Глава 5
Мотоциклисты уехали вперед. На одном из трех мотоциклов на заднем сиденье устроился Хвалов. Сержант настоял на том, чтобы идти самому во главе колонны. Три мотоцикла унеслись по лесной дороге и исчезли за поворотом. Соколов отдал команду к движению и устроился в люке танка. За ним тронулись два бронетранспортера, замыкал колонну танк Никитина. После вчерашнего разговора сержант чувствовал себя немного странно и несколько раз подходил к командиру и просил, чтобы его машина шла впереди. Наконец Алексей не выдержал:
– Слушайте, Никитин! – Подумав немного, Соколов назвал сержанта для пущей убедительности даже по имени: – Степан, я ничего не подумал о вас плохого. Вы высказались вполне определенно. Вас никто не обвинял ни в чем. Просто так принято, что танк командира подразделения идет первым. Вы забыли устав? Перестаньте и выбросьте все это из головы. Вы грамотный командир, хороший сержант, и вы мне очень нужны. Берегите себя, экипаж и машину. Я на вас надеюсь и вам верю!
Колонна вышла к опушке леса, когда на поле опустились сумерки. Соколов смотрел в бинокль и не видел ни огонька жилья, ни света фар, ни движения. Все было тихо, как будто и войны не было. Очень хотелось двинуться дальше опушкой леса, извилистой дорогой идти всю ночь и часам к двум пересечь автодорогу Могилев – Витебск. А потом пересечь Днепр и выйти к железной дороге и другому шоссе, на Шклов. Проблема на проблеме. Как преодолеть Днепр? В этом его течении брода не найти. Может, в районе Добрейки есть какой-то мосток? «Но там наверняка стоит немецкий гарнизон, есть связь, и о нашем прорыве обязательно сообщат фельдполиции. И кинутся по нашему следу сворой собак. Развернут любую армейскую колонну».
Но приказ есть приказ. Очень захотелось повернуться и посмотреть на бронетранспортер, в котором ехал майор Сорокин. Нет, не надо.
– Хвалов! – позвал Алексей, перегнувшись из люка. – Пойдете впереди цепочкой, чтобы мы без фар дорогу чувствовали. А то влетим в какую-нибудь яму. Если впереди опасность, в бой не ввязывайтесь, пусть головной мотоцикл развернется и мигнет разочек светом. Мы остановимся и решим, что делать дальше.
Колонна снова тронулась. Проселок, по которому они ехали, был разбит колесами и гусеницами. Наверное, здесь отступала советская воинская часть. Вон и полуторка сгоревшая в стороне стоит. Даже в темноте было видно, что обочина взрыта копытами лошадей и сапогами солдат. «А почему я решил, что отступала наша часть? – подумал Алексей. – Вполне могла двигаться прямиком и немецкая».
Много он увидел и понял за эти первые дни войны, первые недели. На многое открылись глаза. Оказалось, что вопреки рассказам политработников, оправдывавших отступление Красной Армии, немцы технически нисколько не превосходят нашу армию. И конная тяга в вермахте используется нисколько не меньше, чем в Красной Армии. И автоматами немцы не вооружены поголовно. Автоматами, как и в Красной Армии, вооружены командиры стрелковых и других подразделений – от командира взвода и выше, танкисты, штурмовые подразделения, которым нужен конкретный период времени вести плотный и интенсивный огонь.
Автоматы, точнее, пистолеты-пулеметы, – сплошное расточительство. На поражение одной цели тратится несколько патронов при относительно маленькой прицельной дальности стрельбы. И винтовки «маузеры» у немцев хуже наших, мосинских. И надежность у них страдает. Правда, «ППШ» тяжел и у него излишне высокая скорострельность, но зато в случае необходимости маленькое подразделение, вооруженное «ППШ», может обеспечить высокую плотность огня. Непреодолимую. А немецкий «шмайсер» не может. И танки у немцев хуже. Особенно большая беда, что они работают на бензине, а бензин хорошо горит, в отличие от солярки, и пары бензина взрываются. И танки их горят легче. Наши танки до «тридцатьчетверок» тоже работали на бензине, но у них хоть маневренность и скорость были не сравнимые с немецкими «Панцер II» и «Панцер III».
Впереди мигнул свет, и Соколов остановил колонну. Из подлетевшего мотоцикла ему крикнул автоматчик:
– Товарищ младший лейтенант, там на дороге обозы немецкие, автомашины с тентами брезентовыми. Хвалов предлагает подождать. Дорога просматривается в принципе в обе стороны, и свет фар немецких машин мы увидим загодя. Еще минут пятнадцать – и они пройдут, тогда запросто шоссе перескочим.
– Хорошо, передайте сержанту, чтобы он, как только будет можно двигаться, мигнул два раза фарой в мою сторону.
Сигнал и правда появился ровно через пятнадцать минут. И все это время, пока Соколов ждал сигнала Хвалова, он просто физически чувствовал недовольство майора Сорокина за спиной. Что удержало майора, чтобы не прибежать и не накричать на лейтенанта, который теряет время, неизвестно.
Благодаря тому, что впереди шел мотоцикл, Бабенко было легко держать дорогу. Остальные шли в колее переднего танка. Несколько минут – и первая «тридцатьчетверка» вползла на асфальт шоссе. Автоматчики, поставив мотоциклы по краям «коридора», махали руками, показывая, чтобы техника проезжала быстрее. На другой стороне дороги показался головной мотоцикл Хвалова. Сержант призывно помахал рукой и уехал дальше, туда, где виднелся очередной лесок. Спустя всего несколько минут после того, как последний танк пересек дорогу, с юга снова появилась немецкая колонна. Теперь это были уже моторизованные части. Явно их перебрасывали на север, в район прорыва советских корпусов. Канонада была слышна с той стороны.
Когда на востоке засеребрился рассвет, группа была уже в лесу. Впереди Днепр. Еще километров десять, судя по карте. Хорошо бы одним броском преодолеть и водную преграду, и шоссе. Дальше леса и болота, дальше есть где укрыться. Можно попробовать вообще лесами дойти до нужной точки, откуда комкор Казаков выходил в эфир.
Когда колонна поглубже втянулась в лесок, Соколов велел всем остановиться. Тут же появился Сорокин.
– В чем дело, почему остановка? – спросил он у спрыгнувшего с брони лейтенанта.
– Нужно осмотреть технику, проверить траки гусениц. Впереди самый опасный участок маршрута.
– Недолго, Соколов, недолго! – недовольно потребовал майор. – У нас нет времени. Только вперед, броском, пусть с боем, но вперед!
– Так точно, – односложно отозвался Алексей, лишь бы только не вступать в споры.
Он пошел вдоль машин, коротко отдавая приказы, что проверить, разрешил оправиться, покидая машины по очереди. Во главе колонны затарахтел мотоцикл – это вернулся Хвалов, уезжавший вперед на разведку. Он спрыгнул с сиденья и побежал к командиру. Соколов повернулся и поморщился. Сорокин тоже шел к ним. При майоре ему не хотелось обсуждать свои планы. Антипатия нарастала к Сорокину сама собой. И Алексей не мог объяснить себе причин этого. Сорокин все делал правильно, требовал вещей правильных, но был слишком прямолинеен, не терпел возражений и считался только со своим мнением. А в боевой обстановке это вредно. Сорокин как бы командовал группой и одновременно как бы не командовал. Эта двоякость бесила Соколова страшно. Хотя то, что для Сорокина существовало только его личное мнение, Алексей тоже понимал и не осуждал, иначе было нельзя. Они в танковой школе изучали эти вопросы. Было же время комиссаров в частях, а потом перешли на принцип единоначалия в Красной Армии. И оставили лишь политработников, которые занимались политическим воспитанием бойцов и не вмешивались в боевое руководство.
– Что там впереди?
– Там пусто, – ответил сержант, замешкавшись, кому же докладывать из двух командиров. – Шума моторов не слышно, но, кажется, сваи забивали. Может, на реке? Мост чинят?
– Так что же вы вернулись, не выяснив такого важного вопроса? – возмутился Сорокин.
Соколов поспешно заговорил, чтобы не накалять обстановку и не нервировать и без того уставших бойцов.
– Мост – это то, что нам нужно. Днепр тут широкий, местами до ста метров и больше. Брод найти сложно, да и нет у нас времени на это.
– Да, я понял, – кивнул сержант. – Брод под носом у немцев мы искать будем неделю. Разрешите ближе подойти к берегу, разведать, что там и как?
– Да, отправляйтесь, Хвалов. Я вас прошу далеко из леса на мотоциклах не выезжать. Оставьте в чаще, замаскируйте, оставьте часового, а сами, укрываясь, к берегу. Черт! – Соколов покачал головой и махнул рукой. – Нет, мне надо с вами идти. Мне надо самому оценить, где пройдут танки, а где нет. Я с вами. Логунов! Остаетесь за меня!
– Товарищ младший лейтенант! – сбоку появился Омаев. Он расправил комбинезон под ремнем, поправил пилотку и, ловко вскинув руку, попросил: – Разрешите пойти с вами в разведку? Мой дядя в Первую мировую пластуном служил. Много каких хитростей знаю. Он учил меня с детства.
Соколов осмотрел невысокую ладную фигуру своего пулеметчика. Тот и кинжал уже где-то из своих вещей достал и на ремень надел. Настоящий кавказский кинжал в серебряных накладках. Молодой чеченец перевел взгляд на кинжал и добавил:
– Отец с собой дал на фронт. Сказал, что для врагов нашей земли он кован, им горец и должен свою землю от врага защищать. А сейчас вся земля – это наша земля. И неважно, с Волги ты, из Сибири или с Кавказа. Мы все братья, и враг у нас один. Так отец сказал.
«Хорошо сказал, – подумал Алексей. – Вообще-то по уставу от машины нельзя отлучаться командиру башни и механику-водителю. Нарушения не будет, что я с собой возьму стрелка-радиотелеграфиста. Связи со штабом армии все равно сейчас не будет. Нельзя выходить на связь. И рация лежит, завернутая в ватные бушлаты. А у горца глаз острый, хвалился, что охотник. Если не врет, то он из нас самый опытный. А врать у них нельзя, джигиту врать негоже. А нам ошибиться с местом переправы нельзя».
– Товарищ майор, – Соколов повернулся к Сорокину, – я принял решение провести разведку местности с целью определить место переправы через водную преграду. О результатах доложу после своего возвращения. Разрешите выполнять?
Если бы сейчас опостылевший майор возразил и приказал двигаться вперед без разведки, Соколов бы ему не подчинился. Страшно было даже думать о последствиях, учитывая то, из какого ведомства был Сорокин. Но губить людей вот так, в угоду неопытности и самомнению другого офицера, было выше его сил. Но Сорокин только кивнул мрачно и добавил:
– Хорошо. Не задерживайтесь. Времени у нас и так осталось очень мало.
На двух мотоциклах они доехали до края леса и оставили машины в кустах под охраной одного автоматчика. Соколов, Хвалов и молодой чеченец, низко пригибаясь, двинулись к опушке. Высокий кустарник скрывал всех троих, но отсюда было ничего не видно из-за редких деревьев на всем почти километровом участке местности от леса до реки. В пределах прямой видимости ни немцев, ни кого-то из местного населения не было видно. Со стороны реки раздавались странные звуки: сильные удары, какой-то скрежет, частые, не очень громкие постукивания.
– Утро, вода холодная, – зашептал Омаев. – Утром и днем всегда звук с реки доносится лучше. А вечером и ночью, наоборот, все слышно, что на берегах делается. Ветер от них к нам. Чувствуете, костром пахнет?
– Думаешь, можно попытаться подойти ближе к берегу? – спросил Алексей.
– Туда, – улыбнувшись, показал пальцем вверх чеченец. – Смотрите, какие деревья высокие.
Алексей посмотрел по сторонам. Больше всего ему понравился раскидистый пышный старый вяз высотой метров двадцать. Здесь были деревья и повыше, сосны например, но у них бо`льшая часть ствола снизу была голой. Не подняться без специальных приспособлений. Да и со стороны могут заметить. Трое на вяз вполне могут подняться и укрыться в его кроне.
Через несколько минут все были на дереве. Алексей приложил к глазам бинокль и стал разглядывать реку и подходы к ней.
Мост был. Не мост, конечно, мостик, возле него возились немецкие солдаты, сняв ремни и пилотки. Мощный тягач тросами накатывал на основание довольно приличной толщины бревна. Судя по остаткам древесины на берегу и в воде возле берега, мост взрывали. И теперь немцы его чинили. Где-то там выше, в Шклове, мост есть, он показан на карте. А здесь указана паромная переправа. Значит, мост наводили или наши отступающие части, или немцы для того, чтобы не делать большой крюк через Шклов. Да и самолетов они наших все же опасались. Не вся ведь авиация погибла. И грунтовая дорога к мостику накатана. На том берегу тоже видна светлая песчаная колея среди травы.
– Не выдержит он танки, – тихо проговорил рядом Хвалов.
– Основание моста хорошее, – задумчиво констатировал Соколов. – И ширина подходящая. Для нас ширина моста нужна не менее трех метров. А здесь больше. Вон два солдата тянутся с разных сторон моста друг к другу… с сигаретами, что ли. Минимум три с половиной метра. И три яруса бревен диаметром по 40 сантиметров.
– Если они его делают как автомобильный мост, то он должен выдерживать 2–3 тонны, – подсказал сержант. – Ну, пусть пять, для трехосных грузовиков. Что-то его прочность какая-то… с большим запасом.
– Вот и я о том же, – обрадовался Соколов, что не он один подумал об этом. – Какой смысл делать такой толстый настил, если нагрузки предполагаются маленькие? Немцы этим заниматься не станут. Нерационально. Значит, мост рассчитан на прохождение танка. А немецкие средние танки весят как наши «тридцатьчетверки».
– Смотрите, – вдруг стал показывать рукой Омаев, сидя верхом на ветке по другую сторону дерева. – Машина.
И действительно, на другом берегу появилась черная немецкая легковушка с откинутым верхом. Из нее не спеша вышли два офицера и стали смотреть на мост, о чем-то разговаривая и покуривая сигареты. Подбежавший к ним солдат отдал честь, выслушал приказ и побежал назад, на другой берег. Через несколько минут завелся тягач. Он рыкнул несколько раз, выпустил клубы сизого дыма и, развернувшись на песчаном пляже, медленно пошел к мосту.
Соколов замер на месте, не отрывая глаз от бинокля. Он видел, как с моста поспешно ушли все солдаты. Теперь деревянная бревенчатая конструкция была пуста на всем протяжении до противоположного берега. А ведь тягач на танковой базе, прикинул Алексей. У него только башни нет, а корпус, двигатель – все то же. Значит, он легче среднего танка всего тонн на 5–6. Тонн двадцать он должен весить.
А тягач плавно пошел к краю настила, остановился на несколько секунд, а потом уверенно пошел на мост. Вот гусеницы царапнули крайние бревна, мост чуть просел, шевельнулись соединенные тросами лесины. Но тягач шел и шел по мосту не останавливаясь. И мост уверенно держал его вес. Впереди был сложный участок – видимо, там предусмотрена возможность быстро разобрать покрытие и пропустить по реке лодки и катера. Но тягач прошел и этот участок, и вот он уже взбирался на крутой противоположный берег.
Соколов по дальномерной штриховке бинокля измерил расстояние до солдат на ближнем берегу, потом до офицеров на противоположном берегу. Получалось, что ширина реки примерно 80 метров. Пересечь его танку – меньше минуты времени. Правда, ночью, без света фар… Можно, выход всегда есть. Два танка, два бронетранспортера. Не больше пяти минут, если не загонять на мост сразу две машины. Мотоциклисты не в счет. А дальше на берег, одним рывком через шоссе. А если танки накрыть брезентом, а вперед пустить «ханомаг» с крестами на бортах и замыкающим тоже, тогда можно и по дороге через совхоз «Красный луч», там есть переезд через железную дорогу. А дальше леса. Южнее Белынычей и на Бобруйск. И мы на месте!
– Ну что, ребята, все складывается! – весело заявил Алексей, глядя на своих спутников. – Дождемся ночи и форсируем Днепр.
– Разрешите, товарищ младший лейтенант? – подал голос Омаев.
– Да.
– Надо первыми на тот берег вплавь пару человек отправить, чтобы они там осмотрелись и сигнал дали. А вдруг мы на мост, а оттуда немцы? Или у них там огневая точка устроена? Они и часовых снимут, и огневую точку накроют. Тогда и остальные без помех пройдут.
– Вы правильно думаете, Омаев, – похвалил Соколов пулеметчика, ругая себя, что не додумался до таких простых вещей сам. Командир называется. Теперь вот делай умное лицо и изображай, что ты все это и сам знаешь. А ведь послать придется его, решил Алексей. Он сумеет лучше других. И в помощь ему пару ребят потолковее и с опытом.
Воодушевленный и довольный результатами разведки Соколов вернулся в лагерь, где ему сразу же попался возле танка Сорокин. Алексей стал докладывать результаты разведки. Майор слушал и молчал. Потом он перевел взгляд на стоявших рядом с лейтенантом Хвалова и Омаева и коротко приказал:
– А вы пока свободны, товарищи. Отдыхайте.
– Нужно дождаться ночи, товарищ майор, – понизил голос Соколов, стараясь быть убедительным. – Удобное место для переправы. Нам просто повезло выйти сюда. На всем протяжении реки в пределах Белоруссии, может, и нет другого такого удобного для нас места. Ночью мы собьем любой заслон, который там будет, если он действительно будет. Собьем и проскочим. Нам только железную дорогу пересечь.
– Слушай, лейтенант, – так же тихо ответил Сорокин. – Ты молодец, хорошо мыслишь. Из тебя выйдет хороший генерал, если мы все доживем до этого. Но ты никогда не станешь генералом, если не научишься относиться к приказам как к самому главному закону твоей жизни. Есть приказ, и значит, ничего больше в твоей жизни нет. Тем более на войне.
– Но ведь я и выполняю приказ, товарищ майор, – горячо заговорил Соколов, – я ведь и думаю, как его лучше выполнить…
– Нет. Не о том ты думаешь. Ты думаешь, как сохранить людей, как в живых остаться. И в этих своих мыслях ты готов уже и о приказе забыть, и о том, что за ним стоит, за этим приказом. Ты думаешь о жизнях трех десятков людей, что идут за тобой, а цена вопроса, которая стоит за этим заданием, может стоить тысячи жизней, десятки и сотни тысяч.
– Как это? Мы же должны только генерала Казакова переправить за линию фронта…
– А я не знаю, и ты не знаешь. И не положено нам знать. Нам положено выполнить приказ, а он гласит: «В течение трех суток выйти в точку, откуда в последний раз рация штаба корпуса выходила в эфир». Все. В течение трех суток. И не положено тебе знать, почему именно трех, а не двух с половиной или пяти. Ты думаешь, какой-нибудь командир дивизии не думает о своих бойцах, когда получает приказ контратаковать в лоб, без подготовки вражеский танковый корпус? Он знает, что дивизия погибнет в течение нескольких часов, но он выполняет приказ. Возможно, что ему отдали глупый приказ какие-то паникеры в штабе армии. А может быть, эта атака и гибель остатков его дивизии, в которой и бойцов-то осталось не больше полутора тысяч, спасет жизни сотни тысяч, спасет армию от прорыва именно в этом месте и в это время вражеского танкового клина. Не выполни командир дивизии приказ – и все. Смерть армии, немцы выходят напрямую на Москву – и перед ними никого. Некому больше остановить. Вот так бывает на войне, когда смерть горстки людей, просто выполнивших приказ, спасет положение на фронте.
– Но… – Сколов ошарашенно смотрел на майора, выглядевшего сейчас очень усталым, и хлопал глазами. – Да, вы, конечно, правы…
– Не «конечно» прав, я просто прав. Без всяких оговорок.
Алексей опустил голову. Сказанное майором было понятно, слишком понятно и пронзительно, как блеск отточенного клинка. Ты любуешься им и боишься его, потому что одно движение, и… Так и высказанное Сорокиным было простым и ясным, но до дикости страшным. И ведь понятно, что майор прав. Но правда была страшной для понимания парня, которому едва исполнился 21 год. Майор стоял и смотрел на молодого младшего лейтенанта, и ему было жаль этого паренька. Честного, горячего, беззаветно любящего свою родину, но не зачерствевшего еще сердцем, не научившегося посылать своих подчиненных на смерть.
– Выступаем через час, – сказал майор. – Соберитесь, возьмите себя в руки, товарищ младший лейтенант. Подумайте, как лучше всего осуществить прорыв. Здесь я вам помочь советом не могу. Только ваш опыт и талант танкиста помогут.
Соколов машинально отдал честь и отошел от Сорокина. Он шел по маленькому лагерю их группы, а в его голове молотом стучала мысль, что так быть не должно. Так быть не может. Это нечестно, нечестно по отношению к тысячам, десяткам тысяч и сотням тысяч солдат. Они люди, не масса! Сколько их легло за эти недели. Легло именно как масса без лиц, без фамилий. Сколько неизвестных могил уже осталось на всем пространстве от линии фронта до западной границы. А сколько их будет еще. Нет! Нет! Не может быть выполнение приказа таким бесчеловечным. А война вообще человечна?
Обойдя лагерь, Алексей снова вернулся к своему танку и остановился, прижавшись горящим лбом к холодной броне. Рядом появился Бабенко.
– Что с вами, товарищ младший лейтенант? Случилось что?
Соколов оторвал голову от брони и посмотрел на механика с такой болью, что тот испугался и схватил командира за рукав.
– Война случилась, Семен Михалыч, – тихо ответил Алексей. – Война! Только ведь и на войне мы должны оставаться людьми.
– Конечно, Алексей Иванович, – закивал головой Бабенко. – Война она ведь только все усугубляет в нас, наружу вытаскивает то, что природой-матушкой заложено, родителями нашими. Подонка она еще бо`льшим подонком делает, мерзавец еще бо`льшим мерзавцем становится. А настоящий человек, он и на войне таким останется. Вот ведь в чем штука.
Бабенко протянул фляжку. Прохладная вода, которой лейтенант умылся, охладила не только горящую кожу на лице, но и принесла успокоение. Все правильно. Человек, он и на войне человек. И не надо все на нее списывать.
Три мотоцикла уехали назад, вдоль леса, убедиться, что на подходе нет немцев. Для чего-то ведь мост починили. Его могли начать использовать в любой момент, на нем могли установить серьезную охрану, и надо было спешить.
Оба танка с закрепленными на лобовой броне молодыми деревцами медленно вывели и остановили на опушке леса. За ними стал бронетранспортер с горючим. Второй «ханомаг» с автоматчиками метрах в двухстах правее танков выехал из леса на грунтовую дорогу и двинулся к мосту. Майор Сорокин находился в бронетранспортере, решив, что он должен участвовать в бою, как и все.
Двое автоматчиков, переправившись через реку ниже по течению, пробирались по краю берега среди кустарника. Они должны были убедиться, что с другого берега не подходят фашисты и группа не столкнется с превосходящими силами противника. Сорокин торопил события, и его «ханомаг» выехал на дорогу слишком рано. Разведчики даже не дошли до моста и не могли подать знака.
– Что он делает? – проворчал вполголоса Соколов, сидя в люке танка и глядя в бинокль. – Куда?
Разведчики замерли метрах в тридцати у воды, потом полезли по склону вверх, то прижимаясь к земле, то снова двигаясь вверх. Промоины и кустарник скрывали бойцов, и это Соколова радовало. Но бронетранспортер слишком уж спешил. Там сейчас командовал Сорокин, и сержанту Хвалову приходилось подчиняться.
Машина, не останавливаясь, въехала на мост, качнулись бревна, по воде пошли зыбкие круги. И тут произошло то, чего боялся Алексей. Разведчики у самого склона вдруг замахали руками и стали энергично подавать знаки запрета, складывая руки крестом. В бинокль это было видно хорошо. Но майор, видимо, приказал прибавить газу. Бронетранспортер рванулся и, обдирая с бревен кору, попер прямо к другому берегу.
В шлемофоне было хорошо слышно, как выругался Никитин, который из своего танка тоже наблюдал происходящее на мосту. Он видел, как на краю склона разведчики залегли и открыли огонь. В кого они стреляли, было пока непонятно. А бронетранспортер все шел и шел по мосту. И тут на том месте, где лежали и вели огонь два автоматчика, вспучилась от взрыва земля. Одного из них подбросило, он отлетел вниз почти к самой воде. Боец упал и остался лежать в неестественной позе. Второго тела было не разглядеть.
Соколов прижал пальцы к ларингофонам на шее, готовясь отдать приказ. Он уже знал, что увидит. И точно, на краю высокого противоположного берега появился немецкий танк. И не просто танк, это была грозная машина – средний танк «Панцер IV», 25-тонный зверь, вооруженный 75-мм пушкой, но имевший не очень эффективную противоснарядную броневую защиту. Это Алексей помнил еще со времен учебы в танковой школе, где они изучали танки потенциальных противников.
Рядом с первым танком появился второй, потом третий. И бронетранспортер перед ними на мосту стал хорошей мишенью. Но, видимо, командир танкистов был в недоумении, что видит свой бронетранспортер. Танки не стреляли, только ждали.
– Девятка, твой правый. Уничтожить танки! – приказал Соколов второму танку и тут же приказал Логунову: – Бронебойным. По лобовой броне справа.
– Выстрел! – крикнул сержант.
Рявкнула пушка, звонко сработал казенник, выбрасывая на пол гильзу, зажужжал вентилятор, вытягивая пороховые газы, которыми сразу наполнилась башня. Соколов в перископ видел, как в районе смотровых щелей водителя немецкого танка вспучился серый дым. И тут же из танка повалил дым. Бронебойный снаряд пробил броню и угодил в моторный отсек за спиной водителя. Тут же распахнулись люки, и из танка стали выпрыгивать танкисты в черной форме. Второй немецкий танк получил снаряд от «девятки» по правым каткам. Он закрутился на месте, разматывая разорванную гусеницу, но вторым снарядом в боковую часть башни Никитин пригвоздил зверя.
Бронетранспортер открыл пулеметный огонь по спешившим покинуть танки немецким экипажам и полез вверх по склону. Соколов со стоном проворчал ругательства и вызвал Никитина:
– Девятка, прикрывай нас справа, со стороны дороги. Я на мост. По моему приказу пустишь второй «ханомаг», потом переправишься сам.
«Тридцатьчетверка», ломая молодые деревца, вырвалась из леса и понеслась к мосту. Соколов четко понимал, что не может быть, чтобы там просто так находились два немецких танка. Танк – это вам не самолет, они просто так парами не болтаются. Они выполняют задачи в составе подразделений. Тем более у немцев, которые вообще не использовали танки частями менее батальона. Молодому командиру не хотелось думать о том, с какими силами они сейчас столкнутся. Надо было спасать своих, которые перебрались на другой берег. Прямо под пушки и гусеницы вражеских танков.
На склоне высокого берега появились немцы, несколько десятков автоматчиков. Значит, не стрелковая часть. Бронетранспортер открыл огонь из пулемета… через бойницы в бортах стали бить автоматы. Покатились тела в зеленых мундирах, немецкие солдаты отпрянули, побежали назад, за кромку берега, куда уже лез за ними следом «ханомаг». Соколов понимал, что Сорокин хочет прикрыть их атаку, хочет поддержать огнем пулемета переправу группы. А что он сделает, если там еще танки? Эх, не так все надо было, эх, майор, майор.
Следующий танк не заставил себя ждать. Тех секунд, что понадобились Логунову, чтобы довернуть башню и прицелиться, немцам хватило на первый выстрел. Это было опасно, немецкий танк стрелял сверху, и наклон брони «Т‐34» мог не спасти, снаряд мог попасть в броню под прямым углом. Но повезло: немецкая «болванка» скользнула по башне чуть выше пушки. От удара зазвенела броня, Логунов вскрикнул от боли, но выстрелил и только потом зажал руками лицо. Его окатило осколками брони.
– Что с вами, Логунов? – закричал лейтенант и схватил сержанта за плечо.
– Ничего… сейчас… Лицо посекло.
Командир башни снова прижался к нарамнику прицела и стал крутить башней. Он все же промахнулся: снаряд только задел немецкий танк, и тот сдал назад, скрывшись за кромкой высокого берега. Соколов приказал не форсировать скорость, а идти по мосту спокойно. Сооружение из бревен может не выдержать, а по нему еще надо переправить второй танк и второй бронетранспортер.
– Внимательнее, Василий Иванович, внимательнее, – спокойным голосом приговаривал Соколов, вращая командирскую башенку и выискивая цель.
Трофейный бронетранспортер поднялся на самый верх, но не остановился, как полагал Алексей. И случилось то, чего он так боялся. Стоило «ханомагу» появиться наверху, как возле него тут же рванул снаряд. Черный фонтан разрыва окутал машину. Видимо, было повреждение в тягах передних колес, а может, их просто заклинило от удара. Бронетранспортер повело боком, открылись задние створки люка, и наружу стали выпрыгивать и отбегать в сторону автоматчики. Вторым снарядом «ханомагу» разворотило кабину и мотор. Он замер и окутался черным дымом.
– Справа! – закричал Соколов, увидев немецкий танк. – Бей в борт!
Но теперь и немец потерял из виду советский танк. Видимо, там, наверху, решили, что «тридцатьчетверка» попятится, станет возвращаться, не пойдет через мост. Но танк с бортовым номером 077 быстро оказался возле самого берега.
– Короткая, – скомандовал Логунов механику. Танк остановился, качнувшись всем корпусом.
– Дорожка! – отозвался Бабенко.
С легким гудением башня довернулась, и через секунду пушка выстрелила. Соколов вцепился в нарамник перископа, с радостью увидев, что снаряд попал в заднюю часть борта немецкого танка. Как раз в моторный отсек. Оттуда задымило, потянуло сизым, потом черным дымом. А следом вырвались и языки пламени.
– Вперед, Бабенко, вперед, – откашливаясь и отплевываясь от пороховых газов, приказал Алексей и развернул командирскую башенку назад.
То, что он увидел, заставило его похолодеть. «Тридцатьчетверка» Никитина маневрировала, то останавливаясь, то уходя за деревья, то возвращаясь, делая выстрел и тут же уходя в небольшую балку. В поле неподалеку от опушки горел немецкий танк. Еще один с порванной гусеницей замер метрах в двухстах левее. Подбитый бронетранспортер уткнулся носом в воронку, а вокруг него рассыпались немецкие автоматчики, поливая огнем лес и кустарник, за которыми находились автоматчики Хвалова с мотоциклами. Еще два танка двигались на Никитина по дороге, но были еще далеко, метрах в восьмистах. Чуть ближе остановились два немецких бронетранспортера, высаживавшие пехоту. Откуда они тут взялись? Только что отремонтированный мост – и такое движение сразу с двух сторон!
– Девятка, держись! – крикнул Соколов. – Сейчас мы тебя прикроем. Маневрируй.
Алексей понимал, что Никитин подбил два танка из засады. Он мог бы подбить и больше, потому что со стороны поля определить, кто и откуда стреляет, когда перед тобой стена леса, трудно. Но шедшие сзади танки подбили бы «тридцатьчетверку» Соколова. И Никитин вышел из-за укрытия, чтобы отвлечь на себя огонь врага и прикрыть «спину» своему командиру.
Танк Соколова буквально вылетел по склону наверх. Пушка, заряженная осколочно-фугасным снарядом, рявкнула, выплюнув смерть в первую же цель, которую увидел Логунов. Снаряд разворотил борт немецкого бронетранспортера. Омаев поливал из пулемета немецкую пехоту почти без перерыва. Враг отходил к крайним домикам. Несколько выстрелов осколочными сделали свое дело, заставив немцев укрыться за ними.
Алексей развернул командирскую башенку и посмотрел назад, на другой берег. Его сердце сжалось. Несколько автоматчиков залегли возле самого моста и отстреливались от наседавших немцев. Подбитая «тридцатьчетверка» стояла боком к немцам, развернув башню и наведя ствол пушки на приближающиеся три немецких танка. Груженный бочками с горючим бронетранспортер въезжал на мост. Водитель остановил его метрах в десяти от берега, выбежал на бревенчатый настил и взмахнул рукой. И тут же бросился в воду, скрывшись с головой. На том месте, где только что стоял трофейный «ханомаг», в небо взвился столб огня. Две гранаты разворотили бочки с остатками солярки и бензина. Чудовищный ослепительный взрыв разметал обломки железа и залил жидким огнем треть моста, стекая между бревнами в воду.
Мост горел, голова водителя появилась метрах в трех, и он поспешно стал грести руками, приближаясь к берегу, где залегли его товарищи. Из танка вытащили горевшего механика-водителя, сбили с его спины огонь и потащили в укрытие. «Тридцатьчетверка» стреляла. Пушка выстрелила, но огонь уже полыхал в моторном отсеке, захватывая башню. Пушка выстрелила еще раз.
– Девятка, покинуть танк! – кричал по рации Соколов. – Я приказываю покинуть танк и уходить с бойцами к лесу.
– Уходите, командир, – раздался в шлемофоне тихий хрип, в котором Алексей едва узнал голос командира танка. – Я долго не продержусь, уходи, лейтенант…
– Степан!
Соколов смотрел, как автоматчики перебежками уходят к лесу и под руки тащат двух раненых танкистов. А 079-й стрелял. Выстрел, еще выстрел – и немецкий танк, лишившись гусеницы, развернулся боком. Еще выстрел. Два других танка остановились и стали бить по «тридцатьчетверке». Вот один снаряд угодил в моторный отсек. Вот еще одна вспышка на башне. Пушка больше не стреляла. Еще попадание… еще. Соколов насчитал пять прямых попаданий в корпус танка Никитина. Он звал сержанта, но в шлемофоне была тишина. Мост горел, теперь починить его немцам удастся не скоро.
– Товарищ младший лейтенант, – послышался голос Бочкина, который вел, как и положено по боевому расписанию, наблюдение за правым сектором. – Там наш майор.
– Где? – Соколов развернул башенку и стал осматриваться по сторонам.
– Там, из бронетранспортера сейчас выпал. Шевелится.
Соколов откинул крышку люка и высунул голову из башни. Омаев постреливал в сторону деревни, но оттуда больше в ответ не стреляли, никто из немцев не показывался. Вокруг лежали тела убитых автоматчиков группы. Майор пытался подняться, но у него не получалось. Ноги его были в крови, лицо тоже залито кровью. Как он остался жив в кабине бронетранспортера после прямого попадания снаряда, было непонятно.
– Логунов, наблюдать, – приказал Алексей. – Омаев, держи сектор со стороны деревни. Они могут подтянуть орудия или минометы. Бочкин, за мной из машины. Живо!
Отсоединив разъем ТПУ, Соколов подтянулся на руках и выбросил ноги из люка. Бегая глазами по сторонам, особенно настороженно поглядывая в сторону убитых немецких солдат, он спрыгнул на траву. Следом спрыгнул и Коля Бочкин с автоматом на ремне. Вдвоем они проверили красноармейцев, но живых среди них не было.
Подбежав к майору, Алексей наклонился над ним. Ноги очень сильно пострадали от осколков, большая потеря крови. Лицо Сорокина было бледным, он цеплялся скрюченными пальцами за рукав комбинезона лейтенанта, как будто боялся, что тот его бросит.
Бочкин вернулся из танка с аптечкой. Вдвоем они перевязали майору раны на ногах, голову, наложили жгуты, чтобы остановить кровь. Алексей машинально посмотрел на часы. Жгуты надо снять не позже чем через два часа.
– Коля, давай майора на броню, – торопливо заговорил Соколов. – В танк мы его не сможем спустить, да и места там нет. В его состоянии любое движение – это потеря крови и лишняя боль.
– А как же во время движения, ведь он…
– Я с ним останусь, потащили!
Уложив майора на свернутый брезент – позади башни на корпусе танка, Соколов стал объяснять Логунову:
– Смотри, вот здесь на карте, южнее – лесные массивы. На железную дорогу не суйся. Уходишь на юг, лесами, выбирай места, где глухомань, лучше вот сюда, где болотистые участки. Я буду держать майора на броне, так что полегче на поворотах.
Сержант посмотрел на улыбку на губах командира, который явно храбрился и пытался шутить. Ответить шуткой Логунов не сумел. Он только кивнул и спросил:
– Разрешите выполнять?
– Давайте, Василий Иванович, поспешите.
Майор Штанге спрыгнул с подножки «Мерседеса» и остановился, глядя на поле боя. Такого он не ожидал. Оказывается, группа русских была намного сильнее, чем он предполагал. Здесь, перед мостом, они подбили три танка и два бронетранспортера, потеряв один свой. Вон он стоит дымится. И мост сожгли вместе с третьим бронетранспортером. И уничтожили чуть ли не роту егерей 12-й дивизии.
– Это бронетранспортер русских, – доложил майору лейтенант Вигман. – Командир батальона говорит: они загнали его на мост и подожгли. Видимо, в нем были бочки с горючим. Мост сгорел до половины, бронетранспортер застрял на мелководье и сгорел полностью. И вон тот на высоком берегу за рекой – тоже русских. Они использовали наши машины для передвижения по тылам.
– 079, – прочитал майор на башне русского танка. – Тот первый был 078. Сколько их еще осталось в этой группе русских? Или мы их перебили всех?
– Один танк ушел. Переправился и ушел. Преследовать было нечем, командир батальона сообщил по рации, что в этом районе действует одиночный русский танк.
– Ужасно, – пробормотал майор, идя по траве, обожженной взрывами. – Они опять смогли вырваться из нашей ловушки. Мы рассчитали их маршрут, направление. Мы им построили мост взамен разрушенного во время боев. И они прорвались. Пусть одним танком, но прорвались. Я думаю, что ушел от нас как раз командир их группы. Что же это за человек такой? Я бы очень хотел познакомиться с ним. Очень, Отто, понимаете?
– Боюсь, с нас спросят за такие потери, господин майор, – тихо сказал лейтенант.
– С нас? – Штанге резко повернулся к своему помощнику. – А почему с нас? Это батальон егерей, усиленный ротой танков, не смог взять небольшую группу русских диверсантов и потерпел поражение. Они не смогли, а не мы. Мы им русских подали на блюдечке! Два танка, Отто, у русских было всего два танка! Правда, эти их «Т‐34» для нас большой сюрприз. Мы не рассчитывали столкнуться с такой техникой русских. В генералитете царит паника, срочно летят технические задания на разработку и ускорение выпуска новых моделей средних и тяжелых танков для вермахта.
– Где мы будем теперь искать этот русский танк?
– По-прежнему там. Он будет искать генерала Казакова, а мы – их обоих. Мы с ним встретимся, я еще увижу этого русского. Этого матерого аса, наверняка ветерана испанской и финской. Седовласого полковника, да еще с таким количеством орденов от своего коммунистического правительства, которого нам с вами, Отто, никогда не заслужить. Другого бы на такое дело не послали.
