4
После кастинга Хлое захотелось прогуляться по Мэдисон-авеню. Почему бы, собственно, не побаловать новым платьицем или маечкой свою матушку или, еще лучше, себя любимую? Она проехалась вдоль витрин, побывала в двух магазинах и раздумала делать покупки. Воздух был пропитан весенними ароматами, от которых делалось светло на душе, на тротуаре было почти свободно, кастинг прошел многообещающе — так к чему лишние расходы? Она обогнула Мэдисон-парк. С севера на юг Пятая авеню идет под уклон, поэтому для возвращения ей не пришлось прибегать к дополнительным транспортным средствам.
Увидев ее под зеленым козырьком дома, Дипак бросился открывать дверь и провожать ее к лифту.
— В офис или домой? — спросил он, взявшись за ручку лифта.
— Домой, пожалуйста.
Кабина поползла вверх.
— Я получила роль, Дипак. Запись начнется на следующей неделе, — сообщила Хлоя на втором этаже.
— Поздравляю! Хорошая роль? — спросил он на третьем.
— Главное — я обожаю эту книгу.
— Тогда я должен побыстрее ее прочесть, хотя нет, лучше подожду и послушаю, — ответил он на четвертом.
— Тот мужчина в лифте… — заговорила Хлоя на пятом этаже. — Это был клиент мистера Грумлата?
— Столько посетителей, всех не упомнишь…
Шестой этаж они миновали молча.
— Попытайтесь вспомнить: он взял пакет для Леклеров и поймал для меня такси.
До седьмого этажа Дипак делал вид, будто напрягает память.
— Я как-то не обратил внимания… Да, вроде бы вежливый молодой человек, услужливый…
— Мне показалось, он индиец.
Дипак остановил кабину на девятом этаже и отодвинул решетку.
— У меня принцип: никогда не задавать вопросов людям, поднимающимся в моем лифте, особенно об их происхождении: это было бы с моей стороны слишком неучтиво.
Он учтиво попрощался с Хлоей и поехал вниз.
Сэм положил трубку. Он насторожился: босс вызывал его к себе, не поинтересовавшись, занят ли он. Ничего хорошего такая срочность не предвещала. Сэм ломал голову, в чем причина, какой он мог допустить прокол. Раздумывать было некогда: Джеральд, секретарь босса, постучал в стеклянную перегородку и щелкнул ногтем по наручным часам. Все было ясно. Сэм схватил блокнот и карандаш и на ватных ногах поплелся коридору.
Мистер Уорд говорил по телефону. Он не предложил Сэму сесть, хуже того, отвернулся к окну, выходившему на Вашингтон-сквер-парк. Сэм слушал, как он рассыпается в извинениях и обещает собеседнику принять строгие меры. Только положив трубку, Уорд развернул кресло и уставился на Сэма.
— Явились! — вскричал он.
«Не к добру все это», — подумал Сэм.
— Вы хотели меня видеть?
— Вы совсем потеряли голову?
— Нет, — возразил Сэм, трогая свою макушку.
— Не советую шутить! Иногда вы меня смешите, но только не сегодня.
— Что стряслось сегодня? — робко осведомился Сэм.
— Что за оборванца мы представили сегодня утром одному из крупнейших наших доверителей?
Кусочки пазла встали на свои места: Сэм представил себе, как Санджай, одетый кое-как, с рассеянным лицом, неприлично опоздав, является на встречу с предполагаемым инвестором.
— Это привлекательное предложение, сулящее высокую прибыль.
— Сайт знакомств в Индии? А почему тогда не стриптиз-клуб в Бангладеш, раз уж на то пошло?
— Это совсем не то, что вы думаете… — промямлил Сэм.
— Лично я ничего не думаю! Мне важно одно: то, что понял наш клиент. «Дорогой Уорд, если я вкладываю деньги, причем немалые, в вашу консалтинговую фирму, то только потому, что я убежден: у нас с вами общие ценности, и среди них на первом месте — нравственность, которой я привержен не меньше, чем моим капиталовложениям…» Ну и так далее. Избавляю вас от подробностей этого тяжелого разговора. Ограничусь тем, что касается непосредственно вас. «Не желаю больше видеть этого вашего клоуна!» Довольно с вас краткого резюме, полная версия продлилась добрые четверть часа. Надеюсь, вам понятна точка зрения моего друга.
— Понятнее не бывает, — отрезал Сэм.
— Исполняйте! — распорядился Уорд, указав пальцем на дверь.
Сэм пулей вылетел из кабинета босса и столкнулся с Джеральдом, не скрывавшим удовлетворения.
— Как я погляжу, кое-кого тут погладили против шерстки, — проворковал он.
— Ты — сама элегантность! Ради таких шикарных брендовых шмоток стоило потратиться!
— Элегантность — мое внутреннее состояние, — парировал обиженный Джеральд.
— Ты успешно его скрываешь, старина.
Еще миг — и Джеральд сжевал бы от досады свой галстук, но Сэму не было дела до душевных мук секретаря. Слишком долго он терпел оплеухи от начальства. По утрам он отправлялся на работу скрипя зубами, по вечерам возвращался домой, кипя от ярости. Теперь чаша его терпения наполнилась до краев.
Своевременно пришла на ум индийская поговорка, которую любил повторять в Оксфорде Санджай: «Чтобы сосуд переполнился, нужно несчетное количество капель».
— Я все думаю: это действительно поговорка или цитата из прочитанного? — пробормотал Сэм. Джеральд, конечно, ничего не понял.
Так или иначе, сосуд был уже полон, и Сэм решил пойти ва-банк — не потому, что был прирожденным игроком, а из чувства оскорбленной гордости. Оттолкнув Джеральда, не дававшего ему пройти, он снова ворвался в кабинет Уорда.
— Один вопрос. Когда ваш друг вкладывает деньги в оружейную компанию или назавтра после выборов — в химический консорциум, известный как один из крупнейших загрязнителей окружающей среды, он тоже испытывает нравственные страдания? Можете не предлагать мне сесть, я постою.
С этими словами Сэм плюхнулся в кресло напротив онемевшего босса.
— Вы знаете, что такое инь и ян, орел и решка, так что поймете, куда я клоню. Как вам известно, двое клоунов, изобретшие ноутбук, без которого вы шагу ступить не можете, начинали в гараже, мастеря что-то из бракованных деталей, найденных в мусорных баках «Локхида». Кем они были — старьевщиками или гениями? Позвольте, я расскажу вам кое-что о том, кого вы обозвали оборванцем, — кстати, даже среди этой публики встречаются симпатичные ребята. Санджай — выходец из семьи, превосходящей богатством нашу фирму, дом, где он жил, смахивал на дворец. Ему было двенадцать лет, когда умер его отец. Его опекунами стали дядюшки. Когда ему исполнилось восемнадцать, его отправили в Оксфорд, там мы и познакомились. Вернувшись в Индию, Санджай сделал два открытия. Первое относилось к отцовскому завещанию. Вследствие каких-то замшелых семейных правил он мог вступить в права наследования только в возрасте тридцати лет. Само наследство — это гостиничный комплекс в самом центре Мумбаи. Второе, что открыл, вернее, осознал Санджай, — это жесткость, если не сказать жестокость, его дядьев, преследовавших единственную цель: не подпускать его к управлению отелем-дворцом, который они, в сущности, присвоили. Они были полны решимости продлить опекунство и после его совершеннолетия. Они все так устроили, чтобы распоряжаться его жизнью по собственному усмотрению. Несколько лет после возвращения из Оксфорда Санджай мог бы ходить послушным барашком и ждать, пока ему достанется законное богатство, но вместо этого он ушел, хлопнув дверью. Вам может показаться, что это просто храбрый поступок, не имевший особых последствий, но, когда остаешься без гроша, без крыши над головой, вдобавок на улицах Мумбаи, — это нечто совсем другое. Вы отчасти правы, сравнивая его с бродягой: он и вправду какое-то время ночевал под открытым небом. Но мой друг — борец, достойный и гордый человек. Он стал работать, нашел приличное жилье и, главное, не потерял свою неутомимую жажду знаний. Ему все на свете интересно, он не пасует перед испытаниями. Кажется, это восхищает меня в нем больше всего. Работая официантом в баре, он встретил бывшего одноклассника. Тот поделился своей безумной идеей, Санджай ее развил, проект вырос в бизнес — отличный бизнес! И вот теперь возникает простой вопрос: сколько таких, как ваш важный клиент, равнодушно прошли мимо того самого гаража, где двое оболтусов, с виду хиппи, возились с бракованными деталями, и теперь кусают локти оттого, что тогда не остановились? Санджай вернул себе долю в «Мумбаи Пэлас», и ее вполне достаточно, чтобы обойтись без нас, но он не хочет идти наперекор своим родственникам. Если бы мне выпала хотя бы четверть от того, что пережил он, я бы только и думал, как бы им напакостить. Но он не такой: в Индии превыше всего уважение к старшим. На мой взгляд, соблюдение этого кодекса чести смахивает на тяжелую форму мазохизма. Обратите внимание, это похоже на наши с вами многолетние отношения. Ну а теперь карты на стол: вы заглянете в гараж или прошествуете мимо? Если второе, то я уже сегодня вечером освобождаю свой кабинет.
Мистер Уорд пристально и с любопытством смотрел на Сэма. Потом снова развернулся на кресле к окну, повернувшись к своему подчиненному спиной.
— Принесите мне снова досье проекта, так и быть, изучу его еще разок.
— Смысла нет, за это я получаю у вас зарплату.
— Вы так в него верите, что готовы рискнуть карьерой? Учтите, если ничего не получится, то я вас не пощажу, шуму будет на весь Манхэттен, а это значит, что вас больше никуда на порог не…
— А если получится, и даже более того, если я открою вам ворота индийского рынка, то вы должны понимать, что простым поощрением не отделаетесь.
Уорд резко обернулся и посмотрел Сэму прямо в глаза:
— Марш отсюда, пока я не передумал!
Сэм поведал Санджаю о своем успешном разговоре с боссом, скрыв некоторые подробности. Когда такой влиятельный человек, как Уорд, соглашается рассмотреть проект, это важный первый шаг, который следует отпраздновать.
— Ты можешь хоть раз прийти вовремя, нормально одетым? — взмолился Сэм.
— Десять минут — еще не опоздание.
— Вчера ты припозднился на целых два часа!
— Согласен, но вчера у меня имелась уважительная причина: пришлось сделать крюк, чтобы проводить одну женщину на очень важную встречу.
— Можно подумать, наша была не такой важной! Что за женщина? Я ее знаю?
— Нет. Как и я, впрочем.
Сэм вытаращил глаза:
— Так и есть, у тебя с головой беда!
— Если бы ты ее увидел, то не стал бы так говорить, — укоризненно заметил Санджай.
— Что в ней такого особенного? — вскричал Сэм.
Но Санджай зашагал прочь, не удосужившись ответить.
Проходя мимо дома, где работал его дядя, он задрал голову, высматривая окна девятого этажа и гадая, досталась ли его попутчице желанная роль. Пожелав ей удачи, он побрел дальше. На Юнион-сквер, оглушенный нестройной какофонией автомобильных гудков, он отказался от намерения взять такси и спустился в подземку.
Он вышел в Испанском Гарлеме, где не было ни жилых домов с каменной резьбой, ни зеленых козырьков над входом, не говоря уж о ливрейных портье. Незатейливые постройки из красного и белого кирпича соседствовали с многоэтажными жилыми комплексами, где квартиры стоили дешево. Крепкие запахи, кричащие краски, обшарпанные фасады, выбоины в асфальте, замусоренные тротуары, мешанина языков — все это складывалось в пестрый пейзаж, напоминавший улицы его юности.
Вернувшись в квартиру, он застал Лали на диване в гостиной за вязаньем. Отчаянно гримасничая, она пыталась не дать очкам сползти на кончик носа. Дипак тем временем накрывал на стол в кухне.
— Поужинаешь с нами? — обратился он к Санджаю, не здороваясь.
— Что, если я приглашу вас обоих в ресторан?
— Насколько я знаю, сегодня не четверг, — ответил Дипак.
— Отличная мысль! — вмешалась Лали. — Куда пойдем? Так хочется разнообразия! — Она выразительно покосилась на мужа.
— Лично я голосую за американскую еду, — заявил Санджай.
Дипак обреченно вздохнул и стал убирать посуду обратно в буфет. Сняв с вешалки у двери свой плащ, он замер в ожидании. Лали отложила вязанье и подмигнула племяннику.
— Это близко, в трех кварталах отсюда, — сообщил Дипак, возглавив шествие.
На перекрестке Лали вышла на мостовую, не обращая внимания на красный сигнал светофора. Дипак остался на тротуаре и удержал за воротник племянника.
— Как все прошло с мисс Хлоей?
— Я посадил ее в такси. А что?
— Ничего, просто… она спрашивала меня про тебя.
— О чем она спрашивала?
— Это тебя не касается.
— Почему не касается?
— Мой лифт — как исповедальня: я свято храню профессиональную тайну.
Зажегся зеленый, и Дипак зашагал вперед как ни в чем не бывало. Немного погодя он задержался перед разноцветной витриной ресторана «Los Camaradas».
— В этом квартале преобладает пуэрто-риканская кухня, — предупредил он и толкнул дверь.
В доме № 12 по Пятой авеню Ривера включил под крышкой конторки радиоприемник, поймал трансляцию хоккейного матча и погрузился в чтение полицейского романа. Ночь принадлежала ему.
Бронштейны давно вернулись домой.
Уильямсам в квартиру № 7 доставили два ужина: китайский для мужа, сочинявшего у себя в кабинете очередную колонку, и итальянский для жены, рисовавшей у себя в мастерской. Риверу это навело на мысль, что ксенофобия не мешает им наслаждаться чужеземной кухней.
Мистер и миссис Леклер смотрели телевизор у себя в малой гостиной. Когда кабина лифта проезжала мимо их этажа, был слышен звук телевизора: супруги всегда делали звук громче, когда занимались любовью.
Хаякава покинули город в самом начале весны и вернутся только осенью: у них дом в Кармеле, в Калифорнии.
Моррисон, владелец квартиры № 3, был в театре — в опере или на спектакле, куда отправлялся каждый вечер; после представления он неизменно ужинал в «Бильбоке» и возвращался мертвецки пьяным к 23 часам.
Зелдоффы вообще не выходили из дому, разве что на вечернюю службу в церкви по большим праздникам. Миссис Зелдофф читала вслух книгу о жизни мормонов, супруг слушал ее, томясь от скуки.
Что до Грумлата, то он давно покинул свой офис на втором этаже. Они с Риверой почти никогда не пересекались, разве что в первой половине апреля, когда бухгалтер работал допоздна. Он шутя называл это время своим высоким сезоном: его клиентам необходимо было отправить налоговые декларации до 15 апреля. Напряженным периодом был также декабрь — месяц рождественских подарков.
В 11 вечера Ривера отложил свой детектив, уверенный, что разгадал интригу, и помог Моррисону добраться до квартиры — непростое дело, учитывая состояние, в котором, как всегда, вернулся домой этот пьянчуга. Пришлось провожать его в спальню, помогать разуться, укладывать в постель. И торопиться обратно на рабочее место.
В полночь Ривера запер входную дверь на засов, положил в карман служебный мобильный телефон, по которому жильцы могли вызвать его в любой момент, и поспешил на служебную лестницу. Тяжело дыша, он поднялся на шестой этаж и, вытирая лоб, осторожно проскользнул в оставленную незапертой служебную дверь.
Мадам Коллинз ждала его в кухне, с бокалом бордо в руке.
— Ты голоден? — спросила она. — Уверена, ты не успел поужинать.
— Съел сэндвич, уходя из дому, но не отказался бы от стакана воды, — ответил он, целуя ее в лоб. — Ох уж эти лестницы, как у меня болят от них ноги!
Миссис Коллинз налила большой стакан воды, села к нему на колени, положила голову на плечо.
— Идем в постель, — прошептала она. — Я тебя заждалась.
Ривера разделся в ванной, где его ждала новая, выстиранная и выглаженная пижама, сложенная на мраморной раковине. Надев пижаму, он нырнул в постель, к миссис Коллинз.
— Какая чудесная! — похвалил он пижаму. — Ты это напрасно…
— Я заглянула в «Барниз». Не сомневалась, что тебе подойдет.
— Можно подумать, что ее сшили по мерке, — восхитился Ривера, любуясь сначала одной штаниной, потом другой.
Он залез под одеяло, поставил будильник на пять утра и выключил ночник.
— Как она? — спросила шепотом миссис Коллинз.
— Спокойна, почти в хорошем настроении. Врачи опять изменили ей дозировку. Меня она приняла за маляра, красящего коридор, и похвалила за работу. Помнит, что когда-то любила голубой цвет.
— А твоя книга? Ты догадался, кто преступник?
— То ли медсестра, то ли горничная. Не исключено, что они сообщницы. Завтра все узнаю.
Ривера прильнул к миссис Коллинз, закрыл глаза и уснул.
Иногда Хлоя просыпалась среди ночи от фантомных болей в ногах. Но в этот раз не они мешали ей уснуть. Сидя в постели, она репетировала текст, сопровождая реплики персонажей романа оживленными жестами и мимикой.
Вернувшись к началу главы, она попробовала говорить басом, изображая голос Антона, молодого конюха, который по сюжету попытается отравить девушку, к которой неравнодушен. Хлоя даже выпятила грудь, как молодой петушок. Когда девушка оседлала лошадь и помчалась галопом, Хлоя захлопнула книгу и бросила ее на кровать. Откинув одеяло, она перелезла в кресло и подъехала к окну. Улицы за окном розовели: приближался рассвет. Мужчина выгуливал собачку, женщина прошла мимо него и ускорила шаг. Такси высадило парочку в вечерних нарядах…
Хлоя со вздохом задернула штору. Ее взгляд упал на книгу. Теперь Хлоя — актриса-невидимка, артистка, пытающаяся продолжить карьеру, но по-другому.
Она отправилась в кухню заварить чай.
Шум закипающего чайника не смог заглушить донесшийся со служебной лестницы истошный крик. Задвижка на служебной двери располагалась слишком высоко, ей было до нее не дотянуться. Хлоя попробовала приподняться, опираясь на руку, — бесполезно. Осталось прижаться щекой к двери и напрячь слух. Она услышала жалобный стон, потом все стихло.
Она отъехала назад, развернула кресло, выключила газ, выехала в коридор и забарабанила в дверь отцовской спальни. Бронштейн вскочил с кровати и предстал перед дочерью заспанный и растрепанный.
— Что случилось? — испуганно пролепетал он.
— Быстрее за мной, пожалуйста!
В кухне она объяснила, что слышала, как кто-то упал на лестнице.
Бронштейн поспешил вниз. Спустившись на четыре этажа, он крикнул дочери, чтобы вызвала подмогу.
— Что произошло? — крикнула она в ответ, злясь на свое бессилие.
— Быстрее звони! Я спущусь и открою.
Она метнулась в свою спальню, схватила мобильный и набрала 911. Потом вернулась на свой наблюдательный пост и широко раздвинула шторы.
Ее отец дежурил на тротуаре. Пронзительно завыла сирена, к дому подъехала «скорая помощь». Двое санитаров бросились следом за Бронштейном к черному ходу.
Хлоя в нетерпении колесила между окном спальни и кухней.
Внизу появились санитары с носилками, на которых лежал мужчина с кислородной маской на лице. Носилки погрузили в «скорую».
Хлоя встречала отца у двери квартиры, но он вошел с другой стороны.
— На лифте теперь не подняться, — объяснил он, с трудом переводя дух. — Ривера в очень плохом состоянии.
Мой перевязочный день
Доктор Малдер спросил, хочу ли я посмотреть на свои колени. Он объяснил, что одни пациенты с ампутированными конечностями изъявляют такое желание, другие — нет. Я заколебалась и ответила, что с меня хватит одного колена.
Я знала, чего лишилась, но не представляла, насколько велик ущерб. Там, где полагалось находиться моим икрам, было нечто напоминающее лунный пейзаж. Меня парализовало от ужаса. Джулиус предпочел выйти. Мэгги положила мне на лоб компресс, папа смылся к Джулиусу в коридор — наверное, чтобы оставить меня в женском обществе или чтобы я не видела его слез.
Потом Мэгги сообщила, что моими лучшими друзьями на несколько дней — но не дольше — станут сильные обезболивающие. Мне ни в коем случае нельзя было к ним привыкать. Меня глубоко трогала доброта людей, которые за мной ухаживали. Мэгги стала звать меня «каплей меда» — наверное, из-за нынешнего вида моих коленей. Когда доктор сантиметр за сантиметром снимал бинты, он все время спрашивал, не больно ли мне. Признаться, от их сострадания мне становилось легче. Вот бы забрать их обоих с собой… Но до возвращения домой было еще далеко.
Я стискивала руку Мэгги мертвой хваткой — как я ей только пальцы не раздавила! — а она знай себе твердила, что я молодец, что она мною гордится. Но когда Малдер снял последние бинты, боль стала такой чудовищной, что меня стошнило всем тем, что я съела на завтрак; Джулиус вернулся в палату, и Мэгги сунула ему тазик с моей рвотой: так романтично, правда? Дальше я ничего не помню; Мэгги сказала, что я достаточно настрадалась, и она, не дожидаясь указаний Малдера, поспешила меня усыпить: добавила снотворного в мою капельницу, и я, получив в вену спасительную дозу, забылась.
Когда я снова открыла глаза, Джулиус по-прежнему был рядом. Я осведомилась, долго ли спала, — как будто это что-то значило. На самом деле мне было важно узнать, сколько времени он пробыл со мной. Он внимательно на меня посмотрел и сказал с несвойственной ему дрожью в голосе, что мне, наверное, неплохо бы вымыть голову. Потом он зарыдал, и теперь уже мне пришлось его утешать. Джулиус все время повторял, что просит прощения — за что, хотелось бы знать? Я твердила, что отчаиваться нет причин, что он ни в чем не виноват. Но он не унимался: мол, ничего бы не произошло, если бы плюнул на свою работу и мы поехали бы в Италию. Я возразила, что в Италии меня вообще могли бы раздавить в лепешку, ведь итальянцы — известные лихачи, тогда он запричитал, что лучше бы оказался там со мной. Интересно, что это изменило бы? Разве мог он очутиться на моем месте?.. Почему наши близкие испытывают потребность винить себя, когда с нами случается что-то ужасное? Наверное, так они справляются с горем, осваиваются с мыслью, что дальнейшая жизнь уже не будет прежней. Одно дело — раньше, другое — потом. Думая о том, что будет потом, я, глядя на Джулиуса, напомнила ему, что он ничего мне не должен. Он спросил, не возражаю ли я, чтобы он вымыл мне голову — под надзором Мэгги, конечно. Наверное, мои волосы сохранили запах «14:50». Я не придумала названия тому, что произошло, поэтому решила: пусть это будет «14:50» — тот миг, когда у меня остановились часы.
