Глава 9
Сентябрь: компромисс и недовольство
В пять утра 1 сентября после продолжительного изматывающего обсуждения предложения Каменева и отношений с правительством в целом Петроградский Совет проголосовал.
Эсеры предложили Исполнительному комитету сформировать кабинет министров, ответственный перед Временным революционным правительством, но настаивали, чтобы в него входили некоторые буржуазные группы – кроме кадетов. В эти часы сразу после корниловского выступления кадетов презирали за соучастие в заговорах.
Предложение эсеров отвергли. Вместо этого собрание проголосовало в пользу Каменева.
Солдаты в Совете в два раза превосходили рабочих численностью, но многие из них все еще были при исполнении, поэтому при подсчете голосов присутствовала лишь относительно небольшая группа. Предложение Каменева было умеренным в сравнении с «ленинизмом» VI съезда партии. Тем не менее это был крайне напряженный момент.
В марте большевистская оппозиция Временному правительству проиграла, получив унизительные 19 голосов из 400. В апреле выступление против участия в кабинете министров принесло им 100 голосов из 2000. Но теперь, даже после фиаско июльских дней, месяцы правительственного и экономического кризиса, военных неудач, а также неожиданная попытка контрреволюционного переворота полностью изменили расстановку политических сил. Теперь, с поддержкой левых меньшевиков и левых эсеров (большинство эсеров столицы к тому времени были левыми), Петроградский Совет впервые принял большевистское постановление: 279 проголосовали за, 115 против, а 51 воздержался.
Голосование, казалось, говорило о благоприятной возможности. Пожалуй, большевики и другие социалисты смогут найти общий язык.
Такие совместные устремления дошли до неожиданных мест. В своем финском подполье Ленин сел за написание документа «О компромиссах».
На VI съезде он говорил, что Советы следуют за своими руководителями, «как овцы на скотобойню». Он исключал любую возможность совместной работы с меньшевиками и эсерами, настаивал на безусловной необходимости насильственного захвата власти. Но «теперь, и только теперь», – писал он, в очередной раз головокружительно меняя курс, – «может быть всего в течение нескольких дней или на одну-две недели» у социалистического советского правительства была возможность установиться «вполне мирно».
Пораженный широким выступлением против кадетов и впечатляющей мобилизацией Советов против Корнилова, Ленин предположил, что его партия может «вернуться» к доиюльскому требованию «вся власть Советам»: так или иначе, на этот призыв никто не ответил. Он допускал, что «мы… можем предложить добровольный компромисс» с умеренными социалистами.
Ленин предложил, что эсеры и меньшевики могут образовать исключительно социалистическое правительство, ответственное перед местными Советами. Большевики останутся вне правительства (участие в правительстве «невозможно… без фактического осуществления условий диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства»), но не будут агитировать за захват власти. Вместо этого, предполагая, что состоится созыв Учредительного собрания и будет действовать свобода пропаганды, большевики будут «мирным движением», стремящимся завоевать влияние в Советах.
«Может быть, это уже невозможно? – писал Ленин об этом призыве, обращенном в особенности к рядовым членам партий меньшевиков и эсеров. – Может быть. Но если есть даже один шанс из ста, то попытка осуществления такой возможности все-таки стоила бы того, чтобы осуществить ее».
Поздно вечером 1 сентября Всероссийский исполнительный комитет возобновил заседание. И будто бы для того, чтобы сокрушить пока еще неведомые, заманчивые мысли Ленина, они склонили меньшевиков и эсеров к отказу признать то, что Петроградский Совет пропустил резолюцию Каменева. Вместо этого они высказались в поддержку Керенского, несмотря на его заявление в тот же день, что вся власть принадлежит так называемому «Совету пяти», Директории, создания которой он добился.
Каменев насмехался над своими противниками. Он беспощадно издевался над ними за то, что они бездействуют, пока Керенский «превращает [их] в ничто». «Надеюсь, – говорил он, – что вы отобьете этот удар так же, как отбили нападение Корнилова». Мартов, все еще непреклонно выступавший против какой-либо Директории, предложил создать полностью социалистическое министерство. Но большинство его не поддержало. Вместо этого они – что могло бы быть горькой пародией на буксующую бюрократию – предложили созвать еще одно совещание, на этот раз «Демократическое совещание», для «всех демократических элементов».
Его цель? Почти невероятно, но цель – обсудить состав правительства.
Ранним утром 2 сентября комитет отклонил предложения большевиков и меньшевиков-интернационалистов. Вместо этого они выразили поддержку Керенскому.
Ленин узнал о решении на следующий день, как раз готовясь отправить заметку «О компромиссах». Неудивительно, что он добавил к ней короткий и мрачный постскриптум: «Я говорю себе: пожалуй, предложение компромисса уже запоздало. Пожалуй, те несколько дней, в течение которых мирное развитие было еще возможно, тоже прошли… Остается послать эти заметки в редакцию с просьбой озаглавить их: «Запоздалые мысли»… иногда, может быть, и с запоздалыми мыслями ознакомиться небезынтересно».
Единственная уступка Керенского Совету – исключение из его диктаторской Директории всех кадетов. Алексеев занял пост начальника штаба, а Корнилова с тридцатью другими заговорщиками перевели в Быховский монастырь, где сочувствующие тюремщики разрешили ему оставить при себе личную охрану, а семьям дозволялось посещать заключенных два раза в день.
Стремясь подавить радикальную пропаганду, Керенский приказал командирам, комиссарам и армейским организациям прекратить деятельность в войсках. Приказ не возымел никакого действия. К тому времени все знали, что он вел переговоры с Корниловым, и это лишило Керенского последних крох влияния. Лишь умеренные социалисты все еще прислушивались к нему. В глазах правых он предал главную надежду России; в глазах левых, особенно солдат, Керенский договаривался с Корниловым о возвращении ненавистной офицерской власти.
Керенский оставался главой правительства не благодаря своей силе, а вопреки слабости, удерживаясь на должности из-за повсеместного напряжения. Если это все еще была, как описывал Ленин, эквилибристика, то наихудшего толка – бонапартизм презираемого.
И все же умеренные социалисты все еще были уверены, что власть должна оставаться у Керенского, в соответствии с представлением о «двух стадиях», которое лежало в основе их политики и служило причиной настойчивости на коалиции. Союз с либералами не подлежал обсуждению. Даже выступая против отдельных приказов Керенского, они подчеркивали, что он имеет право их отдавать.
4 сентября Керенский потребовал роспуска всех революционных комитетов, появившихся во время кризиса, в том числе Комиссии по борьбе с контрреволюцией. Эта комиссия немедленно организовала собрание, что само по себе было актом гражданского неповиновения, и дерзко выразила уверенность: с учетом наличия угрозы контрреволюции такие организации продолжат деятельность.
Проявление такой непокорности на местах, а также нарастающий радикальный раскол между левыми и правыми фракциями меньшевиков и эсеров поддерживали в Ленине надежду на возможность компромисса, вопреки его постскриптуму к недавней заметке. Между 6 и 9 сентября в «Задачах революции», «Русской революции и гражданской войне» и «Одном из коренных вопросов революции» он продолжил мысль, что Советы могут мирно прийти к власти. Он даже выразил некоторое уважение к недавним начинаниям своих политических противников, провозглашая, что союз большевиков, меньшевиков и эсеров при советском режиме гарантирует невозможность гражданской войны.
Эти статьи ужаснули его сопартийцев, особенно в Московском областном бюро и Петербургском комитете. Можно подумать, что они должны привыкнуть к ленинским переменам курса, но вот, они все-таки изумились такому повороту, ведь еще недавно Ленина защищали слева от умеренных большевиков. Теперь же «Рабочий путь» отказал в публикации заметки «О компромиссах» из-за ее слишком примирительных позиций.
И веские причины сомневаться, что это новое устремление к сотрудничеству принесло бы плоды, действительно были, даже если не учитывать, что Всероссийский исполнительный комитет выразил поддержку Керенскому. 3 сентября объявили о созыве недавно запланированного Демократического совещания, и для левых это не сулило ничего хорошего. Из 1198 делегатов доля городских рабочих и солдат была очень мала в сравнении с более консервативными сельскими Советами, земствами и кооперативами.
Тем не менее большевики разослали внутренние инструкции своим делегатам. Все-таки нынешний подход Ленина казался совместимым и с правым крылом партии, с точкой зрения таких, как Каменев, который считал страну незрелой для социалистической революции, и с более радикальными сопартийцами, которые во власти Советов могли видеть переходную форму от капитализма. Кроме того, все это время не прекращалось сильное давление со стороны народа, надежда на межпартийное социалистическое единство. Казалось, попробовать стоит.
Население страны раскалывалось не только на левых и правых, но и на политизированных и равнодушных. В результате, хоть это и может показаться странным, с ростом социального напряжения уменьшалась явка на выборы бесчисленных местных органов управления. К примеру, в июне на муниципальных выборах в Москве было подано 640 000 бюллетеней, а теперь, три месяца спустя, – только 380 000. А те, кто все-таки голосовал, тяготели к более крайним позициям: доля кадетов выросла с 17,2 % до 31,5 %; большевики стремительно взлетели с 11,7 % до 49,5 %. Количество голосов за центристов значительно упало. Доля меньшевиков снизилась с 12,2 % до 4,2 %, а эсеров – с 58,9 % до 14,7 %.
В Ревеле, Пскове, Гельсингфорсе, Самаре и Ташкенте, а также в Петрограде левые эсеры получили контроль над партийными организациями и комитетами. Они требовали проведения Всероссийского съезда Советов и полностью социалистического правительства. Руководство российских эсеров оказалось парализованным перед оживившейся левой фракцией, пытаясь свысока не обращать внимания на происходящее. Оно, среди прочих, «исключило» петроградскую ячейку за уклон влево: это было бессмысленное исключение без каких-либо санкций; все ресурсы остались у радикалов. ЦК эсеров делал основную ставку на Учредительное собрание, запланированное (тогда) на ноябрь.
В Баку, где еще несколько недель назад на уличных собраниях затыкали большевистских ораторов, идеи партии начали захватывать фабричные комитеты и собрания. «Замечающаяся во всей России большевизация проявилась в самых широких размерах и в нашем мазутном царстве, – писал верный последователь большевиков Шаумян о своем регионе. – И это еще задолго до корниловщины [Корниловского наступления]. Вчерашние хозяева положения – меньшевики не смеют показываться в рабочих районах. Наряду с большевиками стали усиливаться эсеры-интернационалисты [левые] …и выступают в блоке с большевиками».
По всей империи разделялись меньшевики. Некоторые склонялись к правым, как в Баку; на другом полюсе были меньшевики из Тифлиса (Грузия), занявшие твердую левую позицию, выступавшие за единое социалистическое правительство, в которое должны входить большевики.
5 сентября настала очередь Московского Совета одобрить предложение Каменева от 31 августа. Съезд Советов в Красноярске (Сибирь) отдал большинство голосов большевикам. 6 сентября, после публикации ленинской заметки «О компромиссах», в Екатеринбурге (Урал) власть перешла в руки Советов, рабочие отказались признавать Временное правительство. В знак протеста против керенской Директории девятнадцать комитетов Балтийского флота отдали распоряжение всем кораблям ходить под красным флагом.
Национальные устремления российских меньшинств усиливались, пусть даже не всегда их сопротивление принимало социалистические формы. В Ташкенте (Узбекистан) разгоралось напряжение между русским населением и узбеками-мусульманами, и 10 сентября местные солдаты создали революционный комитет, изгнали представителей правительства и захватили город. С 8 по 15 сентября Украинская рада вызывающе провела Съезд народов России, в котором приняли участие украинцы, евреи, поляки, литовцы, татары, турки, бессарабские румыны, латыши, грузины, эстонцы, казахи, казаки и представители различных радикальных партий. Конгресс, обостряя риторику «культурной автономии», согласился, что Россия должна быть «федеративно-демократической республикой», каждая составляющая которой самостоятельно решает, как взаимодействовать с остальными. За исключением Польши и в меньшей степени Финляндии, никто не говорил (и тем более не выдвигал формальных требований) о независимости. Тем не менее стремление к независимости присутствовало, пусть и в скрытой форме; позже оно выйдет на первый план.
Президиум Петроградского Совета, состоявший из правых меньшевиков и эсеров, отказался принимать всерьез победу Каменева от 1 сентября, считая ее следствием крайней усталости Совета в ту ночь. 9 сентября они пригрозили уйти в отставку, если решение не будет пересмотрено.
Большевики боялись, что не смогут второй раз провести предложение. В попытке перехватить сомневающихся и нарастить влияние они предложили расформировать президиум, созвать более справедливый и пропорциональный состав, включив в него ранее отсутствовавшие фракции, в том числе большевиков. «Если коалиция с кадетами считается приемлемой, – убеждали они в палате, – в этом органе они безусловно смогут работать и в коалиции с большевиками».
К этой уловке добавил завершающий штрих Троцкий.
Давным-давно, в первые дни Петроградского Совета, вспомнил он, сам Керенский, конечно, был в составе Президиума. Так что же, спросил Троцкий, считает ли Президиум Керенского из диктаторской Директории своим участником до сих пор?
Из-за этого вопроса центристы оказались в гнусном положении. Керенского теперь поносили как контрреволюционера, но политическая приверженность сотрудничеству не давала умеренным меньшевикам и эсерам выступать против него.
Президиум признал, что Керенский и правда был одним из них.
Со времен Банко за столом не было столь неугодного призрака. Из-за оскорбительного членства Керенского равновесие сместилось в пользу более широкого представительства в Президиуме. Петроградский Совет встал на сторону большевиков (519 голосов против 414, 67 воздержалось) и выступил против Президиума, в том числе против его отсутствующего и крайне нежелательного участника. Скомпрометированный Президиум в знак протеста ушел в отставку в полном составе.
Нельзя утверждать, что за большевиками теперь была решительная поддержка Совета. Они все еще не могли быть уверены, что смогут провести все свои предложения. Тем не менее эта политическая процедурная интрига была триумфом. Позже Ленин осудит ее как излишне примиренческую – грубый и неубедительный укор, если вспомнить ее успех и результаты.
Восходящая динамика крестьянской войны в сентябре не замедлилась. Число ее участников тоже росло, они грабили все больше поместий, с большей жесткостью, часто с поджогами, часто объединяясь с солдатами и дезертирами. Поместья горели – в Пензе, Саратове, Казани и особенно в Тамбове. Восстали сельские Советы. Разрушения и кражи переросли в полномасштабную жакерию.
Иногда случались громкие убийства, как, например, убийство помещика князя Вяземского в предыдущем месяце, поразившее либеральную общественность, так как он был известен своей благотворительной деятельностью. Положение дел дошло до того, что Совет Союза частных землевладельцев Тамбовской губернии подал мольбу о помощи, подписавшись как «Союз несчастных землевладельцев».
Чиновник Козловского уезда составил список нападений на местные поместья за первую половину сентября. Он задокументировал пятьдесят четыре случая, записав в том числе «состояние поместья». Перечень крестьянской ярости и разгрома. «Разорено». «Разорено и частично пожжено». «Разорено и сожжено». «Разорено».
В городах волна стачек захлестнула не только профессиональных рабочих, но и работников умственного труда, неквалифицированных рабочих, санитаров, врачей, чиновников. Теперь постоянно случались стычки красногвардейцев и правительственной милиции, и не всегда они обходились без крови. Хозяева запирались от рабочих; голодающий пролетариат сбивался в банды и громил дом за домом, преследуя спекулянтов, зарабатывающих на продуктах, и разыскивая сами продукты.
«В сущности, в Петрограде царила анархия», – писал К. И. Глобачев. Сам бывший глава Охранки провел дни с февраля по август в темном замке «Крестов» в наказание за свою должность. Однако его наблюдения точны: «Уголовщина увеличилась до невозможных размеров. Ежедневно наблюдались грабежи и убийства, не только ночью, но и среди бела дня».
Тюрьмы больше не могли удерживать заключенных: из-за политических потрясений или недосмотра охранников бесчисленные преступники просто вышли из тюрьмы на свободу. Сам же Глобачев остался в стенах «Крестов» по собственному выбору, опасаясь того, что может случиться на революционных улицах с агентом тайной полиции старого режима.
В городе Острогожске Воронежской области грабители разоряли магазин спиртного в течение трех буйных дней, что закончилось огромным пожаром. К тому времени, когда войска наконец усмирили эту апокалиптично-нигилистическую пьянку, пятьдесят семь человек были мертвы, из них двадцать шесть сгорели заживо.
В «Воле народа», газете правых эсеров, вышла статья о нарастающей анархии с сжатым, нервным, пулевой точности перечнем событий «в сущности, гражданской войны»:
Бунт в Орле…
Ратуша в Ростове подорвана динамитом…
Крестьянские погромы в Тамбовской губернии…
Разбойничьи банды на дорогах в Пскове…
Солдаты грабят поезда на Волге около Камышина…
Насколько хуже, размышляли в газете, все может стать? Они винили большевизм.
Советы по всей России смещались влево. В Астрахани собрание Советов и других социалистов 276 голосами против 175 отвергло меньшевистские/эсеровские призывы к объединению – в том числе с группами, связанными с Корниловым. Вместо этого делегаты поддержали призыв большевиков передать власть рабочим и беднейшему крестьянству.
В середине сентября военная разведка доложила об «открытой враждебности и злобе… со стороны солдат; даже самое незначительное событие может вызвать беспорядки. Солдаты толкуют… что все офицеры – последователи генерала Корнилова… [и] должны быть убиты». Военный министр сообщал эсерам, что «участились нападения солдат на офицеров; они стреляют и бросают гранаты в окна зданий, где проходят офицерские встречи». Он так объяснял солдатскую ярость: «Сразу после объявления Корнилова мятежником армия получила от правительства инструкции продолжать выполнение его приказов. Никто не хотел верить, что приказ, настолько противоречащий предыдущим инструкциям, может быть правдой».
Но он был правдой. Так вело себя осыпающееся правительство Керенского.
Праздничный настрой марта и апреля сменился чувством завершения, окончания, и не мирного, а гибельного, в грязи и огне войны.
Воодушевленный язык ранних дней заглушало звериное бормотание. «Где нынче подвиг? где жертва?» – вопрошал писатель Александр Ремизов у этого апокалиптического мира. Он не находил ответов. Только видения. «Гарь и гик обезьяний».
14 сентября в знаменитом Александринском театре Петрограда открылось Демократическое совещание. Зал оживляли красные флаги, будто кричащие о единстве целей левых, которого как раз и не хватало. На сцене позади стола президиума стояли декорации: за динамиками возвышались искусственные деревья и двери в никуда.
Ожидания радикалов по поводу совещания и так не были большими, но пропали совсем, когда присутствующие объявили о своей партийной принадлежности. Присутствовало 532 эсера, и лишь 71 из них был из воинствующего левого крыла; 530 меньшевиков, из них 56 интернационалистов; 55 энесов; 17 беспартийных и 134 большевика. Состав совещания был сильно перекошен в пользу центристов. Тем не менее большевики считали себя обязанными попытаться использовать совещание, чтобы настоять на компромиссном социалистическом правительстве.
На предварительном партийном совещании Троцкий настаивал на передаче власти Советам, а Каменев, сомневающийся в готовности России к преобразованиям и надеющийся сначала расширить поддержку правления рабочих, выступал за передачу государственной власти «не Совету», а социалистической коалиции. Разница между двумя этими позициями говорила о различном концептуальном представлении истории. Но в то время в глазах партийных делегатов различия казались всего лишь небольшими стратегическими нюансами. Как бы то ни было, суть в том, что большевики были с головой вовлечены в совещание, были готовы маневрировать, чтобы договориться о сотрудничестве с умеренно левыми партиями ради коалиции и мирного развития революции. То есть сделать то, о чем Ленин твердил с самого начала месяца.
Так что когда на второй день совещания руководство большевиков получило два новых письма от их главы из подполья, это был гром среди ясного неба.
С каменной уверенностью он переменил мнение о всех своих недавних предположениях о примирении.
«Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, – начиналось первое послание, – большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки». Ленин осмеял совещание как сборище «соглашательских мелкобуржуазных верхов». Он потребовал, чтобы большевики объявили о необходимости «немедленной передачи власти революционным демократам во главе с революционным пролетариатом» и ушли.
Заявление совершенно ошеломило товарищей Ленина.
Как ни парадоксально, эта ситуация была логическим продолжением сдвига влево всей России. Эта тенденция проявилась в надеждах Ленина на сотрудничество, а теперь вызвала перемену в его взглядах. Благодаря этой тенденции большевики одержали победу в Советах двух главных городов, и Ленин заволновался о том, что произойдет, если партия не станет действовать самостоятельно. Он боялся, что революционный запал может испариться, или страна впадет в анархию, или возможной жесткой контрреволюции.
Немецкую армию и общество сотрясали беспорядки. Ленин был уверен, что вся Европа созрела для революции, и полномасштабная российская революция стала бы мощным толчком. И он крайне тревожился (для этого были веские причины, и тревогу с ним разделяли другие), что правительство сдаст Петроград, красную столицу, немцам. Если это произойдет, говорил он, шансы большевиков станут «во сто раз худшими».
Он повторил, что партия правильно поступила, не сделав решающий шаг в июле без поддержки народа. Теперь поддержка была.
Еще одна перемена, от которых у товарищей Ленина кружилась голова. Однако это едва ли был каприз, но результат пристального внимания к политическим изменениям и воодушевленным откликам на них. Теперь, настаивал он, с поддержкой народа, партия должна действовать.
Вечером 15 сентября группа ведущих большевистских деятелей покинула Александринский театр и отправилась в штаб-квартиру. Там, в обстановке строжайшей секретности, они обсудили ошарашивающие письма Ленина.
Его требованиям не высказали ни крупицы поддержки. Он был в полной изоляции. И помимо этого партийные товарищи сочли необходимым заглушить его голос, убедиться, что его послание не дойдет до петроградских рабочих или большевистских комитетов Москвы и Петрограда. И не потому что те могут решить, что Ленин не прав – а потому что могут решить наоборот. Ломов позже объяснял, что если бы это случилось, то «многие начали бы сомневаться в верности позиции всего ЦК».
Руководство отправило сопартийцев в ВО и Петербургский комитет для слежки за тем, чтобы призыв к действию не достиг рабочих мест или казарм. ЦК приготовился к совещанию, как было оговорено ранее.
По сути, новую точку зрения Ленина никто не услышал. ЦК проголосовал за то, чтобы оставить лишь по одной копии писем, а остальные сжечь. Как будто страницы из темной книги заклинаний. Как будто они хотели захоронить прах и засеять землю солью.
Скептицизм Ленина по поводу возможной перемены ориентации совещания полностью оправдался. Большинство меньшевиков и эсеров по-прежнему твердо стояли на необходимости союза с буржуазией, что означало предоставление свободы действий презираемому и едва держащемуся на своем месте Керенскому.
16 сентября большевистское руководство с беспечным лицемерием опубликовало ленинские слова. Двухнедельной давности. Они выпустили его примирительное эссе «Русская революция и гражданская война».
Легко можно представить ярость автора: в его глазах эта работа уже обрела статус ископаемого. 18 сентября партия выпустила официальное заявление о формирующемся правительстве, основанное на другой допотопной реликвии их руководителя – заметке «О компромиссах». Да, большевики организовали демонстрацию перед зданием театра с требованием социалистического правительства, но это осторожное вмешательство разительно отличалось от боевого, вооруженного, повстанческого «окружения» Александринского театра, к которому призывал Ленин.
Неспособный терпеть происходящее, мучаясь в удаленности от основных событий, Ленин нарушил прямое распоряжение ЦК. Он решил отправиться в финский город Выборг (так назывался и один из районов столицы России) в 130 километрах от Петрограда. Там он будет планировать свое возвращение в эпицентр событий.
Ему была нужна маскировка. Кустаа Ровио сопроводил его к гельсингфорскому изготовителю париков, который принялся настаивать, что для создания чего-то подходящего лично Ленину потребуется полмесяца, а это ставило весь неотложный план под угрозу. Лавочник изумился, увидев, как Ленин нетерпеливо комкает уже готовый седой парик. Большинство покупателей пытались молодиться, а этот парик дал бы обратное действие. Но Ленин резко оборвал все попытки отговорить его. Продавец еще долго будет рассказывать о молодом клиенте, который хотел выглядеть старше.
В Выборге Ленин несколько недель жил на Алексантеринкату, 15, в районе города с кирпичным производством. Дни он проводил за чтением газет и написанием заметок, разделяя жилище с семьями социалистов Латукка и Койконена. Кнут существующего строя был внимательным и нетребовательным гостем, за что его быстро полюбили. Когда наконец, после нескольких яростных споров с посланником ЦК Шотманом, он отстоял свое возвращение в Петроград, Латукка и Койконены проводили его с грустью.
19 сентября, после четырех дней споров о будущем правительстве и изматывающей пятичасовой переклички, Демократическое совещание наконец проголосовало за союз с буржуазией.
Победа центристов, преобладавших среди делегатов, никого не удивила. Вариант коалиции выбрали 766 голосами против 688, 38 воздержались. Однако сразу после голосования делегатам пришлось обсудить две несовместимые поправки.
В первой речь шла о том, что из коалиции нужно исключить тех из кадетов и других фракций, кто был причастен к Корниловскому наступлению; во второй о том, что всю партию кадетов как контрреволюционную нужно исключить tout court, совсем.
Большевики, а также Мартов увидели лазейку. Они выступили за принятие обеих поправок, несмотря на их несовместимость.
Дебаты были напряженными и беспорядочными. Но когда пришло время голосования, обе поправки были одобрены, так как связанных с Корниловым откровенно презирали. Это означало, что нужно заново голосовать по поводу первоначального предложения. С двумя поправками получалось, что должна быть коалиция с буржуазией, но за исключением корниловцев, в том числе причастных к Корнилову кадетов; и нескладно добавлялось, что кадетов в коалиции быть вообще не должно.
Правые центристы ни в коем случае не могли принять последнее условие; они не представляли себе коалиции без кадетов и, следовательно, проголосовали против. Левые, конечно, тоже проголосовали против, так как эти поправки (хоть многие из них и выразили одобрение хотя бы одной, если не обоим) в сущности были им безразличны, ведь они занимали непримиримую позицию против какой-либо коалиции с представителями буржуазии вообще. Из-за этого временного абсурдного союза правых и левых получилось, что подавляющее большинство отвергло предложение о коалиции.
Никакого результата. Ничего не решено.
Керенский, человек, на коалиции с которым настаивали центристы, по-прежнему был до жалости слаб и становился все слабее. Он пытался бороться за укрепление своей власти. 18 сентября он объявил о роспуске Центрального комитета Балтийского флота. Моряки просто ответили, что приказ «считается недействительным».
Демократическое совещание тоже хотело доказать свою важность. После изнурительной, затянувшейся на целый день сессии с обсуждением бесполезных результатов голосования от 19 сентября, новый президиум проголосовал по вопросу о коалиции, разделившись так: пятьдесят – за, шестьдесят – против.
Почти невероятно, но словно в театре абсурда, верном самодовлеющему кругу «комитет порождает новый комитет», Церетели предложил создать еще один орган власти. Этот орган, говорил он, займется составлением будущего кабинета министров на основе политической программы Совета, принятой 14 августа. Большевики (и только они) высказывались против этой программы, но даже их руководство, даже теперь, все еще стремилось к сотрудничеству, которое Ленин счел невозможным, и согласилось участвовать в этом «Демократическом совете», Предпарламенте.
А в него, как сразу проголосовал Президиум, должны войти буржуазные элементы.
Вчера Демократическое совещание проголосовало за коалицию, но отвергло коалицию с кадетами. Теперь они отвергли саму коалицию, но принялись обсуждать политическое сотрудничество с буржуазией, в том числе с кадетами. Абсурдность заседания выходила за пределы.
Аппарат, состав участников и власть Предпарламента были запутанными и временными, но это все еще была открытая возможность совместной работы с правыми. Группа центристов (так как левые по-прежнему выступали решительно против любого взаимодействия с буржуазией) сама себе предоставила полномочия встретиться с правительством, чтобы обсудить дальнейшие планы.
И несмотря на все это, ЦК большевиков решил не покидать Демократическое совещание 21 сентября. Они все же проголосовали между собой против вступления в Предпарламент, но с таким незначительным перевесом – девять против восьми, – что решили продолжить обсуждение, собрав экстренное совещание с делегатами.
Троцкий высказался за бойкот, Рыков против. После бурного предварительного обсуждения голосование показало расклад сил семьдесят пять против пятидесяти в пользу участия в Предпарламенте.
Неудивительно, что многие большевики, особенно левые, с сомнением отнеслись к этому решению. На следующий же день, будто чтобы раздразнить их, неизбранный Предпарламент начал переговоры с Керенским, его кабинетом министров и с представителями кадетов.
Буржуазные чиновники, с которыми начал переговоры Предпарламент, не принимали умеренную программу Совета от 14 августа. Тем более они не собирались соглашаться с тем, что у Предпарламента будет какая-то официальная власть, настаивая на консультативной функции этого органа. Столкнувшись с такой непримиримостью, Троцкий предложил недавно открытому Предпарламенту совсем отказаться от переговоров с кабинетом министров. Но 23 сентября это предложение легко отклонили и одобрили сами переговоры, пусть даже с небольшим перевесом.
Большевикам становилось все яснее, что другие поля борьбы окажутся более продуктивными. Они успешно выбили обещание из Всероссийского центрального исполнительного комитета провести в следующем месяце съезд Советов. С видимым облегчением партия посвятила свою деятельность в Предпарламенте организации этого октябрьского съезда и мобилизации сил для передачи власти Советам.
Между тем, с неизбежностью восхода солнца, группа Церетели отступилась от своей слабенькой позиции, чтобы она стала более приемлемой для презираемых кадетов, от поддержки которых меньшевики не собирались отказываться. 150 представителей буржуазии, согласились они, присоединятся к 367 «демократическим» делегатам Предпарламента, который, кстати, как они тоже убого согласились, не будет обладать какой-либо властью над правительством.
Эти слабость и самоунижение не собирались прекращаться, и потому костлявая рука голода укрепила хватку.
Луиза Брайант, американская писательница, недавно приехала в столицу. В ужасе она глядела на очереди за продуктами, которые выстраивались в холоде раннего утра. Каждый день, еще до рассвета, люди в жалкой одежде выходили на темные улицы Красного Петрограда. Они часами стояли под ветром, бороздящим городские проспекты. За молоком, за табаком, за едой.
Попытки товарищей Ленина скрывать его бескомпромиссность становились все более наглыми. Он отправлял из Выборга язвительную отповедь за язвительной отповедью, но их все быстро вычищали от неудобных мест.
По окончании Демократического совещания Ленин отправил в «Рабочий путь» эссе под заглавием «О героях подлога и об ошибках большевиков», в котором он настаивал, что большевики должны были покинуть собрание, и беспощадно критиковал свою партию, а в особенности Зиновьева. Эссе напечатали 24 сентября, когда велись переговоры о Предпарламенте, но заголовок был сокращен до «О героях подлога», а все нападки на большевиков вырезали.
Ярости Ленина не было границ.
На следующий день Керенский под мрачное одобрение Предпарламента назначил кабинет министров. И хотя вновь технически в этом правительстве преобладали социалисты, умеренные левые не занимали ключевых постов. И прямо нарушив постановление Демократического совета, Предпарламент одобрил вхождение в состав кабинета министров ненавистного Терещенко, а также четырех кадетов.
В этот же день был созван новый, более справедливый по составу президиум и заменил вышедших в отставку 9 сентября. В него входили один меньшевик, два эсера и – что было историческим поворотом, который дал партии абсолютное большинство, – четыре большевика.
Одного из четырех встретили громкими возгласами и аплодисментами. Лев Троцкий, который двенадцать лет назад был руководителем Совета, созванного в 1905 году, занял свое место.
Троцкий тут же внес резолюцию о том, что петроградские рабочие и солдаты не станут поддерживать это новое, слабое, оскорбительное правительство. Вместо этого решение будет принято на грядущем Всероссийском съезде Советов.
Его предложение приняли большинством голосов.
Но товарищи Ленина все равно продолжали цензурировать его работы. Заметки «Из дневника публициста», написанные между 22 и 24 сентября, высмеивали участие партии в Предпарламенте. Редакция «Рабочего пути», в том числе и сам Троцкий, отклонила их, несмотря на то, что Ленин хвалил его за политику бойкота. Вместо этого 26 сентября они с поразительным нахальством опубликовали отрывок из «Задач революции», еще одной работы из давно минувшей эры трехнедельной давности.
В конце концов бешенство довело Ленина до заговора.
27 сентября он написал Ивару Смилге, крайне левому большевику, председателю облисполкома армии, флота и рабочих Финляндии. Ленин не то чтобы поглумился, а вдребезги разнес хваленую «дисциплину» революционной партии. По сути он пытался создать в своей же организации альтернативное течение, которое поддержало бы восстание, течение, для которого Финляндия была ключевым элементом.
«Кажется, единственное, что мы можем вполне иметь в своих руках и что играет серьезную военную роль, это финляндские войска и Балтийский флот, – писал он Смилге. – Вам нужно… все внимание отдать военной подготовке финских войск + флота для предстоящего свержения Керенского. Создать тайный комитет из надежнейших военных».
Эта подготовка проходила на фоне растущего беспокойства о возможной сдаче Петрограда, и оно особенно усилилось, когда 28 сентября немцы высадились на эстонском острове Сааремаа недалеко от Риги. Началась операция «Альбион», в задачи которой входило установление контроля над западно-эстонским архипелагом, прорыв русской обороны и расчистка пути на Петроград.
По всей России разрастался страх, что правые и правительство просто отдадут город, это бельмо на их глазу. Что они позволят Красному Петрограду пасть.
29 сентября Ленин направил ЦК заметку «Кризис назрел». По сути она объявила политическую войну. В этот раз, чтобы его вновь не заглушили, Ленин отослал документ еще и в Петроградский и Московский комитеты.
Он повторно высказал решительное убеждение, что грядет революция по всей Европе. Он утверждал, что если большевики не захватят власть сейчас же, то окажутся «жалкими изменниками пролетарскому делу». В его глазах ожидание запланированного Второго съезда Советов было не только тратой времени, но и настоящей угрозой революции. «Теперь взять власть можно, – настаивал он, – а 20–29 октября ее вам не дадут взять».
И затем как гром с небес: «Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков, как позорное решение участвовать в Предпарламенте, как предоставление места меньшевикам в Президиуме Совета и т. д. и т. д. – видя это, я должен усмотреть тут «тонкий» намек на нежелание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намек на зажимание рта и на предложение мне удалиться. Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии».
Даже после этого послания Зиновьев озаботился публикацией в «Рабочем пути» позиции руководства, полностью противоположной ленинской. «Готовьтесь к съезду Советов, – писал Зиновьев. – Никаких частичных выступлений!»
Зиновьев: «Все силы сосредоточим на подготовке съезда Советов».
Ленин: «Ибо мое крайнее убеждение, что если мы будем «ждать» съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».
