Глава 11

— Куда угодно, только не домой! Там же Катя! Нельзя, чтобы они узнали адрес! Она у меня так часто сидит дома одна! Господи!

— Так, без паники. — Эдик болезненно поморщился. Инга испугалась этого выражения лица. — Подумай здраво. Если они выследили тебя тут, думаешь, им неизвестен твой адрес? С кем Катя?

— С Дэном.

— Позвони им, но не пугай. Просто спроси, что делают. Ну что ты забилась, как птица? Всё будет хорошо. У тех, кто за нами следит, судя по всему, пока рекогносцировка.

Инга взяла телефон, пальцы промахивались. Всплывали ненужные окна, открывались программы. Инга продиралась сквозь них, как через буреломы в дурном сне.

— Чёрт! Чёрт!.. Алё! Катёнок! Как твои дела?

— Нормально всё. Что с голосом?

— Ты где?

— У Дэна.

— Хорошо, хорошо. — Инга суетливо придумывала, что бы ещё спросить. — А делаете что?

— Кино смотрим.

— Вот и правильно. Смотрите кино, всё что хотите, только сидите у Дэна!

— ОК, мам. Какие-то напряги? Случилось что в городе?

— Н-нет, всё нормально. Ладно, до встречи! Звони, если что. Не дай бог! — Она запнулась. Катя уже повесила трубку.

Инга снова посмотрела в зеркало заднего вида — никого. Серый BMW скрылся в серой мороси города. Но вздохнуть с облегчением она уже не могла: он там был — ей не показалось.

— А может быть, они следили не за тобой, а за сестрой этого Адлера. И решили немного тебя попасти — откуда ты и что делаешь с ней рядом, — сказал Эдик ободряюще. Инга ему не поверила, хотя так хотелось надеяться. — Поедем ко мне на всякий случай.

Она кивнула, сжав двумя руками телефон.

В квартире у Эдика мало что изменилось с её последнего посещения. Дорогая мебель: асимметричные формы, никелированная фурнитура, стекло. Благородная палитра кофейных цветов: от чёрного до латте. На стенах — гербарии редких, неизвестных Инге растений.

Она ссыпалась на диван — талым снегом. Ни в одной мышце не осталось твёрдости.

— Холодно.

— Сейчас чаю заварю.

— Лучше коньяку.

Эдик вернулся с бокалом и чайником, водрузил его на подставку с ароматической свечкой. Кислый аромат лемонграсса смешался с ванилью и мятой.

— Мне так страшно. — Голос у неё совсем сел, она откашлялась, но не помогло, зашептала: — Всё неправильно! Всё! Я перестала что-либо понимать. Про людей, про Олега. Его гибель будто тянется и тянется, как изощренная казнь. Понимаешь, мне так его не хватает, я так скучаю по его улыбке, голосу, шуткам. Но в этой печали не осталось ничего светлого, доброго, ведь он замешан в смерти стольких людей. И это невыносимо.

Эдик зажёг ночник: алый шар масла поплыл к вершине прозрачной колбы, делясь на две половины и снова сливаясь воедино. Он сел рядом, коснулся её плеча — это было не дружеское прикосновение, а ласка. Чувство замешательства, охватившее Ингу, полностью её парализовало. Эдик чутко убрал руку.

— Градова! Раньше всё было так просто! Я шептал тебе глупые анекдоты, ты смеялась. Мы прятались в кустах сирени и закапывали все свои обиды и тайны в секретики. Помнишь, как ты меня учила? Подковыриваешь болячку, сдуваешь корочку с царапины, кладёшь в выкопанную ямку, закрываешь фантиком, кладёшь одуванчик, а сверху битое стекло. Лучше всего синее — драгоценное! Потом ты уехала, и всё померкло, будто сразу кончилось детство. И вернулась другой, не просто взрослой, а инопланетной! Оттуда! Никто из нас так долго не жил там. Я за границей и вовсе не был ни разу. Не знал, каково это. А ты говорила о волшебном как об обыденном. Да я не только физику и алгебру готов был за тебя решать! Но сколько бы я ни делал — ты оставалась недостижимой. А потом университет. Замужество, смена фамилии… но для меня ты всегда останешься Градовой! И знакомство с этим выскочкой Штейном! Он украл тебя окончательно! Ты ведь была в него влюблена…

— Ну нет! Он как-то сразу стал другом. Он умел дружить.

Эдик встал, включил музыку. Глубокий насыщенный голос будто затопил комнату выдержанным красным вином отчаяния:

Инга приподнялась в испуге, словно боялась захлебнуться.

— Что это за песня?

— Je suis malade Далиды. «Моя жизнь кончается, стоит тебе уйти. Моя постель без тебя, как перрон вокзала. Я больна, неизлечимо больна. Как в детстве, когда моя мать уходила вечерами, оставляя меня наедине с отчаянием».

— «Над всеми кораблями реет твой флаг. Я больше не знаю, куда идти: ты везде», — автоматически продолжила Инга перевод песни за Эдиком. — Боже! Выключи, пожалуйста! Почему именно она?!

Эдик засуетился, и сквозь его атлетическую фигуру вновь проступила тень забитого ботаника в очках, сгорбившегося над задачкой. В Инге проснулась прежняя детская жалость к нему.

— Я же не сказала тебе. Прости. Он назвал меня Dalida. Тот врач из группы. Харитонов. Он выбрал для меня её судьбу! Все её возлюбленные кончали с собой. Она была одинока, несчастна и не выдержала. Этого он добивается и от меня, понимаешь?

В тишине стало как-то легче. Эдик обнял её и что-то зашептал. Инга совсем не слушала.

Она отстранилась:

— Нужно идти. У Дэна вечером клиентка, Катя останется одна.

— Я тебя отвезу. — Эдик помрачнел. — А этим сомнительным наследником я сам займусь — положись на меня.

— Незаменимый ты мой друг! С самого детства.

Инга закашлялась.

— Ты не заболела?

— Что-то горло першит.

Когда они сели в машину, Эдик включил печку и подогрев сидений на полную мощность. Инга оглядела двор, дорогу — вроде бы никого.

— А почему, интересно, он назвал тебя Далидой? — вдруг спросил Эдик.

— Меня?

— Ну, ту даму, от имени которой ты ведёшь переписку.

— Аватарка Cуховой похожа на неё, — ответила Инга.

— У каждого врача своё кладбище пациентов.

Жанна Чирикова, супруга Антона Чирикова — хирурга, сделавшего себе харакири, затянулась и выпустила дым в сторону. Жилистая, ширококостная, под глазами мешки, скобки морщин вокруг сжатых губ.

Инга уже слышала эту фразу от Холодивкер. Она обычно заканчивала её так: «А я решила сразу перейти к этому этапу жизненного цикла пациентов».

— С опытом то ли смертей становится меньше, то ли относишься к ним проще. Скорее второе, мы же не участковые терапевты, у нас в принципе высокая смертность. Бывает, организм слабый или опухоль поглотила все здоровые клетки, уже и вырезать нечего. Всякое случается, но родственникам разве объяснишь? Они всё равно считают тебя виноватым. Но за годы вырабатываешь в себе равнодушие к таким вещам, иначе можно сойти с ума. Говоришь себе: «Я сделал всё что мог». И это правда. Но вот с близкими не работает. Там всё по живому, свежо, будто ты опять интерн.

Безрадостный задний двор больницы оглашался вороньим граем. К подъезду приёмного отделения подъехала «скорая». Это был мир, противоположный тому, в котором жила Инга, и тут она чувствовала себя в безопасности, уверенная, что никто здесь не знает ни про её блог, ни про расследования.

— Поэтому мы избегаем оперировать своих. Но Апрельский вцепился в Антона мёртвой хваткой: «Я только тебе доверяю! Никто, кроме тебя, не справится. Золотые руки, светлая голова!» Но ведь Антон не бог! Там случай был фактически безнадёжный! Сколько я его отговаривала: «Не надо! Ты потом себе не простишь». Но он только и знал: обязан помочь, вернуть долг.

— Апрельский умер во время операции?

— Нет, позже, от осложнений. Отторжение. Организм не принял — обычное дело. Но Антон не смог смириться.

— А о каком долге шла речь? — Инга поёжилась: воздух был обжигающе холодным, как перед первым снегопадом. На крыльцо вышли двое врачей в синей униформе с коротким рукавом. Один снял шапочку и стал энергично массировать потную лысую голову. Второй покосился на Ингу, потом обратился к Жанне:

— Ты биопсию Муртазиной видела?

— Да, я в курсе. Завтра на консилиуме назначим. Тянуть нельзя, — ответила Жанна, загасила сигарету, кинула её в срезанную пластмассовую бутылку — к прелым листьям, опарышам окурков в тёмно-коричневую воду и повернулась к двери: — Давайте зайдём. Холодно.

Инга вошла в больницу следом за ней. Они прошли тёмными коридорами подсобных помещений.

— На свой этаж не приглашаю, у наших пациентов нулевой иммунитет, им лишние бактерии ни к чему.

Они сели в плохо освещённом закутке, где пахло карболкой, табаком и варёной капустой так интенсивно, будто все больничные запахи вызревали сначала тут, а уже потом разносились по коридору.

— Вы говорили о долге Апрельскому, — напомнила Инга.

— Какой там долг! Это так, с юности у них. Купались в карьере весной. У Антона ногу судорогой свело, а Апрельский его вытащил.

— То есть спас?

— Там было не так уж опасно. Но Антон слишком много значения придавал всему этому. Был бы один — справился, выплыл бы сам, куда бы он делся при его силище. Но Апрельский всё время давил на это обстоятельство. Мне было даже неловко, что он так часто припоминает Антону своё благодеяние.

— Что было после смерти Апрельского?

— Антон долгое время не мог прийти в себя. Работал с трудом. Перед операциями не ел, не спал. Говорил, что больше не имеет права оперировать. Потом стало ещё хуже. Взял отпуск за свой счёт, но сидел дома. Вместо того чтобы работой доказать себе, что он прекрасный хирург, замкнулся. А у хирургов любой простой без операций — как у пианиста без игры на инструменте — критически опасен. Руки отвыкают, потом не слушаются. Мы даже в отпуске делаем мудры — индийскую йогу для пальцев.

— А чем же он занимался дома?

— Что-то читал, сидел в Интернете, в соцсетях. Пациенты так и лезли к нему, писали в ленту, личными сообщениями забрасывали. Кто благодарил, кто проклинал за то, что он их бросил. Такая там была перепалка. Антон пытался им что-то объяснить, винился перед каждым. Окончательно впал в депрессию. Наши друзья, коллеги старались убедить его вернуться на работу. Но график операций был сорван. В конце концов начальство стало грозить увольнением. И тогда он написал заявление по собственному желанию.

Пока она говорила, кто-то всё время проходил мимо: медсестры, врачи, санитары, с любопытством оглядывали обеих. Жанна замолкала и смотрела в сторону.

— Какой разнос они ему тут устроили! После всего, что Антон сделал для больных, для репутации клиники! В чём его только не обвиняли: эгоизме, преступном равнодушии! Всем было глубоко наплевать на его чувства. Никто не предложил помощи, не подумал настоять на его лечении. Когда он выкладывался по полной — перед ним преклонялись, стоило заболеть — растерзали.

— Вы считаете, это была болезнь?

— Конечно! Все симптомы тяжёлой депрессии! Её надо было медикаментозно выправлять, но он наотрез отказывался пить антидепрессанты. А потом его просто добили все эти стервятники. А мне приходится с ними работать — до сих пор, представляете?

— Как вы пытались помочь? Обращались к психиатру?

— Я делала всё, что могла, — сказала она с вызовом.

— Вы знали, что он состоит в группе самоубийц?

— Опять этот бред! Не ожидала от вас! Она вам сказала? Эта истеричка ненормальная?

— Простите, я не понимаю. Мне никто ничего не говорил. Я сама увидела в профиле вашего мужа…

— Так вы на этом хотели построить статью? Решили сделать сенсацию на чужом горе? Говорю вам как врач: заставить кого-то покончить с собой невозможно. Человек приходит к этой мысли только сам. Да и группа эта была вполне безобидная: статейки, фотографии. Там три тысячи подписчиков. И что с того?

— Вы уверены?

Чирикова рывком встала, железная ножка скамейки визгливо скрипнула, царапнув кафельный пол. Сказала отрывисто, будто топором рубила:

— Если посмеете про это написать, я на вас в суд подам. Выход там — дверь под красной лампочкой.

Она махнула рукой направо и пошла не оборачиваясь.

Дождавшись, когда Чирикова исчезнет в полутьме коридоров, к Инге с тихим шелестом подошла девушка в белом халате и мягких прорезиненных тапочках.

— Простите! Я всё слышала, — сказала она вполголоса и протянула руку: — Ульяна. Вы же пишете про Антона Валентиновича? Я вас узнала. Вы — Инга Белова, я ваш подписчик Nасвязи. Мне так нравился ваш блог, когда вы работали в «QQ»! Мой любимый журнал.

— Очень приятно. — Инга пожала руку.

Девушка села рядом:

— Мне нужно сказать вам кое-что очень важное! Знаете, как он покончил с собой? Об этом даже в криминальных новостях рассказывали.

Высокая, стройная, густо накрашенная.

— Сделал себе харакири! Вот так! — Она рассекла кулаком воздух у живота и тут же постучала по деревянному сиденью скамейки. — На себе не показывают. Мы все были в шоке! Харакири в России! В наше время! Представляете?

Потом продолжила совсем тихо:

— Жанночка нас всех тут считает виноватыми. Ну, вы слышали. Если бы она только знала, как всё было на самом деле, кто его к этому склонил…

— А вы знаете?

— Я его видела.

— Видели? Кого?

— Того человека из группы самоубийц! Их главаря. Причём два раза. Он и дал ему этот страшный ритуальный кинжал, я уверена. — Ульяна заторопилась, как будто боялась, что их прервут в любую минуту. — Однажды он забирал его на машине после работы. А потом, когда Антон уволился, снова приходил к нему. Они говорили у меня на кухне. Я тогда, конечно, ни о чём не догадывалась. Думала, очередной родственник больного — пытается продвинуть место в очереди ну или бывший пациент — поблагодарить. А теперь мне так страшно. Вдруг он вернётся за мной? — Она невольно перешла на шёпот.

— Откуда вы знаете, что он из группы самоубийц?

— Видела на их странице фото, когда Антон что-то там комментировал. Уверена: именно он обрабатывал Антона, он придумал для него этот ужасный способ. Он часто писал Антону. Иногда звонил. Просто не оставлял в покое ни на минуту!

— Простите, а вы откуда всё это знаете?

— Как вам сказать… мы с Антоном Валентинови… — она запнулась, — дружили. Никто не понимал его так хорошо, как я. У него много было всяких тут, медсестер и ассистенток. А что? Мужик красивый! Да ещё и хирург толковый, светило! Знаете, какой он потрясающий был на операциях? Волшебство! Работал чётко, мягко и при этом играючи, с лёгкостью и юмором.

— Он сам рассказал вам об этих группах самоубийц?

— Он называл их группами помощи. Говорил что-то про новую методику, про какой-то там экспериментальный курс. Типа они моделировали ситуации, учились выходить из тяжёлого состояния. Я и не думала, что это те самые группы, о которых по телику рассказывали. Я считала, раз Антон такой опытный врач, то понимает, что делает.

— Кто-то ещё знал об этом?

— Вряд ли. В последнее время он доверял только мне. — Ульяна слегка вздохнула от ощущения собственной значимости в жизни Антона Валентиновича.

— То есть даже жене ни о чём не говорил?

— Конечно нет! — вскинулась Ульяна. — Как такой скажешь? Жанночка реально его достала. Когда умер его близкий друг, очень влиятельный человек, просто запилила Антона: «Зачем ты за него взялся? Тебя засудят! Посадят! Мы никогда потом не отмоемся». — Она довольно умело передразнила Чирикову. — И так по нескольку раз за день, дома, в клинике. Прикиньте этот ад, когда жена ещё и работает рядом! Поэтому Антон и взял отпуск, чтобы хоть немного побыть без неё! — Ульяна вздохнула, сказала доверительно: — Я стала ему вроде отдушины. Мы много беседовали о смысле жизни, о выборе пути. Он учил, что надо на всё смотреть со стороны: на жизнь, на смерть. Время нелинейно, говорил, я почему-то это запомнила — не-ли-ней-но. А ещё мы вроде как вращаемся в циклах испытаний. И нужно вырваться. Ещё много такого, я уже не помню. В последний раз сказал, что восстановить честь врача он сможет только одним способом. Я обрадовалась, думала, вернётся на работу…

— Вы рассказали об этом полиции?

— Я хотела, честно! Но сначала всё рассказала Жанне. А она на меня как напустится! «Ты разрушишь его доброе имя! Его репутацию!» Сучка, говорит. — Ульяна корпусом повернулась к Инге. — Сучка, представляете? А потом вообще её понесло: типа я претендую на наследство. Хотя мне Антон как-то признался, что копит деньги на секретном счёте — втайне от жены. Но я никогда на эти деньги не зарилась. Антон хотел потратить их на что-то хорошее. У него было золотое сердце! — Ульяна вдруг сникла, словно воздух вышел. — В тот последний раз он сказал, что перевёл эти деньги на лечение одного онкобольного и вернул долг.

— Вы не знаете, на чьё имя он сделал перевод?

— Я как-то не интересовалась.

— Значит, жена Чирикова вас переубедила и вы не стали давать показания.

— Да она меня просто запугала! — Ульяна сделала страшные глаза. — Даже угрожала, типа, если я заявлю, то она добьётся моего увольнения по статье и потом меня нигде на работу не возьмут.

— Но если не поставить в известность полицию, того человека, главаря, как вы считаете, никогда не найдут. А он знает ваш адрес. Вы не боитесь?

— Боюсь. Ужасно! По ночам сплю с включенным ночником, представляете? Но за работу боюсь больше.

— Почему же вы решили рассказать мне?

— Ну вы же занялись расследованием! — Ульяна посмотрела на Ингу, как на дурочку. — Раскроете это дело, выложите в Интернет, тут им и конец! Только, пожалуйста, не нужно на меня ссылаться.

— Что ж… — Инга опешила от такого простодушия. — Вы не могли бы описать главаря?

— Ещё бы! Он мне в кошмарах снится! — Ульяна прикрыла глаза. — Высокий. Мускулистый. Возраст трудно определить. Видно, что следит за собой. Лёгкая небритость. Волосы тёмные, с небольшой равномерной сединой. Очень стильный. Глаза… такие большие, синие. Смотрел немного исподлобья, но не зло, а как-то внимательно. — Она снова повернулась к Инге: — Я знаю, самые отъявленные злодеи никогда зло не смотрят. Косая морщинка над переносицей, — показала, где, — я ещё сначала приняла её за шрам. Куртка на нём была защитного цвета с такой нашивкой на спине, что-то там написано было по-английски. А машина тёмно-синяя, минивэн, не помню марку.

Инга достала телефон, показала фотографию Штейна.

— Он?

Та сглотнула и отстранилась:

— Да.

— Вы зря боитесь. Этот человек умер.