Глава 13

26.04.

— Никто не заметил, кажется, проскочили. — Харон прислонился к пыльной стене, сорвал бандану, натянутую на нос, закрыл глаза.

— Смотри, в коридоре светится что-то. Охрана?

Хит двигался суетливо и оттого неосторожно.

— Это с улицы, фонарь. — Харон не посмотрел в его сторону. Лицо его смягчилось. — Дыши спокойно, дальше безопасно. Здесь они не проверяют, сами боятся.

— Боятся?

Харон умиротворённо кивнул. Захрустело стекло.

— Чёрт! Колбы какие-то…

— Слишком много тревоги. Это ни к чему, Хит. Не сможешь перейти черту.

Хит отвернулся и замолк.

Харон вытащил телефон и медленно повёл лучом вдоль облупившихся стен. В полосу света попадали предметы: открытая пасть упавшей центрифуги, распухшие порыжевшие тетради на столах, замутненные пробирки, сколотые эмалированные тазы, тряпье, бумажки — всё под слоём ржавой пыли и мелких хлопьев извёстки.

— И что здесь было?

— Бонринский институт экспериментальной ветеринарии.

— Эксперименты над животными ставили?

— Именно. Они тут до сих пор валяются. Их трупы заспиртованные, в банках.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно. Хочешь, покажу?

— Не хочу.

— Что, испугался? Или ты за то, чтоб «ни одно животное не пострадало»?

— Не, противно просто.

— Ты в Кунсткамере когда-нибудь был?

— Давно, ещё в школе, нас в Питер на каникулы возили. А в этом кабинете их нет?

— В этом — нет.

Хит поднял с пола открытку и поднёс к свету: космонавт в красном скафандре везёт ёлку на красной ракете, за ним тревожно-синее небо в звёздной крупе, «СССР» на белом шлеме, «С Новым годом!» по нижнему краю.

Харон усмехнулся:

— Сколько старых домов я облазил, везде нахожу эти вещи: советские открытки, дерматиновые кресла, полосатые матрасы и кастрюли в цветочек. Такой вот культурный слой! От кого-то остались статуи, монеты, копья и украшения, сосуды из-под вина на худой конец. А от нас вот это кондовое барахло.

Хит осмелел и тоже стал шарить фонариком по углам.

— Твою ж мать! Там что-то… — Его телефон звонко брякнулся в эмалированный таз, съехал на дно и уставил глаз фонаря в потолок. Стало светлее.

Из-за кучи книг на столе выглядывало нечто пыльное, зелёное, очень напоминающее раздавленный череп. Большие круглые глаза, гофрированный шланг вместо носа и рта.

— Настоящий пионер всегда готов к команде «Газы!» — Харон изобразил хриплым шёпотом командный голос. — Тебе разве не преподавали гражданскую оборону?

Хит раздражённо смахнул противогаз в угол.

— Ладно, не злись, — Харон перестал улыбаться, — посмотри вокруг и подумай! Что это всё напоминает?

— Без понятия, — буркнул Хит.

— Заброшенное здание похоже на разлагающийся труп. Сначала останавливается кровообращение — обрубаются все коммуникации — ток, вода в трубах. Потом высыхают глаза — бьются стекла в окнах. — Тут он оживился. — Тебя не удивляло? Пока дом живёт, все окна целые. А в заброшенных стёкла бьются почти сразу. На моей улице пятиэтажку выселили, перед сносом ни одного целого не осталось. Как так?

Харон блаженно вздохнул и продолжил:

— Потому что это всё оболочки, понимаешь? Кажется, жизнь такая эфемерная, но именно на ней все держится. Стоит ей покинуть тело — всё тут же разрушается и гниет.

— Как думаешь, их сильно мучили? — вдруг спросил Хит.

— Кого?

— Животных. В этой лаборатории. Облучали? Болезнями заражали?

— Ты можешь не отвлекаться? Сейчас важный этап, между прочим. А ты меня не слушаешь совсем.

— Прости, я думал, мы просто болтаем.

Харон недовольно хмыкнул, стряхнул грязь с кресла, сел. Кивнул головой на соседний стул. Хит брезгливо вытер сиденье рукавом и примостился на краешке. Мелкий ветер шуршал в липах над окном. Далеко гудело шоссе.

— Небытие — это хлам. Мусор, беспорядок, сломанные ненужные вещи, больные тела, которые должны умереть. Вот это и есть состояние вне жизни. Но мы ему не принадлежим. Мы его антагонисты, мы — жизнь. — Харон закурил.

— Как по-твоему, эти люди из секты «Небесные врата», которые массово потравились… они были интуитивно правы?

Харон раздражённо, плевком выпустил дым:

— Что за фигня у тебя сегодня в голове? Ты вообще меня слушаешь?

— Но мне важно узнать! Этот их лидер, как его? Он что-то понял?

— Да чушь это! Эпплуайт был просто чокнутый. Никаким знанием он не обладал и откровений не переживал тоже. Тогда все были помешаны на летающих тарелках, инопланетянах. Вот и придумал пророчество о комете Хейла-Боппа и корабле пришельцев. Какого хрена мы тратим время на эти глупости из интернет-подборок! Я вижу, ты пока не готов.

Харон замолчал, резко встал и пнул битую банку. Где-то залаяла собака. Шорох пробежал по коридору. Хит вздрогнул. Харон заметил и покачал головой.

— Тебе мешает страх, — сказал он строго. — Это инерция тела, инерция небытия. Пойдём, ты должен выполнить третье задание.

— Подождите!

Постникова изо всех сил рванула полотенце на себя.

— Я знаю, как умер ваш сын! — Инга подалась вперёд, а потом, выпустив ткань из рук, отскочила назад на два шага. Она не ожидала от Ольги такой силы.

— Вон отсюда! — угрожающе шипела та.

У Инги как от пощечин горели щёки. Она сделала ещё одну попытку:

— Я хочу добиться, чтобы люди, причастные к гибели вашего сына, были наказаны!!

— Ни слова о Лёнечке вы от меня не добьетесь. Уходите!

Инга попятилась к выходу, решительно повернулась и вышла. Менеджер на ресепшн крикнула ей в спину:

— Мы внесли ваш телефон в чёрный список! Надь, ты видала, опять к Оле эти поганые журналюги прицепились!

Она подошла к машине. Костика внутри не было. Инга набрала его номер и попросила отвезти её домой. Он усмехнулся:

— Быстро же ты отстрелялась! Хоть кого-нибудь поймала сегодня? Или Акела снова промахнулся?

— Прекрати, мне не до шуток, — огрызнулась Инга. — Дуй сюда. Холодно стоять.

Костик выплыл из соседнего кафе с довольной ухмылкой, резко сменившейся озабоченностью.

— Что такое? — спросила Инга.

— Да так, — замялся Костик. — Подозрительно как-то. Опять эта серая BMW возле моей красавицы околачивается. Угнать, что ли, хотят — пасут?

Инга взглянула на автомобиль, на который указал Костик, и тихо вслух повторила буквы и цифры его номера.

— Уматываем отсюда! — Она схватила Костика за рукав. — Это машина того типа, который за мной следит.

— Следит? Зачем?

— Не понимаю. Может быть, из-за Штейна. Я видела его на вернисаже полгода назад.

В дороге Инга набрала Кирилла Архарова, лейтенанта полиции, — они познакомились во время «Дела коллекционера» и, несмотря на разногласия, довели его до конца, распутывая клубок обстоятельств с разных сторон. «Я бы взял тебя к себе в опергруппу аналитиком, но начальство не позволит — журналистам к нам дорожка заказана». «Ещё чего! — возмущалась Инга. — Считай, что я отклонила твой назойливый джоб оффер. Будешь моим консультантом».

— Можешь номер пробить?

— Это вместо «здрасьте»? Давно не виделись! Опять в своём репертуаре? — проворчал Архаров.

— Мне очень нужно, — взмолилась она, — кажется, за мной хвост. И уже не первый день.

— Вот те на! — Он развеселился. — И в какое дерьмо ты вляпалась на этот раз?

— Ещё не знаю. Оно само ко мне липнет.

— Не переводи стрелки! — сказал Кирилл строго.

— Послушай, я серьёзно. Я боюсь за дочь, за себя. Мне очень нужна твоя помощь!

— Эх, Белова! Диктуй!

Особняк Извекова снесён. От дачи Шварцлебена осталась лишь одна стена. Инга уже во сне видела эти строчки, эти жуткие номера вместо живых людей, эти здания, кладку, арки, сандрики, но никого и ничего не могла спасти.

По списку инвесторов она вышла на некоего Сукотова. Речь его была по-бюрократски обильна и неконкретна, начали со «следовательно», закончили «ввиду обстоятельств». После вопроса о Жербаткине обозлился. Разговор оборвал. С тех пор она не добилась ни одной встречи — видимо, предупредили.

Тем временем гибли барельефы ХIХ века, рассыпались детали узорного паркета. Одинокие резные фасады обрастали дополнительными этажами, покрывались слоями штукатурки до безликой гладкости и становились похожи на голову, с которой сняли скальп и наспех нацепили парик.

В оконных проёмах, как вставные зубы, засияют пластиковые стеклопакеты. Ничего не останется от доходного дома Самойлова. Так же сгинул особняк Аристовых и ещё несколько домов — на Малой Бронной, Смоленке, Солянке. Всем объектам присвоен статус «исторически ценного градоформирующего объекта». Согласно акту историко-культурной экспертизы, здания «утратили внешний вид и внутренний декор» и требовали «восстановления с возможностью современного использования».

Люди же исчезали и вовсе бесследно — со своей такой же уникальной историей: печалями, забавными воспоминаниями, злостью и милосердием, мгновениями счастья или разочарования. Кто-то жил, о чём-то мечтал, кого-то любил — и ушёл под порядковым номером и чужим именем.

Инга чувствовала, что стоит единственным атлантом под тяжестью огромного рассыпающегося мира, который изо всех сил старалась удержать. Поэтому очень кстати пришлись перерыв в череде дождей и давно назначенная вылазка на дачу.

Листья облетали с жалобным хрустом. Крепко сидели только дубовые — коричневые, высохшие, и ольха держалась упрямым жёлтым пятном. Солнце пробивалось на террасу сквозь плотные бордовые заросли дикого винограда. Инга раздвинула его тугие ветви, как занавес, и яркие жёсткие лучи осветили круглый стол — заблестел самовар, золочёные ободки на чашках и яблочное повидло в хрустальной вазочке. Они пробежали по матовым шоколадным половицам и уютно расположились в креслах. Инга, сытая и сонная, легла на диван в их теплый жёлтый кокон.

— Серёженька, — говорила мама неузнаваемо мягко, — яблоки повезём в первую очередь. Повидло и пастилу можно позже забрать — ничего им не сделается. А вот антоновка испортится, заморозки ей полезны, но серьёзный минус она уже не выдержит. Говорят, в этом году зима ранняя будет.

— Хорошо, сначала погрузим яблоки, — соглашался Сергей.

— Там немного осталось, ты не бойся. Спасибо Люсе — столько банок накрутила! Ей бы тоже надо завезти штук пять, а то как-то неудобно.

— Я не боюсь, что вы! И баб-Люсе завезём, как скажете.

— Как же с погодой повезло! Тепло, сухо. Какое позднее бабье лето в этом году!

— Это точно.

— Сколько недель не могли выбраться! Всё дожди, дожди.

— Тори, готовь блюдо! — торжественно объявил отец. Инге нравилось, как он троллит маму, сокращая её имя Виктория до английского прозвища консерваторов. — Скоро новая партия подоспеет! Крылышки с настоящей масалой, приправу Даниил Осипович привёз. Как тогда в Индии, помнишь?

— Шура, ну куда же столько! — засмеялась мать кокетливо. — Я наелась, не могу больше!

— И в меня больше не влезет, — поддакнула Инга.

— Ничего, справимся, — заверил Сергей.

Когда Катя с бабушкой закончили накрывать на стол, Инга уже дремала.

— Не трогайте! — Отец перешёл на шёпот. — Пусть поспит!

«Семейная идиллия. Хотя бы ради этого стоило развестись!» — думала Инга сквозь сон, плотнее запахивая пуховик. Вкусно пах дым, шипели капли мясного жира, падающие на раскалённые угли. Бодро лаял Кефир, неистово исполняя звонкие Катины команды. Где-то на соседней даче настраивали гитару.

«Что же из этого следует? — Следует жить, шить сарафаны и лёгкие платья из ситца», — крутилось у Инги в голове.

Умиротворение, надёжный уютный союз и шерстяное тепло. Жёлто-оранжевые блики неспешных разговоров, как осенний лес в свете октябрьского солнца. Кружатся медленно в легком смехе.

— Не замёрзнешь? Сквозит. — Голос Сергея был апельсиново-весёлый, как будто из её сна, сюжет которого тут же растаял и забылся, оставив только цвет.

Инга проснулась. Щёки даже слегка припекло на ветреном солнце, а ступни уже коченели. Сергей стоял у шезлонга, Кефир крутился в его ногах.

— Пойдем до речки прогуляемся? Лет пять там не был.

Инга потянулась, провела ладонями по лицу, волосам, встала, хлопнув толстыми подошвами сапог о деревянные доски. Терраса опустела. Стол был прибран, отец уносил в дом остывший самовар.

— Пойдём, — кивнула Инга, зевнув.

Они брели тропинкой через пролесок. Кефир, бодро подскакивая, бежал впереди, разрезая хвостом холодный воздух. Свет розовел, к Инге вернулась тревога.

— Знаешь, я рад, что наконец вырвался и смог побыть с вами. Раньше всё не получалось. Хотел поговорить с тобой в нормальной обстановке, чтобы ты не торопилась никуда, не была занята своими делами, не злилась. Потому что мне нужно, чтобы ты меня поняла.

Он произносил каждую фразу медленно и ласково, но Инга чувствовала под мягкой обивкой слов острый шип.

— Я давно зарёкся от серьёзных отношений. Решил, что ни с кем уже не будет долгой общей истории и такой привязанности, как с тобой. Я не хотел детей от других женщин. Но за последний месяц многое изменилось. Кажется, я снова готов завести семью.

У неё перехватило дыхание, дрожь пробежала по спине.

— Ого! — Инга поперхнулась своим делано весёлым восклицанием и закашлялась. — За последний месяц? Какой ты быстрый! Совсем на тебя не похоже!

— Да, наверное. Но стоило нам пару раз поговорить, и я уже знал, она — мой человек. Страстей я не ищу, ты знаешь, больше всего ценю понимание.

Голос его излучал такой жаркий свет, что у Инги в глазах все померкло. Она ослепла и зацепилась носком за торчавший из земли корень. Сергей удержал её, подхватив за локоть.

— Не ушиблась? — и приобнял своими родными чужими руками. Инга отстранилась, опираясь о стволы и низкие ветки, как о перила.

— Пойдём сядем у нашей ивы, — предложил Сергей.

Инга ощущала холодную тишину реки и сырой запах рогоза, но по-прежнему ничего не видела. Они сели на поваленное дерево. Кефир уткнулся носом в её колени и стал лизать ей пальцы. Она ласково отпихивала его морду.

— Как ты? Проходит?

— Да, — поспешно кивнула она в противоположную сторону. — Я так за тебя рада!

— Спасибо! Мне это очень важно, потому что теперь я больше всего боюсь потерять связь…

— Ты не потеряешь, поверь!

— Правда? Катя для меня на первом месте, ты же знаешь. К чему я все это веду… Дело в том, что я хотел бы их познакомить. Ты мне поможешь?

— Кого? — Инга начала прозревать, небо над противоположным берегом казалось зелёным.

— Мою Дашу с Катей. Я поэтому так волновался. Катино отношение зависит от того, как ты это воспримешь.

— А вот с этим не надо торопиться, — сказала она резко, не успев сдержать себя. — Ты ещё сам не определился, нечего вовлекать ребёнка, да ещё в таком сложном возрасте!

— Я уже всё решил, — тихо, но твердо сказал он. — Даша через месяц переезжает ко мне. Я хотел всё рассказать Кате до этого момента. Просто поставить её перед фактом будет неправильно.

— Скоро стемнеет, надо ехать.

— Ещё совсем светло. Так что ты скажешь?

— Я уже всё сказала. Тебе я желаю всяческого счастья с этой твоей новой…

— Дашей. А что по поводу Кати?

— Повторяю: пока рано. Ты окончательно определись сначала, нечего её знакомить с каждой твоей девицей!

Инга поднялась. Сергей не стал её удерживать и не отправился следом. Он знал: если настаивать, будет только хуже.

— Я ещё побуду тут, вы пока собирайтесь.

Кефир рванулся за Ингой, радостно обогнал её, но потом понуро затрусил к хозяину.

Инга двигалась почти на ощупь. Небо, облака, листва, ветки, тропинка — она различала их очертания, но ещё не могла сложить в единую картину, соотнести расстояние, ощутить объем и глубину. Кто-то обхватил её плечи и помог идти. Инга узнала горький одеколон и терпкость дорогого табака для курительной трубки.

— Пап! — Инга вздохнула и оперлась на его руку.

— Сильный приступ?

Она кивнула.

— Как ты догадался?

— Не то чтобы предвидел, но подозревал. Кое-что понял по тону Сергея и почувствовал, как это скажется на тебе. Хорошая моя девочка, хочешь, расскажу твою любимую историю про море?

— Спасибо! Пока не так плохо, побережём сильнодействующее лекарство на крайний случай. — Она вымученно улыбнулась. — Сейчас вижу гораздо чётче.

— Осторожней, здесь много корней. Мне иногда кажется, что это дерево отползает к реке. Каждый год оно всё дальше от дороги. Поэтому и корни торчат, будто конечности, с помощью которых оно движется. Знаешь, что-то подобное я видел в Аокигахаре. Там почти все деревья словно блуждают, раскидывая в стороны свои корни, как осьминог — щупальца.

— Тот самый лес самоубийц?

— Почему самоубийц? Там все токийцы гуляют, устраивают пикники. Оттуда можно подняться на Фудзи.

— А ты видел тела?

— Что ты! Они все в глубине леса. Мы не сходили с дорожки. Там всюду предупреждающие таблички, и сами заросли огорожены. Говорят, даже камеры стоят. Углубиться в чащу не даст охрана. Хотя те, кому надо, как-то умудряются ускользнуть.

— Почему они уходят из жизни именно в этом лесу, как думаешь? Мистика места? Природная аномалия?

— Не думаю. Тишина там и правда невероятная, нигде больше такой я не ощущал. Но это всё из-за особенностей рельефа: там множество провалов и пещер, да и сами растения такие густые — все звуки моментально поглощаются. Аномалия с компасом тоже объясняется вполне научно: под лесом залежи железных руд, вот показания и сбиваются.

— Неужели в нём нет ничего особенного?

— Место, конечно, мрачное, глухое, местами непроходимое. В голодные времена японцы оставляли в нём своих престарелых родителей или детей, которых были не в состоянии кормить — в таком дремучем лесу они не могли разыскать дорогу домой.

— Ужас! Хладнокровная азиатская жестокость!

— Не торопись вешать ярлыки. И мы, европейцы, когда-то поступали не лучше. Вспомни сказки про мальчика-с-пальчика или пряничную избушку.

— Получается всё-таки, что история у леса нечистая.

— Тут дело в другом. Все эти суеверия основаны на том же психологическом механизме, что ипохондрия. Стоит человеку прочитать о какой-то болезни, как он тут же начинает ощущать её симптомы. Страдали люди Эдиповым комплексом до того, как его придумал Фрейд? Задумывались о самоубийстве в Аокигахаре, если бы не прослышали о его легенде? Всегда проще свалить вину на мистику, духов, чьё-то влияние, чем признать собственные ошибки и разобраться в причинах своих страшных влечений.

— Значит, ты все-таки признаёшь внешнее воздействие? Чьё-то почти гипнотическое внушение?

— Да, но не в том романтическом смысле, который ты в это вкладываешь. Это не магия, не гипноз, а старая проверенная игра на слабостях. Этим легко манипулировать, чем, собственно, многие и пользуются. Помнишь, как в песне Лисы Алисы и Кота Базилио, которую ты в детстве часто распевала: «На жадину не нужен нож — ему покажешь медный грош и делай с ним что хошь!» Посули страдающему избавление от боли, пообещай бедному богатство, одинокому — любовь, и всё! Человек пойдёт за тобой куда угодно.

— Спасибо, пап! — Инга похлопала его по плечу. Силы вернулись к ней, теперь она ясно видела дорогу.

— Меня в её честь и назвали, хотя это нехорошая примета. Сейчас особенно много об этом думаю. Страшно. Но не менять же имя в тридцать лет, как считаете?

Племянница Ирины Скворец — пожилой учительницы, которая сожгла себя заживо, говорила торопливо, оглядывалась по сторонам, словно высматривала среди пасущихся на площадке детей своего. Вид у неё был немного неопрятный, модный маникюр только подчеркивал неухоженность обветренных рук.

— Вы не волнуйтесь, успеете забрать сына из сада. У меня всего пара вопросов, — сказала Инга.

— Знаете, как только представлю, что сейчас придётся всё это в подробностях вспоминать! Эти прожжённые следы на траве. И опознание. После всего я просто не выношу запах жареной отбивной. Вообще мясо перестала есть, только в котлетах. Поэтому никому из журналистов я интервью про это не давала. Меня спрашивали для криминальной сводки — всё-таки смерть жуткая, необычная, — я отказывалась.

— Я хотела поговорить с вами совсем о другом.

— Вот и я удивилась. Вам-то к чему об этом писать. Вы же вроде совсем из другой сферы. Кстати, почему вы «QQ» забросили? Я проверяла — уже давно никаких новых статей.

— Я задумала написать очерк о незаметных, но незаменимых профессионалах. Ведь у Ирины Анатольевны такой стаж работы, столько премий и грамот, звание учителя года Нагатинского района. Она оставила вам какие-нибудь свои записи, дневники? Компьютер, может быть?

— Наверное, что-то и оставляла. Но мне ничего не досталось. Новый жилец сразу после похорон вселился, замки поменял. Компьютер наверняка присвоил, а все её вещи — всё, что там могло быть, давно уж выбросил.

— Значит, вы сдали тётину квартиру? И как же он без вашего разрешения всё это провернул?

— Не я сдавала, а хозяин квартиры. Вообще-то, это их с дядей Борей квартира была, но после её смерти оказалось, что она давно её кому-то отписала.

— То есть как это? Кому?

— Ну вот так. Даже не спрашивайте. Она кому угодно могла её продать. — Ирина равнодушно развела руками. — Как дядя Боря ушёл, тётя год ходила в полубессознательном состоянии. Я каждый день к ней ездила — накормлю, приберу, переодену, заставлю помыться. Она, по-моему, даже не замечала ничего этого.

— Вы не пробовали бороться за квартиру? Вдруг это было мошенничество? В полицию не обращались?

Инга почувствовала, как в кармане завибрировал телефон. Совсем не вовремя. Она сбросила вызов. Ирина насупилась и вдохнула было воздух, чтобы ответить, но поджала губы и продолжила после значительной паузы:

— Послушайте, куда вы клоните? Вы интересовались тётей как почётным педагогом? Так вот об этом и спрашивайте! Зачем вам знать про квартиру?

— Но ведь это просто вопиющая несправедливость, что у такого уважаемого человека, почётного учителя, мошенники могли отобрать квартиру, воспользовались её горем!

— Да с чего вы взяли? Я ничего такого вам не говорила!

— Но вы ведь сами только что высказали подозрения…

— Ничего я не высказывала! Не надо мне приписывать! Знаю я вас, журналистов, сейчас напишете бог знает что, а потом мне из-за этого… Мне из-за этого неловко будет! Люди прочитают — скажут: во горазда выдумывать! Да и не нужна мне была эта квартира, нам, слава богу, есть где жить! А про её опыт работы и учеников это у бывшего директора спросите, он лучше меня знает.

Закрылась. Как дверь в чулан захлопнула. Я ступила на охраняемую территорию. Она неуклюже распрощалась и пошла прочь, быстро, не оглядываясь.

Инга достала телефон: пропущенный вызов от Кирилла.

— До тебя хрен дозвонишься! — пожаловался он.

— Дела.

— Знаю я твои дела. Смотри. Та машина, о которой ты спрашивала, — служебная, зарегистрирована на компанию «Деловой центр будущего». Распечатку из базы могу кинуть по мылу, если мне зачтётся.

— Ещё как зачтётся! Спасибо!