Глава 16

— А что, Черёмушки тоже играют? — спросила Вера, девушка с короткой стрижкой и неприятным выражением лица — будто ей под нос сунули куриный помет. Она сидела на переднем сиденье рядом с Фростом, ухватившись за потолочную ручку.

Фрост молча кивнул: он на скорости выруливал на трассу. Штаб только что расшифровал координаты следующей локации — недостроенная высотка в Черёмушках, а они весь четвёртый уровень простояли в резерве на Таганке.

Катя ёрзала на сиденье. С двух сторон она была зажата рослыми парнями — Танком и Химиком — оба в камуфляже и кирзачах — накачанные, серьёзные до угрюмости, они разговаривали исключительно матом.

— В условиях игры было, блядь, — сказал Танк. Челюстями он делал такие движения, будто хотел сплюнуть. — Читать надо было внимательно.

— Да мне-то всё равно. — Вера смерила его презрительным взглядом. — Ехать далеко. Хочется успеть. Код найти.

— Да уж, — буркнул Химик, — заебался я стоять на месте. Играем же, чтоб бегать, блядь. А тут как последний хуесос ждёшь.

У Кати были смешанные чувства насчёт игры. Началась она здорово. Бэк перед началом выдал участникам рации. Всем действительно надо было нацепить парики, надеть поверх верхней одежды лифчики и бегать по Новому Арбату в поисках агента. Прохожие реагировали на них по-разному, но в основном дружелюбно. Многие понимали, что это какая-то игра. Некоторые даже интересовались, и тогда Катя радостно кричала: «Территория Икс!» Ей нравилось чувствовать себя частью команды. Агента нашла и вызнала у него кодовое слово Вера — как раз тогда у неё появилось надменное выражение лица. Это называлось «снять код». Агентом оказалась девушка с ангельскими крыльями, как у Джульетты в фильме, надетыми поверх зимней парки. Сказать надо было фразу: «Чума на оба ваших дома!» — на что та отвечала: «Терпите до 2024!». Слово начиналось на «тер», значит, код. Вера «сняла» его одним из первых, «Маклауды» благодаря ей сразу вышли на второе место, чем она чрезвычайно гордилась.

Носиться по Арбату было круто. Но второй уровень в заброшенном доме с кривой надписью над подъездом «нет повести печальнее на свете…» — «забросе», как называли его члены команды — Кате не понравился. Сначала она бегала, как все. Потом устало ходила по комнатам, чувствуя себя ненужной и боясь, что Фрост забудет про неё. Фонарик елозил по обоям, которые клочьями свисали со стен, по кучам какого-то тряпья в углах. Воняло сыростью и дерьмом. Она поняла, почему в списке необходимых вещей были резиновые сапоги: тут была такая грязь, что её розовые с божьими коровками сапожки совсем сюда не вписывались — нужно было что-то посерьёзнее, военное или рыбацкое. «Маклауды» искали код долго — она видела, как одна за другой с локации уезжают другие команды. Это означало, что их команда давно не на втором месте. Рация зло материлась. Наконец она услышала голос Фроста: «Снимаемся!» — и бросилась к двери, чтобы успеть добежать до машины.

Экипаж уже ждал её. Танк злобно смотрел из-под нависших бровей.

— Я не мог уехать без неё, — сказал ему Фрост. Когда сели в машину, добавил: — В следующий раз шевелись быстрее.

Катя пристыжённо кивнула.

— Кто снял код? — спросила Вера.

— Я! — гавкнул Химик.

— И где он был? — поинтересовался Танк, перегнувшись через Катю.

— На балке, на втором этаже, сверху, «тернистость».

— Круто! — похвалила его Вера.

Катя почти сразу пожалела, что их с Аней посадили в разные машины. Не надо было променивать подругу на Фроста — с Аней она бы не чувствовала себя такой одинокой, не боялась бы остаться одна в каком-нибудь «забросе». В команде она была самой младшей и отчаянно боялась сморозить какую-нибудь глупость.

Третий уровень оказался в екатерининском парке. Ворота уже были закрыты — пришлось перелезать через высокую ограду. По облетевшим деревьям носились лучи фонарей. Где-то в кустах тихо звучал голос Тома Йорка — стрекотуха Radiohead к «Ромео + Джульетта». «Маклауды» ринулись туда. Другие команды уже обыскивали детскую площадку, посередине которой, на скамейке, сидел человек с ай подом — организатор. Он подсказок не давал, на все вопросы отвечал: «Ищите».

Катя полезла на высокую горку в виде избушки на курьих ножках. Она думала про заброшенный дом. Может быть, когда-то там было уютно и в углу вместо кучи тряпья стоял торшер, а под ним — кресло, в котором какая-нибудь девушка любила читать, подобрав под себя ноги. Может быть, обои, клочьями свисавшие со стен, были в своё время новинкой, писком моды, или, как дед рассказывал — дефицитным товаром, и, чтобы получить десять рулонов, глава семейства стоял в очереди в хозяйственный с пяти утра.

Погруженная в эти мысли, она без особой надежды что-то найти водила фонариком по внутренней поверхности крыши жилища Бабы-яги, как вдруг увидела мелко написанное чёрным фломастером слово «терка». Она тут же убрала с него луч фонаря. Solo много раз объяснял: главное, нашла код — не пилась. Если будешь любоваться находкой в свете фонаря, припрыгивая рядом от эйфории, другие команды быстро поймут, где код, и тоже «снимут» его — это самая распространённая ошибка новичков. Катя вышла из избушки, осторожно спустилась по ступенькам вниз, отошла к краю детской площадки и написала Solo:

Он ответил мгновенно.

И тут же заплеталась рация голосом Бэк: «Сливаемся!»

Они выиграли время, снова были вторыми, и члены Катин ого экипажа посмотрели на неё по-другому. Она поняла, почему Вера так изменилась после первого уровня — находить код было чертовски приятно. Грудь распирало от гордости. Она оказалась умнее Фроста и Танка, которые пока ничего не нашли.

На четвёртый уровень их поставили в резерв. Бэк приказал Фросту встать у круглосуточного «Македонский» со словами: «Дайте поиграть другим». Танк с Фростом вышли покурить. Стоило признать: последний не обращал на неё никакого внимания. От скуки Катя переписывалась с Solo.

Он какое-то время не отвечал. Потом пришло сообщение:

Но Solo вышел из Сети. За час простоя они успели поесть, поссориться, замерзнуть и поэтому были очень рады новому заданию: Черёмушки!

Добрались быстро. Solo был прав: Фрост оказался отменным водителем. Припарковались около своих: два экипажа «Маклауды» — Лысого и Шины — уже были на месте, обыскивали недострой.

— Танк, Химик, Вера, идите на верхние этажи, — командовал Фрост. — Мы с Катей обыскиваем первый. Готова?

Катя надела налобный фонарь, смешно торчавший поверх шапки, и кивнула. Фрост наклонился к ней и включил его:

— Бегом!

Площадь здания была огромной, и как здесь найти код? Катя первое время шла за Фростом. Но он повернулся и шепнул:

— Разделимся! — И Катя свернула направо в первый же коридор.

В неострое было не так тоскливо — просто бетонные стены, дыры кое-где. В отличие от «заброса», лучшие времена которого были в прошлом, этот дом представлял собой несбывшееся счастливое будущее. Он должен был стать домом для сотен людей, но не стал. Два предыдущих кода были написаны под потолком, и поэтому Катя светила фонариком вверх.

Сначала ей показалось, что она наступила на матрас или на толстый ковёр. Сразу мелькнула мысль, что здесь ночуют бомжи, спасаясь от холодной осени. Она посветила вниз и увидела ногу. Отступила. Постояла в темноте, слушая своё громкое дыхание. Приблизилась к человеку, лежащему на полу. Вдруг это организатор «Территории Икс»? Изображает убитого Кобальта, например. Его надо потормошить, и он сообщит код.

— Эй. — Катя коснулась плеча. Человек лежал лицом вниз. Плечо было пугающе холодным. Как будто под курткой — ледник.

— Эй! С вами всё в порядке? — трясясь всем телом, спросила она.

— Что тут? — за спиной вырос Фрост. Луч его фонаря бегал по лежащему: — Вот же рань!

— Перевернём? — спросила Катя. Вдвоём они навалились на тяжёлое тело, перевернули его на спину.

Катя не сдержала крика: вместо лица была жуткая вмятина.

— Блядь, тут кровищи до хрена! — в панике заорал Фрост, поскользнувшись на заледеневшей луже крови.

Катя набирала мамин номер.

Инга выскочила на улицу в чём была, начала истерически ловить такси. Безрезультатно. Вспомнила про приложение в телефоне. Машина пришла через три минуты.

Она ничего не понимала: почему Катя в Черёмушках? Она должна быть у Сергея. Инга набрала номер.

— Три часа ночи! Что случилось?

— Почему Катя не у тебя? — набросилась она на него. — Почему она где-то в Черёмушках, в каком-то заброшенном доме?

— Подожди-подожди. Я на дежурстве. Что с Катей?

— Как на дежурстве?!? Она сказала мне, что…

— Что? Инга, что?

— Она должна быть у тебя!

— О чём ты? Нет конечно. Более того, она знала, что я сегодня дежурю, мы говорили об этом.

— Серёж, она наврала мне! Месяц назад она отпрашивалась на какой-то квест. Не в закрытой комнате, а игра по всей Москве среди ночи. Её друг позвал. Я запретила.

— Я даже не слышал о таком…

— Она позвонила только что. Серёж. Катя нашла труп.

Сергей молчал несколько секунд, потом сказал:

— Скинь адрес. Выезжаю.

Следующим, кому она позвонила, был Архаров.

По недостроенному зданию ползали разноцветные огни от полицейских машин. Труп, помещённый в чёрный мешок, уже загрузили. Катя стояла рядом с полицейским и что-то ему рассказывала. Инга бросилась к ней и крепко сжала. Потом обеими руками схватила лицо дочери и поцеловала в лоб и в нос.

— С тобой всё в порядке?

Катя кивнула.

— Кирилл вызвал полицию, — тихо сказала она. — Говорят, что мужчина упал с высоты. Наверное, с тринадцатого этажа — там большая дыра в полу как раз над тем местом, где я его нашла.

— Сержант Правки, — представился подошедший полицейский. — Что ж это вы, мамочка! Дочь несовершеннолетняя, а вы её так просто отпускаете на какие-то ночные игры?

Инга промолчала.

— Ты одна тут… играла? — спросила она у дочери.

— Нет, все уехали, там же на время игра, — виновато сказала Катя и вдруг заплакала.

Злость, которая пришла на смену страху, уступила место жалости.

— Катя! — К ним бежал Сергей.

Катя, продолжая плакать, уткнулась отцу в куртку.

— Извините меня, — услышала Инга сквозь рыдания. — Извините, пожалуйста.

— Ну ладно, ладно. — Сергей гладил Катю по спине. — Пойдём ко мне в машину, дома поговорим.

— Труп как-то связан с игрой, в которую играла моя дочь? — Инга смотрела на Правки на.

— Нет, — отрицательно помотал головой тот. — Не меньше недели тут лежит. Самоубийца, судя по всему. Протокол подпишите за дочку.

Он протянул ей заполненный бланк.

Инга старалась не сорваться всю дорогу домой. Катя плакала, просила прощения, клялась и божилась, что больше так не будет. У неё был шок — бесполезно ругать, она и так всё поняла.

— Что за друг тебя позвал играть в эту «Территорию»? — спросила Инга, пока Сергей молча вёл машину.

— Дима Сологуб, я рассказывала тебе. — Катя вытирала лицо тыльной стороной ладони. — Он у нас в классе по индивидуальной программе учился.

— Да, что-то такое припоминаю, — задумчиво сказала Инга. — Что ж он бросил тебя там одну, твой друг Дима Сологуб?

— Он не бросал! — горячо возразила Катя, всхлипнув. — Там команда делится на тех, кто в городе играет, и на тех, кто из дома всякие головоломки решает… Он дома сидит. Он, наоборот, единственный меня поддерживал, пока я полицию ждала!

— Дома сидит? Конечно, из тёплого уютного дома легко поддерживать девочку, которая ночью нашла на заброшенной стройке труп! — Инга заводилась помимо воли.

— Девочки, давайте доедем до дома, ляжем спать, а потом поговорим, — тихо сказал Сергей. — Утро вечера мудренее, правда?

Инга молчала.

— Правда? — громче повторил Сергей.

Она нехотя кивнула. Вскоре Катя перестала всхлипывать, заснула. Когда подъехали к дому, Сергей взял её на руки и отнёс наверх.

— Спасибо тебе, — сказала Инга, закрывая за ним дверь — Сергею надо было возвращаться на дежурство.

— Полегче с ней, — улыбнулся он, заходя в лифт.

На ноутбуке висело сообщение от Харона.

«Ты видела суету с высоты, — писал он, — прочитав подпись к твоим фотографиям, я понял, что ты чётко следовала моим инструкциям. Ты идёшь по выбранному мной пути без осечек, ты мне полностью доверилась, и я это очень ценю. У меня ещё не было человека, который бы слушал меня так тщательно, что всё больше и больше убеждает меня в том, что наша связь — особенная, уникальная».

Инга смотрела на окошко мессенджера. Возле имени Харонa прыгали три точки. Она ждала, что же он напишет. И вдруг поняла: ей нужен не новый поворот в расследовании, а утешение. Среди людей, которые казались ей такими дорогими и близкими, — Катя, Олег, Сергей, Эдик, — Харон, этот таинственный шарлатан из Интернета, — писал, что чувствует с ней особенную связь и понимает её. Как ужасно. Как иронично.

Новое сообщение не приходило. Инга поняла, что Харон отвлёкся на группу, и залезла туда. Так и есть: в «Чёрных дельфинах» висел его новый пост.

Инга закрыла глаза.

Инга взяла чашку со стола и беззвучно подняла её, как бокал: «За Клеопатру!»

На секунду ей показалось, что по тёмному окну с внешней стороны дома ползёт огромный розовый осьминог, присасываясь к стеклу своими пупырчатыми щупальцами. Она проморгал ась, чтобы прогнать видение, и, не смотря в окно, встала, прошла в ванную и умылась. Вернулась в комнату: только темень да ночной трепет деревьев.

Пляшущие точки в чате превратились в новое сообщение: «Ты готова к следующему заданию. Ты уже понимаешь, что избыточность этого мира чужда тебе. Я помогу посмотреть вокруг: люди проводят жизнь на ненавистных им работах, зарабатывают деньги для того, чтобы купить вещи, которые потом отправят на помойки; чтобы съездить в отпуск, про который они забудут; чтобы переедать, пить, сидеть на игле или же наркоманить компьютерными играми; чтобы бездумно полировать свой зад в спортзалах; чтобы вступить в брак, потому что «так надо»; чтобы терпеть друг друга из страха одиночества; чтобы родить никому не нужных детей. Люди жестоки, равнодушны, неблагодарны. Люди — это суета и потребительский ад».

У Инги даже зубы заболели. «Господи, как он прав», — еле слышно простонала она.

«Очищение начинается с тишины, — продолжал Харон. — Только избавившись от суеты, только остановившись, сев и прислушавшись к себе, мы сможем услышать, как поёт трава, как сползает по стеклу капля дождя, как скрипит старое кресло, сколько музыки и поэзии в звуке закипающего чайника. Я даю тебе третье задание. Я уверен, ты к нему готова: ты должна выслать мне (не выложить в группу, а прислать лично мне) сан трудовой книжки с записью об увольнении; с сегодняшнего дня ты должна перестать общаться с близкими, начать прислушиваться к себе и изучать себя».

Инга написала ответ, почти не задумываясь: «Хорошо. Я всё сделаю. Ты во всём прав. Подняла бокал за Клеопатру».

«Она была хорошим человеком, поэтому получила дар найти выход», — ответил Харон.

Утром её разбудила Люся.

— Есть кто дома? — громогласно спросила Балясина, открыв дверь своим ключом.

Инга вышла из комнаты в халате.

— Здравствуйте, — негромко сказал гнущийся за спиной матери Гриша. Он высился за баб-Люсей большим тёмным айсбергом в чёрном пуховике и смешной спортивной шапочке с надписью «OBEY».

— Привет. — Инга хмуро прошла на кухню.

— Катю не будите, — сказала она. — В её комнате убирать не надо. Она вчера поздно легла.

— Я пришёл посмотреть мебель, мама сказала, вам нужно кое-что отреставрировать, — услышала она Гриши голос из коридора.

— Да, Гриша, помню. Попей пока чаю с блинами. Баб-Люся разогрей ему. Они в холодильнике.

— Отродясь не видела в этом доме блины! — удивилась баб-Люся. — Выходит, протёртую землянику с сахаром я к месту принесла.

Она со всем своим уборочным инструментарием прошагала в кухню и водрузила на стол три разновеликие банки: огурцы маринованные «Дядя Петя», хрен «Столичный» и «помидоры в собственном соку «Томатики». Во всех трёх, несмотря на этикетки, было любимое Ингино варенье.

— Спасибо, — сказала она, — ты знаешь, как я его люблю.

Аппетита не было совсем.

— Жирненькие. — Баб-Люся смотрела на горку блинов. — Ингуш, как будто прям не ты делала!

— А это и не я делала. Это Серёжина новая подруга.

— Ничего себе новости. — Мясистый баб-Люсин нос заходил туда-сюда от любопытства. — И давно это он семью вторую завёл?

— Ничего он пока не завёл. — Инга разозлилась. — Просто живёт там с какой-то… Дашей. Я её не видела даже.

— Не видела, а блины ешь? — театрально удивилась баб-Люся. — Высокие отношения, ничего не скажешь!

Инга поняла, что вот-вот сорвётся на Люсю:

— Угощайтесь, — и ушла в душ.

Первое, что Инга услышала, выключив воду, — распекающий тон Балясиной. Она что-то безостановочно долдонила сыну. «Парня надо спасать», — подумала Инга и быстро оделась.

— Какие же вкусные блины, Ингуша, — расплылась баб-Люся в довольной улыбке, увидев её в коридоре. — Вот, говорю Гришке, вот так надо было жену себе искать, пробы ей устраивать, так сказать тест-драйв, умеет ли, может ли… чтобы мать потом носки за неё не стирала…

— Гриш, пойдём я тебе стул покажу, — предложила Инга. — А буфет — вторым номером, там работы меньше, потом с ним разберёмся.

— Ох, а мне убираться же ж надо, — спохватилась баб-Люся. — Хорошо, когда каждый занимается своим делом, правда? — и подмигнула сыну. Тот вымученно улыбнулся.

— Стул еле дышит, Инга Александровна, — сказал Гриша, осмотрев рассохшиеся перекладины и потрескавшиеся ножки. — Легче, конечно, новый купить.

— Это семейная реликвия, — объяснила Инга, — отцу от деда моего достался. Мы его бережём и передаём из поколения в поколение. Как обручальные кольца в некоторых семьях.

— Ну тогда я заберу его себе в мастерскую, — решил Гриша. — Тысяч двадцать будет стоить, ничего?

— Дороговато что-то, нет?

— Я Олегу стол за двадцать пять делал. — Гриша насупился. — Как там, кстати? Что следствие?

— Да какое следствие! Полиция считает, что это было самоубийство, дело закрыто, всё, ничего больше они не будут! Давай на пятнадцати сговоримся? — предложила Инга. — Только ты уж его отреставрируй по чести, ладно?

— Как новенький будет! — радостно заверил её Гриша. По его скулам расплывались пятна румянца цвета земляничного варенья. — Пойдёмте буфет посмотрим. Мама, я слышу, в вашу спальню переместилась.

У Инги завибрировал телефон.

— Гриш, ты иди пока без меня. — Она кивнула.

— Белова, — голос Архарова звучал серьёзно и взволнованно, — труп, который нашла твоя дочь, опознан. Я только что получил отчёт.

— Продолжай. — Инга подобралась.

— Это Куприянов Роман Валерьевич.

— Инга, ты слышишь меня? Он разбился — упал с высоты и пролежал там больше недели, пока Катя его не обнаружила. Твоя дочь…

— Кирилл, ты думаешь, это как-то связано со мной? Но кто мог знать, что Катя будет играть в эту игру? Он был убит? Или — сам?

— Судя по траектории полёта, скинули. На теле следы пыток — кисти буквально сожжены, будто их в костёр совали. А теперь слушай сюда: Куприянов мёртв уже неделю. Жербаткина мы взяли пять дней назад. На куртке, в которой был Куприянов, «пальчики» Жербаткина — на плечах, на спине — везде отметился. В кармане — перчатки, телефон и шестёрка пик. Почему карта — фиг его знает, а вот на перчатках явственные следы бензина… Роман Валерьич по ходу в них поджог-то и устраивал. За что ему этот гад руки и спалил — в назидание за неаккуратную работу… Да, и ещё. Последний, кому звонил Куприянов перед смертью — конечно же, наш Жербаткин.

— То есть…

— Как я и говорил: Жербаткин грохнул своего подельника после трупа на пепелище. Улик — вагон и маленькая тележка! Мы тут на опережение сработали: труп ещё не нашли, а убийцу поймали. Ребята мои, конечно, проверят другие версии — Микаэляна этого, например. Вдруг горячий кавказский парень решил за поджог отомстить? Но это так, больше для проформы.

— То есть Жербаткин не сознался в убийстве?

— Не-а. Как рыба об лёд. Ну ничего. Будет и признание. Ему теперь до собственных похорон в тюряге сидеть.

Инга молчала.

— Насчёт Катьки это совпадение, — утешил её Кирилл. — Уверен. Ну сама посуди: игра была в пятницу. Труп лежит неделю. Ну и потом — это всё рассчитать, подложить, выверить. Кто мог сделать такое, если Жербаткина в понедельник приняли?

Катя проснулась только в час дня. Баб-Люся как раз заканчивала глажку. Гриша, сославшись на дела и забрав аванс вместе со стулом, уехал. Инга во внезапном порыве вышла из своей комнаты и обняла дочь. Ей хотелось, чтобы Катя в ответ обвила её руками, подняла своё улыбающееся лицо вверх, как раньше, — для поцелуя, сказала: «Мамочка, я тебя о-бо-жаю!»

Катя стояла в её объятиях не шевелясь. Пережидала. Терпела.

— Как дела, Катюша? — Баб-Люся вышла в прихожую.

Инга вспомнила, как в детстве они с Эдиком любили жечь газеты во дворе: аккуратно поднесёшь зажжённую спичку к краю, и чёрно-жёлтая линия бежит к центру «Московского комсомольца» или «Вечерней Москвы», тонкая бумага чернеет, сворачивается на асфальте мёртвой розой.

— Бывало и лучше! — Катя невесело улыбнулась баб-Люсе. — Вы блины мои попробовали? Мама угостила? А то у нас стоят, мы с ними всё никак не можем справиться.

— Твои? — Люся включила свой удивлённый тон. — А мама сказала, это папина новая… знакомая приготовила.

— Это мы вместе. — Катя не смутилась. — Её Даша зовут. Она теперь с папой живёт. Очень милая.

— Ох, доченька, — баб-Люся нежно огладила Катю по спине, — я так рада, так рада. Готовить надо уметь. Хоть кто-то научит тебя духовным скрепам. Это же основа семьи, очага, понимаешь?

Катя покосилась на мать и неуверенно кивнула.

— И попробовала я их, — продолжала Балясина, — очень вкусные. Я как раз и варенье принесла, как чувствовала прям, что к месту будет, как чувствовала.

Надо закрыть глаза, постоять пару секунд спокойно, потом пойти в свою комнату, одеться и отдать телефон в ремонт — заменить стекло.

Инга сделала три больших нервных шага по направлению к кухне.

Схватила тарелку, которая все эти дни бросалась ей в глаза своей инородностью. «Посторонись! Прочь с дороги!» — думала Инга, пока несла тарелку к входной двери, не замечая, как блины съезжают с неё и падают рваными кусками на только что вымытый пол. Когда она засовывала их в мусоропровод — вместе с тарелкой, вдруг разбившейся, вдруг полоснувшей руку, — она уже ни о чём не думала.

— Ну конечно, всё тлен, дорогуша, тлен и бессмыслица. — В глазах Жени Холодивкер бегали озорные огоньки. Несмотря на шутливый тон, она беспокойно вглядывалась в лицо подруги. Они заказали то же самое, что и месяц назад — пиво, креветки в кляре, луковые кольца. — С дочерью помирилась?

Инга только вяло махнула рукой:

— Понимаешь, я, с одной стороны, всё знаю, всё вижу. Я знаю, что у неё сейчас переходный возраст, весь этот пубертат…

— Гормоны, между прочим, зашкаливают, ты в курсе? — вставила Женя. — Их уровень в крови в этот период приблизительно такой же, как в кризис трёх лет или при климаксе — человек просто не может с этим справиться.

— И я понимаю, — продолжала Инга, — что и как надо говорить. Терпение, терпение, терпение — вот мой удел. А у меня его нет! Я тоже живой человек! И я чувствую себя такой ненужной, такой одинокой. А тут ещё Серёжа завёл себе…

Холодивкер молчала, рассматривая пивной бокал. Мелкие пузырьки ползли по стенкам наверх, то тут, то там отрываясь и уплывая, присоединяясь к тысячам собратьев в белой шапке пены.

— Сколько вы уже в разводе?

— Семь лет.

— Катя, значит, совсем маленькой была?

Инга кивнула.

Женя поняла, что не пригодна к семейной жизни, где-то в районе тридцати. Она поняла это без сожаления, да и сейчас воспринимала спокойно: не всем дано растить детей — не всем дано вскрывать трупы. Холодивкер всегда нуждалась в тишине и уединении, она любила порядок и спокойствие своего холостяцкого жилья. Она ценила свои правила и вообще не представляла — каково это — делить быт с другим человеком, жить в вечном компромиссе, идти на уступки в ущерб своим интересам. Но Инга — другая. Вернее, она слишком привыкла к себе семейной. Женя инстинктивно понимала, что Инга тоже рождена быть одиночкой, что ей вполне было бы комфортно без семьи. Но жизнь подруги уже сложилась по-другому: муж, дочь, иллюзия дома и неизбежное расставание с ними обоими: сначала с мужем, потом — Женя видела это пронзительно и ясно — уйдёт и Катя. Произносить это вслух пока было нельзя. Женя сосредоточилась на относительно безопасной теме — подростковом кризисе. Себя в Катькином возрасте она помнила превосходно. — То есть вся эта твоя новоявленная философия о том, что мы тратим свою жизнь на зарабатывание денег, а на деньги покупаем хлам, чтобы потом его выбросить, и никто никого не любит — это из-за Катьки, да? Из-за подросткового кризиса?

— Она врёт мне, Жень. Про игру эту обманула, и главное — задолго всё спланировала, Серёжу подставила, знала ведь, что он будет дежурить. Как мне верить ей после этого? Как жить? Она же меня ни во что не ставит — я пустое место, а не мать! И в чём тогда смысл всей этой жизни? — Холодивкер с удивлением заметила, что Инга почти плачет. — Вот спроси меня, сколько раз в жизни я ездила на море? Думаешь, я вспомню? Или даже не так: спроси, на что я копила году, например, в две тысячи первом? На шубу? На машину? Где это всё? Кому, бл… нужно? Или вот дети: зачем мы их рожаем? Из эгоизма? Чтобы было кому нас любить? Чтобы накормить собственные амбиции? Играем с ними, как с куклами, лет до трёх-четырёх — пока у них нет свободы воли, а как только проявляют характер — сразу начинается. И, главное, послушай, я в своё время даже тетрадочку вела: за мамой записывала, чтобы не повторять её ошибок. Всё без толку: я иду по тем же клише, я говорю с дочерью теми же шаблонными фразами, я наступаю на те же грабли. Меня бесит всё то же самое, что когда-то и маму, и я не могу с собой справиться… Но Жень, эта дыра, — Инга неуверенно ткнула куда-то в грудь, — как выжженное поле. Мне кажется, что меня больше никто не любит. И никогда не полюбит, потому что я сама не умею никого любить. И уже не научусь.

— Эу-эу, полегче на поворотах! — не выдержала Женя. — Не придирайся к себе. Катька любит тебя — кому она позвонила, когда стало по-настоящему страшно? Не Серёже — тебе! Любовь, она, знаешь, по-разному проявляется. Ты глянь на ситуацию её глазами: ты же ей не разрешила на этот квест идти, а ей во как надо! — Женя провела ребром ладони по горлу. — Молодец девчонка, характер! Преодолеть, настоять на своём. Доказать друзьям, что она взрослая — друзья-то все небось постарше? Знаю я эту тему. Подросткам свойственно нарушать запреты, пробовать границы на прочность. Или возьмём эти чёртовы блины: она тебе их принесла, тебя порадовать хотела. Это же её труд. Ну, представь, что ей три, и она в садике из пластилина цветочек на картонку налепила — тебе. А кто такая эта воспиталка, которая её этому научила, ей вообще без разницы!

— Но ей не три! — Инга немного повысила голос. — Она должна понимать! — Она осушила бокал.

— Ты думаешь, если у неё грудь выросла, она перестала быть ребёнком? Ты ошибаешься. Она ещё дурында малолетняя. Внешне вытянулась, а внутри пока не успела. Характер уже проявился, а мозги пока… запаздывают немного. Многого просто не понимает.

— А многое делает в пику и назло.

— Наверняка, — охотно согласилась Холодивкер. — Но это её знамя: «Я есть, я существую! Мир теперь будет жить по моим правилам!» Она себя осознает как личность. И это не связано с её отношением к тебе, поверь. Она не стала любить тебя меньше, она не знает, как проявить это по-новому. Поэтому она придирается к себе, придирается к тебе…

— Ох, да что ты понимаешь! — вырвалось у Инги. Она тут же спохватилась, нахмурилась: — Извини.

— Да что я! Я действительно ничего не понимаю, — легко согласилась Холодивкер. — Я разбираюсь только в трупах, кошках и книгах, ты права. Куда уж мне понять живого подростка… Но послушай старую подругу: ты нужна нам всем. Катьке, Сергею, мне…

— Уж Сергею, конечно! Особенно сейчас!

— Поверь мне: такая связь никогда не обрубится. У вас общий ребёнок, а это на всю жизнь. А про хлам… Давай пойдём по этой логике до конца. Финальный продукт жизнедеятельности человека — отходы. С этим трудно спорить: всё превращается в мусор. В этом смысле торговые центры — это будущие многоуровневые помойки. А любой человек — это будущий труп. Зачем его лечить, дружить с ним, любить, если он всё равно превратится в материал, подлежащий переработке и утилизации? Долой вещи, долой людей! Есть в этих рассуждениях какой-то чёрно-белый максимализм подростка, извини за прямоту.

Холодивкер заказала ещё пиво. Инга угрюмо молчала.

— А с твоим расследованием что? — Женя попыталась переменить тему.

В бар ввалились две полупьяные девушки. Они обе были худы и облезлы, как лысые кошки.

— Пива! — радостно крикнула одна. Прядь челки у неё была окрашена в яркий синий павлиний цвет.

— За нас! — кричала другая, обритая почти наголо, с кольцом в носу. — Выпьем же и умрём!

Инга грустно, без улыбки смотрела на них.

— Вооот. — Холодивкер проследила за её взглядом. — А ты говоришь — у тебя проблемы! Прикинь, каково их мамашам?

— Да лучше б Катька покрасилась во все цвета радуги, чем мне врала, — хмуро сказала Инга. — А с расследованием полный тупик.

— Хрена себе тупик?! Что ты скромничаешь-то опять? Вы же с Кирюшей взяли Жербаткина за жопу, а на нём, между прочим, три трупа висит, весь Интернет гудит вторую неделю, как разворошённый улей!

— Погудят и забудут. В убийстве Куприянова и жены он не признается. А за Штейном, говорит, следил, потому что его как раз подозревал в том, что тот плохо на Аллу влияет. Ну и потом за мной — как за подругой Олега. Получился такой замкнутый круг: я подозревала Жербаткина, он подозревал меня.

— Слушай, а этот Харон тебя депрессует!

— Да нет, не думаю, что связано. Но надо сказать, что его аргументы довольно убедительны.

— Либо аргументы убедительны, либо они упали в благодатную почву. — Холодивкер задумчиво сузила глаза. — Знаешь что: мне даже интересно. Люблю загадки. Придёшь домой, напиши-ка мне или перешли, что он там тебе на уши вешает. Я переиграю его в кости, спорим?

— Спорить не буду, ты можешь всё, — улыбнулась Инга. — Но пришлю.