Глава 19
— Ну что там с адресом? Пробил по номеру телефона?
— Мадам, вы слишком нетерпеливы. Так у нас дела не делаются.
Архаров говорил с Ингой так, как обычно распевают навязчивую песню, подхваченную из радио в такси, — по инерции и совершенно того не замечая. Он растягивал слова и бубнил, зажимая трубку плечом, очевидно, был занят другими вещами. Но Инга не собиралась отступать:
— Я знаю, как делаются ваши дела. — И добавила канцелярским тоном тётки из окошка приёмной: — «Доказательств того, что вашей жизни угрожает опасность, у вас нет. Вот если вас действительно убьют, тогда мы начнём вас охранять!»
— А вот сейчас было обидно! — Наконец Кирилл по-настоящему включился в разговор. — Между прочим, пока ты дома прохлаждаешься, я уже всё проверил.
— И что?
— Там проживает Комракова Надежда Ивановна.
— И всё?
Архаров невозмутимо продолжил — ему нравилось вызывать в ней это раздражение.
— И я выяснил, что по данному адресу прописан ещё Комраков Вадим Иванович.
— Вот с этого и надо было начинать! У Олега именно это имя!
— Сын Комраковой, 1978 года рождения. В свидетельстве о рождении в графе «отец» — прочерк. Получил фамилию и отчество по деду, который также проживал в этой квартире до своей смерти в 1989 году. Надо сказать, мальчик рос способным. В 1995 году выиграл математическую олимпиаду МГУ, зачислен без экзаменов в шестнадцать лет — неслабо так, да? — на ВМК, знаменитый факультет вычислительной математики и кибернетики, но бросил университет на четвертом курсе.
— Ну и что? Бил Гейтс, Стивен Джобс, Марк Цукерберг — тоже недоучки.
— Ага, только ни «Виндоус», ни «Эппл», ни «Фейсбук» Комраков не создал. Нигде не работал. И вообще на этом факте его официальная летопись заканчивается.
— Думаешь, это Харон?
— А почему нет? Очень даже похоже. Очередной цифровой гений — неудивительно, что он так запал тебе в душу.
— Значит, никакой он не психиатр.
— Зато псих наследственный! — засмеялся Кирилл. — Матушка его состоит на учёте в районном психдиспансере.
— Диагноз?
— Это врачебная тайна, — хмыкнул Архаров, — но только для тебя — у неё МДП (маниакально-депрессивный психоз).
— Слежка за домом установлена?
— Слежка? Ага! Три отряда собровцев с пулемётами, боевые пловцы в канализации и собаки под кустом… Откуда, Белова, у меня такие полномочия? К тому же ещё не доказано, что это доведение до самоубийства. А вдруг это такая игра для взрослых типа квеста? Кто под никами шифровался — мы тоже не знаем. Может, Малышев, Щекотко — это всё случайные совпадения? Где гарантии, что ты не подогнала пару фактов, чтобы слепить очередную сенсацию для пущей популярности. И где доказательства, что Комраков — твой Харон?
— И что, опять всё сыпется? — Инга чуть не плакала от беспомощности.
— Только не паникуй! В саму квартиру я не попал — никого дома не было. Но по подъезду походил, жителей поспрашивал. Знаешь, народ у нас злой, оттого разговорчивый, особенно если надо про соседа. Вадим там с сентября не появлялся, да и раньше захаживал только раз в неделю — привозил матери продукты. Судя по всему, не живёт он там. Видишь, как я тебе помог, причём в своё свободное время, можно сказать, лишив себя досуга.
— Значит, его не было там со смерти Штейна. Он прячется. Вот тебе ещё одно доказательство! Он убил Олега! Что ещё нужно твоему начальству?
— Что-нибудь кроме твоих слов и предположений. Возьмём факты и маленько перефразируем. Вот ты говоришь — прячется, а мы скажем — пропал. Имеем также смерть ряда граждан, фото персонажа и обоснованные подозрения, кто такой этот твой Харон. Опа, и в розыск его! Объявляем и ждём.
— А люди будут гибнуть.
— Обязательно. Все мы смертны. Но это было бы ещё полбеды… Маньяков, например, годами ловят. А жертвы Харонa идут на смерть по своей воле, никто их не убивает. И без Комракова, знаешь, сколько самоубийств мы регистрируем за месяц?!
Кирилл прав. Не один Харон виноват в том, что люди решают покончить с собой. Но хорошо рассуждать со стороны! А когда это случается с близкими? Когда под угрозой твой собственный ребёнок? И что? Сидеть сложа руки?
* * *
— Я вспомнила, откуда эта строфа!
— Боже, Женя! Два часа ночи! Я только что уснула! — жалобно просипела Инга, взяв трубку.
Холодивкер продолжила как ни в чём не бывало:
— Это Вениамин Блаженный. Вот послушай:
Душа, проснувшись, не узнает дома,
Родимого земного шалаша,
И побредёт, своим путём влекома…
Зачем ей дом, когда она душа?..
И всё же, в путь бредя необратимый
Просторами небесной колеи,
Возьмёт душа моё земное имя
И горести безмерные мои.
Возьмёт не все их, но с собой в дорогу
Возьмёт душа неодолимый путь,
Где шаг за шагом я молился Богу
И шаг за шагом изнывал от пут.
…Какой-то свет таинственный прольётся
На повороте времени крутом.
Но цепь предвечная не разомкнётся
Ни на юдольном свете, ни на том.
Она читала монотонно, завораживающе, будто раскачиваясь жрицей на треножнике, потом замолчала, ожидая реакции. Инга тёрла глаза, пытаясь сообразить, сон это или явь.
— Ты что, спишь? — упрекнула Женя уже совсем непоэтическим, басовитым голосом.
— Почти, — призналась Инга. — Я не понимаю, к чему эти стихи? Сейчас? Ночью?
— Ты разве не слушала? Прочитать ещё раз?
— Нет-нет, спасибо! Ты хорошо читаешь, просто я сейчас плохо соображаю. Объясни, пожалуйста, только проще — как интерну!
— Ты же сама рассказывала, что строфу кто-то разместил под постом о первом самоубийце группы — Чернове. И вне контекста кажется, что она действительно соответствует теории Харонa: тело — тюрьма для души, самоубийство — акт освобождения ну или пробуждения. Но прочти стихи целиком и увидишь, что в них заложена противоположная идея. Человеку никоим образом не освободиться — ни на этом свете, ни на том — это не в его компетенции. Какой адепт станет вешать стихотворение, опровергающее главный постулат его учителя? И какой учитель, гуру, кто там ещё — сенсей оставит это без внимания?
— Ну, мало ли, один выдернул откуда-то строфу и не потрудился изучить текст целиком, другой не стал проверять. Что с того?
— На этом и построен метод воздействия теории Харонa! На строфах, вырванных из контекста! Но из контекста, которому доверяют, с которым неловко спорить: из древнеримской истории, восточной философии, буддизма, индуизма, биографий звёзд. А контекст, прямо как со стихотворением Блаженного, камня на камне не оставляет от теории Харонa! Но кто из участников группы изучал сам контекст? Никто! Знаешь почему? Тут сработало нежелание признавать своё невежество: когда говорят о чём-то сложном — молчи и соглашайся, за умного сойдёшь. Закон конформизма в группе. Как в экспериментах Соломона Аша или того же Милгрэма. На этом слепом послушании авторитету выстроены все тоталитарные секты и общества. С Хароном та же фигня!
Холодивкер со смаком затянулась. Было слышно, как она сладко и самодовольно выпускает дым из своих толстых губ. Ингу начало раздражать её учёное бахвальство, она не хотела вслушиваться в слова Жени, а только спать, спать и ни о чём не думать.
— Это во-первых!
Конечно, будет ещё и в-десятых!
Инга сжала зубы, Женя продолжила:
— А во-вторых, Харон использует самые простые техники внушения. Например, эта фишка с его глазами на обложке группы! Я сначала думала — это он пытается соответствовать своему нику: по одной из версий, имя Харон переводится с древнегреческого как «обладающий острым взглядом». А потом прочитала у Канемана о методе воздействия на поведение людей. В одном офисе сотрудники собирали добровольные взносы на покупку кофе и чая. Взносы клали в кружку на кухне — кто сколько сможет. Потом на кухне повесили плакат со строго смотревшим человеком, и тут же собранная сумма увеличилась в разы. Представляешь? Подсознание воспринимало это лицо с плаката как реальное и стимулировало одобряемое группой поведение. И с фотографией Харонa срабатывает тот же эффект. И это только одна из техник.
Она перевела дыхание.
— В-третьих…
Инга вздохнула:
— Подожди, закурю.
—…Харон паразитирует на экзистенциальных запросах, которые остаются неудовлетворёнными в рамках религий. И главный среди них — это тот самый древний вопль Иова: за что? При этом ответ Харона оказывается примитивнее многих теологических выкладок. Почему же ему доверяют? Философ Секацкий, например, называет подобную практику чумакованием. Забавный термин, да?
— Ага, — согласилась Инга мрачно. — Это что, в честь того Чумака, который воду заряжал?
— Именно! Так вот, подобные шарлатанские практики основаны на архаических элементах контагиозной и симпатической магии — речь о тех самых заданиях, которые Харон давал членам группы как элементы квеста.
— Поясни!
— Это же элементарно, господи! Симпатическая, то есть магия подобия, когда сходные предметы или явления образуют некую связь, влияют друг на друга. Отсюда трюк со всеми этими обрядами: скорбящей вдове — погребальный костерок, как в Индии, ославленному хирургу-самураю — харакири. А контагиозная магия, это когда связь между объектами образуется в результате их соприкосновения — все эти записки, заранее приготовленные орудия самоубийства, фотографии на месте. Это удовлетворяет потребность нашего подсознания в ритуальности.
— Получается, он очень хорошо в этом разбирается.
— Да не особо. Чтобы задобрить наше эго — невежественное, но претендующее на высокую интеллектуальность, Харон использует винегрет из гностических, эзотерических и наукообразных терминов. Но использует весьма неумело.
— Неумело? Я бы не сказала.
На это Женя самодовольно хрюкнула:
— Даже безграмотно. Всё это погоня за эффектом, игра на чувствах. Как раз хотела тебе зачитать на эту тему цитатку из того же Секацкого. Вот, слушай, зашелестели страницы: «Присвоение имени и биографии исторической или мифической личности представляет собой отчаянную попытку найти себя, скрыть растерянность и мучительную неопределённость за фасадом общеизвестного. Патологическая мания величия — это просто попытка защиты от прогрессирующей утраты своих господствующих высот во Вселенной». И тут, кстати, срабатывает феномен сверхкомпенсации…
Предупреждая заход на очередной виток длинного рассуждения, Инга поспешила возразить:
— Ты не одна такая умная со своим Секацким. Олег пришёл к такому же выводу. Он писал об этом в своём блокноте. Но это никого не спасло! Можно знать, как разбирается автомат, но это знание не защищает от пули. Мне-то что со всем этим делать?
Холодивкер замолчала. Было непонятно, то ли она обиделась, то ли думала над ответом. Наконец она сказала:
— Остаётся только выбить оружие из рук того, кто стреляет!
* * *
— Комракова Надежда Ивановна? Я из метрологической службы контроля счётчиков на воду, у вас счётчики установлены? Вы их давно поверяли?
— Как это? Как поверяли? — На пороге стояла женщина в чёрной водолазке и чёрной юбке почти до пят. Седеющие волосы собраны надо лбом, что делало её очень похожей на грузную брюнетку Тулуза-Лотрека «В столовой борделя». Даже взгляд такой же вульгарный. Тяжёлые агатовые серьги оттянули мочки ушей, отчего те казались длинными, как у нэцке. В квартире пахло кошатиной, хотя ни одной кошки не было видно, корвалолом и чем-то застарело-сладким, как пахнут прогоркшие молочные продукты. — Можно ваши счётчики посмотреть?
— Про воду ничего не знаю. Сын платит.
— Вы с сыном живёте?
Она не ответила. Инга прошла в коридор. Двери в обе небольшие комнаты были открыты. Обстановка из начала девяностых — Инга давно не видела таких квартир. Стенки из ДСП с ажурными литыми ручками, фотообои «Березовая роща» и ковер на стене — забытый тоскливый вид. Нигде никакой техники, даже компьютера.
— В ванную проходите! Тут у меня!
Инга зашла в ванную комнату. Стены покрыты светло-синей краской, над раковиной и ванной — старый белый кафель, в ванной таз с киснущим бельём. Запах плесени и мочи перебивался едким запахом щёлочи — так пахли стиральные порошки лет тридцать назад.
— Да, счётчики новые, поверка не требуется, — произнесла Инга, превозмогая тошноту. — Так вы с сыном живёте?
— С сыном, да, — ответила Комракова. — Только его сейчас нет.
— А когда с ним можно будет увидеться?
— Да его вообще нет. Он с дедом. Его дед воспитывает, Вадик к нему очень привязан.
— С дедом? — Кирилл ведь говорил, что дед давно умер. — А он где проживает?
— С нами. Все с нами, — ответила она неопределённо.
Слова вязкие, мутные, фиолетовые. Она абсолютно уверена в том, что говорит.
Вдруг она насупилась и зашептала кому-то строго:
— Иди к себе! К себе! Кому говорят! Не видишь, ко мне люди пришли!
Инга сначала приняла эти слова на свой счёт. Но Комракова смотрела на угол за её спиной. Инга испуганно обернулась — позади никого не было.
Точно сумасшедшая!
Инга поспешно прошагала к выходу.
— Извините за беспокойство! — говорила уже с порога.
Комракова что-то промычала и захлопнула дверь.
Инга вышла из тёмного подъезда к машине Костика, ощущая холод чьего-то взгляда на своей спине. Она оглянулась на мрачный фасад: ей показалось, что в одном из окон в просвете между шторами на неё смотрят чёрные глаза Харона. Инга инстинктивно отвернулась. Уже из машины она увидела, что за ней внимательно наблюдает Комракова.
— Да, рядовой работник метрологической службы на BMW! Чёрт меня побрал! — злилась на себя Инга. — Надо было тебе подальше припарковаться.
— Указаний не было.
— Да. Это я не продумала.
В дороге Костик ворчал:
— Вот погода! С утра машину помыл, а она вся как вездеход — будто из болота вылезла. Гадость эта маслянистая на стекле — никакой омыватель не берёт. Петицию, что ли, какую подписать против реагентов! И зачем они вообще нужны, раз снега нет?! Они что, план какой-то выполняют, что ли?
Инга думала о своём и не заметила, как Костик замолчал, втопил газ и стал шашечкой обгонять машины. Только когда они резко подрезали какую-то «Хонду» и раздался её гневный сигнал, Инга очнулась:
— Костик, ты чего? Поосторожней можно!
— С тобой свяжешься — ещё тем гонщиком станешь. Я от «Мазды» уходил, ехала за нами. Опять, Инга Александровна, ты себе хвост отрастила! Что, так просто жить не получается?
Инга немедленно набрала Архарова.
— Может, запереть тебя на пару недель в СИЗО для твоего же блага, а, Белова? — ругался Кирилл. — Мало того что себя подставляешь, так запалила ход расследования, понимаешь?
— Но я хотела… Я просто не могла сидеть и ждать!
— Зато в камере посидишь как миленькая!
— Ты серьёзно?
— Как никогда! У тебя паспорт, деньги при себе?
— Да.
— С кем ты сейчас?
— С Костей.
— Хорошо. Значит, слушай меня! Как только от хвоста оторвётесь, мчите в аэропорт. Берёшь билет на ближайший рейс куда угодно. И сиди там не высовывайся! По мобильнику не звони, в Сеть не вылезай. Поняла?
— Да.
— Нет, лучше так! Нельзя тебя одну оставлять! Дуй в Сочи, отсидись там. В каком-нибудь закутке с видом на море. У меня в Сочинском РУВД кореш, договорюсь с ним. Будешь у меня под присмотром! И ещё! Сейчас же поставь мой номер на экстренный вызов, в случае чего наберёшь и сразу сбросишь — значит, срочно нужна помощь, и телефон чтоб всегда был в кармане!
* * *
Море сливалось с небом в сплошной металлический лист, которым в театре имитируют раскаты грома. Рождался пасмурный день. Зато кашель в Сочи сразу прошёл — Инге стало намного легче. Наполненный морской солью воздух подействовал как ингаляции.
Инга лежала на широкой кровати и листала блокнот Штейна — из тех, что она не успела прочитать, и потому запихнула в сумку вчера утром.
Вчера! Всего лишь двадцать часов назад была совсем другая жизнь. Моя дочь, мои друзья, моя квартира, мои вещи. Теперь всё это перечёркнуто пропастью — вчера. Пустынный вид из окна, и я в казённом халате. Оказалось, что есть только я — всё остальное было иллюзией.
Видимо, к концу расследования эмоции захватили Олега, и он чувствовал потребность высказаться, но поделиться с кем-то боялся. Боялся, что подвергнет этого человека риску. Последние три тетради — это был уже настоящий дневник. Дневник человека, идущего по следу преступников и ведущего счёт своим дням, часам, минутам. Размышления о жизни перемежались с вычислениями, выдержками из книг, списком дел. Штейн писал своим заострённым почерком:
«23.02.
Перед „пробуждением“ необходимо выполнить последнее задание: отказаться от материальных ценностей — освободиться от самых крепких пут этого мира. Это тонкое место: малейшее неверное слово — и жертва почувствует подвох. Чтобы не вызвать подозрений, Комраков имитирует некую благотворительность — предлагает завещать своё имущество или перевести деньги на счёт нуждающемуся. Его роль всегда исполняет Трифонов. Зачем Комраков выбрал человека, так похожего на него? — Выяснить»
«02.03.
Комраков сказал ей, что Христос — тоже самоубийца: ведь Он знал, что идёт на смерть. Я тогда растерялся — так и не смог ничего ответить, не успел. Но теперь понял поступок Христа — не самоубийство, а высшее проявление любви. Если любимый человек в опасности — ты спасёшь его, даже если знаешь, что погибнешь сам. Вот что Он сделал. А я зачем лезу на рожон, если сына уже не спасу? Да и спасу ли кого-то из этих людей? Если удастся помочь хоть одному — это будет моё искупление. Бог мне ничего не должен, но верю: если вытащу кого-то отсюда, то и Бог вытащит моего сына из ада. Ведь пока меня не было рядом, Он был с ним.
Не поддавайся искушению, помни о любви!» — последняя строчка подчеркнута двумя линиями.
Бедный мой Олег, наивный Дон Кихот! Никого ты не спас, даже себя! О какой любви ты говоришь, если твоя мать за квартиру готова признать тебя сумасшедшим? Если никто из твоих женщин уже не оплакивает тебя? Где эта любовь, если Катя, столько раз повторявшая «обожаю», теперь с тем же восторгом смотрит на чужую женщину?
Ингу охватил панический приступ одиночества. Такое было с ней лишь раз, в детстве, когда они жили в Марокко (был Египет, нет?). Родители повезли её на экскурсию в пустыню покататься на верблюдах и посмотреть на закат над песками.
Пока взрослые возились с фатта, Инга изучала горизонт. Он не был твёрдым, а колыхался и ходил волнами. Вдруг среди дальних барханов она увидела блестящую полоску голубой воды. Отец много рассказывал ей о миражах, Инга представляла их как туманные призраки над землей, а озеро вдали было чётким, настоящим. От жары и колкого песочного ветра ей уже давно не терпелось искупаться, и она побежала в сторону воды. Она не помнила, сколько шла, но полоска воды не приближалась, а таяла и таяла, пока не испарилась.
Инга осмотрелась — ни шатров, ни верблюдов. Она не помнила, откуда пришла — всё было одинаковым — жёлто-серые холмы, а песок такой зыбучий, что остались только совсем недавние следы — на три метра назад.
От страха заболела голова, и одна острая мысль колотилась в висках: «Значит, вот как умирает человек — совсем один!»
Это давнее воспоминание вдруг вернулось сейчас и не отпускало. Вокруг были люди — туристы, служащие гостиницы — тот же мираж, убаюкивающий её со всех сторон, но грозящий растаять при малейшей попытке протянуть к нему руку. Инга, вопреки предупреждению Архарова открыла мессенджер. Ей никто не писал, кроме Харона. В новом сообщении от него была ссылка на видео: клип Далиды Salma Ya Salama. Инга слушала и уже не удивлялась тому, как совпадали слова с её чувствами:
Et l'homme des sables
Pour faire le voyage
N'a que l'espoir au coeur
Un jour il arrive
Il touche la rive
Il voit devant lui des fleurs
La grande rivière
Du bonheur
C'était un mirage
Il n'y avait pas de rivière
Et la bonne et riche et douce terre
N'était que du sable.
Как только песня кончилась, Харон прислал ей новое сообщение:
«Далида! Хотя к чему эти ролевые игры. Они не для тебя, ты мудрее и выше этого. Елизавета! Неужели ты ещё сомневаешься во мне? Видишь? Я один понимаю тебя! Признаюсь, я очень рад, что ты обратилась ко мне. У меня ещё не было души, равной твоей, — такой богатой, чуткой и глубокой! Я чувствую души людей, я знаю, как вести каждого из них — таков мой дар. Но все, кому я помогал прежде, были слишком слабы, чтобы осмелиться идти своей дорогой. Только ты одна оказалась на это способна. Этим ты мне близка, этим мы похожи. И оттого так одиноки.
Я знаю о тебе всё. Поэтому будет честно, если и ты узнаешь всё обо мне. Меня воспитывал дед. Мама редко бывала дома. Но я не ощущал её отсутствия. Общество навязывает нам стереотип, что у ребёнка должны быть мама и папа. Догма за догмой — одно звено на другое — и вот вокруг твоей шеи уже цепь, и, кажется, вырваться невозможно. Опровергаю этот постулат своим примером — я был счастливым ребёнком, потому что меня любил дед. Самым долгожданным праздником в году был не Новый год, а 21 марта — день рождения моего деда. Именно он был полон чудес и подарков. 21 марта мы обязательно куда-нибудь ходили — в цирк, в консерваторию или в театр. Дед готовил мне праздничный завтрак, а после нашего культпохода обязательно вёл в кафе-мороженое. Оно было рядом — на углу второго дома. Как сейчас помню — называлось „Сладкоежка“. Теперь там супермаркет.
От деда я перенял страсть к литературе, истории и философии. Он читал мне вслух взрослые книги — говорил, что детской литературы не существует, это условность, которую придумали люди, чтобы ограничить свободу человека ещё и по возрастному признаку.
Самое большое удовольствие я испытывал от рассказов Акутагавы: что-то волнующее, запредельное было в этих простых и при этом совершенно непонятных историях. Дед рассказывал мне, что Рюноскэ покончил с собой из-за какого-то душевного недуга. Однажды я спросил его: что, если Акутагава ушёл из жизни не потому, что сошёл с ума, а, наоборот, понял что-то важное. Деду понравилась моя идея. Он продолжил её в том духе, что поступок писателя был освобождением от абсурдного мира, который вечно требует от человека больше, чем может ему предложить. Как видишь, дед не ограничивал наше общение никакими запретами, я мог обсуждать с ним всё, что меня волновало.
В отсутствие „нормальных“ родителей я не чувствовал себя обделённым. Пока дед не заболел. Болезнь его была стремительной — инсульт. Его парализовало. За один день крепкий, солидный мужчина превратился в беспомощного старика, едва способного говорить. Я знал, что мучительнее всего для деда — унижение от физической немощи, зависимость от других буквально во всём. Он уже не был собой. Его существование превратилось в долгую душевную агонию, и он бы предпочел мгновенную смерть. Я вспомнил наши разговоры про Рюноскэ и понял, что должен сделать.
Дед всё равно бы ушёл, умерло бы его заживо гниющее тело, я же дал ему возможность уйти достойно. Делая это, я думал только о его благе, и хотя я смирился с тем, что его фактически не стало, эта утрата оказалась гораздо ощутимее, чем я предполагал. Мне тут же захотелось последовать за ним: таблеток осталось много.
Одно меня удержало: я мог помочь тем, кому эта жизнь причиняет страдания. Для меня эта жизнь — зона, из которой я могу выводить людей, как сталкер. Я уверен в своём даре, потому что я способен видеть, что там — за чертой, которая из этого мира кажется тебе такой страшной. Загляни за неё — и ты всё увидишь сама.
Я хочу помочь тебе! Доверься мне! Остался всего шаг до пробуждения».
* * *
Инга встала, открыла балкон — ледяной мокрый ветер с моря окатил её. Она поспешно оделась и выбежала из гостиницы. Она отдыхала в Сочи в детстве с родителями. Тогда ей запомнились изобильные сталинские дворцы и богатые галереи садов — теперь роскошь тридцатых сменилась вычурным гипсо-пластиковым новоделом. Она зашла в первую попавшуюся аптеку и купила седативных препаратов, указанных в четвёртом задании Харонa.
Раздался звонок: Инга сбросила вызов и двинулась дальше — вперёд, куда угодно. У неё теперь нигде не было дома, её никто не ждал. Кроме него.
Она достала лекарства из пакета и сфотографировала их на вытянутой руке, отправив Харонy снимок без всякой подписи.
На террасе ресторана «Плющ и вино» через дорогу курил мужчина — плотный, в рубашке, натянувшейся на животе тугим полным парусом. Взгляд его был умиротворённым и сытым. Мелькнуло смутное воспоминание: где-то она уже видела его. Она ускорила шаг, потом остановилась и обернулась — мужчина пристально смотрел ей вслед. Не осознавая, что делает, Инга повернула направо и стала спускаться к заброшенному, всеми покинутому в это время года пляжу. Мокрая галька бесчисленными серыми глазами смотрела на неё. На последней ступеньке лестницы Инга внезапно остановилась: она вспомнила, где видела это лицо! Это был Чернов! Самоубийца из «Чёрных дельфинов», который пробудился первым!
Я схожу с ума. У меня отнимают последнее, что осталось, — моё сознание. Хотя что это? — Сгустки чьих-то мыслей, проносящихся в голове, носитель чужих страхов, догм, предрассудков. К чему множить иллюзии и заблуждения этого мира?
Небо стало белёсым, море налилось яростным свинцом. Свистели зонты пальм. Инга стояла на краю высокого пирса и с безразличием смотрела в раскрывающуюся пасть волны, окаймлённую пенными зубами. Под ней чернели острые глыбы.
Не было реки, не было благодатной плодородной земли, был только песок! Ещё одна, нет, пусть следующая, вот набегает большая — надо успеть попасть в неё.
Сейчас придёт эта волна, её волна. Она приготовилась прыгнуть.
Сразу ударюсь головой о камни — и всё!
Телефон завибрировал снова, Инга на секунду отвлеклась, чтобы сбросить вызов. Волна, в которую она хотела упасть, разбилась о камни — потраченная зря. Инга рывком вытащила из кармана телефон и замахнулась, чтобы зашвырнуть его подальше. На экране горело «Папа». Рука беспомощно опустилась. Сбросить его вызов она не смогла. Инга нажала на зелёный кружок на экране.
— Инка! Живая! Мы с мамой и Катей так волновались! Куда ты пропала? Все тут страшно переживают: Эдуард, Сергей, Константин, твоя подруга Женя вообще оборвала нам все телефоны, даже сосед твой Даниил! Все наперебой звонят, спрашивают, а мы не знаем, что и думать.
— Прости, что так вас напугала! Пришлось срочно уехать в командировку. Всё в порядке, пап!
— Ну, слава богу! — Его голос непривычно дрожал. — Как же я рад, что всё хорошо. Я люблю тебя, моя девочка! Возвращайся скорее! Мы ждём!
Инга пыталась что-то сказать в ответ, но не смогла, села на мокрую бетонную плиту, не в силах выдержать удушающий приступ нахлынувших слёз: «Не поддавайся искушению, помни о любви!»
Женька права. Остаётся только выбить оружие из рук того, кто стреляет! Жалость к себе — вот что он использовал против меня. Я всё это время жалела только себя. И всё! Какое мощное оказалось средство! Отключает самокритику, волю, запускает раздражение, нетерпимость, болезненную обидчивость. Посмотрим, каким тебе покажется на вкус твоё лекарство.
«Здравствуй, Харон! Ты не поверишь, но я очень тебе благодарна. Оказывается, я сама себя не понимала — ты открыл мне глаза на многое.
Я хорошо могу представить себе квартиру, в которой ты рос, твою мать, которой всё равно, есть ты или нет. Я одного не могу понять: что значил для тебя дед — ведь со мной всегда была моя мать, я жила беззаботно и благополучно. А у тебя забрали и эту последнюю опору. За что? Почему этот мир так несправедливо обошёлся с тобой? С таким талантливым и неординарным!
Как мне хочется обнять того мальчика, который только что убил самого дорогого на земле человека, лишь бы ему больше не было больно! Сказать ему: ты ещё будешь любим, любовь не кончилась с уходом деда, он оставил её в твоём сердце. Но меня не было рядом, никого не было. Ты остался один. И вместо надежды сердце заполнил страх, что на самом деле ты сделал что-то очень плохое, что твой поступок не спас близкого человека, а погубил его. Из-за этого страха ты придумал пробуждение — эта гипотеза оправдывает тебя, делает всесильным Хароном — посредником, который прокладывает путь через ужасный Стикс, соединяет два мира. Это всесильное, несокрушимое существо подтолкнуло ещё многих людей к краю пропасти.
Но в тебе ещё живёт тот сомневающийся, отзывчивый мальчик. Как мне помочь ему?
Я бы хотела поговорить с ним. Но не с этим безликим монстром Хароном, который, несмотря на всё своё бесстрашие, осмеливается только писать длинные пафосные тексты, а с тобой, Вадим. Позвони мне: 8 (916) 317-89-00».
Инга набирала сообщение быстро и отправила не перечитывая. Ни звонка, ни ответа не последовало. Она поужинала в номере, не сводя глаз с экрана — от Харона ничего не приходило.
Звонок раздался вечером, когда она задремала, — это был Эдик.
— Ты не поверишь, что я нашёл! — почти кричал он. — По закону подлости — в последней коробке Олега, которую я вскрыл! Здесь есть всё! Выписки из ЕИРЦ на имя Скворец, копии завещаний Малышева, Чирикова и Адлера, счета и уведомления о банковских переводах Леонида Постникова, отправленных на имя Трифонова! Они обдирали этих людей, отнимали у них квартиры и деньги, а потом убивали! Тут только по моим прикидкам ценностей миллионов на триста-четыреста! Скинь мне контакты своего Архарова, я подвезу ему документы. Твой Олег провел охрененное расследование! Инга! Они у нас в руках!
