и презирали ее многие его русские и нерусские последователи.

Но вот необъяснимая странность: такие пространства, такие несоединимые части суши и воды и живущие на них разноязычные народы русский народ все-таки как-то сумел соединить и удержать от распада в течение многих столетий. Несмотря ни на что. И еще: вспоминая себя прошлого и большинство своих соплеменников, Сталин обнаруживал как в своей душе, так в словах и поступках большинства других неприязнь к русификации, к засилью русского чиновничества. Это потом он понял, что дело не в народе, а в царской власти, но власть эта до поры до времени опиралась все-таки на народ, без такой опоры она бы ничего не значила. Следовательно, и самому Сталину необходимо и неизбежно придется идти по этому пути.

Теперь он понимал, почему у хохла Гоголя в «Мертвых душах» появилась Русь-тройка, и все более убеждался в той простой истине, что если народ зависит от власти, то и власть в такой же степени зависима от народа. Оставалось отыскать некую черту, на которой эта зависимость вполне устраивала обе стороны.

Однако поводом, подстегнувшим Сталина вновь вспомнить о книге вождя фашистской Германии, было не увлечение историей. Поводом послужила расправа Гитлера со своими вчерашними соратниками, случившаяся 30 июня, расправа решительная, жестокая, бескомпромиссная. А ведь штурмовики Рэма представляли собой лучшие силы германского национал-социализма, силы, которые — по логике вещей — надо беречь и преумножать. Но если вождь решительно порывает со своим прошлым, со своими соратниками, закосневшими на одном каком-то пункте, переставшими отвечать злобе дня, то такой поступок вождя говорит о многом. В том числе и о том, что хотя фюрера и окрестили бесноватым, да, видать, крестники не слишком-то умны.

Разумеется, можно случайно оказаться наверху, будучи и бесноватым, но удержаться… И Сталин, испытавший и до сих пор испытывающий на себе всю силу сопротивления старых партийных кадров, не мог не проникнуться известным уважением к вождю немецкого народа. В конце концов, участь вождей везде и во все времена одинакова и одинаково поучительна для тех, кто уже состоялся в качестве вождя или претендует на это звание. Моисей, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Иван Грозный, Петр Первый, Наполеон, Гитлер, и, наконец, Ленин и сам Сталин, — каждому из них пришлось утверждаться на вершине власти в соответствии с субъективными и объективными историческими обстоятельствами, но практически всегда одними и теми же методами.

Перед Сталиным к тому времени все более грозно вставала проблема «старых кадров», состоящих из «заслуженных революционеров». Куда девать сотни тысяч людей, изо всех сил цепляющихся за власть, привыкших к своему особому положению и привилегиям? Не возникнет ли из них, умеющих объединяться и идти к поставленной цели напролом, новая и более жесткая оппозиции? Куда девать тысячи и тысячи так называемых интернационалистов, нахлынувших в Россию из разных стран вершить мировую революцию? Люди эти сделали свое дело — дело разрушения старой России. Их руками или под их руководством была истреблена наиболее активная часть русской интеллигенции и руководящих кадров, истреблена или приведена к покорности многомиллионная масса крестьянства. Эти люди не знали жалости и пощады. Они все еще живут в прошлом и прошлыми представлениями о стране и ее народе. А еще — желание освободить от соперников теплые местечки, посадить на эти местечки своих людей. Остановиться они не могут: не в их это власти. Попытки Политбюро и самого Сталина унять их неутолимую ненависть ко всему, что напоминает им старую Россию, были до сих пор малоэффективны. Эти "революционеры" напоминают волчью стаю, напавшую на стадо баранов: кровь пьянит, они будут резать, пока не устанут или не захлебнутся в этой крови. А случись завтра война — кто пойдет защищать страну, кто пойдет защищать такую советскую власть? Защищать будет некому, потому что и сама страна, и советская власть в глазах народа ассоциируется с этими чужими для народа и ненавидимыми им людьми. Может случиться и так, что сам Сталин, как нерусский, станет — если уже не стал — ассоциироваться с этими чужаками. Вот и писатель Шолохов предупреждает, что жестокое расказачивание и раскулачивание могут аукнуться в будущем, когда встанет вопрос о жизни и смерти советской власти, о жизни и смерти России. А Шолохов знает народ изнутри, и его роман «Тихий Дон» основан на этом знании. В этом смысле становится необходимым печатание третьей книги. Тем более — после печатания первой книги «Поднятая целина».

Да, надо что-то менять, и менять кардинально.

Но не получится ли так, что, стронув бюрократическую махину, воздвигавшуюся в течение последних пятнадцати лет, — и не без твоего участия, — сам окажешься погребенным под ее развалинами? Тем более если начать с НКВД и армии, где старых кадров особенно много и где их сплоченность особенно велика.

И не трогать нельзя и трогать опасно. И не только для товарища Сталина, но и для самой страны…

А вот Гитлер не испугался и тронул…

Врага надо знать и понимать, ибо понимание врага ведет к пониманию собственного положения.

И Сталин открыл коричневую папку с машинописными листами.