Глава 5
Подкрепление прибыло из Рошкан только через сорок минут – два взвода красноармейцев на грузовиках плюс целый санинструктор. Помимо тех, кто уже умер, никто на тот свет не собирался. Пострадавших бинтовали, загружали в машину.
Дальше все было как в тумане. Тряска по ухабам, объездная дорога через Рошканы в Аушвальд.
Солдаты несколько часов прочесывали леса, но настигнуть беглецов не смогли. Возможно, те не выжили. Или же умер только Мендель, а остальным удалось просочиться сквозь кордоны.
Севернее Аушвальда, в местечке Лядны, немцы пытались провести контрнаступление. Они ударили на рассвете со стороны городка Венцен. Двум десяткам танков, поддерживаемым пехотой, удалось рассечь наши подразделения, застрявшие в польском бездорожье, и продвинуться на несколько километров.
Но развить успех они не смогли. Советское командование бросило в эту брешь гвардейский стрелковый полк, усиленный танками и артиллерией. Через несколько часов линия фронта была восстановлена.
Немцы отступили без паники, в организованном порядке. Но у майора Никольского имелось опасение, что с этими частями могли соединиться его подопечные, бегущие из леса. В таком случае выходило, что все жертвы были напрасны.
Раненых оперативников и красноармейцев доставили в Аушвальд, отправили в санчасть.
Как-то не похоже было на то, что лагерь смерти, овеянный мрачной славой, будет уничтожен. Всеми делами здесь отныне распоряжался НКВД. Сюда невесть откуда доставляли пленных немецких солдат, имеющих жалкий вид. Их загоняли в уцелевшие бараки, помещали под охрану.
Те прежние узники, которых особисты посчитали неблагонадежными, оставались в лагере. Условия их содержания мало изменились.
Стучали топоры. Тяжелые грузовики доставляли дизельные и бензиновые генераторы. Павлу даже думать не хотелось о том, что именно власти собираются устроить на освободившихся «полезных площадях».
Никольский покинул санчасть через несколько часов, решил что ему нечего там делать. Он валялся на кровати в бывшем общежитии гостиничного типа для господ эсэсовских офицеров и важных командировочных. Иногда майор заглядывал в канцелярию, выслушивал доклады.
Доктор Мендель как в воду канул. Солдаты обшаривали все берлоги, подозрительные ямы, дважды выходили на сомнительные следы, но они обрывались.
Линия фронта отодвинулась на запад. В окрестные деревни устремились польские переселенцы из центральных и восточных областей страны. Много народа было из Галиции, измученной бандеровским террором. Все эти люди будто висели на хвосте у Красной армии. Стоило ей отбить у немцев какую-нибудь пустующую деревню, как назавтра в ней уже что-то строилось.
Связь с армейской контрразведкой отсутствовала. То ли связисты портачили, то ли отдел переместился. Вестей не было ни от полковника Максименко, ни от его заместителя майора Гарбуса.
Майор пребывал в каком-то отвратительном подвешенном состоянии. Он знал, что сейчас решалась его судьба.
К концу дня на территорию лагеря въехала черная «эмка» и встала у крыльца канцелярии. Через несколько минут в общежитие вошли три осанистых офицера с каменными лицами.
Павел поднялся, оправил гимнастерку. Он уже все понял.
– Майор Пархоменко, следственный отдел армейского управления СМЕРШ, – представился старший из них и козырнул. – Вот ордер, товарищ майор. Мне приказано вас задержать и поместить под стражу за халатное исполнение своих обязанностей и преступное промедление. Мне очень жаль, товарищ майор. – Пархоменко помедлил, под его каменной невозмутимостью все же скрывалась толика смущения. – Но это приказ подполковника Петровского.
– Не жалейте, майор, – проговорил Павел. – Уж лучше такой исход, чем изматывающее ожидание. – Выполняйте свои обязанности. Вам приказано доставить меня в штаб армии?
– Нет, товарищ майор. Нам приказано предъявить вам ордер и поместить под стражу здесь, в лагере Аушвальд. Позднее вам зачитают обвинение и отвезут на допрос. Сдайте, пожалуйста, оружие, документы и ремень.
– Подходящих местечек здесь хватает, – заявил Павел. – Сочувствую, майор, вам вовсе незачем было проделывать столь долгий путь. Достаточно было позвонить, и я сам ушел бы в камеру. Кто-то боится, что я сбегу?
Офицеры вели себя тактично, но это не способствовало поднятию настроения новоиспеченного арестанта. Они препроводили его в подвал под лагерной канцелярией. Там у немцев имелись весьма уютные пыточные камеры и несколько зарешеченных мешков. Это был глубокий бетонный подвал, где почти отсутствовало освещение. Только лампочки на входе и в дежурке. Охранники включали фонари, чтобы загнать заключенных в тесные камеры. Каждый мешок был рассчитан на одного сидельца.
У стены имелось что-то вроде узких нар. Они обнаружились, когда Павел чуть не сломал о них колени. Он сидел в полумраке, сжимал ладонями виски и слышал, как невозмутимый охранник запирает засов.
За решеткой поблескивал коридор, залитый бетоном. От пола отражался свет далекой лампы. Угадывались очертания камеры напротив. Подвал уже не пустовал, кряхтели люди и справа и слева.
«Вот и все, – колотились барабанные палочки в голове Павла. – Закончилась твоя военная карьера. Отбегался, отпрыгал, отлетался, дорогой товарищ. Родное государство всегда на страже.
Хотя, если вдуматься, сам виноват. У меня была прекрасная возможность взять Менделя, а я его упустил. Неважно, что готов был рисковать собой, а все случившееся – цепь нелепых случайностей. Я должен был предвидеть, предусмотреть, не допустить.
В итоге погибли десять красноармейцев, потерян Булыгин. Никого не волнует, что ты уложил кучу эсэсовцев. Не сделал главного, подвел Родину, которая так на тебя надеялась».
Павел нисколько не удивлялся по поводу того, что с ним приключилось. И не за такие прегрешения люди попадали за решетку, а потом становились к стенке. Но тоска одолевала его, колючий ком застрял в горле.
«Почему мне не дали исправить положение? Хотя кто не давал? Я мог самолично блуждать в потемках, искать пропавших немцев.
Бесполезно доказывать, что с раздробленной рукой Мендель долго в лесу не протянет. Он ведь врач, может приказать Ильзе отрезать конечность, лишь бы гангрена не пошла. Человек молодой, хватит силы справиться с трудностями.
Мендель опасен даже сейчас. Целая голова – это главное. Он не пулеметчик, чтобы работать только правой рукой.
Впрочем, с некоторых пор это проблемы других. Меня лишат звания, правительственных наград – и под трибунал».
Павлу хотелось выть, рвать зубами стальные прутья. Только не сидеть, тем более не лежать! Так тоска совсем засосет. Ждать на ногах решения своей участи, как бы глупо это ни выглядело. Он поднялся, выпрямил спину, сжал пальцами прутья решетки и несколько минут стоял не шевелясь.
– Прямо гвардеец! – донеслось вдруг из противоположной камеры.
Там в темноте кто-то кряхтел, сползал с убийственно узких нар. В плацкартном вагоне третья полка и то шире.
– Простите?.. – не понял Никольский.
– Хорошо смотритесь, говорю, товарищ майор. Павел Викторович, если не ошибаюсь? Несгибаемая порода. Крепость и выдержка как у хорошего первача. – Невидимый арестант зашелся хриплым кашлем.
– Майор Градов? – неуверенно спросил Павел. – Иван Максимович? А вас за что сюда?
Майор перестал кашлять, издал простуженный смешок и ответил:
– Как и вас. За героизм, отвагу и мужество. Суровая буква советской законности. Павел Викторович, вам ли этого не знать? Майор Красной армии попадает в плен к фашистам, скитается под конвоем по оккупированной территории, выживает в лагере смерти, где должен был погибнуть уже через месяц. Он ведет подозрительные беседы с нацистским преступником Менделем. Тот водит его по своим лабораториям, предлагает поработать на благо Германии. Неважно, что майор отказывается – свидетелей нет. Помимо прочего он якшается с офицером английской разведки, который вроде и союзник, а все равно тайный враг, сдает ему секреты родного государства. А в заключение, предчувствуя, что органы выведут его на чистую воду, этот фрукт подговаривает заключенных к побегу, хочет смыться на территорию, занятую союзными войсками. По его вине гибнут десятки заключенных. Только ему и английскому агенту удается спастись. Увы, Павел Викторович, после вашего ухода я имел содержательную беседу с ответственным товарищем из НКВД по фамилии Келин, который и проявил похвальную бдительность, упрятал меня за решетку. Все правильно, товарищ майор. – Градов тяжело вздохнул. – На что-то другое я не мог рассчитывать. Вот если бы на месте этого ответственного товарища оказались вы, то разве не стали бы меня арестовывать?
– Я бы не стал, – проворчал Павел. – Поскольку в своем уме, дружу с головой и умею отличать врагов от порядочных людей. В моем представлении вы совершили подвиг, на который сподобится лишь один человек из тысячи. Только полный идиот, перестраховщик и бессердечная скотина может отправить вас за решетку.
– Спасибо, товарищ майор. – Градов как-то растерялся. – Доброе слово, знаете ли, и кошке приятно. Вы не боитесь, что сейчас такое говорите и нас могут услышать?
– Не боюсь, Иван Максимович. Кстати, что случилось с офицером английской разведки, господином Лоу, если не ошибаюсь? Его еще не отправили в далекий колымский лагерь за наглую шпионскую деятельность?
– Нет, надеюсь, его судьба будет не такой суровой. Дугласа увезли свои. Я слышал, как прибыли люди, говорящие по-английски. Озвучу крамольную мысль, товарищ майор. Наши временные союзники, остающиеся идеологическими противниками, никогда не бросают своих. У них нет такой окаменелой бюрократии, как у нас. Кстати, Павел Викторович… – Узник в камере напротив тоже стоял, взявшись за решетку, в полумраке вырисовывалось непрозрачное тело. – Когда я вас видел в последний раз, вы спешили на поиски доктора Менделя. Что-то не сложилось, я прав? Рискну предположить, что ваш арест как-то связан с обстоятельствами преследования этого субъекта.
Павел в нескольких словах рассказал Градову о том, что случилось. В этом не было никакой военной тайны. К черту секреты, если государство по-свински относится к своему солдату. Он чувствовал симпатию к арестанту из соседней камеры. А к тем, кто его закрыл, – ни капли.
– Руку, говорите, раздробило злодею. – Градов невесело усмехнулся. – Жалко, что не голову. Ну что ж, теперь он будет резать и мучить людей одной рукой. Я уверен, у него получится. Давайте рассуждать, Павел Викторович. Мендель был в сознании после взрыва? Да, он крепкий орешек, уверен, что способен переносить боль. Если их не нашли, то все плохо. Значит, они ушли к своим. У них могли быть при себе антисептики и болеутоляющие средства. Уверен, есть нож. Если Мендель поймет, что другого выхода нет, он даст отсечь себе руку и прижечь культяпку. Ильза Краузе с радостью претворит это в жизнь. Ей не в диковинку препарировать человеческую плоть. Будьте готовы, товарищ майор. В следующий раз, когда встретите господина Менделя, не удивляйтесь, если увидите безрукого инвалида.
– Не уверен, что такая встреча произойдет, – проворчал Павел.
– Оставьте, товарищ майор. Вы должны надеяться на лучшее. Родину вы не предавали, просто упустили злодея, который именно в этот день оказался хитрее и дальновиднее вас. В следующий раз победа будет за вами. Ведь есть же в вашей конторе другие благоразумные люди? С кем они собрались делать великое дело, если лучшие сотрудники будут расстреляны или сгниют в тюрьмах? Вас выпустят, все образуется. У нашей страны героическое прошлое. Не думаю, что это заслуга трусов, стукачей и тех персонажей, которые активно, со смаком лижут задницы начальству.
«Как бы наше будущее не оказалось столь же героическим», – подумал Павел.
– Очень жаль напрасно погибших людей, – сказал Градов и вздохнул. – Сочувствую по поводу утраты членов вашей группы. Но они хотя бы в бою полегли. Вы даже не представляете, товарищ майор, сколько народу умерло в одном лишь Аушвальде. Ни за что, только по причине того, что они находились здесь. Сотни тысяч, возможно, миллион. Кто же их считал? Наверное, фашисты, они порядок любят. Но до этих цифр уже не добраться. Тела сожжены, кости перемолоты в порошок, ссыпаны на дно озера.
– Давайте не будем называть друг друга «товарищами майорами», – предложил Павел. – Имею подозрение, что все эти звания уже в прошлом.
– Думаете, разжалуют нас?
– Уверен. Нам очень повезет, если мы этим и отделаемся.
– Скажите честно, Павел Викторович. – Голос Градова подозрительно дрогнул. – Вы не можете этого не знать. Какую участь уготовят мне? Пришло время оставить все надежды?
– Не хочу вас ни обнадеживать, ни расстраивать, Иван Максимович. Фантастический, самый маловероятный вариант сводится к следующему. Вас с извинениями выпускают, вы возвращаетесь в Союз, к семье, получаете время на реабилитацию, а дальше сами решаете – оставаться в армии или окунаться в гражданскую жизнь. Вариант другой, вполне вероятно, таков: допросы, проверки, фильтрационные пункты, лагеря для перемещенных лиц. Все это закончится Восточной Сибирью, Колымой. Как долго вы там протянете, зависит от ваших личных качеств. Проявите силу духа. Вы имеете шанс по прошествии нескольких лет увидеть семью, вернуться в нормальную жизнь. Думаю, рано или поздно в нашей стране что-нибудь изменится. Во всяком случае, перестанут наказывать людей за то, чего они не совершали. Но пока дело обстоит именно так. Назовем это борьбой за выживание молодого советского государства и ликвидацией всего того, что чуждо рабоче-крестьянской власти. Мне очень жаль, Иван Максимович. Дело тут не в вас лично.
– Да, я понимаю, это система. Против нее люди, находящиеся в своем уме, не ходят. Спасибо за откровенность, Павел Викторович.
Допросы и пытки этой ночью досуг Никольского не разнообразили. Он ворочался на отсыревшей мешковине, никак не мог уснуть. В камере напротив похрапывал Градов. Тот насилу угомонился.
Павел вертелся, то потел, то дрожал от холода. Его глодала обида, какой-то всепожирающий стыд. Люди вокруг него гибли постоянно, массово и поодиночке. Этот процесс продолжался уже четвертый год и никак не останавливался.
Офицеры в его опергруппе были из нового пополнения. Он работал с ними всего три месяца, и вот Булыгина уже нет. Срок службы оперативника СМЕРШ до обидного мал. Неопытным и безрассудным дается неделя, осторожным и благоразумным – месяца три-четыре. Если повезет, то полгода.
Тех, кто начинал с ним в сорок первом, уже и в помине нет. Их косточки давно высохли. Причем похоронены были далеко не все.
Павел два года служил в разведывательно-диверсионной группе при штабе армии. Это был отряд специального назначения, способный выполнять любые задачи в самых сложных условиях. Добыча языка, разведданных, подрыв моста, железнодорожного узла, переправка за линию фронта или обратно важной персоны.
Срывов не было, но люди уходили, гибли геройской смертью. Некоторым повезло, они всего лишь стали калеками.
Никольский отделался легкой контузией и ранением навылет в плечо. Эта рана зажила как на собаке.
В сорок третьем было сформировано Главное управление контрразведки СМЕРШ. Туда уходили служить не только особисты, как правило малосведущие в поисках реального врага, но и ценные кадры из разведки, следственных органов, оперативных отделов милиции.
За полтора года Павел возглавлял три группы по поимке агентов абвера в ближнем тылу советских войск. Его люди часто уходили в те края, откуда не возвращаются.
Лейтенанта Савельева расстреляли подло, в спину. Капитан Кулешов утонул в болоте, куда успешно заманил группу вражеских диверсантов. Старшего лейтенанта Симоненко зарезали на явочной квартире, где он пытался выдать себя за служащего вспомогательной полиции.
Молодой лейтенант Пятницкий пожертвовал собой. Группа преследовала диверсантов, угнавших грузовик и имевших реальные шансы уйти. Лейтенант перекрыл им дорогу, на полной скорости врезался в кабину на мотоцикле. Сам погиб, мотоцикл всмятку, кабина грузовика тоже. Но эти секунды и решили исход дела. Диверсанты были уничтожены.
Тех, кто струсил, устал, писал рапорты о переводе на другое место, было мало. Люди служили верой и правдой и уходили достойно.
Только он оставался жив и здоров. Порой ему становилось очень стыдно за это.
Ночь в тюремном подвале лагеря смерти тянулась, как резиновая. Стонали души убиенных, тяжелая аура висела в сыром пространстве. Время остановилось. Его могли расстрелять уже на рассвете.
Советская власть в военное время не заморачивалась судебно-процессуальными нормами. Признание вины не играло роли. Если кто-то наверху решит, что это целесообразно, то так и будет. Пора уже, майор. Слишком долго за тобой ходит смерть и никак не настигнет.
Перед глазами Павла опять возник образ отца. В последнее время такое случалось довольно часто.
Мать он практически не помнил. Она скончалась в двадцать третьем, когда ему исполнилось одиннадцать. Так, смутный силуэт улыбчивой женщины, вызывавший легкую грусть.
А образ отца оставался выпуклым и ярким. Это был крупный усатый мужчина, иронично усмехающийся.
Октябрьскую революцию Павел помнил плохо, хотя жили они в ее колыбели, в бараке, расположенном на Васильевском острове. По улице кто-то бегал, кричал, носились диковинные автомобили с людьми, перепоясанными пулеметными лентами.
Но парень взрослел не по годам, вскоре начал что-то соображать, понял, что эта история преподносилась очень странно. Фильм «Ленин в Октябре» Михаила Ромма, конечно, гениален. Он посвящен событиям, которых не было! В нем показано, как вся страна доверчиво тянулась к большевикам, которые с грохотом брали Зимний, катались на воротах перед Дворцовой площадью.
Отец рассказывал сыну, как все было на самом деле. Безвластие висело в воздухе. Ленин сидел то в Разливе, то в Финляндии, кстати, вместе с Зиновьевым, который оказался ревизионистом и троцкистом. Кто готовил восстание – непонятно. Похоже, Троцкий, который также впоследствии оказался ревизионистом и… троцкистом. Странно, не правда ли?
«Аврора» стреляла не холостым. Снаряд, выпущенный из ее бакового орудия, угодил в солдатский госпиталь, под который была отведена часть Зимнего дворца. Группа Антонова-Овсеенко, посланная руководством произвести арест Временного правительства, стерла все ноги, блуждая по бесчисленным переходам Зимнего. Юнкера куда-то попрятались, женский батальон смерти Марии Бочкаревой убыл в баню. Спросить дорогу было не у кого. Насилу нашли.
«Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!» – написал потом об этом Владимир Маяковский.
Отец никогда не говорил, что дезертировал из армии. Но факт. Он примчался на Васильевский остров в шинели с погонами фельдфебеля, красным бантом и винтовкой, был довольный, чему-то радовался, всей душой и сердцем принял затею большевиков.
Красная армия, командирский чин, дальние переезды. Сперва на Урал, где большевики схлестнулись с Колчаком, потом Сибирь, Забайкалье, военные действия против барона Унгерна, собравшегося реставрировать империю Чингисхана от Каспия до дальнего Востока.
Павел запомнил жизнь в военном городке, который периодически обстреливали то буряты, то монголы, то белые казаки. Бесчисленные кавалерийские стычки с этим странным буддийско-бандитским войском. Барон Унгерн удрал в Монголию, где его арестовали свои же сподвижники. Партизанам Петра Ефимовича Щетинкина осталось лишь перебить этих благодетелей и отправить затосковавшего в Сибирский ревтрибунал.
Одним из тех людей, которые конвоировали Унгерна, был Виктор Андреевич Никольский. Позднее отец признавался, что его отношение к этому человеку было весьма неоднозначным. Конечно, он ненавидел этого бандита, классового врага, эксплуататора угнетенных трудящихся масс. Но вместе с тем уважал и даже побаивался. Причины этого Павел в те годы понять не мог. Слишком уж причудливыми были мировоззрение барона и дело, за которое он бился до самого конца.
Отчего умерла его мама? Не было причин, вроде простыла, билась в горячечном бреду, угасла за сорок восемь часов. Отец был бледен как смерть, замкнулся.
Люди поговаривали, что это дело рук бурятских шаманов, на которых опирался Унгерн. Они наказали товарища Никольского, и это еще цветочки.
Несколько лет после Гражданской войны они с отцом прожили в Забайкалье. Советская власть огнем и мечом строила там мирную справедливую жизнь через голод, страх, каторжный труд. Местные угнетенные массы при проклятом царизме неплохо себя чувствовали и практически не работали.
Когда большевики скинули с людей оковы многовекового рабства, трудиться стали все. Пахали как проклятые, по шестнадцать часов в сутки, за пайку хлеба, и хорошо, если на свободе.
Павлу казалось, что отец не старел, оставался все тем же, большим и усатым. А седина у него была всегда. Новосибирск, Саратов, Москва, снова Ленинград. Углы в казармах сменялись комнатами в общежитиях, те – приличными городскими квартирами с диковинными радиоточками, розетками и даже небольшим холодильным агрегатом американского производства, который отец добыл по знакомству. К ним тогда тянулись все соседи по лестничной клетке, просили на время пристроить продукты.
В тридцать седьмом прославленный герой Гражданской войны комдив Никольский был арестован. Ни один сосед не пришел, все попрятались, будто вымерли.
Павел тогда как раз оканчивал военное училище. Он тоже ждал ареста, но обошлось.
Отца расстреляли, но в тридцать девятом, когда на смену Ежову пришел Берия, посмертно реабилитировали, сняли вздорные обвинения в заговоре против руководства Ленинградского обкома ВКП(б).
К сороковому году молодой капитан Павел Никольский был чист, имел незапятнанную биографию и даже право на некие льготы.
Семейная жизнь с молодой женой оборвалась на четвертом месяце, когда последовало назначение на остров Сахалин, под нос к обнаглевшим японцам.
«Не поеду! – заявила новоиспеченная супруга. – Как вернешься, заходи».
Вера Павла в прекрасную половину человечества на этом как-то скисла. Вернулся он скоро, через три с половиной месяца. Неисповедимы пути красного офицера. Но эту выдру Никольский даже на порог не пустил, впервые в жизни высказал женщине все, что о ней думал. Больше он ни с кем свою судьбу не связывал, милые дамы менялись, как картинки в калейдоскопе.
В июне сорок первого он служил на западных рубежах, в хозяйстве генерала армии Дмитрия Павлова, позднее расстрелянного на скорую руку. Война оказалась полной неожиданностью не только для командующего округом. Не сам факт ее начала, а то, какой именно она оказалась.
В подкорку всего советского народа была крепко вбита уверенность в том, что Красная армия готова к решительным боям в Европе, к полному освобождению тамошнего пролетариата от ига фашистских и прочих эксплуататоров. Но первыми бить нельзя. Нужно дождаться, пока фашисты нанесут удар, быстро вытолкать их обратно за границу и с чистой совестью освобождать порабощенные народы.
А беда свалилась как снег на голову! Бежали до самой столицы, отдали все, что имели. Только к ноябрю сорок первого малость пришли в себя, стало что-то получаться.
Сумбурные мысли навеяли сон, тревожный, дерганый, но все же.
Утром загремели засовы, усилился накал переносной лампочки.
– Выходи, Никольский, пока ты еще майор! – Голос был знакомый, Павел насторожился, отбросил сон.
Человек, стоявший в проходе, посторонился, дал ему пройти. Павел неуверенно вышел в коридор. У него тут же закружилась голова, он схватился за решетку. Часовой неторопливо удалялся, бренча ключами.
Да, посетитель был очень хорошо знаком Павлу. Именно он отправил группу Никольского в эту неудавшуюся командировку.
– Товарищ полковник?.. – растерянно пробормотал он, принимая некое подобие стойки смирно. – Василий Михайлович? Какими судьбами в такую рань?
– По твою душу, майор, – сказал полковник Максименко, начальник армейского отдела СМЕРШ, и беззлобно ухмыльнулся.
– Хотите лично присутствовать при моем расстреле?
– Рад бы, Никольский, да не могу позволить себе такого удовольствия. Кто же тогда работать будет?
– Минуточку. – Павел напрягся. – Если я правильно вас понял, то меня не только не расстреляют, но позволят и дальше выполнять свои обязанности. Так?
– Ты догадливый, – заявил Максименко. – Если расстреливать каждого, кого хоть однажды проштрафился, то вокруг останутся одни мертвецы и идиоты. Ты совершил ошибку, за что понесешь дисциплинарное наказание с понижением в звании. Увы, не в должности. Мне пришлось долго доказывать большому руководству, что делать этого нельзя, трясти твоим послужным списком, заслугами, наградами. Я растопил их черствые души. Тебе предоставят еще один шанс. Нашим органам крайне нужен господин Мендель, известный тебе не понаслышке.
– Я ему руку оторвал гранатой, – потупившись, сообщил Павел.
– Прими мои поздравления, – сказал полковник. – Если в каждую вашу встречу ты будешь ему что-нибудь отрывать, то рано или поздно дойдет до головы. Ладно, можешь расслабиться… капитан. Получишь назад свои документы и оружие. У меня приказ начальника контрразведки фронта о твоем освобождении. Поедешь со мной. Накормят на месте. Будешь делать то, что я прикажу. Пополнения не жди. Будешь работать со своими калеками-коллегами. С ними все в порядке, хотя и пострадали по твоей милости. Ждут не дождутся твоего возвращения, сильно скучают. Тело Булыгина забрала специальная команда. Его со всеми сопроводительными документами отправят в Союз, где и похоронят. Вопросы?
– Доктора Менделя не нашли, да?
– Да, ты понятливый. Тщетные поиски прекращены. Скорее всего этот садист вышел к своим. Сохраняется небольшая вероятность того, что он сдох, скажем, от холода или от потери крови. Но я особо на это не рассчитываю. Подобные твари всегда хитры и живучи. Специальные люди за линией фронта будут прорабатывать эту тему. Еще вопросы?
– А где Градов? – Павел всмотрелся в камеру напротив.
Там никого не было, только голые нары.
– Кто? – не понял Максименко.
– Бывший узник лагеря смерти Аушвальд майор медицинский службы Градов Иван Максимович. Совершил побег четыре дня назад, принял бой с охраной, выжил. В плену вел себя геройски.
– А тут возьми и снова загуди за решетку, – с усмешкой продолжил за него полковник. – Какая неожиданность, кто бы мог подумать! Тебя что-то удивляет, майор?
– Нет, просто жаль его. Он хороший человек, не заслуживает такого.
– Хорошие люди тоже небезгрешны, – назидательно сказал Максименко. – От меня-то ты что хочешь? Не моя компетенция. Мы не решаем судьбы узников концентрационных лагерей. На это есть особые беспристрастные люди. Если они выяснят, что виновен, то он понесет наказание. Заслуживает снисхождения – получит его. Пребывание в плену, знаешь ли, не шутка, а уже само по себе серьезное преступление. Да, я видел, как автоматчики выводили отсюда какого-то бедолагу, возможно, на допрос. Я выясню, в чем дело, но ничего не обещаю. Поехали, некогда прощаться с твоим протеже.
