На уроках НВП, начальной военной подготовки в школе, я впервые услышал от военрука штабное выражение «угрожаемый период». Он произносил это слово с южнорусским акцентом, с сильным фрикативным «г». В учебном сценарии ядерной войны в этот самый период мы должны были взять средства индивидуальной защиты и выдвинуться строем в район Манино-Ванино- Чигири, где находился штаб гражданской обороны.

Похоже, что в России этот самый угрожаемый период уже настал. Отовсюду мы слышим крики об угрозах. Родина в опасности! Нам угрожают: педофилы, педерасты, западные усыновители, иностранные агенты, пятая колонна и Шестой флот, Болотная и Майдан, экологи и сепаратисты, киевская хунта и Госдеп, и в последнее время — заграничные серверы, иностранцы в СМИ, пармезан, хамон, польские яблоки и норвежский лосось.

У каждой угрозы есть свой жизненный цикл, свой срок годности. Еще три года назад ни одной из них не было на горизонте. Угроза появляется, как правило, неожиданно (иностранные усыновители, российские сепаратисты). Идет массированная атака в медиа, поднимается градус общественной истерики, зондеркоманды НТВ снимают очередные «анатомии». На волне народного гнева вносится законопроект в Госдуму, моментально принимается в трех чтениях (иногда без одобрения профильного комитета и отзыва из правительства) и тут же подписывается президентом. После этого истерика сразу утихает, а через пару месяцев об угрозе благополучно забывают. Кто сейчас помнит о «сепаратистах», с которыми боролись в конце 2013 года — карельских, сибирских, курильских, кавказских, калининградских? Сегодня сепаратисты в почете — крымские, донецкие, луганские — но это правильные пчелы, свои. Периодически забывают и об «иностранных агентах», для острастки закрыв несколько НКО… В сухом остатке — неусыновленные больные дети, некоторые из которых уже умерли, тюремные сроки и изломанные судьбы «болотных», дискриминационные, по сути фашистские, нормы против геев, заблокированные сайты и закрывающиеся СМИ, пропавшие из продажи продукты. Но об этом уже никто не вспоминает, у России новые враги: Порошенко, Обама, Виктория Нуланд…

Большинство этих угроз, по здравом размышлении, являются абсолютно надуманными — от усыновителей-извергов и «голубого лобби» — до жидо- бандеровцев и «Правого сектора». Однако наивно было бы предполагать, что за ними стоит лишь паранойя депутатов и журналистов. Четкий механизм по маркировке, медийному продюсированию и законодательному оформлению угроз заставляет предположить, что за их непрерывным потоком стоит единая направляющая логика. Угрозы ищутся во внешней среде, но формулируются внутри самой системы. Более того, угрозы являются ключевым элементом функционирования российской власти.

Научное описание роли и места угроз в системе власти дал социолог Симон Кордонский. Для него сама структура государства с его задачами обеспечения выживания, безопасности и социальной стабильности выражает существующие представления об угрозах. Каждое ведомство курирует определенный тип угрозы — природной, военной, социальной и т.д. — и соответственно этой иерархии угроз требует своей доли ресурсов. Чем опаснее подшефная угроза (реальная или вымышленная), тем больше поток бюджетных ресурсов, выделяемых службам и ведомствам для ее нейтрализации. В этих условиях, пишет Кордонский, «службы оказываются заинтересованными как в расширении подведомственной номенклатуры угроз, так и в преувеличении их масштаба и степени опасности».

Одним из способов получения дополнительных ресурсов от государства становится изобретение новых угроз разного уровня, от общегосударственного до локально-муниципального. Примером такого изобретения было создание мифа об «оранжевой угрозе» после революции в Украине в 2004 году. Это привело к формированию новых оргструктур (таких как Управление «Э» МВД) и разного рода «патриотических» молодежных организаций. Государство выделило соответствующие ресурсы борцам с «оранжевой угрозой», оформившимся как своеобразная корпорация, заинтересованная в продолжении бюджетирования своей деятельности и использующая любые поводы для актуализации «оранжевого» мифа.

В 2011 году под угрозу «педофилии и экстремизма в сети интернет» была сформирована Лига безопасного интернета Константина Малофеева с бюджетом в десятки миллионов долларов, которая с тех пор успешно осваивает «свою» угрозу, добиваясь принятия очередных ограничительных законов и получая все новые административные и финансовые ресурсы. Иногда борьба с угрозой может приносить и прямую коммерческую выгоду, как произошло с группой компаний «Русское море» Геннадия Тимченко, выигравшей от эмбарго на поставки норвежского лосося: после объявления о российских санкциях закупочная цена на лосося выросла почти вдвое, а акции «Русского моря» — на 34%.

Точно так же обсуждение на Совбезе совершенно фантастической угрозы отключения России от глобального интернета (как, например, Судана в 2007 году) — чисто коммерческая затея, призванная продать государству оборудование для доступа к «нехорошим» серверам, а также для дублирования в России инфраструктуры интернета. Угроза отключения России от мирового интернета остается чисто гипотетической, но деньги на нее могут быть выделены вполне реальные — речь, возможно, идет о технологиях на сотни миллионов долларов. Возникает своеобразный рынок угроз в современной России, ставки на котором постоянно растут. По мере роста объема перераспределяемых ресурсов, происходит инфляция угроз, постоянно вводятся в оборот новые. Угрозы могут быть как реальными, так и вымышленными, сконструированными, мотивации игроков на этом рынке могут быть сугубо ведомственными или коммерческими (часто это одно и то же), но продажа угроз имеет ощутимые внутри- и внешнеполитические последствия.

Появление этого рынка продиктовано характером политической элиты третьего путинского срока, в которой на смену «Политбюро 2.0» из представителей силовиков, бюрократов и олигархов пришло тотальное доминирование силовой корпорации. Как пишет Константин Гаазе, все ключевые решения последнего года принимаются «избранной радой» представителей ФСБ. Он передает слова сотрудника правительства: «ФСБ не занимается развитием, она реагирует на угрозы, как она их понимает. Правительство, отраслевые ведомства годами взвешивают “за” и “против” того или иного решения, а ФСБ сейчас просто “продает” президенту угрозу, и он мгновенно принимает то решение, которого она добивается».

Именно так, по словам Гаазе, принимались решения по Закону о персональных данных, о продуктовом эмбарго, а также по многим вопросам, связанным с Украиной: здесь также надо говорить о влиянии СВР или, скорее, об аппаратной конкуренции ФСБ и СВР по продаже своей версии угроз интересам России на Украине, в которой от принятия решений был полностью отстранен МИД.

Машина по производству угроз работает на перераспределение бюджетных ресурсов в пользу силовых корпораций и связанных с ними бизнес-структур: здесь и средства, выделенные на реконструкцию Крыма и на войну с Украиной, и перевооружение российской армии, и модернизация ядерного оружия, и затратное изобретение велосипеда — производство отечественных аналогов глобальных технологий: ГЛОНАСС вместо GPS, суверенный интернет на локальных серверах, национальная платежная система, национальный планшет. Оказавшись в плену иллюзорных угроз, Кремль окончательно перенаправил ресурсы от рынка к силовикам, которые преследуют свои коммерческие интересы исключительно внерыночными методами (примером чему служит дело Евтушенкова и силовой отъем «Башнефти»). Системные либералы низведены и курощены, как сказал бы Карлсон, их остатки ведут арьергардные бои в Центробанке, и рыночная логика в посткрымской России больше не работает.

Но это лишь полбеды. Ирония судьбы заключается в том, что мысль материальна, и вымышленные угрозы, проданные Кремлю, воплощаются в жизнь — но только теперь не как причины, а как следствия российской политики. Кремль не реагирует на угрозы, а сам порождает их. Так, осенью 2013 года была придумана легенда про «потерю Украины», если она подпишет во многом формальный и ни к чему не обязывающий Договор об ассоциации с ЕС, и ради этого стали выкручивать руки Януковичу, чем вызвали первый Майдан и всю дальнейшую спираль конфронтации. В итоге Украина подписала этот Договор и при этом потеряна для России надолго, если не навсегда, а таможенный союз без нее — мертворожденная фикция. Три месяца спустя аннексия Крыма была предпринята во многом из страха перед иллюзорной «базой НАТО в Севастополе», и что из этого вышло? Украина ускоренными темпами сближается с Североатлантическим альянсом, и НАТО расширяет свое присутствие в обеспокоенных странах Балтии до постоянных баз. Придумали миф про «жидо-бандеровцев» и «киевскую хунту» — и в итоге породили фашистские настроения в самой России. До пены на губах боролись с вымышленными «сепаратистами» в России — и создали вирус сепаратизма, идущий к нам из Крыма и Новороссии.

Проблема в том, что силовики, получившие всю полноту власти в посткрымской России, способны мыслить и действовать только в пространстве угроз. Они не умеют иначе, они могут заниматься только отслеживанием, описанием и нейтрализацией угроз, это их специфический способ взаимодействия с внешней средой, в которой они видят только вызовы, но не возможности. Угрозы нужны силовикам для бюрократического доминирования, ресурсного обеспечения и передела собственности, для самого выживания современной российской власти. Но теперь чекистская машинка по тиражированию угроз сорвалась с креплений и стала крушить все вокруг. Она сама превратилась в угрозу национальной безопасности России. «Угрожаемый период» подкрался незаметно.