Глава 5
Май: вынужденное сотрудничество
1 мая, всего через два дня после предыдущего голосования по данному вопросу, Исполком Петросовета вновь обратился к возможности формирования коалиции с Временным правительством. На этот раз сорока четырьмя голосами против девятнадцати при двух воздержавшихся было принято решение в пользу сотрудничества. Напрасно Юлий Мартов, как представитель крайне левой оппозиции в буржуазной революции, преданный идее независимости и дистанцированности от власти, яростно пытался доказать своим коллегам по меньшевистской партии, что участие в коалиционном правительстве «недопустимо».
Переговоры начались немедленно. Петросовет выдвинул условия для своей поддержки. Он настаивал на серьезной проработке вопроса о прекращении войны на основе принципа самоопределения без аннексий, на демократизации армии, введении контроля над промышленностью и распределением продукции, охране труда, введении налогов на богатство, формировании демократических органов местного управления; проведении аграрной политики, направленной на «передачу земли в руки трудящихся», на практических шагах по созыву долгожданного Учредительного собрания.
Некоторые из этих требований могли показаться достаточно радикальными и неприемлемыми для сторонников буржуазии, умолявших Петросовет присоединиться к ним в органе управления страной, но на самом деле выдвинутые условия отличались расплывчатостью формулировок, их временные рамки были растянуты, причем зачастую на неопределенно длительное время. Основной части меньшевиков и эсеров, а также их правому крылу, в первую очередь руководителям и представителям интеллигенции (в том числе множеству «разовых» радикальных элементов), стало казаться, что единственной альтернативой коалиции с Временным правительством было опасное усиление левого крыла. Имевшие значительный вес правые эсеры стремились подорвать позиции левых эсеров Петрограда и майской Петроградской конференции РСДРП меньшевиков, осудив их как «партийных большевиков». В новом печатном издании меньшевиков, газете «Воля народа», которая финансировалась Брешко-Брешковской, появилась статья о том, что выбор теперь «открыто и определенно был между присоединением к Временному правительству (что явится энергичной поддержкой государственного революционного правительства) и откровенным спадом, т. е. оказанием косвенной поддержки ленинизму».
В свою очередь, кадеты и правые силы, как продемонстрировали их дискуссии в феврале 1917 года, в качестве ответного шага добивались уступок со стороны социалистов. Кадеты потребовали как минимум четырех министерских постов в каком-либо кабинете министров. Что касается ключевого вопроса в отношении войны, то Временное правительство настаивало на том, чтобы Исполком Петросовета признал за ним высшую власть как единоличного органа управления армией.
Подход Петросовета к внешней политике и войне был, по мнению кадетов, слишком миролюбивым, но согласованная программа устроила кадетов в одном (и немаловажном) отношении: она позволяла армии вести как наступательные, так и оборонительные действия. Фактически с учетом падения международного престижа революционной России в связи с ее двусмысленной и неэффективной военной политикой даже многие члены Петросовета все менее активно выступали против организации наступательных боевых действий.
4 мая, в последний день переговоров о составе нового кабинета министров, в Петрограде был созван Первый Всероссийский съезд крестьянских депутатов. В тот же день в столицу вместе со своей семьей после затянувшегося отсутствия, вызванного интригами, полицейскими преследованиями, лишением свободы, из США вернулся Лев Давидович Бронштейн – Троцкий.
Троцкий запомнился как создатель и руководитель Петербургского Совета рабочих депутатов в 1905 году и имел среди левых сил большое влияние, хотя доверяли ему далеко не все. О нем много говорили, однако с интонациями определенного сомнения. Как вспоминала Анжелика Балабанова, космополитичная итальянско-русская социалистка, фактически примкнувшая к большевикам, принимая во внимание авантюристические теории Льва Троцкого, его склонность вести полемику резко и безжалостно, его колкий характер и неисправимое упрямство, «и большевики, и меньшевики относились к нему с затаенной враждой и недоверием». Она полагала, что отчасти это был «страх перед соперничеством»: Лев Троцкий всеми признавался ярким, блестящим оратором, способным разгромить любого оппонента, и входил в то время в состав выдающейся, но весьма малочисленной левой группы межрайонцев. Никто не решался сказать, на что он способен.
5 мая появилось новое правительство: второе Временное или первое коалиционное. Кроме князя Львова, который остался на посту министра-председателя и министра внутренних дел, расстановка сил изменилась. Среди новых министров были шесть социалистов и десять представителей других политических сил, в том числе кадет Михаил Терещенко, молодой миллионер, сахарозаводчик с Украины, который сменил Милюкова на посту министра иностранных дел. Терещенко был известным масоном, и в лихорадочной, полной слухов политической атмосфере тех времен за его назначением было легко заподозрить масонский заговор. Подобные спекуляции при спорах о революционных событиях 1917 года муссируются до сих пор. На самом деле (вне зависимости от того, был ли он назначен на эту должность по протекционистскому принципу или же нет) Михаил Терещенко смог выполнить практически невозможную задачу: выстроить рабочие отношения как с союзниками, так и с Петросоветом.
В состав нового правительства вошли следующие социалисты: «народный социалист» А. В. Пешехонов, отвечавший за поставки продовольствия; два меньшевика, И. Г. Церетели (министр почт и телеграфов) и М. И. Скобелев (министр труда), и три эсера – В. М. Чернов (министр земледелия), П. Н. Переверзев (министр юстиции) и, безусловно, самый важный, новый военный и морской министр (и еще один знаменитый масон) Александр Керенский.
На пленарном заседании Петросовета шесть министров-социалистов обратились к нему за поддержкой в формировании коалиционного правительства – и Петросовет предоставил ее. Только организованная левая оппозиция – большевики – выступила 100 голосами против.
Именно в этот момент в зале Таврического дворца под восторженные аплодисменты появился Лев Троцкий.
При виде его новый министр труда Скобелев выкрикнул: «Дорогой и любимый учитель!»
Лев Троцкий начал выступать. Сначала он был вынужден сделать паузу: великий оратор был сам не свой, его била нервная дрожь. Все собравшиеся стихли, чтобы выслушать его. Он наконец собрался с силами, обрел уверенность и предложил свое видение сложившейся ситуации.
Троцкий вознес революцию до небес. Он указал на то, какое влияние она оказала и все еще продолжала оказывать на все человечество, и подчеркнул, что русская революция должна в конечном итоге стать прологом мировой революции.
Затем время дифирамбов вышло, и Троцкий перешел к горьким лекарствам. «Я не могу скрыть, – заявил он, – что со многим из того, что сейчас происходит, я не согласен».
Резко, с растущей уверенностью, он осудил вхождение социалистов в правительство и отметил, что коалиционное правительство не избавит от двоевластия. Он напомнил на заседании о «трех революционных заповедях: недоверие к буржуазии, контроль над собственными вождями и доверие к собственной революционной силе». Он обратился к притихшему залу: «Что же мы рекомендуем?» И ответил: должно быть не двоевластие, а единовластие, власть рабочих и солдатских депутатов.
«Следующим вашим шагом, – заявил он, – будет передача всей власти в руки Советов». Эта формулировка вполне могла быть ленинской.
Когда Лев Троцкий покидал зал, ему аплодировали еще более бурно, чем когда он входил, – хотя большевики при его словах и насторожились.
Неудивительно, что через пять дней после триумфального выступления Троцкого Ленин предложил межрайонцам место в редакции газеты «Правда» – в том случае, если они присоединятся к большевикам. Он сделал аналогичное предложение даже левым меньшевикам-интернационалистам. Их лидер Мартов после длительной задержки и без особого содействия со стороны своих петроградских товарищей вернулся в столицу России, как и Ленин, на поезде (но значительно более длинном).
Со своей стороны, Троцкий, хотя, в принципе, больше и не возражал против такого объединения сил, однако не мог согласиться с растворением в большевиках. Вместо этого он предложил создать некое подобие нового объединения немногочисленных межрайонцев и крупной в численном отношении партии большевиков. Ленин отверг это самонадеянное предложение. У него была возможность выжидать.
С 7 по 12 мая в Петрограде была проведена первая Общероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП. В самый разгар ее работы в ней приняли участие левые лидеры меньшевиков Мартов, Павел Аксельрод и Александр Мартынов.
Как Мартов признался одному из своих друзей, он был потрясен тем, что его партия совершила «величайшую глупость», присоединившись к правительству даже без его обязательств прекратить войну. На конференции за день до его появления на ней уже был подтвержден этот принцип, и теперь его товарищей по эмиграции, интернационалистов, жестоко раскритиковали по вопросу «оборончества», поскольку Ираклий Церетели решительно высказывался в пользу выработки политической платформы оборонческого характера. Поддержать эти решения отказалась лишь небольшая группа меньшевиков-интернационалистов.
Когда Мартов попытался выступить с трибуны, все присутствовавшие недовольно загудели. Левые, ужаснувшись, осознали, что они оказались в изоляции. В Петрограде некоторые из левых меньшевиков, такие, например, как Юрий Ларин (он также был из числа межрайонцев), высказывались за выход из партии. Мартов решил вместо этого остаться в партии в составе оппозиционного блока, надеясь за время, оставшееся до партийного съезда, проведение которого планировалось в июле, завоевать доверие большинства партийцев.
Ставки были высокими; задачу, которую поставил перед собой Мартов, решить было чрезвычайно сложно. «К черту его! – кричали делегаты. – К черту! Не желаем слушать его!»
Несмотря на острые разногласия по вопросу возможного сотрудничества с кадетским правительством, оба крыла партии пока еще придерживались единой позиции в отношении того, что сам пролетариат не мог взять власть в свои руки. В тактическом плане эта доктрина обеспечивала меньшевистскому руководству (в первую очередь из числа умеренных) определенную (пусть даже несколько абстрактную) возможность сохранить политическое лицо.
Недавно примкнувший к большевикам Федор Дан с уважением относился к московским меньшевикам, считая их «старшими, мудрыми, начитанными товарищами», «весьма опытными рабочими», «рабочей аристократией» с впечатляющими знаниями и опытом – и наряду с этим отмечал, что их «революционный пыл охладился». Во время обсуждения на заводе «Апрельских тезисов» эти меньшевики, конечно же, высказывались против передачи власти Советам. Они детально, приводя различные цитаты, доказывали, что страна еще не была к этому готова, что «до того, как рабочие придут к власти, им еще придется многому научиться».
Как вспоминал Дан, «собрание внимательно выслушало всех докладчиков, однако уделило мало внимания меньшевистским аргументам о социалистической и буржуазно-демократической революции, которые подкреплялись цитатами из произведений Бебеля и Маркса… Большевики говорили более доступно: мы должны сохранять и укреплять власть, которую мы завоевали во время революции, ни в коем случае нельзя отдавать ее буржуазии; мы не должны ликвидировать Советы как органы власти, но должны передавать им власть».
* * *
Напряженность в стране с каждым месяцем нарастала. Среди солдат, рабочих и, самое главное, крестьян усиливались тревожные настроения и опасная озлобленность. Это по большей части пока еще не принимало явно политизированные формы, однако такая тенденция была чревата всплеском насилия.
В провинциях крестьянские выступления стали происходить все чаще, и это был весьма тревожный фактор. «Россия, – говорилось в печатном органе кадетов, газете «Речь», – превратилась в некий сумасшедший дом». Группы возмущенных крестьян, среди которых зачастую были и солдаты, грабили усадьбы, и это тоже случалось все чаще и чаще. Солдаты, несмотря на театрализованные проклятия и просьбы военного и морского министра Керенского, продолжали массово дезертировать. Дезертиры заполонили деревни и города. Искалеченные войной, пережившие психологическую травму, преступившие, по сути дела, закон, многие из них теперь стремились выжить, чтобы быть вовлеченными в новые ужасные дела.
И они были не единственными в своем роде. Уровень преступности резко пошел вверх: в этом году в Петрограде было гораздо больше убийств, чем в прошлом, некоторые были совершены словно напоказ и отличались особой жестокостью, что вызвало ужас и панику среди горожан. Дезертиры ворвались в дом на Лесной улице, задушили слугу и жестоко избили юношу, после чего забрали все деньги и ценности. Молодая женщина из десятитысячной китайской общины была обнаружена зарезанной, с выколотыми глазами. Представители средних классов паниковали в первую очередь: они чувствовали себя более уязвимыми, нежели состоятельные граждане, которые могли обеспечить себе защиту, и нежели те, кто проживал в пролетарских кварталах, где рабочая милиция проявила себя гораздо действеннее, чем городская. Неудивительно, что в этом месяце, по выражению газеты «Петроградский листок», «был резкий всплеск» самосудов. В издании «Газета-копейка» даже появилась регулярная колонка под названием «Сегодняшние самосуды».
Такие же настроения крайнего недовольства, какие царили среди солдат (хотя в целом более политизированные), наблюдались и среди рабочих. Забастовки множились с головокружительной скоростью – и не только в Петрограде или среди заводских рабочих, которые обычно попадали под влияние агитации. Например, в городе Рославль Смоленской губернии объявили забастовку продавцы галантерейных товаров. Это были в основном молодые еврейки, которые еще до 1905 года отличались воинственностью. Они выступили за восьмичасовой рабочий день, 50-процентное увеличение заработной платы, двухдневные выходные, оплачиваемый отпуск. Был и ряд других требований. И они добивались своего отнюдь не в угодливом тоне.
13 мая Кронштадтский Совет объявил себя единственной властью на острове. Он объявил, что не признает коалиционное правительство и будет связываться исключительно с Петросоветом. Это решительное отрицание двоевластия (явившееся результатом сильного влияния местных большевиков) было раскритиковано ЦК большевистской партии как авантюризм. ЦК настаивал на том, что сейчас было не время для организации боевых действий по захвату власти. В одной из листовок Ленин писал, что большевики должны «сделать [себя] свободными от господствующей оргии революционной фразы и, действительно, способствовать росту сознания как пролетариата, так и масс вообще». Задача партии состояла в том, чтобы объяснить ее понимание ситуации «умело, так, чтобы люди ее поняли». Исходя из этого принципа, ЦК большевистской партии вызвал в Петроград руководителей Кронштадтского Совета, Федора Раскольникова и Семена Рошаля.
Ленин достаточно долго уговаривал их – но безрезультатно. К 26 мая этот вопрос так и не решился, несмотря на обращение Петроградского Совета к Кронштадтскому Совету. Это потребовало вмешательства Льва Троцкого, который 27 мая выработал компромисс, позволивший Кронштадтскому Совету, сохранив лицо, пойти на уступки. И даже после этого данный орган остался единственной эффективной властью на острове.
В эти пьянящие дни, когда коалиционное правительство боролось за то, чтобы не потерять контроль над ситуацией в стране, у ее критиков «слева» были проблемы в обеспечении контроля над своими собственными сторонниками.
* * *
Многочисленные нации бывшей Российской империи чувствовали новые возможности, открывавшиеся перед ними.
С 1 по 11 мая в Москве состоялся Всероссийский съезд мусульман, инициатором которого выступила мусульманская фракция Государственной думы. В столицу прибыло девять сотен делегатов от мусульманского населения – башкиры, осетины, турки, татары, киргизы и многие другие.
Почти четверть из них были женщины, в том числе депутатки от женского мусульманского съезда в Казани. В президиуме (из двенадцати человек) была одна татарка, Селима Якубова. Когда один из мужчин спросил, с какой это стати мужчины должны предоставлять женщинам политические права, Селима Якубова ответила ему: «Вы слушаете представителей духовенства и не возражаете им, вы действуете так, словно можете предоставить нам права. Вместо этого мы сами возьмем их!»
Съезд был посвящен нескольким острым вопросам. Однако сильная по своему содержанию программа женских прав была принята. Кроме того, поскольку на съезде были представители левых сил, была запрещена (пусть только символически) полигамия. Выступив против могущественной татарской буржуазии в вопросе экстерриториальной культурно-национальной автономии и против ее панисламских устремлений, съезд проголосовал за федералистскую позицию этой автономии. Это вполне могло способствовать (и действительно способствовало) укреплению призыва к национальному освобождению.
Подобные требования росли и ширились. 13 мая состоявшийся в Семипалатинске (провинциальный населенный пункт на границе с Китаем, где проживали в основном кочевники) киргизско-казахский съезд послал приветствие Петросовету, выразив свою с ним солидарность. Этот съезд также подтвердил свое право на «культурно-национальное самоопределение» и «политическую автономию». В Финляндии Февральская революция активизировала стремление к автономии – а возможно, и к нечто большему. Правительство в Петрограде просило финнов подождать созыва Учредительного собрания, иначе они могли подать плохой пример для других национальностей. В Бессарабии был созван съезд молдавских крестьян. Левые, доминировавшие в новой Молдавской национальной партии, требовали «самой широкой автономии». В период с 18 по 25 мая в Киеве состоялся Первый Всеукраинский военный съезд. В нем приняли участие более 700 делегатов, которые представляли миллион человек как с фронта и флота, так и с тыла. Это был весьма решительный голос для национального самоопределения.
По сообщению меньшевистского журнала «Рабочая газета», теперь, после революции, «Временное правительство полностью отрезало себя от империалистических влияний» и направлялось к «всеобщему миру». 6 мая издание Советов газета «Известия», в спокойном тоне оповестив о необходимости продолжения войны, наряду с этим заявила, что русские «могут меньше всего делать это… с их энергией и мужеством… и в твердой уверенности, что их героические усилия не будут использованы для зла… [но] с той же целью – защитить революцию и как можно скорее обеспечить всеобщий мир».
На фоне этих призывов, подводящих законную базу под идею продолжения войны, коалиционное правительство осознавало, что его международная репутация (особенно среди союзников) в значительной степени зависела от того, насколько заметны будут его военные усилия. В этом вопросе наблюдалось очевидное противоречие, поскольку, продолжая выступать в поддержку войны, коалиционное правительство проявляло явный цинизм. Для многих социалистов (искренни они были в данном вопросе или же нет) это психологическое испытание было тяжелым, зачастую даже трагичным. И оно стало для них еще более болезненным в связи с подготовкой правительством нового наступления на фронте.
11 мая Александр Керенский издал приказ по армии и флоту о правах военнослужащих, «Декларацию прав солдата». Этот приказ во многом повторял содержание Приказа № 1 (что было необходимой уступкой общественному мнению), однако, что было крайне важно, восстанавливал на фронте авторитет офицеров. Новый приказ предусматривал возможность назначать и увольнять младших офицеров без участия солдатских комитетов, а также право применять телесные наказания. Большевики сразу же раскритиковали это унизительное возвращение прежних традиций, назвав документ «Декларацией бесправности солдата».
Керенский был прирожденным артистом. Он отправился на фронт, чтобы агитировать войска за готовившееся наступление. Это была идеалистическая и гротескная пропагандистская кампания.
На передовой, у окопов, искореженных артиллерийскими разрывами, «главноуговаривающий» (как прозвали Керенского) проявил все свое актерское мастерство. Он, улыбаясь, в безупречной псевдовоенной форме продирался через фронтовое дерьмо, грязь и кровь. Он собирал вокруг себя солдат, горячо хвалил их, смотрел им в глаза. Он стремился добиться всего, что только могло от него зависеть. Забираясь на ящики из-под снарядов, пни, на капоты разбитых военных машин, он произносил перед войсками свои яркие речи, требуя жертвенности и доводя себя при этом порой до такого напряжения, что иногда падал в обморок.
Некоторым образом и некоторое время все это работало. Когда Керенский приезжал на фронт, солдаты бросали ему цветы. Они носили сиявшего от восторга вождя на плечах. Когда он призывал их пожертвовать собой, они отвечали согласием. Когда он взывал к ним: «Еще одно, последнее усилие – и наступит мир!» – они молились и плакали.
По крайней мере, некоторые из них. Солдатские восторги при встрече с ним были искренними, но они не были ни глубоко осознанными, ни долговременными. Керенский был убежден, что армия готова к наступлению и что она желала наступать – но на самом деле это было не так. Прозорливые офицеры (к которым относился и генерал-адъютант Брусилов, сменивший 22 апреля генерал-адъютанта Алексеева на посту Верховного главнокомандующего) знали это.
Кроме того, Керенский выступал только перед вполне определенной солдатской аудиторией. Его берегли от встреч с теми, кто мог каким-то образом навредить ему (если не хуже). Он ораторствовал, затем уезжал, наркотическое опьянение от его выступления проходило – и солдаты вновь оставались в нескольких метрах от вражеских позиций, в леденящей грязи, под прицелами пулеметов. Несмотря на его блестящие речи, иногда его перебивали. Масштабы дезертирства по-прежнему были громадными, привычка бунтовать в солдатской среде была неистребима. Антивоенная агитация (со стороны большевиков и некоторых других политических сил) не прекращалась.
Старая гвардия, армейская элита, была разочарована тем, как ведется война и как размываются прежние армейские устои. В первый же день после своего назначения на должность Верховного главнокомандующего генерал-адъютант Брусилов встретился с высшим командованием Ставки. Их «холодный прием», как он вспоминал позже, был весьма ощутим. Для этих чопорных, консервативных офицеров готовность Брусилова сотрудничать с солдатскими комитетами делала его в их глазах предателем. Он крайне удивил старших офицеров, попытавшись продемонстрировать свой демократизм: по прибытии он приветствовал рядовых, протягивая им руку. Испуганные солдаты, отвечая на рукопожатие, неловко перехватывали свое оружие другой рукой.
Тем не менее, независимо от низкого морального духа войск, неверия высшего командования в возможный успех и дезертирства рядового состава, подготовка к наступлению продолжалась. Наряду с этим продолжали вызревать и предпосылки к будущему восстанию.
Первый Всероссийский съезд крестьянских депутатов состоялся в Петрограде в мае 1917 года, продолжаясь почти месяц. Около половины из 1200 делегатов были с фронта, что отражало масштаб участия крестьянства в войне.
329 делегатов не имели никакой партийной принадлежности. Большинство из 103 социал-демократов были меньшевиками. Больше всего было представителей от эсеров – 537 человек, что было вполне объяснимо для страны с преимущественно крестьянским населением. Даже не располагая абсолютным большинством, они могли проводить политику поддержки коалиции с Временным правительством, а также политику в отношении войны и мира и по национальному вопросу. Однако отражением настроений раздробленности и консерватизма в стране являлось то, что такие победы не всегда достигались легко.
Несмотря на минимальное присутствие большевиков (от них было всего девять делегатов; еще четырнадцать человек из числа «беспартийных» делегатов, как правило, голосовали вместе с ними), их влияние росло. Это явилось результатом, в частности, их жесткого, последовательного и четкого курса по двум ключевым вопросам: войны и земли. Позиция большевиков по ним была изложена 7 мая в открытом письме Ленина съезду.
22 мая Ленин лично обратился к делегатам, выступив в поддержку беднейших крестьян и потребовав перераспределения земли. По-видимому, в ответ на эту попытку захватить инициативу в крестьянской партии эсеры поспешно добавили в свою программу положение о том, что «все земли без исключения должны находиться под юрисдикцией земельных комитетов». Позже Ленин, не колеблясь, будет заимствовать различные идеи у левого крыла эсеровской партии, а пока он предоставил ей свежий материал для размышления.
Проявлением раздробленности среди эсеров стало то, что на их третьем съезде, проведенном в конце мая, Виктор Чернов подвергся ожесточенной критике руководителей левого крыла, таких как Борис Камков, Марк Натансон и знаменитая Мария Спиридонова. Последняя после одиннадцати лет тюремного заключения в феврале вышла на свободу и недавно триумфально вернулась в Петроград. Незамедлительно организовав после выхода на свободу выборы губернатора Читы, в районе которой она отбывала тюремное заключение, она велела освободить всех заключенных. Теперь же она и другие левые эсеры обвинили Чернова в искажении партийной программы. Они выдвинули собственные предложения по изъятию земли, немедленному заключению мира и формированию правительства из числа социалистов.
Поддержка левых сил со стороны депутатов съезда на уровне 20 процентов от всех делегатов (а по некоторым вопросам – до 40 процентов голосов) смогла обеспечить им лишь одно место (Марк Натансон) в Центральном комитете, и официально эсеровская партия была представлена на Первом Всероссийском съезде крестьянских депутатов умеренными политиками. Эсеровские радикалы для координации своей деятельности негласно создали «информационное бюро». Когда слухи об этом дошли до обеспокоенного Чернова, левые эсеры для проформы (и искажая истину) уверили его, что ничего подобного они не предпринимали.
Неустанные усилия Ленина и радикалов из числа большевиков (не говоря уже о наиболее авантюристически настроенном крыле партии) по обеспечению бескомпромиссных политических позиций начали приносить свои плоды, в том числе в совершенно неожиданных кругах электората. В мае Нина Герд, организатор Комитета по оказанию помощи солдатским женам в Выборгском районе, сторонница кадетской партии и наряду с этим старая подруга Надежды Крупской, уступила ей свою организацию. Три года назад, по воспоминаниям одного из филантропов, солдатки были «беспомощными существами», «слепыми курицами», умолявшими власти помочь им. Теперь же, когда Нина Герд передавала Надежде Крупской Комитет, женщины, по ее словам, «больше не доверяли нам; они были недовольны тем, что мы делаем; они верили только в большевиков». Вскоре солдатки стали вполне организованной силой в рамках своих Советов. И эти настроения бесстрашия и неукротимости постоянно усиливались.
В то время, однако, на большей части бывшей Российской империи (если уж быть справедливым) местные условия, зачастую осложненные национальным вопросом и при руководстве умеренных партийных функционеров, способствовали формированию менее радикальных позиций, чем хотелось бы большевистским сторонникам жесткого курса. В начале мая, например, грузинские большевики Миха Цхакая и Филипп Махарадзе прибыли из Петрограда в Тифлис (Грузия), чтобы призвать своих товарищей немедленно порвать с «коллаборационистами»-меньшевиками и взаимодействовать только с левыми меньшевиками-интернационалистами. Их призывы были встречены с немалым скептицизмом.
В Баку местные большевики также тесно сотрудничали с меньшевиками, и ленинские «Апрельские тезисы» все еще вызывали у них оторопь: обсуждение их в социал-демократической прессе вызывало полное неприятие. Общегородская конференция социал-демократов, которая состоялась в середине мая и на которой большинство участников симпатизировало большевикам, выступила против коалиционного правительства, но наряду с этим отказалась голосовать в поддержку лозунга «Вся власть Советам!». И в самом Бакинском Совете чувствовалось активное сопротивление левым настроениям. 16 мая предложение большевика Степана Шаумяна выразить недоверие новому правительству было провалено: 166 голосами против девяти при восьми воздержавшихся Совет принял проект резолюции, предложенный совместно меньшевиками, эсерами и дашнаками (левая армянская политическая партия), в поддержку участия членов Петросовета в работе Временного правительства.
На общем фоне преимущественно умеренной позиции регионов исключение составляла Латвия. В первые дни после Февральской революции латвийские большевики, находясь под влиянием традиции тесного взаимодействия с меньшевиками, заняли достаточно мягкую позицию, что проявилось, в частности, в мартовском заявлении умеренного Рижского комитета большевиков. Однако вскоре в результате того, что в их ряды вливались более воинственно настроенные эмигранты, а также оказавшись под сильным воздействием более жесткого Центрального комитета (члены которого находились в России), ситуация с латвийскими большевиками изменилась. Явное преобладание в местных Советах членов большевистской партии, их превосходство по сравнению с кадетами в выработке необходимой тактики действий во временных выборных органах обеспечило им такое преимущество, что, по словам историка Андриевса Эзергайлиса, «особенность институциональной структуры, появившейся в Латвии после марта, заключалась в том, что… понятия двоевластия просто не существовало».
Ключевым фактором для таких радикальных изменений стали действия латышских стрелков. Их Совет буквально в считаные недели радикально полевел, и на съезде, состоявшемся 15 мая, принял резолюцию «Нынешняя ситуация», в которой излагалась ленинская позиция в отношении войны, Временного правительства и Советов. Этот документ был заранее подготовлен Юлием Данишевским совместно со своими большевистскими товарищами в Москве, откуда он только что приехал. Через два дня после этого латышские стрелки избрали новый Исполнительный комитет, в котором только один из его членов не был большевиком.
Несмотря на искренние усилия генерал-адъютанта Брусилова ввести в армии демократические нормы, попытки Александра Керенского восстановить дисциплину в войсках наряду с постоянной угрозой отправки на фронт вызывали в солдатских рядах сильный гнев. Наиболее ярко это проявлялось в революционном Петрограде, где влияние большевиков в солдатской среде неуклонно росло.
В период с 3 по 24 июня в Петрограде должен был состояться Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Военной организации большевиков, отличавшейся левацкими настроениями, представилась возможность продемонстрировать свою силу. Она приготовилась поиграть мускулами. 23 мая ею было принято решение о том, чтобы несколько полков (Павловский, Измайловский, Гренадерский и Первый резервный пехотный) были «готовы самостоятельно выступить», выйдя на улицы для массовой вооруженной демонстрации против военной политики Александра Керенского.
При обсуждении этой темы среди активистов Военной организации большевиков никогда не возникал вопрос о том, стоит ли устраивать вооруженную демонстрацию (по данному пункту не было никаких разногласий). Уточнялись лишь отдельные детали, например, должно ли большинство демонстрантов быть представлено солдатами. Организаторы предстоящей акции решили в начале следующего месяца провести встречу с представителями из Кронштадта – чтобы те определили, каким образом и когда должна состояться эта демонстрация силы.
Решение будет иметь далеко идущие последствия.
30 мая открылась еще одна конференция – первая общегородская конференция Петроградских фабрично-заводских комитетов (фабзавкомов). Эти комитеты возникли в начале Февральской революции, главным образом на принадлежавших государству военных заводах, откуда они впоследствии распространились и на частные предприятия. В жаркие революционные дни сразу же после февральских событий владельцы этих предприятий согласились с требованием Исполкома Петросовета о необходимости создания таких структур на всех заводах и фабриках в Петрограде, и в апреле они уже были уполномочены представлять Петроградский пролетариат.
Вначале указанные комитеты были склонны выдвигать относительно умеренные экономические требования, схожие с теми требованиями радикальных профсоюзов, которые левые социалисты обычно называли «синдикалистскими». Затем, по мере того как продолжалась нехватка предметов первой необходимости и усиливалась социальная напряженность, фабзавкомы резко взяли курс влево. В то время как меньшевики контролировали большинство национальных профсоюзов, большевики уже в мае руководили более чем двумя третями делегатов на общегородской конференции фабрично-заводских комитетов. И теперь эти комитеты решительно потребовали, чтобы рабочим было предоставлено право решающего голоса при управлении предприятиями, а также доступ к их бухгалтерским книгам.
В целом промышленный пролетариат набирался воинственности гораздо быстрее, чем крестьяне и солдаты. 31 мая в рабочей секции Петроградского Совета состоялось весьма показательное голосование: 173 голосами против 144 было принято решение о том, что вся власть должна принадлежать Советам.
В Петросовете такой результат вряд ли был возможен. Тем не менее этот большевистский лозунг был ударом по сторонникам двоевластия и по умеренным силам в самом Петросовете, не говоря уже о коалиционном правительстве.