Глава 15
«Или я — или она», — думала Лика, рассматривая Зою сквозь стекло.
Она пыталась заглянуть в глаза сопернице, но та избегала её, пряталась среди камней. Словно подавала знак: уходи, нам с тобой нечего делить.
«Для кого ты здесь? Для Стаса? Да он уже и думать забыл о тебе. Так, покрасоваться перед друзьями». Глубоко за полночь по пятницам, после сумасшедшей офисной гонки, после клуба и приватных танцев Стас привозил друзей в свою огромную, занимавшую два верхних этажа небоскрёба квартиру. С некоторых пор она была и Ликиным домом тоже. Пили много и много же говорили, смешивали в бурый некрасивый коктейль всё, что находили в баре. Лика пряталась наверху, ожидая, когда муж, обессиленный ночными похождениями, вернётся к ней. Спальня пока ещё оставалась её территорией. Зоя царила в гостиной, молчала, и только следила за гостями своими маленькими немигающими глазками.
«Ты же не против, милая?» — спросил Стас, когда Зоя поселилась с ними. У Лики не хватило духу сказать «нет». Глупая, она даже испытала приступ гордости за мужа. Зоя была одной из его побед, всего лишь одной, после сафари, дайвинга на глубину сорок метров, лыжных трасс. Прикоснуться к ней, понять, каково это — жить с ней бок о бок, преодолеть страх. Преодолеть и забыть, оставив её при себе как доказательство своего безусловного превосходства.
«Я — что, тоже его трофей?» Эта мысль жалила её только в начале их отношений — тогда Лика ещё умела держать осанку, смотреть прямо и без улыбки, уходить по собственному желанию. Приручение шло постепенно. Через год совместной жизни, рассматривая первые морщинки и наматывая на палец тугой тёмный локон, она вглядывалась в зеркало и равнодушно думала: «Трофей, да. Ну и что? Зато красивый, ухоженный, гладенький такой». Потягивалась, варила праздный полуденный кофе и долго смотрела с высоты на бурлящий делами город. Потом уходила в спортзал и там, после тренировки, опять долго рассматривала себя в зеркалах: поворот головы, изгиб бедра, линия плеч. Красота не уходила — она словно бы притуплялась. Ещё не ржавела, но уже была не так остра. Лика комкала полотенце, садилась за руль и мчалась подальше от зеркал.
Когда они со Стасом поженились, Лика приняла решение не сравнивать себя с другими. Будет много случайных, типовых, но она должна оставаться вне типажей, вне моды. А значит, никаких сцен и подозрений она позволить себе не могла. Но эта выдержка стала со временем походить на покорность.
И вот он, первый удар — Зоя.
Притащили огромный стеклянный ящик и поставили прямо в центре гостиной. Ухаживать за Зоей приходил специальный человек, настраивал нужный ей климат. Оставаясь с ней наедине днём, Лика заставляла себя подойти вплотную к стеклу. Где ты, покажись! Но Зоя упорно её избегала и выползала из камней лишь тогда, когда домой возвращался Стас. Он лениво подходил к террариуму, стучал пальцами по стеклу, иногда она снисходила до танца и сворачивалась перед ним в кольца. Лика наблюдала издали и думала, что, наверное, все женщины ведут себя так перед Стасом — показывают свою красоту. Он, несомненно, был любимым клиентом в клубах для мужчин. А сколько ещё их было помимо клубных девочек?
Вскоре возникла и вторая, она оказалась опаснее Зои. Её имени и повадок Лика узнать не успела.
«Нам надо развестись. В ближайшее время. О деньгах не беспокойся, я обеспечу. Подумай пока, где ты будешь жить», — сказал Стас однажды утром, перед уходом в офис. И это был единственный день, когда Зоя выползла из-под камней и спокойно встретила взгляд Лики. Лика в смятении выскочила из квартиры.
Она старалась тянуть время. Сдерживая слёзы, она раз за разом повторяла мужу, что ещё не нашла квартиру, не готова к разводу, приводила нелепые причины, но ни разу не задала ему вопроса напрямую — как это всё случилось? Как ты мог меня разлюбить? Ради кого меня бросаешь? Стас спал теперь внизу, рядом с Зоей, или вообще не приходил домой ночевать. Та днями бродила по городу. У неё не было ни одного близкого друга, который смог бы хотя бы просто побыть с ней.
Она немного успокоилась, только когда появился этот психолог из «Nасвязи». Лика получила приглашение в группу безусловного принятия. Написав несколько приветственных слов в группу, она почти забыла о ней, продолжая бездумно бродить по страницам Интернета, как вдруг получила личное сообщение от психолога. Оно было полно восхищения, тревоги и нежности — она не ожидала такого искреннего участия с его стороны. Даже подумала: «Соблазнить меня, что ли, хочет?» Но тут было другое. Его послания убаюкивали, нежно гладили что-то испуганное в её душе. Они стали переписываться каждый день. Она рассказала ему про Стаса, Зою и со страхом ждала, что он будет заставлять её искать выход. Но нет, он не предлагал решений.
«Вы были рождены, чтобы стать великой, чтобы повелевать мужчинами и повергать их в трепет одним взглядом. Ваша красота — это чистая магия без примеси. Ваша душа — сокровищница удивительных сил. Но в нашем стремительно пустеющем мире что за судьба вам уготована? Быть наложницей самовлюблённого дурака? Он не способен и никогда не был способен оценить вас по достоинству. Нищета духа и полное отсутствие воли — вот беда всех современных мужчин. Я часто думаю о вас, рассматриваю ваши фотографии, пытаюсь представить рядом с вами достойного вас мужчину. В современном мире их нет. Я легко представляю вас рядом с Юлием Цезарем или Марком Антонием. Вы — Клеопатра нашего времени, Клеопатра, опоздавшая родиться на две тысячи лет. О, если бы я мог усыпить вас ещё на тысячу лет, чтобы вы дождались новой расы, которая, несомненно, придёт на смену деградирующему человечеству! Дорогая, прекрасная, драгоценная, моё сердце плачет, когда я думаю о вас и о том, что вас ждёт в этом мире».
Однажды он пропал на несколько дней — Лика бесцельно бродила по квартире, переключала каналы на пульте, наряжалась и делала фотографии в зеркале. Без конца включала и выключала телефон. В конце концов напилась какой-то коричневой дряни из бара и мучилась головной болью целые сутки. Он появился, полный тревоги за неё — был на семинаре в Индии. В качестве подарка привёз запись протяжной мелодии. В тот день она сходила в салон и сделала макияж в стиле Клеопатры, чтобы порадовать учителя.
Он часто просил её присылать селфи. Просил фотографировать ноги, пальцы на ногах, руки, живот. Её новые прически интересовали его. «Зачем всё это?» — спрашивала она. Он не отвечал, потом в приступе волнения признался, что хочет сохранить её красоту хотя бы так, фрагментарно. И опять писал долго и подробно о совершенстве линий, об идеальных пропорциях Древнего Египта и, конечно, о том, как Лика божественно сложена.
Когда он попросил написать прощальную записку, она уже не удивилась. Она была готова на всё — лишь бы он не пропадал больше.
Лика не жалела денег для своего нового учителя — Стас давал ей сейчас даже больше, чем раньше: хотел задобрить, ждал, когда она согласится на развод. С каждым днём она мрачно убеждалась, что учитель прав: её окружал зыбкий морок, лишь по привычке принимаемый ею за реальность. Ненужные условности, которым она столько лет придавала значение, слезали с неё, как змеиная кожа по весне.
Однажды учитель спросил, как она относится к Зое. «Боюсь», — призналась Лика. «Это твоя сестра», — ответил он и опять пропал на несколько дней. Лика перестала спать ночами, выходила на балкон, перегибалась через перила низко-низко, пока не становилось больно рёбрам. В ночном городе на километры вокруг не было никого, никого, только огни и ожидание.
Он появился без приветствия — прислал ей фотографию крупной змеи в траве, Лика от испуга выронила телефон. «И это тоже твоя сестра», — написал он вослед.
«Пришло время. Примирись с сестрой, освободи её — и освободишься сама. Мира за окном нет — это мираж, есть только ты и твой путь к пробуждению. Клеопатра не знала страха — и твой страх — это не более чем твоя детская привычка. Выполни задание: выпусти сестру и выложи ваше совместное фото».
Стас ушёл поздно, около двенадцати дня. Лика не спускалась вниз, пока не услышала, как захлопнулась дверь. Потом быстро оделась — надела платье в пол, шёлковое с декольте, длинные серьги и сделала высокую прическу. Каждый шаг сверяла с инструкцией учителя — чат с ним был всё время открыт на телефоне.
«Нет, пить для храбрости не надо. Ты должна быть в ясном сознании. Открой террариум и жди. Ты прекрасна!»
Как хорошо, что он рядом. У неё сводило судорогой руки и ноги, но это «Ты прекрасна!» в ответ на её фото тут же успокоило. Она быстро отодвинула щеколду нижней маленькой дверцы, открыла её и для верности постучала по стеклу.
Зоя затаилась. Лика ждала, чувствуя, как её решимость отступает. Прошло несколько тягостных минут, может полчаса, но Зоя не торопилась на свободу. Лика не сводила глаз с открытой дверцы. Её била дрожь — она так никогда не выползет! — и она в отчаянии несколько раз ударила по стеклу кулаком изо всех сил. Без толку. На верхнем стекле террариума была ещё одна дверца. Сквозь верхнее отверстие обычно подавали корм — палкой, что ли, попытаться её достать?
«Чёрт, что же делать?» — лихорадочно думала Лика.
Бежать, бежать, бежать — из этой квартиры, от Стаса, от этих попыток преодолеть себя… Нет, остаться! Молниеносная догадка осветила её, словно в голове включили фонарик, — а может, это был сам чёрт, так небрежно вызванный её мыслями?
Лика вышла на кухню, вскипятила чайник и вернулась с ним в гостиную. Зои по-прежнему нигде не было видно. Поспешно, не думая, Лика открыла верхнее отверстие и вылила в террариум кипяток. Пар обжёг ей руку, она отшвырнула чайник.
Ужас парализовал её сразу же. Она увидела, как за запотевшим стеклом заметалось длинное испуганное существо, взъерошило мокрый песок и выскользнуло наружу, на пол, раздуваясь и шипя. От этого ужасающего шипения Лика почувствовала, как каждый волос на её голове впивается в кожу, словно кипяток был вылит на голову ей, а не этой твари.
Бежать!
Она дёрнулась, инстинктивно выставив вперёд руку, пытаясь защититься от броска полутораметровой среднеазиатской кобры.
Лика успела добежать до входной двери. Боли не чувствовала, страх тоже как-то сразу отступил. Захотелось смеяться — испытание пройдено! Где телефон, надо же отправить фото учителю — мелькнула быстрая мысль.
Лика открыла дверь и, пошатываясь, вышла наружу, в подъезд. Наконец-то свободна! Но почему на свободе так тяжело дышать? Она попыталась глубоко вдохнуть, но грудь словно наполнялась застывающим цементом — воздух с трудом проходил сквозь узкую щёлку. Через секунду цемент залил и её. Лишившись воздуха, она вдруг почувствовала, что вот-вот взорвется изнутри от распирающего давления. В голове стало горячо и неподвижно, тело — она не чувствовала пальцев рук и ног, и только глаза ещё видели, сначала ясно, а потом всё туманнее, как по лестнице поднимается служащий клининговой компании.
* * *
— Стоять! — неожиданно крикнул Инге здоровяк в бронежилете и маске. Она подняла руки и замерла.
— Спокойно! Она со мной! — сказал ему Кирилл. Здоровяк глумливо хмыкнул. Инга опустила руки, но осталась на том же месте, лишь прижалась к бетонной стене.
Когда четверых задержанных отволокли в автозак, Кирилл подошёл к Инге и потрепал её по плечу:
— Всё, отомри! Испугалась?
Инга покачала головой.
— Поймали? — спросила с надеждой.
— Ага. Представляешь, накрыли сразу двух дедов морозов с покупателями. При них было граммов триста в запайках! Везёт тебе на всяких барыг! Не зря прогулялись-то!
— Ты все-таки циник!
— Я-то? Ты лучше посмотри на этих, так сказать, твоих новых «единомышленников» — тоже в своём роде самоубийцы, только медленные, без этих интернет-прибабахов и эзотерики. — Кирилл замолчал, зло пнул пустую пивную банку, она долго и гулко падала вниз. — Знаешь, в детстве меня на всё лето в деревню отправляли, к бабке с дедом. У меня друзья там были, гуляли вместе. Потом я в армию, в институт, потом служба. Вернулся туда через несколько лет… а никого из моих нет. Где все, спрашиваю. Как где? Кого не убили, те спились или скололись. Все, представляешь?
Инга поежилась, спросила:
— Никакого Харона, конечно, не было?
— И не пахло.
Инга разочарованно выдохнула, пар изо рта метнулся вниз. Она не надеялась, что всё кончится так быстро. И все же мелькнула в голове отчаянная мысль: «А вдруг мы поймаем его здесь? Сейчас?» Возвращаться в эту страшную группу, к собственным неприятным вопросам и тайнам Олега, знать, что Харон уже готовит следующую жертву к «пробуждению», невыносимо.
— Не волнуйтесь, гражданочка, возьмём и его! — Архаров козырнул, но Инга только слабо улыбнулась в ответ.
— Давай по дороге выпьем где-нибудь? — предложила она. — Хочется водки.
* * *
— Такие тяжбы обычно длятся годами. А тут такая скорость! Нет, дело нечистое!
Мама Олега водила по лицу толстым куском ваты. Вместе с жирным гримом с лица сходили цвет, свежесть и только что отыгранная роль.
— А мы наняли адвоката не из подворотни, а самого Генриха Крамера! — Она погрозила пальцем. — И всё впустую! А ты говоришь — простая косметичка, живёт очень скромно, особых средств нет! Защищала её зачем-то!
Инга никогда не защищала Постникову перед Эммой Эдуардовной, но спорить не стала. Презрительное ударение на слове «косметичка» выдавало унижение, которое пожилая актриса испытывала от поражения — ни за что ей не хотелось проиграть той, кого она помещала на несколько ступеней ниже себя — в театральные цеха и подвалы. Этот снобистский тон мешал Инге сочувствовать матери Олега. «Разве косметичка не имеет права на хорошего адвоката? Разве её права не должны быть в равной степени защищены?» — вертелось у неё на языке, и она еле держала эти вопросы за зубами.
— Во-первых, мы пытались доказать ничтожность завещания, — продолжала Эмма Эдуардовна, — но документ был оформлен и заверен по всем правилам, без единого нарушения и ошибки! Я даже согласилась на то, чтобы признать Олега недееспособным на момент подписания завещания, сама понимаешь… — Она покрутила пальцем у виска: — В силу психического помутнения… Учитывая то, что он решил уйти из жизни! Но моё ходатайство было отклонено. Оказывается, он составил завещание три года назад, ещё в том своём вполне благополучном положении.
Инге стало противно. Официальные формулировки, угловатые казенные штампы, за которыми пряталась Эмма Эдуардовна, не могли скрыть её жестокой прагматичности. Все эти сутяжнические фразы она произносила с той же интонацией, с которой иные заявляют: «Мёртвые срама не имут» или «в войне все средства хороши».
— Потом Генрих Валентинович предложил признать недостойным наследника. Он проработал эту Постникову по всем каналам. На случай, если она совершила что-то противозаконное, была лишена родительских прав или её халатность и иные противоправные действия привели к гибели сына…
— Эмма Эдуардовна! — не сдержалась Инга. Она вспомнила хрупкую молодую женщину в лёгком сарафане на фотографии в «Одноклассниках», самозабвенно обнимающую высокого подростка. — Я верю, что она любила сына. Не думаю, чтобы она плохо о нём заботилась, и это могло привести… Вы не знаете, как он погиб!
Это сорвалось с языка Инги в запальчивости. Но было поздно отступать. Эмма Эдуардовна уже смотрела на неё с немалым изумлением и вызовом.
— Потрудись-ка рассказать! — приказала она обиженно. Она ждала от Инги жаркого сочувствия и гнева по отношению к Постниковой, Инга могла хотя бы просто поддакивать, но возражений Эмма Эдуардовна слышать не желала.
— Он покончил с собой, — тихо сказала Инга. Остановиться бы, перевести разговор на другую тему, но она не смогла: слова вылетели сами.
— О господи! — воскликнула Эмма Эдуардовна. — И его она тоже довела! Не знаю, что она тебе там наплела, раз ты вдруг стала ещё одним её адвокатом, только эта тварь предложила мне компенсацию в размере одной четвёртой от стоимости квартиры! Рыночной стоимости! Она решила откупиться! У неё есть деньги, у неё есть связи в суде! За ней стоят какие-то сильные тёмные личности!
Серое лицо Эммы Эдуардовны пошло пятнами. Инга быстро выдавила таблетку нитроглицерина из блистера на гримировочном столе и подала ей.
— Простите! Простите! — сокрушённо извинялась Инга, лишь бы Эмме Эдуардовне стало легче. — Я сказала лишнее! Я сказала совсем не то, не то…
— Ах, оставь! — застонала Эмма Эдуардовна. — Где моя дочь? Лиза! Лиза!
* * *
Инга вернулась из театра совершенно разбитая. Кашель чесался где-то у основания горла. Знобило, болели суставы, и ужасно мёрзли руки. Её организм не выдержал и устроил забастовку. Она села в кресло, закинула ступни на батарею. Сейчас ещё Катя вернётся от отца — мрачная, раздражительная, мучимая ревностью — эти выходные она провела у Сергея, знакомилась с Дашей.
А смысл со мной советоваться? Поступил по-своему — как всегда!
Инга ненадолго задремала, набираясь сил для тяжёлого разговора с дочерью, но Катя приехала весёлая и какая-то другая. Даже запах от неё исходил непривычный — кухонного чада и клубники.
— Я так рада, что ты дома! — крикнула она с порога. — Чайник поставлю! У меня для тебя на ужин сюрприз!
«Суета сует»! Дочь является к матери с коробкой торта. «Попробуй, как вкусно!» — кричит она, отрезая большой кусок. «Ты была там!» — догадывается Галина Польских. «Я ничего у них не ела!» — оправдывается дочь, тайком ходившая к новой жене отца. Что ж, теперь я в роли той матери.
— Надеюсь, ты хорошо провела время и не задала головной боли отцу. Ты ведь держалась по-взрослому? Не грубила? Не пыталась ей мстить?
— Мам, с чего это я должна ей мстить? — Катина улыбка стала опадать.
— Ну, мало ли. Из-за ревности к отцу.
— Она мне не конкурент!
В ответ на эти слова Инга звучно рассмеялась, вслед за ней неуверенно и Катя. Чайник щёлкнул. Катя выудила из пластикового пакета чужое блюдо, на котором высилась стопка блинов под жирной пищевой плёнкой.
— Ого! — воскликнула Инга. — И откуда это холестериновое богатство?
— Мы с Дашей испекли! — гордо сказала Катя.
— То есть Даша пекла, а ты смотрела?
— Да нет же, мам! Я и тесто мешала, и выливала его на сковородку, и переворачивала, а Даша подсказывала. Можно я в следующую пятницу опять к ним поеду? С ночёвкой?
— Ну, если ты так хочешь… — Инга равнодушно дёрнула плечами.
— Спасибо! Люблю тебя!
Катя положила на тарелку три блина и поставила перед Ингой. Блины были очень вкусными, но насквозь пропитанными маслом, такие Инга позволяла себе редко. Она съела один и отодвинула тарелку.
— Объедение, — похвалила она.
— Возьми ещё! — предложила Катя, просияв.
— Если я буду столько есть на ночь, то в окошко ютьюба не помещусь! — отшутилась Инга и добавила: — А вообще, твой папа, конечно, предпочитает домострой и жену-хозяйку, но ты должна понимать: ты достойна гораздо большего, чем с утра до вечера стоять у плиты и поджидать мужа с работы. Тебе нужно учиться и стать профессионалом, а перекусить можно и в ресторане.
— Мам, при чём тут это? Я просто хотела тебя порадовать! — вспыхнула Катя и выбежала из кухни. Инга осталась за столом одна у горы блинов. В глубине квартиры хлопнула дверь. «Сколько раз я просила её не хлопать дверьми!» — машинально подумала Инга.
* * *
— По «Чёрным дельфинам»… — Архаров изрядно поперчил кусок сала на прямоугольнике бородинского хлеба, — твой Жербаткин… — откусил и начал медленно с удовольствием жевать, — не колется! Они даже и поднадавили на него, но всё без толку.
— То есть ты реально считаешь…
— Что это две разные песенки, да. Самоубийцы — отдельно, домоубийцы — отдельно. — Кирилл старательно сооружал новый бутерброд.
— Сам-то в это веришь? — недоверчиво спросила Инга.
— Приходится! — легко согласился Кирилл. — В жизни и не такие совпадения бывают, Белова! Вон мы с тобой на парковку из-за твоего шизика суицидного полезли, шифровались-страховались как могли, а там облава на наркош. Всякое…
— Подожди! А как же смерть его жены и Олега? Подруга Щекотко намекала, что Жербаткин опасен.
— Опасен-опасен, будь спокойна. Но пока он в КПЗ, за ним и уход, и присмотр…
— А Куприянов? Его нашли? Ты говорил, у вас на него багор есть…
— Я думаю, там очередь была, не мы одни его искали. У «экономистов» есть оперативная запись телефонных разговоров Жербаткина, Куприянова и несчастного пирожкового погорельца. А на ней босс этому носу в кепке угрожал, пока тот про труп сгоревший не проговорился. Вот тут, я думаю, уже испугался наш перец. Так что нет больше Куприянова… С глаз долой из сердца вон. И никто в ментовке не расскажет сухим языком протокола, как пирожковую бензинчиком по приказу Жербаткина поливали и заодно человека безвинного спалили. Но нет куприяновского тела — и дела нет.
— Объясни мне — ведь и поджога достаточно, чтобы Жербаткин сел надолго?
— А то. Непреднамеренное. Доки у нас есть. — Кирилл потянулся за зубочисткой. — А про Щекотко… Как сказал бы старина Фрейд, секс и бизнес — вещи несовместные.
— Какая каша у тебя в голове, Архаров! Это Пушкин!
— Вот я и говорю, если бы Фрейд читал Пушкина, то точно бы сказал… Ладно, не унижай мента интеллектом. Я на самом деле вот о чём: то, что Щекотко трахалась на стороне, Жербаткину было до лампочки — она его в этом смысле давно перестала интересовать. А вот с бизнесом — хуже, её желание уйти вывело его из себя. К делу он относился куда трепетнее, чем к постели, и допустить разрыв отлаженной денежной цепочки не мог. Дальше, согласен, я фантазирую, но близко к тексту. Жербаткин несколько раз пытается поговорить с женой. Но она, видимо, ни в какую, не кричит, не возражает, а просто холодно молчит, как дохлая рыба. От чего Жербаткин, как любой мужик, бесится ещё больше. Для начала он поручает Куприянову следить за ней, чтобы разобраться, что там к чему. Но вот незадача: она перестает выходить из дому. За всё время — в ресторан только дважды. И всё. Но, — Архаров пристально посмотрел на Ингу, — только представь себе, с кем она встречалась?
— Знаю, — помолчав, кивнула Инга, — с Олегом Штейном.
— Блин! Тебя ничем не удивишь! И что я тут распинаюсь?
Инга замялась, вздохнула и призналась:
— Он был модератором «Чёрных дельфинов».
— Твою ж мать! А мне сказать? — Кирилл опять потянулся за салом. — Нет, всё, хватит жрать. Буду просто слушать практически на голодный желудок.
Инга молча взяла кусок чёрного хлеба, аккуратно повторила весь архаровский ритуал с салом и перцем, откусила, прожевала и только потом заговорила:
— Он встречался с людьми перед самоубийствами. Видимо, должен был проводить какой-то финальный разговор… Я сама недавно узнала. И не могла поверить. Это же мой Олег…
— Твой ли? — Архаров с сомнением глядел на неё. — Он предстаёт передо мной, сияя новыми гранями. Что ещё ты знаешь?
— На его фотоаппарате… снимки их всех.
— Кого — всех?
— Всех людей, которые состояли в «Дельфинах» и покончили с жизнью за последний год. Кто с ружьём, кто с ножом для сэппуку…
Кирилл беззвучно выругался.
— Мне нужны техника Олега и эти фотографии. И будь готова, что тебя вызовут свидетелем.
— Короче, — сказал Архаров после тяжёлой паузы, жестом подзывая официанта. — Разберёмся. Я тебе про Жербаткина не дорассказал. После встречи Олега и Щекотко Куприянов следит за Штейном. На месте гибели Щекотко находят её куртку, в кармане — мобильник. Там — «Дельфины» твои. Тогда Жербаткин основательно занялся Олегом, а потом и тобой. Он узнал о вашем расследовании и решил, что твой блог и группа смерти как-то связаны. И если бы мы не опередили Жербаткина, кто знает, какие бы у тебя были проблемы. Так что смотри у меня, Белова. Допрыгаешься. Счёт, пожалуйста, — попросил он подошедшего юношу.
— Я вам Жербаткина, считай, сдала. И это твоя благодарность? Ну да, на хлеб с салом заработала, и на том спасибо.
— Тоже, между прочим! Не каждый день поди выпадает такое гастрономическое счастье! А благодарность моя в том, что тебе разрешено разместить в своём блоге материал по «Деловому центру будущего» на следующей неделе, в четверг. Это на сутки раньше федеральных СМИ, так что на тебя ещё и ссылаться будут. А ты сиди считай линки, лайки. И вот ещё, — Кирилл вытащил из портфеля папку, вполовину тоньше той, которую передала ему сама Инга, — можешь засветить вот эту часть документов. Скажи теперь, есть от меня польза?
«Разрешено!» — Надо же, прямо шуба с барского плеча!
* * *
Со дня смерти Олега трафик блога критически упал. Инга смотрела на вялые цифры заходов, редкие перепосты, коротенькие нитки комментов. Она слишком его запустила, вернуть популярность мог только очень мощный материал — и он у неё был. Теперь важно было сразу задать верное настроение. Наотмашь подавать эту историю ей не хотелось — и так слишком много разрушений. Инга решила взять ностальгическую интонацию: патефонные песни старых московских переулков, тихий уют трехэтажных дореволюционных особняков и размах конструктивизма.
Она уговорила Дэна снять на камеру её стендап у исторических домов, приговорённых к сносу, на фоне строительных площадок, где раньше стояли памятники архитектуры, и возле новых офисов.
Но после первого же дубля стало ясно, что если с камерой на штативе Дэн ещё справлялся, то съёмка в движении была ему противопоказана. Фокус всё время уходил, Инга на самых важных словах вываливалась из кадра, неизвестно откуда в пасмурный день возникал «пересвет», и вся красота проваливалась в белое пятно. К тому же выяснилось, что при съёмке на ходу кадр так раскачивался, что просмотр вызывал симптомы морской болезни.
— Ну, извини! Не в моей власти! — брюзжал Дэн. — У меня совсем другие скилы.
— Нет, это ты извини! Для такой съёмки нужен стедикам, а у нас его нет. Зря я только тебя дёргала.
Но на это Дэн только больше надулся. И в тот день съёмка не состоялась.
В итоге пришлось обратиться к бывшему однокурснику Олега Марату, оператору-сериальщику. Они пересняли стендапы, записали интервью с возмущёнными жителями, пробрались на стройплощадку и в офисы — и в фильм добавились фрагменты с прорабами и охранниками, которые эффектно закрывали объектив своими широкими ладонями. Теперь если камера и качалась, когда оператор лез через забор или убегал от чоповцев, охранявших котлованы, то это было и здорово, и по делу.
Имя Аллы Владимировны Щекотко в расследовании не упоминалось. Инга сказала только о сговоре Жербаткина с агентством, через которое тот получал свой стабильный доход. Она не хотела, чтобы Харон обнаружил даже эту связь между ней и его недавней жертвой. Возможно, так перестраховываться уже не имело никакого смысла — он и так вычислил, кто прячется под профилем Суховой. Но эту мысль Инга всячески гнала от себя, как ребёнок, который крепче закрывает глаза, наивно надеясь, что так его никто не найдёт.
Музыкальным фоном Инга выбрала московский цикл песен Утёсова:
Засыпает Москва, стали синими дали,
Ярче светят кремлёвских рубинов лучи
Когда она смонтировала все эпизоды и пересмотрела фильм, он ей самой понравился: от этой доверчивой, хрупкой истории столицы, беззащитной перед властью её новых хозяев, их равнодушием и безвкусием, ей стало и печально, и гадко. Захотелось перебудить весь город, обратить внимание каждого на то тихое, подлое дело, которое проворачивается с их молчаливого согласия.
Инга попала в яблочко. Пятьдесят тысяч просмотров фильм собрал только за первый день, число подписчиков блога стало скачкообразно расти, сетевые активисты тут же уцепились за горячую тему и заполонили Сеть обращениями и петициями по следам её расследования. Подключились и несетевые СМИ, они залпом выдали разоблачительные материалы, где, по сути, просто пересказывали Ингин блог, а её саму даже пригласили на ток-шоу «Политический бункер» на телеканале «Осадки», куда в прямой эфир звонили из мэрии и пытались оправдаться.
Тут же позвонила мама: рассыпалась в комплиментах, благодарила её за гражданскую позицию, за верность демократическим идеалам. Инге казалось, что её хвалят на комсомольском собрании. От некоторых штампов, которыми мама так часто бравировала в политических беседах, Ингу передёргивало, но, несмотря на это, ей было приятно, будто её погладили по голове: «Умница, послушная девочка!»
Конечно, не обошлось без троллей с их ядовитыми комментариями: от длинных реплик про Госдеп и заказуху до совсем беспомощных в духе «самадура».
Через несколько дней бурного медийного хайпа, от которого она уже уставала, Инга получила сообщение от Indiwind — всего одно слово: «Качаешь!» В этой его короткой похвале наконец почувствовалось что-то человеческое.
Но этот успех, отклики, лайки, комментарии, поддержка — всё это было где-то в недосягаемом электронном мире, и от них Инге не было ни тепло, ни холодно. Эти бесчисленные разговоры будто скользили мимо неё, не касались её жизни, не нарушали её одиночества. Она сидела одна перед кучей открытых интернет-страниц, где гудели оцифрованные голоса незнакомых пользователей. Кто из них был реальным человеком? Кто ботом? И кому действительно было хоть какое-то дело до неё?
Раньше, когда был жив Штейн, они отмечали успешное завершение расследования — «закрывали гештальт», как шутил Олег: окончательно отпускали историю, освобождались от груза мыслей и переживаний, с ней связанных. Иногда приглашали тех, кто помогал, чтобы отблагодарить за участие. В этот раз отмечать Инге было не с кем: Архаров занят семейными делами, Дэн завален работой, а Эдик до сих пор на неё обижался и не отвечал на звонки, что особенно её бесило — бросить её в такой момент! Когда она больше всего нуждалась в дружеском плече!
«Как ты?» — вдруг высветилось сообщение в чате.
«Грущу», — чуть было не написала Инга, но вовремя спохватилась и проверила отправителя. К её изумлению, оно пришло от Харона. Она не помнила, чтобы они переходили на «ты». И как он мог так фамильярно говорить с женщиной в возрасте? Ведь Сухова была лет шестидесяти. Хотя сколько лет самому Харону? «Ничего, что я на «ты»? Так я как будто немного ближе. Ведь по большому счёту возраст, социальные роли — это лишь иллюзия, навязанная нам этой жизнью, а близость не определяется ни расстоянием, ни временем.
Ты давно не писала, и я встревожен. Я хотел оградить тебя от поспешных, импульсивных решений. Я должен предупредить тебя, что самоубийство — тупиковый путь».
Это что-то новенькое! Неужели он раскусил, что Сухова — это я, и теперь пытается отговорить от самоубийства? Увидел моё расследование? Понял, что может стать героем моего следующего видео?
«Это неосознанный, истеричный поступок. Он в лучшем случае только вернёт тебя обратно на тот же круг проблем, которые ты не смогла решить. А тебе нужно перейти на новый уровень, начать другую жизнь.
Я чувствую, что ты опасаешься меня. Думаешь, я причиню тебе вред? Не бойся! Не сомневайся! Мне одному не всё равно, что с тобой происходит. Но я не могу тебе помочь. Это можешь сделать только ты сама. Ты одна можешь вывести себя из этого состояния».
Он отказывается от ответственности. Хочет представить всё так, будто его жертвы сами решали, как им поступать?
«Я только проводник, помощник на пути. Доверься своим чувствам — они не лгут: человек странное существо — он вечно одинок, нуждается во внимании и при этом не желает дарить своё внимание в ответ. Он испорчен, развращён этим миром, в который попал случайно, как птица в ловушку. Но птица была создана для неба, а не для клетки. И человек предназначен для лучшей жизни. Тебе дано её постичь».
Нужно было что-то ответить. Инга подумала немного и написала: «Какие точные слова! Да, этот мир такой! В нём все несчастны. Я хотела бы оказаться в этой лучшей жизни. Но как?»
Харон вышел из Сети.
Сорвался с крючка! Написал это длинное послание, чтобы обезопасить себя, и теперь заляжет на дно. Возможно, в скором времени он удалит меня из группы, тогда не останется ни одной зацепки, и новые жертвы будут гибнуть, оставляя ему наследство. Где я ошиблась? Чем выдала себя? Или вычислить меня не составляло труда — нужно было просто пойти по следам Штейна? Наверное, следовало сразу передать дело Кириллу и не лезть в него самой.
Экран телефона снова загорелся. Инга с надеждой взглянула на него, ожидая увидеть сообщение от Харона — кто бы мог подумать? — но писал Indiwind:
Indiwind
Подключён(-а)
— ответ из госреестра.
И ссылка. Инга открыла.
«В списке лиц получивший лицензию на осуществление частной медицинской практики Харитонов не значится. Диплом за указанным номером в архивах высших медицинских учебных заведений отсутствует».
Инга швырнула телефон. Документы фальшивые, имя выдуманное — Харон ускользнул от неё. Она какое-то время в ступоре смотрела за окно, как густеет серое небо, наливаясь чернилами, вздохнула и полезла за телефоном, который улетел за диван.
Экран треснул, она сдула с него пыль и стала набирать сообщение для Indiwind, ощущая пальцами острую линию раскола.
Инга
подключён(-а):
Кажется, Харон вычислил меня по аккаунту Суховой
Indiwind
подключён(-а):
возможность исключена атак на профиль не зарегистрировано попыток взлома нет
Инга немного успокоилась.
Что ж, продолжим держаться за соломинку. Ничего другого не остаётся.
