Ни одной другой страсти в России не предаются с таким увлечением, как борьбе с собственным прошлым. Снос и восстановление памятников, переименование улиц и городов, ретуширование фотографий и вымарывание имен в учебниках истории: все это любимые национальные забавы. Вот и теперь. В Москве, в известном доме № 26 по Кутузовскому проспекту восстановили памятную доску Леониду Брежневу. Доска висела там лет десять после смерти генсека в 1982 году, по соседству с такой же доской Юрию Андропову, но в иконоборческие девяностые была снята, и долго еще на стене оставалось темное пятно и четыре дырки, пока фасад не покрасили при ремонте. (Андроповскую доску, кстати, никто не трогал). Теперь историческую несправедливость решено загладить. Впрочем, в условиях брежневского ренессанса нельзя исключать и того, что Леониду Ильичу отольют памятник, назовут его именем площадь в новом микрорайоне и переиздадут к Дню Победы «Малую землю» в качестве духоподъемного чтения для юношества.

Почти одновременно с этой новостью стало известно, что группа товарищей левого толка, ведомых бывшим диссидентом Борисом Кагарлицким, выступила с инициативой лишить Михаила Горбачева ордена Андрея Первозванного, который ему в связи с 80-летием вручил Дмитрий Медведев в начале мая 2012 года. Эта акция привлекла внимание, но не получила сколь-либо значимой общественной поддержки, если не считать таковой россыпь в соцсетях привычных проклятий Горбачеву, который «продал Родину американцам». Социология подтверждает: народ тоскует по Брежневу и не любит Горбачева. Согласно опросу, проведенному Левада-Центром, лучшим правителем России в ХХ веке россияне назвали Леонида Брежнева (56% относятся к нему положительно и 28% отрицательно). Антирейтинг возглавил Михаил Горбачев: 20% отозвались о нем положительно и 66% отрицательно. Вспомним также, что на президентских выборах 1996 года, где баллотировался Горбачев, он получил лишь унизительные полпроцента голосов.

Причины народной любви к Брежневу очевидны. Он попадает в архетип доброго дедушки на печи, который и шалость простит, и конфетой угостит: «дедушка старый, ему все равно». Брежнев — это воплощение русской мечты о халяве, чтобы жить, не напрягаясь, ничего не меняя, не раскачивая лодку. Так страна и жила: проматывая проценты от имперского наследства, занимая в долг у следующих поколений (да так щедро, что мы по сей день расплачиваемся за иллюзорное брежневское благополучие), меланхолично отрывая листки календаря: День шахтера, День милиции, День Парижской коммуны. Помню глубокомысленную надпись на парте в школьном кабинете химии году эдак в 1981-м:

Популярность Брежнева в фольклоре и даже некоторая симпатия, которую проявляют анекдоты к его слабостям, ко всем этим «сиськи-масиськи», «дорохая Индира Ханди» и «широко шагает Азербайджан» — свидетельство его глубокого резонанса с народной стихией, с неизбывной энтропией российского пространства.

Горбачев, напротив, был нерусский типаж: недаром он сразу понравился Маргарет Тэтчер. Непьющий, обходительный, говорливый (в России красноречие сразу вызывает подозрение в неискренности), и главное — непривычно живой по контрасту с чугунными лицами, которые мы видели в президиумах и на первых страницах газет. Горбачев ломал стереотипы и обладал необъяснимой и непривычной в России волей к переменам. Ведь мог бы сидеть на кресле ровно, быть может, и по сей день оставаясь генсеком, принимая делегации и вручая себе самому ордена, но зачем-то это кресло ему надо было расшатать, а с ним и все здание власти. Может быть потому, что он понимал, что и этот трон, и весь дворец советской власти выглядят нелепым анахронизмом в ускоряющемся и усложняющемся мире, где перемены являются единственным способом выживания.

Брежнев и Горбачев — это Обломов и Штольц, два лица русской власти, неподвижно-патриархальное и петровско-реформаторское, бритое, иноземное. Антропологи утверждают, что есть два типа наций: те, которые приспосабливаются к окружающим обстоятельствам, и те, которые их меняют. К первым относятся большинство азиатских стран и, очевидно, Россия. Второй тип — западный, фаустовский, по преимуществу протестантский с его жаждой деятельности и перемен. Брежнев отвечал традиционалистским чаяниям населения: лишь бы все было по-старому. Горбачев, как и немногие русские модернизаторы, представлял другой тип и не был принят народом. Горбачева не любят за то, что он был другим, за то, что дал нам свободу, и теперь мы не знаем, что с ней делать.

Сегодня мы снова живем в брежневском царстве симуляции и самообмана, впадая в маразм, упуская годы, а теперь уже и десятилетия, вызывая духов сталинской и позднесоветской эпохи. Путин-реформатор, Путин-немец, Путин- Штольц, который представлял себя не царем, а менеджером («оказание услуг населению», как он определил свой род занятий в переписи 2002 года) закончился в 2003 году, на деле Ходорковского. Наступило привычное российское безвременье, и над страной взошло круглое ботоксное лицо власти, которое выражает даже не обломовское добродушие, а безразличие китайского богдыхана, нежелание что-либо изменить. Как признает Станислав Белковский, «Путин — властелин инерции. Нельзя требовать от такого человека, чтобы он двигал историю вперед». При Путине, как и при Брежневе, страна стоит на месте — а история движется вперед. Чем кончается подобное, мы все хорошо помним.

Брежнев, наверное, заслуживает памятной доски: при нем выросло целое поколение, и эту память не сотрешь. Но Горбачев достоин памятника — как человек, который решился на перемены. Он первым распахнул окна в огромном затхлом курятнике под названием Советский Союз. При свете дня оказалось, что курятник построен криво, нескладно, и в последовавшей панике рухнул. В том, что он обрушился, вина не Горбачева, а тех, кто этот курятник проектировал и строил. Но заслуга Горбачева в том, что этот убогий, нежизнеспособный проект закрылся, распался на множество национальных историй при минимальном количестве жертв (если сравнивать, к примеру, с распадом Югославии), без крупных войн, бунтов, голода и ядерных инцидентов.

И еще важнее в Горбачеве то, что он до конца остался демократом, не пошел путем авторитарных перемен и не устроил нам советский Тяньаньмэнь (за исключением известных эпизодов в Вильнюсе и ранее в Алма-Ате). Танки ввели в город уже против него, в августе 1991-го, но они оказались столь же бутафорскими и бессильными, как и умирающая система, которая их послала. Горбачев вошел в историю не как жесткий реформатор типа Пиночета или Пака Чон Хи, а как мечтатель-глобалист. Его попытка сохранить систему, построив «социализм с человеческим лицом» в духе Пражской весны провалилась. Но парадоксальным образом этот провал расчистил площадку для всего того нового, в котором мы сейчас живем, позволил нам войти в двадцать первый век. Без Горбачева не было бы ни Ельцина, ни Путина, ни новой России, ни того публичного пространства, в котором мы сейчас все это обсуждаем.

Когда-нибудь Россия это осознает и поставит Горбачеву памятник, назовет его именем улицы, школы, аэропорты. Но это будет не сегодня. А пока большинство сограждан предпочитают жить в гостях у сказки про доброго дедушку с густыми бровями, про «сиськи-масиськи», «Голубой огонек» и колбасу за 2.20.

Балабанова на них нет.