Глава 6
Танк остановился, Алексей наконец разжал затекшие руки. Тишина навалилась такая, что заложило уши. И только спустя минуты он различил щебет птиц, шелест листьев над головой. Откинувшись спиной на башню танка, он посмотрел на раненого майора, которого держал руками почти полтора часа бешеной гонки по бездорожью. Сорокин был без сознания, и это настораживало. Надо, чтобы работал мозг, работало сердце, надо его приводить в чувство.
Оказывается, Логунов давно открыл люк и смотрел по сторонам, высунувшись по пояс.
– Ну, кажется, место тихое. Как вы, товарищ младший лейтенант?
– Рук не чувствую, – поморщился Соколов, пытаясь сжать и разжать пальцы. – Давай ребят, пусть снимут майора на траву, раны осмотрят, кажется, кровотечение усилилось. Напоить его надо.
Самым сложным оказалось спуститься с танка самому. Пока Бочкин и Омаев занимались майором, а Бабенко осматривал траки гусениц и катки с амортизаторами, сержант нашел на карте точку, в которой сейчас находился их танк. Получалось, что они отъехали на юг километров сорок и стояли сейчас между Днепром и железной дорогой Орша – Могилев. Если верить карте, до нужной точки севернее Бобруйска им оставалось преодолеть по прямой всего 120 километров. Соколов поймал себя на мысли, которая его удивила. «Я что, намерен продолжать поиски генерала? С одним танком? А что я смогу сделать, когда найду Казакова?»
Лес был не очень густой, но зато здесь под ногами было очень много мелкой опоки, которая белела между стволами березок. Щебенистая почва почти не оставляет следов, даже танка. Попробуй разгляди, что где-то тут траки вгрызались в мелкий серо-белый щебень. А те камушки, что будут вывернуты и перевернутся темным боком, за несколько минут высохнут на солнце и станут такого же цвета, как и другие вокруг.
Майора уложили под деревом на небольшом травянистом участке, подложив под голову вещмешок. Логунов, Бочкин и Омаев стояли рядом. Соколов знаком велел им отойти и наклонился к раненому.
– Лейтенант… – хрипел майор, едва шевеля побелевшими губами. – Ему не верят, пойми! Если выйдет со знаменем и вынесет документацию штаба, ему поверят. Нельзя ему уничтожать документы, не поверят ему, что уничтожил. Много есть таких… И в плен нельзя ему, и погибнуть нельзя, без вести пропасть нельзя! Очернят его, семья пострадает. А он ведь хороший генерал, талантливый командир, я слышал, как о нем отзывались.
– Найду я его, товарищ майор, обязательно найду, – горячо пообещал Соколов. – И помогу вылететь за линию фронта.
– Ты не понял, лейтенант… – глядя в глаза, твердо сказал Сорокин. – Приказ есть. Приказ Москвы! Если вывезти комкора Казакова из немецкого тыла не представится возможным, его придется застрелить. И составить акт за подписью полковника Горбунова, моей и политработника. Казаков не должен достаться врагу.
Бред какой-то… Соколов ошарашенно глядел на майора. Бредит, умирает или перед смертью открывает тайну? «До чего же я глуп и наивен, – думал лейтенант, – слышал ведь, доходили слухи, но старался не думать, а оно вот, само меня нашло. Значит, и правда у нас так легко решают судьбы людей, если те попали под подозрение».
– Я найду его и верну! – резко сказал Соколов. – Можете на меня положиться, товарищ майор. Я не могу позволить убить человека только потому, что он дослужился до генерала, по делу дослужился, и потому, что кто-то ему перестал верить. Я все сделаю!
Алексей еще что-то говорил, долго и упрямо, и не сразу понял, что майор уже мертв. Глаза майора уставились в кроны берез с беспомощным напряжением. Он еще много хотел, но уже ничего не мог. Соколов поднялся на ноги и посмотрел на своих танкистов. Логунов молча подошел к танку и снял с креплений большую саперную лопату…
В лесу потемнело от наползаюших сумерек. Экипаж сидел на брезенте, уминая остатки сухого пайка. Выпив по пятьдесят граммов водки, которые разрешил Соколов, его танкисты наконец немного расслабились. Разжигать костер было опасно, потому что эта часть леса не была глухоманью. Свет костра можно увидеть с самолета или с грунтовой дороги, проходящей неподалеку. Мало ли кого сюда может занести.
После водки никому не хотелось говорить о войне. Даже похоронив майора, никто не начал разговора о погибших товарищах, с которыми совсем недавно они выходили из расположения корпуса в этот рейд. Остался один танк и его экипаж. Разговор зашел о доме, о близких. Танкисты стали расспрашивать Соколова, кто у него остался дома, есть ли невеста.
– Нет, – со вздохом покачал головой младший лейтенант. – Меня воспитывала бабушка. Были родители, но они погибли на севере, учеными были. Во время экспедиции затерло судно льдами. Мы в Куйбышеве жили. Меня тогда забрала к себе в деревню бабушка. Она еще не старая была. Певунья такая. В поле бригадиром работала. Ее бригаду издалека слышно было. А когда я школу оканчивал, она умерла от воспаления легких. Застудилась зимой и не поднялась больше. Я на завод пошел, год проработал, а потом по комсомольской путевке в танковую школу. Был у нас такой призыв тогда: «Комсомолец, на танк!»
– А мы с Василием Ивановичем из самой глухой Сибири, – мечтательно сказал Бочкин.
– Что ты болтаешь, – добродушно проворчал Логунов. – Какая же это глушь? От Омска всего двадцать верст. И хозяйство у нас передовое было, и свет провели в поселок. Вы его не слушайте, товарищ младший лейтенант, Сибирь сейчас не то, что при царе была – место для ссылок. Она расцвела и поднялась. Железные дороги, машины, трактора.
– Вы и до войны с Николаем знакомы были? – улыбнулся Алексей, кивнув на Бочкина.
– Были, – странно потупил взор сержант.
– А мы теперь с Василием Ивановичем почти что родня, – хихикнул Бочкин. – Вот и терплю тычки и подзатыльники. Воспитывает.
– Тычки и подзатыльники ты терпишь не потому, – исподлобья глянул на парня наводчик. – Язык свой за зубами держать не можешь, слетает с него порой такое, что и людей обижает, и не к месту. Думать надо наперед, а потом уж рот раскрывать. А так он парень неплохой. Тут дело такое… – Логунов снова потупился, вздохнул и добавил: – С матерью его у нас любовь, вот как жизнь повернулась. Я с финской пришел – ни кола, ни двора. Ну, зарабатывать стал, профессия у меня серьезная, я же машины всегда любил, еще до того, как танкистом стал. А она одинокая, Любушка, значит… мать его. Приросли мы с ней душой друг к другу, да долго не решались открыться людям. Из-за него вот и не решались. Потом рукой махнули, мол, будь что будет. Ну, и признались. А он, спасибо ему, Кольке-то, с пониманием отнесся. Говорит мамке, мол, коль ты его любишь, то меня-то что спрашивать. Только расписаться не успели. Война началась. Люба просила очень: не хочу так, пусть будет – мужа проводила на войну. А я воспротивился. Может, если убьют, так еще замуж выйдет, а вдовой оставлять не хочется.
– А что она тебе на это сказала? – усмехнулся Бочкин.
– Сказала, что я дурак, – вздохнул Логунов. – Великовозрастный…
– А я один вот, – вставил Бабенко, посмотрев на танкистов добрыми глазами. – Не получилось у меня как-то. Вроде и в почете был на заводе, и премировали меня путевками на курорты, а не сложилось.
– Что так-то? – спросил Логунов. – Все стервы попадались?
– Нет, ну почему, – пожал механик плечами. – Женщины хорошие встречались, приветливые, добрые. Да только во мне, наверное, дело. Мне все с каждой казалось, что не для нее я. Все думал, не тот я, что встретит она другого, лучше меня. Одна была учительница, хорошая очень, много знала, столько рассказывала. А я молчал все. Молчал и думал, что ей бы не меня, а инженера какого, ученого профессора, чтобы тоже много знал. А то ведь она порассказывает, порассказывает, а потом ей наскучит и уйдет. Обоим больно сделается. Ну, и с другими так же…
– Это оттого, Семен Михалыч, что ты нерешительный, – засмеялся Бочкин. – С женщинами надо по-другому.
– Помолчал бы, знаток женщин, – тихо проговорил Логунов. И продолжил, обращаясь к Бабенко: – Ты, наверное, за своими машинами и не видел их. Такое бывает. Любит человек работу, а потом думает – вот женюсь, а жена к работе меня станет ревновать, пилить будет, что больше внимания ей, значит, а не супруге.
– Может, и так, – не стал возражать Бабенко. – Да, технику люблю, готов возиться с ней сутками. Бывало, и ночевал в цеху. Такое не каждая поймет и одобрит. Может, потому и от брони отказался, на фронт попросился, что здесь я нужнее. Да и не ждет меня никто.
– Это я понимаю, – неожиданно заговорил молодой чеченец. Лежавший за спинами на брезенте Омаев поднялся, повернулся на бок и подпер кулаком щеку. – У нас старики тоже учат, что женщину нужно любить и уважать. И неважно, твоя она мать, твоя ли сестра. О ней думать надо, а то какой же ты джигит, если от тебя женщина плачет? Нельзя женщину обижать. Мужчина сильный, она слабая.
– Хорошая традиция, – улыбнулся Бабенко.
– Знаете, что страшно? – задумчиво продолжал Руслан. – Мы вот мужчины, мы на войне. Так и должно быть, когда мужчина идет на войну, так всегда было, и на войне наше место. А вот когда на войне женщина – это страшно, и обидно, и больно. Не должно быть так!
– Это ты о Людмиле своей? – спросил Бочкин.
– И о ней тоже, – грозно глянул на балагура пулеметчик. – И ей тут не место, и другим. Война для мужчин. Женщина должна ждать дома, кров беречь, очаг разжигать, детей кормить. А они здесь. А у многих и детей нет, и не замужем даже. А если убьют? Значит, никогда они никого не родят. Зачем так?
Омаев снова откинулся на спину, заложил руки за голову и стал смотреть в небо, на котором уже появились первые звезды. Все замолчали, наверное, думая над словами молодого горца или вспоминая дом. Соколов решил, что пора поговорить о важном, хватит на сегодня воспоминаний. Война не ждет.
– Давайте теперь о наших делах поговорим, товарищи, – произнес Соколов. – Приказ командования остается в силе. Группа понесла тяжелейшие потери, у нас остался один танк, но мы все равно должны довести дело до конца. Рация с двумя комплектами питания в танке. Надо найти генерала Казакова, передать приказ, подготовить или найти площадку для посадки легкого самолета и отправить его к нашим.
– Если приказ, значит, надо выполнять, – за всех ответил Логунов, который по штатному расписанию считался командиром отделения, а экипаж, как отделение, находился в его подчинении.
– Боезапаса у нас почти нет. Бочкин, сколько снарядов в укладке?
– Бронебойных восемь, осколочных два и осколочно-фугасных четыре, – бойко доложил Николай.
– А с патронами как, Омаев?
– Два диска снаряженных и россыпью из запасов еще на пару дисков. Не больше.
– Двести пятьдесят патронов на пулемет, – кивнул Соколов. – Этого и на тридцать минут боя не хватит. Горючего на пару часов хода. Да и сама наша «семерка» побегала в эти дни выше всякой нормы. Могут и гусеницы подвести, и фрикционы чуть подожгли, два амортизатора, кажется, потекли, да, Семен Михайлович?
– Совершенно верно, товарищ младший лейтенант. Так я вам и докладывал сегодня.
– А нам с вами по прямой надо преодолеть около 120 километров. Если применяться к рельефу местности, то все 200 придется отмахать. Я не уверен, что штаб корпуса все еще находится там, откуда они выходили на связь в последний раз. Считаю, что наша задача – найти генерала. Время, которое мы потратим на это, уже не так важно. Не имеем мы права погибнуть раньше, чем передадим Казакову рацию и приказ.
– Так точно, приказывайте, товарищ младший лейтенант, – снова за весь экипаж ответил Логунов.
– План действий такой, товарищи. Чтобы преодолеть железнодорожное полотно, а затем и шоссе Бобруйск – Могилев, нам нужен исправный и боеспособный танк с полным запасом горючего и боеприпасов. Здесь, в лесу, мы ничего не высидим. Завтра утром нарубим березовых ветвей и елового лапника, закрепим на корме, чтобы этот хвост заметал следы гусениц на щебне. Перейдем в район на пять километров северо-западнее. Я там на карте присмотрел лес, в котором мы укроем танк. С машиной оставим Бабенко и вчетвером отправимся на станцию. Надо найти там солярку. Она может быть в цистернах на путях. На железнодорожных станциях всегда можно найти горючее. Я, по крайней мере, надеюсь на это. Других мест поблизости нет. Для нас важнее всего, чтобы танк мог двигаться. Так что сейчас всем спать. Подъем на рассвете. Выставим часовых, дежурить по полтора часа. Бабенко не дежурит, ему завтра машиной заниматься. Все, отбой!
Соколов еще раз оглянулся на замаскированный среди деревьев танк и остался доволен. Молодцы ребята, особенно Руслан Омаев. Вот что значит опыт. Знает, какие деревца срубить, как их положить, чтобы скрыть боевую машину. Листья не скоро завянут, и танк простоит так день, а может, и два. Алексей повернулся и побежал догонять своих танкистов. Снимать черные комбинезоны они не стали. Так ночью еще незаметнее. А соваться на станцию днем было глупо. Повсюду охрана, люди снуют. Мотоциклы с автоматчиками ездят.
На крыше заброшенного каменного пакгауза, неподалеку от станции, возле разобранных путей, ведущих в тупик, Соколов устроил наблюдательный пункт. Крыша за долгие годы, что зданием не попользовались и не чинили, проросла не только травой из занесенных ветром семян, но даже древесным подростом. Отсюда были видны три ряда путей на въезде и выезде со станции, запасные пути с товарными вагонами и платформами. Были тут и цистерны. Соколов лежал рядом с Логуновым и Бочкиным, разглядывая станцию в бинокль.
– Вон там железнодорожное депо, – показал Логунов пальцем в сторону запасных путей. – Если в цистернах на путях не солярка, то в депо могут быть бочки с горючим.
– Для мотодрезин? – спросил Алексей.
– Мотодрезины потому и «мото», что бензином заправляются. А там могут быть емкости, из которых заправляют трактора и другую технику с дизельными двигателями. Не факт, что там есть горючее, но больше его здесь искать негде.
– Если только в тракторе, – кивнул Бочкин, показав на старенький «ДТ» возле крайних путей. – Много в его бак вмещается? Литров пятьдесят, наверное. Нам это на один чих, хотя с десяток тракторов пошустрить, и наскребем себе на заправку.
Дождаться ночи, а потом придется как кошкам в ночи красться. Сейчас запомнить расположение постов. Хотя ночью все может измениться. Могут на ночь количество постов увеличить, могут с собаками патрулировать территорию. А собаки чужаков сразу почуют. Надо что-то придумать. И дождаться Омаева.
Соколов послал его обойти станцию со стороны полей, может, там возле станции есть заправочный узел. Такое часто бывает, когда с железнодорожных цистерн сливают бензин в заправочный узел, а с него уже ведут заправку техники. Там неподалеку, судя по карте, песчаный карьер. Может, технику для работы в карьере заправляли, что-то осталось.
Шутка Бочкина была не только шуткой. Если не найти цистерну с дизельным топливом, то можно собрать нужное количество из нескольких емкостей, если такие найдутся. Правда, неясно пока, как это малое количество топлива доставлять до танка. Да и как большое количество доставлять, Соколов тоже еще не придумал. Хотя бы найти – это уже половина дела.
Омаев пришел очень быстро, взобрался тихо, как ящерица, на крышу и громко зашептал:
– Там в поле стоит несколько танков. Бой был. Давно, может, недели две назад. Немецких танков нет, они свои утаскивают на буксире сразу. Шесть «бетушек» стоит и две «тридцатьчетверки».
– Логунов, – Соколов позвал сержанта, – продолжайте наблюдать и ждите нас. Я с Омаевым посмотрю, что там в поле за танки стоят.
Спустившись с крыши пакгауза, танкисты отошли за деревья, а потом побежали параллельно железнодорожным путям. Метров через четыреста открылось обширное поле частично с выгоревшими, частично с вытоптанными и раздавленными гусеницами и колесами военной техники посевами. Танки стояли в самых разных положениях. Видимо, тут было много и немецкой подбитой техники, но ее уже увезли в мастерские сами немцы. Сиротливо стояли танки «БТ». Три по отдельности, потом два совсем рядом и третий возле самого карьера. У некоторых разбиты гусеницы, почти у всех по несколько пробоин в башнях и корпусах. Два со следами взрыва внутри машин. Все танки обгоревшие, черные. И все стоят пушками к дороге. Это была атака, отчаянная и безрезультатная. С большими потерями. Наверняка атаковали в лоб.
Ближе к дороге – два «Т‐34». Один был подбит. Снарядами разбило гусеницу и часть катков с одной стороны. А потом снаряд попал сбоку в корпус.
Второй был цел. У него тоже слетела гусеница, но это, судя по всему, не было следствием попадания снаряда, а скорее досадной поломкой во время атаки. Танк сполз в промоину и не смог выбраться. Он был почти цел, если судить о нем чисто внешне.
Танкисты, прикрываясь кустарником, стали подбираться ближе к «тридцатьчетверкам» возле дороги. Когда они спустились в канаву возле шоссе, Омаев показал на густой кустарник ниже полотна дороги:
– Смотрите, там труба под дорогой. Чтобы вода перетекала и не размывала полотно. Давайте по ней на ту сторону. К самому танку и выйдем.
Соколов кивнул, удивившись в очередной раз острому глазу молодого чеченца. Переливную трубу было из-за густого кустарника не видно, но если подумать, то становилось понятно, что именно в этом месте густой кустарник и пышная трава были потому, что почва хорошо увлажнена.
Алексей нагнулся и вошел в сырую прохладу трубы. Из-под ног прыгнули лягушки. Впереди в пяти метрах еле различался свет с другой стороны бетонной трубы.
После первых же шагов почувствовалась вибрация. По шоссе ехала машина. Соколов стал прислушиваться, медленно приближаясь к противоположной стороне трубы. Под ногами хлюпала застоявшаяся вонючая вода. Пахло тиной и прелостью. Машина была уже где-то над головой. Потом звук мотора исчез. Соколов с Омаевым остановились у выхода из трубы. Наверху хлопнула автомобильная дверь, зашуршали камушки под ногами. Кто-то подошел к краю дороги и остановился на обочине. Послышалась немецкая речь.
– Эх, языка не знаем! – прошептал чеченец.
– Тсс! – Соколов поднес палец к губам. – Я знаю.
Язык Алексей знал хорошо, даже понимал беглый разговорный. Ему просто повезло, что в деревне, где он жил у бабушки, в школе преподавала Марта Карловна, жена немецкого антифашиста, привезенная в Советский Союз с сыном. Его звали Макс, но мальчишки называли по-своему привычнее – Максимом. В те годы только и разговора было о том, что в Германии поднимает голову фашизм. А отец Макса сражался с ним в далекой Германии и был героем.
Алексей с сыном учительницы подружился первым. Наверное, сказалась склонность к языкам. Соколов и в школе по немецкому всегда имел пятерки, и в общении они быстро нашли общий язык. А еще Алексей учил Макса говорить по-русски. У них даже игра была такая. По четным дням они разговаривали только по-немецки, по нечетным – только по-русски.
А потом была танковая школа, где им тоже преподавали немецкий язык, но уже с уклоном военным. Много было технических слов и понятий, военной терминологии. Соколову снова все давалось легче, чем другим курсантам, потому что у него языковая база была сильнее.
И сейчас он стоял и слушал. Ловил каждое слово, доносившееся сверху. Разговаривали два офицера.
– Вот этот «Т‐34»? – спросил один из немцев. – На вид он кажется целым. Его бросил экипаж?
– Нет, я не знаю случаев, чтобы русские бросали свои танки, – ответил второй. – Тяжелый снаряд угодил ему в башню с другой стороны. Отсюда пробоины не видно. И он сполз боком в эту яму. Видимо, водитель пострадал тоже. Мы пытались завести его, но горючее вытекло через пробитый топливный провод и отверстие в баке.
– А второй «Т‐34»?
– О, этот годится только на то, чтобы его тащить на буксире. У него разбиты подвеска, гусеница. Вам все танки нужны для стрельб в карьере?
– Нет, эти старые русские танки не нужны. О них мы знаем достаточно. У них слабая броня. А вот на этих «Т‐34» я хочу поучить своих артиллеристов. Значит, говорите, тот танк можно даже завести?
– Если привезти горючее, починить поврежденные узлы и детали, то, думаю, можно.
– Замечательная идея, – снова заговорил первый немец, и Соколову показалось даже, что он там, на дороге, стал потирать руки от удовольствия. – Потренироваться на танке в движении. Я прошу вас, майор, сегодня же займитесь этой машиной. Сделайте все, что нужно, и перегоните ее в карьер.
– Слушаюсь. Я лично прослежу за всеми работами. До вечера я успею прислать двух механиков на машине и дам им бочку дизельного топлива с ручным насосом. Думаю, там работы на полчаса, от силы на час. До темноты мы успеем. Главное, что цела подвеска.
– Поторопитесь, майор…
Соколов оперся спиной о бетонную стенку трубы и повернул голову к молодому чеченцу. Омаев нетерпеливо смотрел на командира и только что за рукав не дергал. Алексей пересказал ему разговор немецких офицеров.
– Ах, гады, значит, наши танки из пушек расстреливать тренироваться хотят. А потом в бою будут знать, куда бить?
– Нет, не о том, Руслан. Тут другое. – Соколов стиснул плечо пулеметчика. – Они ведь горючее привезут к танку вечером. Еще дотемна.
Высунув голову из трубы, Алексей смотрел на удалявшуюся в южном направлении черную легковую машину. Значит, оттуда и придет грузовик с механиками, запчастями и горючим. Вот что нужно. Сразу решается проблема и с соляркой, и с доставкой ее до танка в лесу. Повернувшись к Омаеву, лейтенант подмигнул:
– Ну что, джигит, пора и тебе, как и твоему деду, послужить на войне пластуном. Сможешь напасть скрытно и без выстрелов уничтожить фашистов? Одним кинжалом? – Соколов спросил, а сам очень боялся услышать в ответ, что парень еще никогда не убивал, что это в первый раз страшно.
– Все сделаю, как надо, товарищ младший лейтенант, – заверил Руслан, и его глаза недобро сузились. – Еще в учебной роте мы в бою участвовали. Немцы прорвались, нас бросили закрывать прорыв. Всех тогда собрали: и штабных, и ездовых. Я тогда двенадцать гадов из винтовки застрелил, а когда они подошли к нашим окопам, мы поднялись в штыки. Я троих убил вот этими руками, товарищ младший лейтенант. Не подведу. И рука не дрогнет.
– Хорошо.
Соколов задумался. У экипажа по одному пистолету на каждого и один автомат «ППШ» на всех. Логунов молодец. Он прихватил еще с поля боя немецкий «шмайсер» с тремя рожками. А еще в танке два пулемета «ДТ». Сколько в машине, которая приедет готовить подбитый танк к транспортировке, будет человек? Водитель, пара механиков, унтер-офицер в качестве начальника. Это глубокий тыл, не потащат же они с собой взвод солдат? И брать их надо не здесь, а раньше, когда они поедут по дороге. А если там еще машины во время нападения покажутся? Алексей потер лицо руками. Тяжело-то как! Нет у него опыта в таких делах.
– Товарищ младший лейтенант, – позвал Омаев, и когда командир повернул голову, он спросил, вглядываясь в глаза Соколову: – Вы о чем думаете? Как напасть на машину? Можно мне предложить? Мне дед много рассказывал, как они во время войны действовали. Там, конечно, все по-другому было, но я понял, как они побеждали. Малым числом. Понимаете, когда сто человек на сто человек в открытом бою идет, то неизвестно, кто победит. А когда сто человек пойдет на двадцать, то победят те, кого больше. А чтобы победили двадцать, нужна хитрость. Нельзя показывать, что вас мало. Нельзя все малые силы собирать в кулак. И действовать нужно неожиданно и быстро. Пока враг не опомнился, пока он не понял, сколько вас и где вы. Так пластуны действовали. Враг должен быть в куче, а мы должны рассредоточиться. Тогда они у нас вот где!
Омаев показал сжатый кулак и с надеждой посмотрел на командира.
– Мы не знаем, сколько их будет и какой они дорогой поедут, – сказал Соколов. – А на дороге могут оказаться и другие машины.
– Мы их здесь перебьем, – уверенно заявил Омаев, раздвинул ветви кустарника и показал на танки.
Они успели. Пока Соколов с автоматом вел наблюдение за полем с подбитыми танками, Омаев добежал до станции, где Логунов и Бочкин лежали на крыше пакгауза. Получив приказ командира, сержант посмотрел на часы. Нужно было спешить: до наступления темноты оставалось не больше четырех часов. А немцы потемну не приедут. Они приедут засветло, чтобы все сделать и засветло же вернуться назад.
– Я к командиру, – поправляя на плече ремень немецкого автомата, заявил Логунов. – А ты, Руслан, бери Николая и бегом к танку. Вытащите пулемет, возьмите все диски. Там еще, говоришь, два диска набить надо патронами. Набьете и бегом к шоссе. Я вас встречу еще в лесу, чтобы вы сдуру на немцев, в случае чего, не нарвались. И еще, передайте Бабенко. Он там один, да с пистолетом. Если придут немцы, пусть спрячется и в бой не вступает. Немцы в худшем случае танк на буксире попробуют утащить. Так он хоть проследит, в каком направлении. Не время помирать, поняли? Выполняйте!
Соколов одобрил план пулеметчика, потому что своего плана у него не было, а у парня уже был опыт рукопашных схваток, да и рассказы его деда-пластуна были сейчас ценны. Руслан говорил, что дед с самого детства рассказывал ему по вечерам у очага, как они воевали, как били немцев, какими хитростями пользовались и побеждали врага. Сейчас они с молодым чеченцем сидели в той же самой трубе под дорогой, из которой слышали разговор немецких офицеров. Логунов с Бочкиным прятались в танках на поле, поджидая немцев там.
Машина подъехала на то же самое место, наверху снова хлопнула дверь, послышался топот ног, как будто кто-то спрыгнул на асфальт из кузова. Шаги у самого края дороги.
– Эти танки? – спросил по-немецки властный грубый голос.
– Так точно, – поспешно ответил второй голос. – Господин майор мне их показывал. Вон тот, что боком сполз в канаву, нам и нужен.
– Черт, как туда подъехать? Тут ни одного спуска нет.
– В крайнем случае бочку можно спустить с машины и откатить туда вручную. А закачать горючее в баки мы можем ручной помпой.
– Да, страшная машина, – сказал кто-то третий, и Соколов почувствовал, как потянуло запахом табачного дыма. – Не хотелось бы с такой встретиться в чистом поле. Да и в окопе тоже.
– Ганс, Вилли! – прервал рассуждения первый грубый голос. – Перестаньте курить. Наблюдать за местностью, охранять машину.
Ясно, какой-то фельдфебель и двое солдат. А еще там водитель, думал Алексей, глядя через кустарник у выхода из трубы на спины двух солдат с инструментальными ящиками в руках, которые пошли через поле к крайнему танку. «Эти двое механиков не выглядят такими уж боевыми. Логунов с Колей справятся с ними легко. Стрельбу бы не подняли раньше времени. А нам с Омаевым придется туго. У нас здесь возле машины четверо».
Сзади зашуршало, Соколов повернул голову и увидел Руслана, который спешил к нему.
– Я осторожно выглянул с другой стороны, – зашептал пулеметчик. – Водитель сидит в кабине. Дверь открыта, ногу свесил. Двое солдат бродят по обочинам, камни ногами пинают. Автоматы так просто на ремнях висят. А их командир, здоровый такой, стоит и смотрит на танки. У него автомата нет, только пистолет в кобуре.
– Придется стрелять, хоть и не хочется, – вздохнул Соколов. – Мы с четырьмя одними ножами не справимся.
– Подождите. – Омаев тронул рукав командира и кивнул вперед. По полю не спеша, перепрыгивая ямки и лужи, шел крупный немец. – Теперь их трое на дороге. А этот к механикам пошел, смотреть, что они делают.
Надо было использовать этот шанс. Лейтенант со своими танкистами проговаривали все ситуации, которые могли сложиться перед нападением. Но упускать такой случай, чтобы захватить машину с горючим для танка, нельзя. И сейчас Логунов и Бочкин каждый в своей подбитой «тридцатьчетверке» следили и за немцами, и за дорогой. Первыми напасть должны были Соколов и Омаев, и тогда по ситуации должны были действовать и сибиряки. Они могли в крайнем случае стрелять, если не будет другого выхода. Но лучше было бы обойтись без шума. Мало ли кто мог очень быстро приехать на шум выстрелов со стороны дороги.
Руслан убедил Соколова, что должен напасть первым. Как только фельдфебель дойдет до танка, надо нападать. План был прост, да другого в голове у командира все равно не было. Надо было что-то предпринимать. И Алексей выждал оговоренное со своим пулеметчиком время, досчитав мысленно до пяти, потом раздвинул кустарник и тихо выбрался из трубы в кювет.
Глубина кювета с этой стороны дороги была больше. Соколов попытался подняться по склону, но тут же столкнулся взглядом с немецким солдатом. Тот настолько был удивлен появлению неизвестно откуда русского в черном комбинезоне, что не схватился за автомат сразу, а медленно, как-то нерешительно потянул его к себе с ремня вперед.
Омаев действовал быстрее и эффективнее. Он выбрался из трубы, заранее зная, как ему выскочить на дорожное полотно. Был здесь сухой участок склона, без травы, да и высотой всего метра полтора. Солдат, топтавшийся по этой обочине, стоял лицом к лесу. Омаев ждал, когда его командир с другой стороны дороги отвлечет автоматчиков. И вот его солдат резко повернулся в сторону своего товарища. Чеченец мгновенно бросился вверх по склону. Неслышно он выскочил на дорогу, схватил за голову ближнего к нему солдата и резким движением перерезал ему кинжалом горло.
Отпустив тело, он бросился вперед. Лейтенант слишком долго поднимался на дорогу, слишком долго, но второй солдат уже заметил движение за спиной и стал поворачиваться. Омаев прыгнул, свалив автоматчика, и ударил его кинжалом в сердце. Все произошло так быстро, что водитель в кабине грузовика даже не успел испугаться. Только что двое его товарищей прохаживались по дороге, и вот уже один лежит, захлебываясь кровью, а второго добивают на асфальте длинным кинжалом.
Водитель схватил автомат, лежавший рядом на сиденье, но тут на дорогу поднялся еще один русский и наставил на него пистолет. То, что это русский, солдат понял сразу. Он приближался к машине, держа водителя на прицеле, пока не оказался совсем рядом.
– Тихо! Не трогай оружие, – произнес русский по-немецки с сильным акцентом.
Тут же открылась вторая дверь кабины, и к водителю сел тот, который только что убил двух автоматчиков на дороге. Страшный окровавленный нож уперся немцу в шею.
Соколов оглянулся на подбитые танки. Там щуплый Коля Бочкин боролся со здоровенным немцем, катаясь по траве. Он пытался удержать руку фельдфебеля с ножом. А из-за танков взлетела большая саперная лопата и опустилась, кто-то еле слышно вскрикнул, потом из-за кормы «тридцатьчетверки» появилась фигура перепуганного немецкого механика, но за его спиной возник Логунов, сжимавший в руке лопату, снятую с борта танка. Снова взмах – и второй немец упал с раскроенным черепом. Увидев катающихся по траве немца и своего земляка, Логунов кинулся на помощь. Еще несколько секунд – и все было кончено.
– Не убивайте меня, – горячо шептал побледневший немец, которого Омаев выталкивал из кабины на дорогу. – Я только водитель, я никого не убивал, меня призвали в армию… я из семьи рабочих… пролетариат…
Соколову стало отчего-то очень противно. Заискивающий, с дрожащими губами немецкий солдат… А были еще и другие, которых он видел с начала войны. Сытые, самодовольные, с закатанными руками, шагающие по его земле. Они грызли яблоки, набранные в свои каски, пили сырые яйца прямо на ходу и отчего-то все время хохотали. Может, и не все время, просто это одна из картин, которая так врезалась в память молодому командиру. Они тогда стояли в засаде, ожидая, когда пройдет пешая немецкая колонна и появятся их танки, чтобы ударить всей ротой. Алексей смотрел в бинокль на чужих солдат, и в нем кипела ненависть…
И сейчас в нем не было жалости – только ненависть. Он вспомнил свой последний экипаж, перед его глазами снова покатился со склона горящий танк Лугового, перед его глазами встала картина полыхающего факелом танка Степы Никитина, который стрелял из горящей машины до последнего.
– Убей его, – коротко бросил Соколов Омаеву и отвернулся.
Короткий вскрик! Ненависти у молодого горца было не меньше, чем у его командира.
– Молодцы, ребята. – Соколов потрепал по голове взъерошенного, возбужденного Колю Бочкина. – Давайте теперь все трупы под дорогу в трубу. Оружие в кузов. Логунов, за руль. Заводите, разворачивайте машину. Уходим!
…Майор Штанге стоял с каменным лицом и смотрел мимо генерала Рутцена, который, чуть не брызгая слюной, шипел и возмущался, тыча стеком в тела немецких солдат, которых нашли под дорогой в сточной трубе.
– Они убивают наших солдат! Убивают тайком, как бандиты, из-за угла! Это варварская страна, и к ним неприемлемы законы цивилизованного мира. Ваш абвер, такие как вы, майор, виновники этих нелепых и ужасных жертв, когда мои солдаты гибнут не в открытом бою, покрывая себя славой, а падают под ударами лопат русского бородатого мужика. И вы виноваты, и весь ваш абвер виноват. Почему вы нас обманули – весь вермахт, весь генералитет? Вы обманули фюрера, наконец! Вы убеждали нас, что Красная Армия слаба, что она дезорганизована, что она только и ждет, чтобы сдаться в плен и выйти из-под тирании жидов и комиссаров. Абвер убеждал фюрера и генеральный штаб, что у Советского Союза нет боевой техники, которая хоть что-то могла бы противопоставить немецким танкам, самолетам, пушкам. Вот это что стоит, майор? Это русский танк «Т‐34», броню которого не могут пробить снаряды наших полевых и танковых пушек. Почему абвер не предоставил армии информацию об этих русских танках, не ознакомил нас с их техническими характеристиками? Мы вынуждены изобретать сами, как с ними бороться. Зенитные 88-миллиметровые снаряды их берут, но зенитные пушки должны стрелять по самолетам, а я не должен думать о том, чтобы тащить их на танкоопасное направление. Почему вы не предупредили нас о таких танках у русских? Потому что вы ничего не знали сами! Вы преступная организация, майор!
Когда генерал уехал, а тела убитых солдат стали выносить и укладывать в кузов машины, к майору робко подошел лейтенант Вигман.
– Мне кажется, господин майор, что мы должны доложить рапортом о неслыханном поведении генерала фон Рутцена. О его оскорбительных словах в адрес нашего ведомства. Я полагаю, что он не только абвер оскорбил, он нанес оскорбление адмиралу Канарису.
– Что? – Майор повернул голову и уставился на лейтенанта. – Господи, Отто, перестаньте вы так реагировать на всякую чушь. Мало ли кто и что говорит в запале. У нас с вами есть важная работа. Вы понимаете, что здесь произошло?
– Да, безусловно, – кивнул с готовностью лейтенант. – Группа русских, пробивающихся из окружения, напала на наших солдат. Убили, захватив оружие и транспорт.
– Это он, Отто, – тихо сказал майор, разглядывая обочину дороги. – Я уверен, что это тот самый русский командир. Это не было бессмысленным зверством, русские не хотели стрелять, не хотели поднимать шума. И их всего было четыре человека – это как раз численность экипажа русского танка «Т‐34». Они, Отто, захватили здесь горючее для своего танка. У них пустые баки, танк стоял где-то в укромном месте рядом с дорогой.
– Но как они узнали, что придет эта машина с механиками и горючим?
– Не имею ни малейшего представления, – ответил майор. – Да это и неважно. Они здесь рыскали и искали дизельное топливо. И нашли. А нам очень не хватает хорошего следопыта, чтобы проследить, куда они поехали.
– Мне кажется, что пешком они далеко не ушли от своего танка, – предположил лейтенант. – Они поставили его неподалеку от станции и пришли пешком. Мы можем по карте посмотреть, где есть такие укромные места в этом районе. Только прошла ночь, русские наверняка уже покинули свое убежище.
