Глава 4
Апрель: блудный сын

Монархические идеологи и истово верующие, такие как сторонники «черной сотни», затаились и вынашивали планы, ожидая своего времени. Первые дни революции были примечательны тем, насколько глубоко затаились и как многочисленны были эти ультраправые элементы. Большинство видных деятелей «черной сотни» покинули страну или же были арестованы сразу после Февральской революции. На свободе остался лишь эксцентричный Владимир Пуришкевич, достаточно бессильный и беззубый, которого новая власть готова была терпеть. Политический спектр Петрограда сместился влево и был теперь представлен в основном радикалами, как умеренными, так и правыми. В те дни все являлись (или же утверждали, что являлись) социалистами. Никто не хотел быть буржуа.

До революции кадеты были партией, которая порой даже поддерживала либерализм и которую за это преследовали реакционные круги, порождая в ее рядах героев-мучеников. Апрель 1917 года они начали с новыми силами, организовав съезд, на котором было провозглашено, что Россия должна быть демократической республикой. Но теперь история (и революция) вынудила их стать консерваторами. Павел Милюков, представитель правого крыла партии, несколько выпадал из числа партийных сторонников данного курса, являя собой образец приверженца слабого либерализма в смутные времена.

Однако на данный момент, когда начался апрель, даже далеко не все левые единодушно объявляли себя врагами Временного правительства. Это произойдет лишь тогда, когда «пломбированный вагон» прибудет из Финляндии.

2 апреля большевикам стало известно, что на следующий день Ленин прибудет в Петроград. Приезжал их вождь. Они принялись смешно готовиться к его встрече. На следующий вечер на небольшой железнодорожной станции поселка Белоостров, на границе Финляндии и России, поезд с Лениным ожидала избранная группа большевиков: Коллонтай, Каменев, Шляпников, сестра Ленина Мария и еще несколько человек.

Они оказались не единственными, кто услышал о возвращении Ленина. На перроне скопилось около сотни рабочих, нетерпеливо поджидавших неторопливо пыхтевший поезд. Криками вызвав Ленина из вагона, они с ликованием прошествовали с ним на своих плечах (паровоз эти полчаса пыхтел, стоя у платформы). «Осторожно, товарищи», – смущенно бормотал он. Наконец Ленина спустили на землю, и он с облегчением вернулся в поезд к своим взволнованным и пребывавшим в шоке коллегам по партии.

Ленин старался внимательно следить за статьями своих товарищей о войне и Временном правительстве. «Едва войдя в купе и усевшись на диван, – вспоминал выпускник гардемаринских классов, большевик из Кронштадта Федор Раскольников, – Владимир Ильич тотчас накинулся на Каменева: «Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали». Таким образом он поприветствовал своего старого товарища.

Революционеры возвращались домой, за окнами в сгущающихся сумерках мелькал пейзаж. «Есть ли угроза ареста?» – неуверенно спросил Ленин. Те, кто встречал его, лишь улыбнулись в ответ. И он скоро поймет, почему.

Когда поезд в 11 часов вечера прибыл в Петроград, на Финляндском вокзале раздались громкие крики приветствия. Ленин наконец понял, какой у него статус в революционной столице. Его товарищи организовали для него демонстрацию силы большевистской партии, направив на эту встречу представителей от гарнизонов, где большевики пользовались влиянием. Тем не менее толпа, выкрикивавшая имя Ленина, была действительно сильно возбуждена. Вокзал был украшен красными флагами. Когда Ленин, слегка растерянный, вышел на перрон, кто-то вручил ему букет, выглядевший неуместно. Тысячи людей приветствовали его: рабочие, солдаты, матросы-кронштадтцы.

Толпа ленинских сторонников проводила его в роскошный зал, так называемые «царские (пока еще) парадные комнаты» Финляндского вокзала. Там ждали своей очереди поприветствовать Ленина представители Петросовета. Председатель Петросовета Чхеидзе (грузин), серьезный, честный партиец, утратил свой обычный любезный лоск. Когда появился большевистский лидер, Николай Чхеидзе выступил с приветственной речью, которую, однако, весьма сложно было назвать приветственной или даже речью. Суханов, который, конечно же, тоже присутствовал в «царских парадных комнатах», позже охарактеризовал это «проповедью», причем «мрачной».

«Товарищ Ленин, от имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России!» – заявил в самом начале Чхеидзе. «Но мы полагаем, – продолжил он с тревогой, – что главной задачей революционной демократии является защита революции от внутренних и внешних атак. Мы считаем, что эта цель требует не разобщенных, а сплоченных демократических рядов. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели».

Цветы, про которые одаренный ими сразу же почти забыл, свисали с руки Ленина. Он проигнорировал Чхеидзе, подняв глаза к потолку. Он смотрел куда угодно, только не на умолявшего его меньшевика.

Когда Ленин наконец ответил, то не председателю Петросовета и не кому-либо из его делегации. Вместо этого он обратился ко всем остальным присутствовавшим, к толпе, к его «дорогим товарищам, солдатам, матросам и рабочим». Империалистическая война, заявил он, стала началом европейской гражданской войны. Долгожданная международная революция была неизбежной. Он провокационно похвалил своего немецкого товарища Карла Либкнехта. Будучи когда-то интернационалистом, он завершил свою речь зажигательным призывом, обозначив, что сейчас является первоочередным: «Да здравствует всемирная социалистическая революция!»

Встречавшие его члены Петросовета были ошеломлены. Они могли лишь изумленно наблюдать за происходившим, поскольку толпа требовала продолжения выступления. Ленин быстрыми шагами вышел на привокзальную площадь, забрался на броневик и продолжил свою речь. Он осудил «любое участие в позорной империалистической резне» и подверг резкой критике «ложь и мошенничество» и «капиталистических пиратов».

Для принципа «постольку-поскольку» это было уже слишком.

Февраль и март были свидетелями дерзкого всплеска архитектурной экспроприации. Революционные группы захватывали и оккупировали правительственные, а также различные другие величественные здания. Временному правительству и Петросовету оставалось лишь молча мириться с подобного рода незаконным захватом. 27 февраля, когда город бился в конвульсиях, легендарная балерина Матильда Кшесинская и ее сын Владимир покинули современный особняк на Кронверкском проспекте (здания за номерами 1 и 2) на северном берегу Невы рядом с возвышающимися минаретами главной мечети Петрограда. Революционные солдаты почти сразу же захватили его.

Для этого особняка была характерна удивительная, странная асимметрия соединенных между собой архитектурных компонентов, лестничных пролетов и залов. В середине марта большевики решили, что особняк прекрасно подходит для их штаба, и без лишних церемоний переехали туда. В ночь на 3 апреля именно здесь, в главном зале особняка, на фоне прецизионного интерьера в стиле модерн, Ленин изложил свои взгляды коллегам по партии, которые собрались, чтобы поприветствовать его.

Это был последний день работы Всероссийского совещания Советов. На нем большевики единогласно одобрили курс своего руководства на «бдительный контроль» за Временным правительством и большинством голосов приняли возражения Сталина и Каменева против «дезорганизации» на фронте. На следующий день должны были начаться переговоры о единстве между меньшевиками и большевиками. Эта мелодия, однако, была прервана Лениным.

«Я никогда не забуду, – вспоминал Суханов, – эту речь, которая, как громом, поразила не только меня, еретика… но и всех истинно верующих… Казалось, в гостиной особняка Кшесинской поднялись из своей обители и парили над головами очарованных адептов духи всеобщего разрушения».

Ленин потребовал продолжения революции. Он раскритиковал разговоры о «бдительности». Он осудил «революционное оборончество» Советов как инструмент буржуазии. Он устроил разнос из-за отсутствия большевистской «дисциплины».

Его товарищи слушали его в полной тишине.

На следующий день Ленин выступал в Таврическом дворце дважды: сначала – на заседании большевистских делегатов от съезда Советов, затем, с удивительной отвагой, – на общем собрании большевиков и меньшевиков, на котором планировалось обсудить их единение. Осознав, что находится в полной изоляции, он дал понять, что излагал свое личное мнение, а не политику партии, поскольку представлял свое историческое произведение, касавшееся революции: «Апрельские тезисы».

Среди их десяти пунктов было полное неприятие принципа «ограниченной поддержки» Временного правительства и обещания Петроградского комитета большевиков «не устраивать оппозиции». Ленин отказался признать «малейшие уступки… “революционному оборончеству”», продолжив защищать братание на фронте. Он потребовал конфискации помещичьих земель, национализации всех земель в стране и передачу их в распоряжение крестьянских Советов, создания одного общенационального банка под контролем Советов народных депутатов, ликвидации полиции, армии и бюрократии. На данный момент, заявил он, насущная задача заключалась в том, чтобы объяснить необходимость борьбы за отнятие власти у правительства и замену парламентской республики «республикой Советов».

Его речь вызвала настоящий хаос. «Апрельские тезисы» поразили всех присутствовавших словно электрическим током. Ленин оказался почти в полной изоляции. Ораторы один за другим с возмущением осуждали его выступление. Ираклий Церетели, видный меньшевик, предал Ленина анафеме, обвинив его в разрыве с учением Маркса и Энгельса. Иосиф Гольденберг, меньшевик, который когда-то состоял в рядах большевистского руководства, заявил, что Ленин стал анархистом, «оказавшись на троне Бакунина». По выражению меньшевика Бориса Богданова, выступление Ленина было «бредом сумасшедшего».

Виктор Чернов, один из руководителей эсеров, вернувшийся в Петроград из ссылки через пять дней после приезда Ленина, проделав опасное путешествие по морю, кишевшему подводными лодками, увидел, что в результате этого «политического эксцесса» Ленин сам себя изолировал. В тот вечер, когда «блудный сын» выступил со своей всех шокировавшей речью, еще один меньшевик, Скобелев, заверил Милюкова, что «безумные идеи» Ленина продемонстрировали, что он не представляет опасности, и сообщил князю Львову, что большевистский лидер «списан в архив».

Как же вели себя большевики? Насколько они были потрясены всем этим?

Часто утверждается, что 18 апреля Петроградский комитет большевиков отклонил «Апрельские тезисы» тринадцатью голосами против двух при одном воздержавшемся. Это утверждение, однако, основано на неточных сведениях. Двое из присутствовавших на заседании комитета, Сергей Багдатьев и Владимир Залежский, позже настаивали на том, что комитет проголосовал за утверждение «Апрельских тезисов», но тринадцатью голосами против двух отверг несколько туманную формулировку Владимира Залежского о принятии ленинских «тезисов» без критики и каких-либо оговорок. Вместо этого Петроградский комитет большевиков сохранил за собой право иметь особое мнение относительно отдельных деталей «тезисов».

И это отражало сложившееся положение дел. После выступления Ленина в особняке Кшесинской его товарищи не переставали высказывать свою озабоченность его речью.

Споры касались в основном тактических вопросов, таких, например, как предложение Ленина изменить название партии, или его новый политический упор на Советы, а не на более традиционную пропаганду необходимости созыва Учредительного собрания. Особое внимание обращалось на то, что Ленин выступал категорически против (в принципе не приемля этого) выдвижения «недопустимых, порождающих иллюзии» «требований» к Временному правительству, с которыми оно не могло (и не должно было) согласиться. Вместо этого он выступал за «терпеливое разъяснение» Советам, что правительству нельзя доверять. В отличие от него, Сергей Багдатьев, Лев Каменев и многие другие партийцы усматривали в подобного рода «требованиях» проверенный метод разрушения иллюзий, рассчитывая на то, что правительство потерпит неудачу при попытке выполнить их. Лев Каменев называл это «методом воздействия».

Таким образом, как утверждали многие партийные функционеры (такие, например, как Людмила Сталь), вполне могли возникнуть сомнения в поддержке «старыми большевиками» «Апрельских тезисов» Ленина. Однако существовала тонкая грань между тактикой и анализом – и использованием силы. Безусловно, между этими понятиями была определенная родственная связь, однако то психологическое воздействие, которое оказывалось бескомпромиссными «Апрельскими тезисами», было больше, нежели «просто» риторика. Неудивительно, что некоторые в большевистской партии (как занявшие сторону Ленина, так и выступившие против него) были склонны расценивать «тезисы» как отказ от большевистских традиций. Подобного рода дискуссии могли проистекать из недопонимания запутанности сложившейся политической ситуации, но одновременно они свидетельствовали о реальных расхождениях во мнениях, более существенных, чем предполагалось в «Письмах из далека».

Большевистские опасения в отношении Ленина получили достаточно широкое распространение. Партийные организации в Киеве и Саратове категорически отвергли «Апрельские тезисы». По мнению их членов, Ленина слишком долго не было в России, чтобы он мог понять нынешнюю ситуацию. Григорий Зиновьев, товарищ Ленина по эмиграции и его близкий коллега, назвал «тезисы» «озадачивающими». Другие члены большевистской партии проявляли меньше такта.

Редакция газеты «Правда» поначалу не решалась публиковать «Апрельские тезисы», однако Ленин настаивал на этом, и они появились на ее страницах 7 апреля – вслед за этим там же была опубликована статья Каменева «Наши разногласия», в которой большевики дистанцировались от «личного мнения» Ленина. Лев Каменев писал: «Общая схема т. Ленина… представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».

Большевистская партия всегда обращала особое внимание на деятельность рабочего класса в сотрудничестве с крестьянством. В период после 1905 года надежды «старых большевиков» на революцию в России неизменно (хотя и довольно туманно) увязывались с «демократической диктатурой пролетариата и крестьянства», которая должна была смести мерзость феодализма и проследить за последующим шагом к буржуазно-демократической системе, в том числе за исполнением необходимых действий в отношении земли. Еще в 1914 году Ленин писал, что русская революция ограничится «демократической республикой… конфискацией земельных владений и восьмичасовым рабочим днем». Однако теперь он раскритиковал подобные принципы Каменева как «устаревшие», «вообще никуда не годные», «мертвые». В «Апрельских тезисах» Ленин писал, что «своеобразие текущего момента в России» состояло «в переходе от первого этапа революции… ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства».

Это была смена курса. Что касается «второго этапа», то Ленин ясно дал понять, что «нашей непосредственной задачей» не являлось «введение» социализма накануне общеевропейской социалистической революции, но передача власти в руки трудящихся – взамен проведения политики сотрудничества между классами, которая отстаивалась меньшевиками. «Пусть буржуазия продолжает торговать и строить свои домны и заводы, – комментировал позже ситуацию большевистский активист Сапранов молодому Эдуарду Дюне, – но власть должна оставаться у рабочих, а не у владельцев заводов, торговцев и их слуг». Тем не менее нет необходимости в шлюзе безопасности между «торговлей и строительством», с одной стороны, и «властью», с другой. Позиция Ленина, по крайней мере, заключалась в необходимости дальнейшего продвижения вперед, к тому, что просматривалось на горизонте. В конце концов, существовала какая-то политическая логика, подразумевавшая захват власти. Было что-то многозначительное даже в том, что Ленин выделял курсивом: «…нашей непосредственной задачей не являлось «введение» социализма, но…»

Неудивительно, что Ленина его собственная партия обвинила в троцкистской ереси – «перманентной революции», в попытке преобразовать Февральскую революцию в полномасштабное социалистическое восстание (или же, по крайней мере, придать ей поступательное движение в этом направлении).

Однако все больше и больше большевиков возвращались из ссылки. И они, как правило, отличались бо́льшим радикализмом, нежели оставшиеся. Экономические трудности в стране углублялись, неадекватность Временного правительства проявлялась все более отчетливо, короткий медовый месяц сотрудничества политических классов завершался, и большевики вербовали в свои ряды молодых, разочарованных в жизни, агрессивно настроенных (а порой и откровенно задиристых) кадров. Именно на этом фоне Ленин начал свою кампанию, чтобы взять верх над своими коллегами по партии.

Его настойчивость свидетельствовала об определенной нестабильности нынешней «полуменьшевистской» позиции партии, в соответствии с которой некоторые из правых большевиков были склонны предполагать, что история «не была готова» к социализму, и настаивали на том, что буржуазное правительство не могло привести к социализму.

Через десять дней после возвращения Ленина в столицу состоялась первая Петроградская общегородская конференция большевиков. На ней Ленин изложил свои доводы, настаивая на том, что Временное правительство не может быть «просто» свергнуто, что сначала необходимо было добиться большинства большевиков в Советах. Тем не менее делегаты один за другим обвиняли его в анархизме, схематизме, «бланкизме» (революционная тактика, отдающая приоритет радикальной заговорщической деятельности в соответствии с идеями французского социалиста девятнадцатого века Огюста Бланки). Однако к этому времени Ленин (спустя полторы недели после своего возвращения в Россию) уже пользовался вполне определенной поддержкой. На его стороне выступили такие личности, как Александра Коллонтай и Людмила Сталь, хотя их голоса и были одинокими в общем хоре осуждения. Ленин, должно быть, пользовался также некоторой скрытной поддержкой со стороны определенных большевистских групп, поскольку, хотя большинство выступавших и высказалось против него, его предложение о противодействии Временному правительству было принято тридцатью тремя голосами против шести при двух воздержавшихся.

Это изменение расстановки сил в партии большевиков вскоре создаст серьезные проблемы для Временного правительства.

В эти апрельские дни продолжал проявляться общественный карнавал марта – но теперь уже в более жестких формах. И признаки общего кризиса бросались в глаза слишком очевидно.

В начале апреля тысячи солдатских жен, солдаток, организовали в столице демонстрацию. Они были обездолены, забиты и запуганы, страшились будущего, отчаянно нуждались в помощи и любой, даже минимальной, поддержке со стороны государства. Однако без мужей они неожиданно оказались вольны в своих действиях, получили нежданную свободу. И в феврале их обычные требования еды, помощи и уважения к себе стали радикально меняться. В Херсонской губернии случалось, что солдатки пробирались в чужие дома и «реквизировали» все предметы роскоши, которые, по их мнению, являлись незаслуженными:

«Они не только нарушали законы и запугивали власти, как только могли, но и совершали прямые акты насилия. Государственного торговца мучными изделиями, который не хотел продавать свой товар по сниженной цене, группа солдаток избила, а приставу, начальнику местной полиции, который хотел помочь ему, с большим трудом удалось избежать той же участи».

Бурное и осатанелое распространение Советов, конгрессов, конференций и крестьянских собраний в таких местных органах, как волости и поселковые земства, стало принимать зловещие формы. Уже в марте в Приволжье агрессивно настроенные сельские коммуны начали конфликтовать с землевладельцами по поводу платы за пользование землей и прав на собственность. Группы крестьян все чаще пробирались в помещичьи леса с топорами и пилами. Теперь, в апреле, такие случаи участились, особенно в северо-западных областях – в районе Балашова, Петровска, Сердобска. Нередко крестьяне принимались косить помещичьи луга для своих собственных нужд, платя за это «по справедливости»: ровно столько, сколько, по их мнению, было необходимо для закупки семян.

Это чувство «справедливости» имело решающее значение. Конечно, имели место случаи неприкрытой классовой ненависти и жестокости. Однако акции деревенских общин против помещиков зачастую объяснялись через призму нравственной экономики правосудия. Иногда соответствующие требования предъявлялись в псевдоправовой форме, через манифесты и декларации, сформулированные местными отзывчивыми интеллектуалами или же старательными многоречивыми самоучками. Это была импровизированная реализация традиционного стремления к равному дележу земли между всеми, кто ее обрабатывает (такое перераспределение земли было известно под названием «черный передел»), и к последующей за этим свободе.

«Кабинет, усадьба, монастырь, церковь и земли крупных помещиков должны быть переданы народу без какой-либо компенсации, поскольку все это было заработано не их трудом, а разными любовными авантюрами, – писали 26 апреля в Петросовет в коллективном письме 130 неграмотных крестьян Ракаловской волости Вятской губернии, – не говоря уже об их лукавом и коварном поведении по отношению к царю».

Это было одно из целого потока писем от вновь вовлекшихся в политику и нетерпеливо жаждущих результата граждан бывшей империи. Уже начиная с февраля этот поток со всех уголков страны стекался в Петросовет, Временное правительство, земельные комитеты, в различные газеты, к эсерам, меньшевикам, к Керенскому, во все и всяческие учреждения и организации. Авторы писем надеялись, что их обращения могли иметь определенную силу и какое-то значение. В первые месяцы у этих писем пока еще был весьма сдержанный, чуть ли не трусоватый тон, хотя многие из них были полны надежд, оптимизма и даже уверенности в благоприятном разрешении их вопросов. В письмах звучали наказы, мольбы, предложения, запросы и причитания неравнодушных людей. Письма приходили в виде огромных, сплошных (без разбивки на абзацы) текстов, не обремененных знаками препинания, со спешно придуманными, порывистыми метафорами и высокопарными ссылками на якобы существовавшие законы тех, кто никогда не писал никаких документов, да и вообще никогда не писал. В этих письмах были даже стихи, молитвы и проклятия.

Разгневанные рабочие Тульского патронного завода в письме в газету «Известия» защищали свою продукцию. Крестьяне деревни Лодейно Вологодской губернии обращались к Петросовету с просьбой прислать им социалистические газеты. В одной из меньшевистских газет было опубликовано письмо «Комитета рабочих старейшин» завода по обработке листового металла «Атлас» с осуждением алкоголизма. Солдаты 2-й батареи Кавказской армии направили письмо непосредственно «глубоко уважаемому депутату» Николаю Чхеидзе с жалобой на отсутствие у себя образования и просьбой к лидеру меньшевиков выслать им книги. Рабочие мастерской по ремонту транспорта номер 2 в Киеве также написали ему, приложив к письму сорок два рубля для мучеников революции.

Через несколько месяцев письма стали уже более ожесточенными, в них гораздо сильнее звучали нотки отчаяния. Многие теперь были наполнены откровенной злобой, в других чувствовалось нетерпение.

«Нам надоело жить в долгах и рабстве, – писал старший крестьянской общины Ракаловской волости. – Мы хотим места и света».

18 апреля Временное правительство по требованию Петросовета (после мартовского провокационного интервью Павла Милюкова) направило своим союзникам препроводительную ноту к заявлению Милюкова о целях войны с разоблачением «революционного оборончества». Однако сам Милюков, похоже, был настроен сорвать эти попытки, чтобы воспретить то, что он считал непростительной изменой. К документу, в котором повторялись принципы «Декларации Временного правительства о задачах войны от 27 марта 1917 года», он приложил «разъяснение» о том, что его телеграмма не означала намерений России выходить из войны и что Россия по-прежнему была готова сражаться за «высокие идеалы» союзников.

«Нота Милюкова» (этот документ вскоре стал известен под таким именем) не была результатом происков одного из правых кадетов. Планы Павла Милюкова по информированию союзников именно в таком ключе были одобрены Временным правительством как компромисс между его левыми и правыми представителями – именно для того, чтобы причинить ущерб Петросовету.

19 апреля, когда Исполкому Петросовета стало известно содержание этой ноты, Николай Чхеидзе осудил Павла Милюкова как «злого духа революции». И Исполком был не единственным, кто оказался рассержен. Когда 20 октября текст «Ноты Милюкова» появился в различных газетах, немедленно были организованы гневные демонстрации.

В Финляндском полку служил бравый вольноопределяющийся Федор Линде, политически нейтральный романтик, сыгравший важную роль в Февральской революции: он возглавил пятитысячный Преображенский полк, примкнувший к восстанию. Теперь «нота Милюкова» был гневно воспринята им как предательство революционных обещаний прекратить войну. Являясь «оборонцем», Федор Линде опасался, что «нота Милюкова» может деморализовать армию и направить ее в неверном направлении.

Когда стало известно о действиях Павла Милюкова, Федор Линде привел батальон своего полка к величественному, в неоклассическом стиле, Мариинскому дворцу, где заседало Временное правительство. Он был совершенно уверен в том, что Исполком Петросовета, членом которого он являлся, поддержит его, прибегнет к своим властным полномочиям и арестует вероломное правительство. К нему присоединились солдаты Московского и Павловского полков, и вскоре у Мариинского дворца гневно митинговало уже около 25 000 человек.

К удивлению и ужасу Федора Линде, Петросовет осудил его действия. Он настоял на том, чтобы Федор Линде вместо этого оказал помощь Временному правительству в восстановлении своей власти.

«Нота Милюкова» и рост в этой связи демонстраций протеста вызвали колебания и напряжение в рядах большевиков. Предложенная Лениным по этому вопросу резолюция, принятая этим утром на чрезвычайном заседании первой Петроградской общегородской конференции большевиков, была на редкость двусмысленной. Она осуждала эту ноту и предполагала, что война может быть окончена только путем передачи власти Советам, но при этом не содержала призыва к рабочим и солдатам выйти из войны.

Однако тысячи солдат и рабочих уже митинговали на улицах, требуя отставки Милюкова и Гучкова. Когда Петросовет велел им разойтись, большинство (в том числе впавший в уныние Федор Линде) послушалось. Но демонстранты продолжали нести плакаты с призывами: «Долой империалистическую политику!» и (как и следовало ожидать, более конкретно) «Долой Временное правительство!».

Такие лозунги отвечали настроениям делегатов большевистских райкомов. Таков был настрой левого крыла большевистской партии в ответ на интриги Временного правительства. Уже в тот же день, во время проведения Петроградской общегородской конференции, председатель Президиума Военной организации при Петроградском комитете большевиков Владимир Невский выступил за агитацию войск за захват власти Советами. Людмила Сталь просила своих партийных коллег не быть «левее самого Ленина», и делегаты в конечном итоге согласились призывать к «солидарности с резолюцией ЦК», что означало поддержку ленинской, довольно уклончивой формулировки.

Однако на следующий день тысячи демонстрантов вновь вышли на улицы, хотя солдат среди них было уже меньше. Это было очередным проявлением всплеска эмоций. Свержение правительства? Эта мысль все более укоренялась среди большевиков.

Ветер гонял по улицам сотни анонимных провокационных листовок. Можно было, наклонившись, достать их из-под ног и прочитать призывы, начинавшиеся словами: «Долой Временное правительство!». Среди большевиков ходили слухи, что их автором являлся Сергей Богдатьев, представитель левого крыла, рабочий Путиловского завода и кандидат в ЦК партии. Доблестные кронштадтские большевики решительно выступали за свержение правительства. Они заявили, что готовы в этом деле «в любой момент поддержать армию».

Во второй половине 21 апреля демонстрации прокатились по всей Москве. В столице рабочие вновь заняли Невский проспект, выкрикивая лозунги о необходимости покончить с Временным правительством. Когда их колонны проходили по проспекту, они разглядели другую демонстрацию с другими лозунгами, которая, как змея, извивалась вокруг Казанского собора – это была альтернативная демонстрация кадетов.

Кадеты воинственно скандировали свои лозунги: «Ура Милюкову!», «Долой Ленина!», «Да здравствует Временное правительство!»

В тени купола Казанского собора вспыхнули столкновения. Демонстранты использовали свои плакаты как оружие. Стороны набросились друг на друга. А затем эхом раздалось: тра-та-та!.. После начала стрельбы все в панике обратились в бегство. Погибли три человека.

В 3 часа дня, когда рабочие снова направились к Зимнему дворцу, генерал Лавр Корнилов, командующий Петроградским военным округом, приказал своим частям занять позиции на площади перед дворцом, в районе возвышавшейся там Александровской колонны.

Корнилов был кадровым военным из рода татар и казаков, был известен побегом из австро-венгерского плена в 1916 году. Он был воинственен, смел, прозаичен, жесток, храбр. Перед ним стояла незавидная задача восстановить дисциплину в войсках Петроградского гарнизона. Словно для того, чтобы продемонстрировать ему всю масштабность этой миссии, солдаты отнеслись к его приказу весьма пренебрежительно. Вместо этого они последовали указанию Петросовета не вмешиваться в события.

Корнилов по характеру был горяч, но он не был дураком. Он проглотил оскорбление, справился со своим гневом и смог избежать конфликтной ситуации, отменив свой приказ.

Попытавшись решить возникшую проблему с применением силы, Петросовет издал постановление о недопустимости несанкционированного военного присутствия на улицах. В эти апрельские дни данная директива явилась эффективным средством для прекращения уличных беспорядков. Вечером того же дня Исполком Петросовета проголосовал (тридцать четыре голоса за, девятнадцать – против) за то, чтобы принять «объяснения» Временного правительства по поводу «Ноты Милюкова», – это было равносильно отступлению.

Требовалось что-то предпринять в связи с погибшими активистами, кровь которых все еще взывала к отмщению. Вечером того же дня на заседании Исполнительной комиссии Петербургского комитета большевиков настроения за свержение правительства получили серьезную поддержку. Однако если ранее Ленин шокировал умеренных в рядах большевиков, то теперь он обескуражил ультралевых однопартийцев, охладив их пыл.

Принятая под его давлением резолюция от 22 апреля гласила: «Лозунг «Долой Временное правительство!» сейчас не верен», потому что на стороне революционного пролетариата пока еще нет большинства. Без этого большинства «такой лозунг либо есть фраза, либо объективно сводится к попыткам авантюристического характера». Ленин вновь повторил, что «только когда Советы рабочих и солдатских депутатов станут на сторону нашей политики и захотят взять власть в свои руки», он будет за переход власти в руки пролетариев.

В апрельские дни был дан важный (хотя и непреднамеренный) урок. Стало совершенно ясно, что у Петросовета больше власти над Петроградским гарнизоном, чем у Временного правительства или офицеров, хотел того Петросовет или же нет.

Всплеск революционных настроений в апрельские дни, вероятно, оказал существенное влияние на ситуацию не только в столице, но и во всей стране. На бескрайних просторах России рожденная в феврале жажда нового принимала весьма своеобразные формы, превращаясь порой в более серьезные попытки различных нацменьшинств официальным образом стать свободными. Нации и народности бурлили, добиваясь автономии.

Бурятская область в Сибири (населенная преимущественно сторонниками буддизма) была свидетелем многих волн российской иммиграции со времен постройки Транссибирской магистрали, которая в 1898 году была проведена до ее главного города, Иркутска. Не раз в последующие годы здесь происходили бурятские восстания против существовавших дискриминационных законов, бурятская область постоянно сталкивалась с шовинистическими культурными и политическими притеснениями со стороны царского режима. В 1905 году общебурятский съезд Иркутской губернии призвал к созданию органов самоуправления и выступил за развитие национальной культуры и бурятского языка. Он был подавлен. Теперь, с новой волной свободы, в Иркутске состоялся общенациональный съезд бурят, который проголосовал за независимость.

В Осетии, в горах Кавказа, местные жители созвали съезд для формирования органов самоуправления в новом демократическом государстве. На Кубани (регион юга России у Черного моря) Кубанская казачья рада (орган управления, который до последнего времени назначался царем) провозгласила себя высшей местной административной властью. Воодушевленные Февральской революцией и чувствуя, что она отвечает их собственным устремлениям, члены прогрессивного мусульманского джадистского движения создали в Ташкенте (Туркестан) Исламский совет, помогая демонтировать прежние правительственные структуры (которые уже были подорваны распространением местных Советов) и способствуя укреплению роли коренного мусульманского населения. В конце месяца Исламский совет созвал в Ташкенте первый Всетуркестанский съезд мусульман. Его 150 делегатов признали Временное правительство и единогласно призвали к предоставлению региону существенной автономии.

Подобные первые пробные шаги прогрессивного характера были отмечены не только в области государственности. Велась активная работа по подготовке Всероссийского съезда мусульман, к проведению которого призвали мусульманские депутаты Государственной думы сразу же после Февральской революции. Но еще до этого, 23 апреля, в Казани (Татарстан) был созван Всероссийский съезд мусульманок. Пятьдесят девять делегаток встретились с 300 женщинами-активистками, чтобы обсудить множество вопросов, в том числе ситуацию с шариатом, многоженство, права женщин, отношение к ношению хиджаба. Участие в этом форуме принял целый ряд политических и религиозных представителей, например, социалистка Зулайха Рахманкулова, двадцатидвухлетняя поэтесса Захида Бурнашева, богослов Фатима Латифия и эксперт по исламскому праву Лабиба Гусейнова.

Делегаты обсудили историческую специфику запретительных норм Корана. Даже многие сторонники общепринятых, освященных историей норм, интерпретируя коранические тексты, настаивали (вразрез с позицией консерваторов) на том, что женщины имели право посещать мечеть, что полигамия была допустима только в том случае (это было важным предостережением), если она являлась «справедливой» – то есть с разрешения первой жены. Выразив недовольство тем, что съезд одобрил эту прогрессивно-традиционалистскую позицию относительно многоженства, феминистки и социалистки делегировали трех своих представительниц, в том числе Захиду Бурнашеву, на Всероссийский съезд мусульман в Москве, который должен был состояться в следующем месяце, чтобы представить на нем свою альтернативу полигамии.

На съезде были приняты десять принципов, включая право женщин принимать участие в выборах, принцип равенства полов и необязательность ношения хиджаба. Характер дискуссий в ходе этого форума был, безусловно, джадистский, то есть левый. Это было характерным признаком того пламенного времени.

Петроград приходил в себя после подвигов Федора Линде. Сразу же после этих событий состоялась Седьмая Всероссийская конференция Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП (б) – официальное название партии большевиков с 1912 года), работавшая с 24 по 29 апреля. На ней Ленин добавил правую критику левых к своей левой критике в адрес правого крыла. По его словам, апрельские события не следует рассматривать как сражение. Скорее, это была возможность «мирной разведки сил наших врагов» – подразумевая под «врагами» Временное правительство. Как он выразился, Петроградский комитет в своем энтузиазме совершил «тяжкое преступление», «приняв немного левее».

Сталин был одним из тех немногих партийцев, кто, вначале придерживаясь более сдержанной, умеренной позиции, теперь голосовал за предложения Ленина. Против «Апрельских тезисов» по-прежнему последовательно возражал, среди прочих, Каменев, а также партийное меньшинство, придерживавшееся более правых взглядов, которое отстаивало принцип необходимости «контроля» Временного правительства. Тем не менее призыв Ленина «Вся власть Советам!» (как он был изложен в соответствии с поправкой Сергея Багдатьева и его сторонников, был принят подавляющим большинством голосов. Позиция Ленина заключалась в том, что необходимо бороться и против империалистической войны, и против «революционного оборончества».

Принимая во внимание, с каким ужасом были встречены предложения Ленина буквально три недели назад, это можно было считать существенным успехом. Ленинские акции в партии росли, и довольно быстро.

Однако партию большевиков вряд ли можно было назвать монолитной. Ленин почувствовал необходимость несколько притупить остроту своих требований в докладе «О текущем моменте», в котором были сделаны определенные уступки сторонникам Каменева, но даже он был принят всего лишь семьюдесятью одним голосом за при тридцати девяти голосах против и восьми воздержавшихся. В Центральном комитете партии правые большевики получили четыре места (из девяти), Лев Каменев получил пятое – этого было достаточно, чтобы иметь возможность подвергать Ленина суровой критике. Что касается Второго интернационала, который дискредитировал себя призывами к продолжению войны, то Ленин оказался практически одинок, предложив проголосовать за разрыв с ним.

И даже при таком исходе Ленин мог быть до определенной степени доволен результатами партийной конференции, завершившейся 29 апреля.

26 апреля Временное правительство обратилось к населению с полной эмоций декларацией, в которой честно признало, что, как показали апрельские события, ему не удалось контролировать ситуацию в стране. Оно призвало «представителей тех активных творческих сил страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством», поддержать его усилия.

Это было прямым обращением к Петросовету с предложением формального сотрудничества. Тот, однако, колебался, раздираемый спорами о том, как ему следует реагировать.

Положение Александра Гучкова, военного и морского министра, и ненавистного Павла Милюкова стало крайне шатким, и 29 апреля они подали в отставку.

В течение всего этого драматичного апреля Петросовет обращал особое внимание на бедственное положение различных революционеров, находившихся в эмиграции, которым воспретили вернуться на родину и законные основания для пребывания за границей которых в ряде случаев оказались под вопросом. Петросовет потребовал вмешательства правительства. Одна из последних задач Милюкова в качестве министра иностранных дел заключалась в том, чтобы, связавшись с англичанами и канадцами, вступиться за российского гражданина, который был задержан английскими властями и содержался в концлагере для интернированных в канадской провинции Новая Шотландия, поскольку союзники считали, что он представлял для них угрозу. Это был Троцкий.

Гучков считал, что сложившееся к этому времени «двоевластие» было неустойчивым, и пытался вместо него сформировать коалицию правых сил, объединяющую представителей буржуазии во Временном правительстве, «здоровые» элементы в армии (такие, как генерал Корнилов) и крупных предпринимателей. Привлечение Петросовета в эту коалицию, разумеется, не предполагалось. Но это не означало, что Петросовет знал, как ему поступать с той властью, которой он обладал. С его стороны было абсурдно брать на себя обязательство «контролировать» правительство, которое честно объявило, что оно не в состоянии управлять страной.

В тот день, когда Милюков и Гучков подали в отставку, Исполнительный комитет Петросовета с большим трудом отклонил вероятность коалиции с Временным правительством: двадцатью тремя голосами против двадцати двух. Местные Советы (в Тифлисе, Одессе, Нижнем Новгороде, Твери, Екатеринбурге, Москве, в других городах) по-прежнему были решительно настроены против участия социалистов в буржуазном правительстве. Между тем многие из придерживавшихся более левых взглядов (например, большевики) начинали относиться к Временному правительству просто пренебрежительно.

Наряду с этим усилилось давление со стороны определенных политических сил, выступавших за сотрудничество между Петросоветом и Временным правительством. Представители патриотических социалистических партий из стран-союзниц, которые олицетворяли собой международное левое крыло выступавших за примирение, настойчиво призывали Петросовет принять участие в работе правительства. Если выражаться в духе Циммервальдской конференции, это были социалистические патриоты. Они массово съехались в Россию, стремясь убедить русских продолжать воевать. Альбер Тома и Марсель Кашен из Франции, Артур Хендерсон и Джеймс О’Грэди из Великобритании, Эмиль Вандервельд и Луи де Брукер из Бельгии – все они разъезжали по стране и фронту и объединяли свои усилия с усилиями российского генералитета, ратуя за высокий боевой дух и, как выразился французский социалист Пьер Ренодель, за то, что теперь можно было, «не краснея», назвать «справедливой войной».

Большинство из тех, кого они пытались убедить, измотанные войной, проявляли либо равнодушие, либо враждебность. Но европейские визитеры не замечали этого. Однажды разыгралась поистине театральная сцена, когда Альбер Тома, обращаясь к толпе с балкона, пытался сопровождать свои малопонятные увещевания на французском нелепыми жестами, словно мим на детском празднике. Изображая кайзера, он закручивал воображаемые усы и душил воображаемую Россию. Ошибочно восприняв отвращение аудитории к этому фиглярству как похвалу, он завершил свое выступление приветственным помахиванием котелком.

Для рабочих, крестьян и солдат, которые поддерживали Советы и наряду с этим не были настроены категорически против правительства, было логичным предположить, что не было ничего плохого в том, чтобы социалисты вошли в состав этого правительства. Постепенно некоторые местные власти стали открыто высказываться за это. Ведь Керенский уже был членом правительства, разве не так? И Керенский был весьма популярен, не так ли? Так почему бы не последовать примеру Керенского?

В партии эсеров подобные настроения существенно усилились, что продемонстрировало углубление разногласий между левым партийным крылом и правым. Простые солдаты требовали, чтобы правительство вело войну «революционным образом». Воинские части в Петрограде (включая выступавший на стороне большевиков броневой автомобильный дивизион), приводя вышеупомянутые соображения, высказывались в пользу сотрудничества Петросовета с Временным правительством.

К этой разновидности левых умонастроений странным образом присоседились бесспорные правые социалисты. И если радикалы желали коалиции с правительством потому, что не доверяли Советам, то правые, включая многих «официальных» социалистов из числа умеренных и из состава Советов, были бы удивлены, если бы с Советами было покончено – в том случае, если бы власть теперь вновь была представлена в каком-либо традиционном виде.

Умеренные эсеры в Петросовете, несмотря на свою многочисленность, политически тяготели к меньшевистским вожакам. Разногласия между основными фракциями двух партий постепенно сглаживались, и меньшевики Федор Дан, Чхеидзе и Церетели являли собой другой тип лидеров, способных к решительным действиям, нежели большинство номинальных руководителей эсеровской партии. После своего возвращения в Россию даже уважаемый всеми Чернов, который традиционно относился к числу левых эсеров, довольно быстро присоединился к бывшим партийным противникам, таким как Абрам Гоц, и сторонникам «революционного оборончества». Он принял умеренный курс эсеровской интеллигенции (которая ранее занимала более правые позиции), выступая за консолидацию «революционных завоеваний» Февральской революции и против радикальных движений, которые могли спровоцировать контракции со стороны властей. Открыто осуждая дезорганизацию левых сил и считая, что управлять страной должны «представители имущих классов», Виктор Чернов выступал за сотрудничество между социалистами и кадетами и в поддержку Временного правительства.

Если не учитывать от всего отказывавшихся анархистов, а также большевиков, левых эсеров, левых меньшевиков и максималистов различных направлений, то можно было сделать следующее заключение: левые из числа левых и правые из числа левых начали движение к формированию коалиции.

Апрель завершился существованием правительства, утратившего контроль над ситуацией в стране, в котором не было военного и морского министра, а также наличием в Петросовете социалистов, приверженных успеху буржуазной революции, из институтов которой они по-прежнему были исключены; из этих институтов подавали в отставку и сами буржуа. Неудивительно, что в этих условиях Керенский предсказывал предстоящий хаос, всеобщее смятение, гибель. Он предупреждал своих коллег в Петросовете, что дезорганизация будет только усиливаться и что армия вскоре станет полностью недееспособной.

Таким образом, именно война явилась первопричиной того, что опасения сторонников «революционного оборончества» совпали с опасениями отечественных империалистов – и это отразилось в предсказаниях надвигавшегося краха, которые были озвучены Керенским.