Глава 10
Dalida… интересный ник. Этот человек ничего не делает просто так.
Инга вбила Dalida в Google, как написал Харон — латиницей. Первая же ссылка вела в Википедию:
«Далида́ (настоящее имя Иола́нда Кристи́на Джильо́тти; 17 января 1933, Каир, Египет — 3 мая 1987, Париж, Франция) — французская певица и актриса итальянского происхождения».
В правой части страницы была чёрно-белая фотография: красивая ухоженная женщина, густо очерченные брови, чёлка, начёс. Причёска по той моде: что-то похожее на бабетту шестидесятых. Вспомнила она и голос, тягучий и мягкий, который слышала когда-то в детстве. Внешнее сходство Далиды с образом Суховой бросалось в глаза. Под лидом статьи в Википедии синим горели заголовки: первые годы; семья; карьера; творчество; смерть. Инга кликнула на последний.
«С начала 1987 года Далида находилась в состоянии депрессии, однако не прекращала творческую деятельность: изредка появлялась на телевидении, в конце апреля дала последний концерт в Анталье. Внешне для поклонников и простого зрителя ничего не предвещало трагедии. Однако певица всё острее ощущает своё одиночество и всё чётче осознаёт, что, добившись невероятного успеха, она потерпела фиаско в личной жизни: у неё нет ни мужа, ни ребёнка, годы начинают тяготить её. В ночь со 2 на 3 мая 1987 года Далида покончила жизнь самоубийством, приняв большую дозу снотворного и запив его виски. На столе осталась записка: «Жизнь для меня стала невыносимой. Простите меня». 7 мая отпевание в церкви Мадлен и похороны певицы на кладбище Монмартр приобрели поистине национальный масштаб — проститься с легендой пришёл практически весь Париж».
Так вот какую смерть мне приготовил Харон!
В этот момент Инга раздвоилась. Одна Инга леденела от того, как много Харон понял про Елизавету Сухову — намного больше, чем понимала про неё сама Инга. Ей хотелось забиться в угол, удалиться из группы, захлопнуть оба ноутбука — свой и Штейна — и больше никогда не возвращаться к этой теме. Потому что даже под прикрытием выдуманной личности она чувствовала свою уязвимость. Она боялась, что её не хватит на тщательное обдумывание каждого слова, на точное попадание в образ, что она проколется, сорвётся и одновременно с этим — проникнется его безумными идеями. Вторая была спокойна и восхищалась Хароном. И эта вторая Инга смотрела на текст предсмертной записки Далиды, приведённой в Википедии, обдумывала свои дальнейшие действия и набирала номер Эдика.
Слушая гудки, она скачала из фотобанка ещё одну фотографию «Суховой». На всякий случай проверила, кто эта женщина в реальности: французская модель на пенсии, умерла от рака поджелудочной железы три года назад. Инга грустно подумала, что хотя бы здесь она никому ненароком не навредит.
Надеюсь, что у Харона нет журналистского доступа к фотобанкам, иначе он тоже легко обнаружит, что фотографии Суховой фейковые.
— Инга! Рад слышать! — Эдик почти кричал в трубку. Она улыбнулась: ей нравился его раскатистый бархатный голос, особенно как он звучал по телефону. Ей нравилась его ровная радость, когда она звонила, его стабильное чувство, которое не смогло изменить ни её замужество, ни Катя, ни любовники, ни возраст.
— Привет, как же я соскучилась! — выпалила она и сразу поняла, что Эдик на том конце трубки замер.
— Ты звучишь иначе, — сказал он после паузы. — Ты никогда раньше не говорила, что соскучилась. А голос такой тревожный. Что случилось?
И тут её прорвало. Она поняла, что давно надо было позвонить Эдику и рассказать ему всё. Она говорила и говорила, останавливалась, плакала, закуривала и снова продолжала. Три раза прерывалась связь, но он перезванивал. Никто и никогда в жизни не умел её слушать так, как Эдик. Даже в его молчании на том конце трубки она ощутила живое, деятельное сочувствие.
На ноутбуке квакнуло сообщение. «Анна Адлер приняла ваш запрос на дружбу. Теперь вы друзья Nасвязи». Инга слушала Эдика и смотрела на открытое окошко мессенджера: «Анна печатает…»
Анна:
«Добрый день! Мы знакомы?»
— Слушай, мне тут ответила сестра Вениамина Адлера, — сказала Инга, — того, который йог и юрист.
— Который от истощения? — уточнил Эдик.
— Именно.
— Назначай ей встречу. Обязательно. Подожди. С какого аккаунта ты посылала ей запрос?
— Конечно, с фейкового.
— Это очень нехорошо. — Эдик напрягся. — Проще простого проверить, кто у человека в друзьях Nасвязи. А если твой Харон узнает, что Сухова задружилась со всеми родственниками людей, погибших в его группе, у него возникнут подозрения.
— Я совсем не подумала об этом. — Ингу бросило в жар. — Так что мне делать?
— Договорись о встрече и скорее убери её из друзей, — сказал Эдик. — Потом перезвони или напиши мне. Я поеду с тобой.
— Хорошо. — Инга тут же стала печатать, руки дрожали. — Спасибо тебе, Эдик. Спасибо. Я напишу тебе.
Елизавета:
«Анна, добрый день! Извините, что беспокою вас. Я перейду сразу к делу: моя подруга попала в группу «Чёрные дельфины» и находится в глубокой депрессии. Я боюсь за неё. Я знаю (она сказала мне), что ваш брат, Вениамин Адлер, состоял в этой группе и что он погиб. Вы не могли бы встретиться со мной и рассказать о нём? Это очень важно. Заранее спасибо. Я сейчас удалю вас из друзей — боюсь, что за мной следят».
Инга сразу же удалила Анну Адлер из друзей, но не успела перевести дух: племянница Скворец тоже подтвердила её запрос на дружбу. Она удалила и её, предварительно написав сообщение того же содержания. После этого Инга решила выполнить первое задание Харона в группе.
Фотографию мнимой Елизаветы Суховой она уже выбрала: снято с вытянутой руки или с селфи-палки, лицо худое, красивое, но измождённое. Она зашла в группу и написала пост, прикрепив к нему фотографию:
«Приветствую всех участников группы! Я новенькая и ещё не разобралась, какие тут правила. В любом случае надеюсь, что мне будет тут с вами комфортно».
Инга нажала «опубликовать» и с удивлением увидела, что пост в группе появился не под именем Суховой, а под ником Dalida и не с той фотографией, которая была у неё на аватарке, а с той, которую она приложила к посту. Таких настроек для групп она ещё никогда не встречала. Чтобы модератор мог менять твой аватар и ник… Ей опять стало не по себе.
Всё-таки хорошо, что позвонила Эдику! Я теперь в этом не одна.
Под её публикацией тут же появился комментарий. Харон: «У нас новый #7. Dalida, добро пожаловать!» Инга ответила: «Спасибо», написала Харону в личку: «Договор распечатала, подписала, сейчас отошлю». Она открыла документ, который он ей выслал, и действительно отправила на печать. К посту посыпались приветственные комментарии от участников. Инга надела тёплый кардиган: замёрзла. У неё возникло ощущение, что её радостно хоронят.
Документ назывался: «Договор об оказании психологической помощи», далее следовала стандартная шапка с реквизитами сторон. В условиях договора Инга не нашла ничего опасного: исполнитель в лице Харитонова Антона Фёдоровича обязуется оказывать Заказчику, Суховой Елизавете (отчество оставлено пустым — для заполнения), психологическую помощь в рамках постановления, утверждённого Минздравсоцразвития от…
П. 2.3. раздела «Обязанности Заказчика» гласил: «Заказчик, будучи лицом совершеннолетним, несёт полную ответственность за свою жизнь и здоровье. Любые решения, которые принимает Заказчик относительно своей жизни и здоровья, являются исключительно его решениями, Исполнитель за них ответственности не несёт».
Кто бы сомневался. Вот она — его страховка. Инга посмотрела раздел «Стоимость услуг»: «п. 4.1. Цена услуг, предоставляемых Исполнителем Заказчику, составляет 50 000 руб. в первые три месяца. Далее цена обговаривается в дополнительных соглашениях к данному договору».
Немало. Но и не много. С учётом того, что участников в группе всего 27 — это не такая уж большая сумма, чтобы платить за риск. Надо придумать и запомнить роспись Суховой.
Инга сфотографировала реквизиты Харитонова, указанные на последней странице. Изменив почерк, дозаполнила договор со стороны Суховой, расписалась и упаковала его в конверт. Звякнуло сообщение от Анны Адлер:
«Я вас понимаю. Давайте позавтракаем завтра в 11 утра в «Кофемафии» на Чистых прудах. Сможете? Я буду в кофте болотного цвета и в джинсах. Закажу столик на своё имя».
Инга задумалась: завтра суббота, у Сергея дежурство. Ей не хотелось оставлять Катю одну. Ей казалось, что смерть подкралась и ждёт: стоит только отвернуться, упустить близких из виду — и она тут же набросится на них и унесёт.
Господи, у меня началась паранойя!
Придётся просить Дэна — заглянет ненавязчиво, по-соседски. Катя любит с ним тусоваться. Для дочки он был проводником в дивный неведомый мир, до которого она уже дотягивалась на цыпочках и который остро её волновал. Все эти бьюти лайф-хаки, диеты, средства по уходу за кожей, причёски, примочки, стильные штучки и прочие девчачьи радости. Она написала Эдику и позвонила Дэну: тот радостно замурлыкал в предвкушении «рандеву с моим дорогим Катёнком».
— Какого ещё рандеву? — возмутилась Инга.
— Ладно-ладно, тоже мне полиция нравов, встретимся, поиграем в песочнице, все будет тип-топ, ты же знаешь: на меня можно положиться. Я умею обращаться с малышами. Ведёрки с лопатками только собери нам, пожалуйста.
— В десять тридцать, зайдёшь? У меня как раз есть набор формочек для песочницы «лучшие причёски сезона 1989».
Дэн хрюкнул:
— Это какие? Бокс? Полубокс? Знаешь, чем меня купить, Белова!
— Не проспи!
Она накинула куртку и спустилась вниз: почтовый ящик висел прямо на их доме. Опустив в него письмо с договором, Инга перевела 50 тыс. Харитонову. В тексте сообщения о переводе денег написала: «Помогите мне проснуться».
Постояла немного на холоде у подъезда, будто и вправду хотела проснуться. Дул резкий ветер, но небо было голубым и острым, как лезвие. Назад дороги не было.
* * *
Эдик подвёз её до «Кофемафии», но остался в машине: чтобы не спугнуть Анну.
— Я тут, — сжал он её руку, когда она уже выходила из машины. — Даже покурить не отойду. Имей в виду.
— Конечно, ты ж не куришь!
Инга посмотрела ему в глаза и сразу же опустила веки. Эдик был единственным человеком, взгляд которого она не выносила. В детстве она всех переигрывала в гляделки, всех, кроме него. Стоило ему посмотреть на неё пристально, ей тотчас казалось — что она стоит голая посреди бульвара под сильным прожектором белого рассыпчатого света. Так было тогда, так осталось до сих пор.
— Доброе утро! Столик на имя Анны, — сообщила она хостес у входа, которая стояла за высокой узкой тумбой, напоминающей трибуну.
— Вас ожидают, — улыбнулась та и начала пробираться между столами плавно, как кошка.
Сестра Вениамина Адлера Анна оказалась молодой девушкой с открытым лицом, она явно была младше своего брата, умершего в 34. Негустые светлые волосы заплетены в несколько косичек — прилавки «Плетём косы на любой вкус» в последнее время заполонили все торговые центры. Почти без косметики. Она пила чай, который принесли в пузатом тёмно-зелёном чайнике, так хорошо сочетавшемся с её кофтой.
— Анна, здравствуйте. — Инга протянула руку: — Елизавета.
— Очень приятно. — Прикосновение было нежным, слабым. Инга села напротив. За спиной у Анны было окно, и Инга видела профиль мужчины, полного и усатого, который курил на улице, натягивая пониже козырёк кепки — прячась от ветра.
Хостес протянула ей две картонки меню — «завтраки», «напитки», — кивнула и удалилась. Анна выжидательно посмотрела на Ингу.
— День сегодня какой ветреный, — улыбнулась Инга. Она чувствовала, что оправдывается, но не могла себя остановить. — Я рыжая, у меня от такой погоды всегда нос и щёки краснеют.
— Да, вы рыжая, — подтвердила Анна. — А вот на аватарке Nасвязи я видела совсем другого человека. Я знаю вас. Вы — та самая журналистка из «QQ». Правда, теперь вы перешли на социалку.
Тон честный, бирюзовый, слишком открытый. Так и хочется сказать: «Будь осторожна. Научись хитрить». Сквозь бирюзу огненно-яркие всполохи — она меня боится. Какой дурацкой, мелкой ошибкой было прикидываться Суховой.
— Да, я писала вам с аккаунта другого человека, — подтвердила Инга. — Я вошла под ним в группу «Чёрные дельфины». Не хочу, чтобы эти люди знали мои настоящие имя и внешность. Я веду расследование и не собираюсь покончить с собой.
— Но я ничего не знаю про эту группу, — возразила Анна.
Опять бирюза — не лукавит.
— Вениамин говорил о самоубийстве, да, — продолжала она. — Но про группу я ничего не слышала. Это одна из тех, которые склоняют людей к суициду? Про которые писали?
— Я ещё не очень понимаю, как работает именно эта группа. Боюсь, всё далеко не так просто, как было описано в статье Джебраиловой. Вениамин говорил о самоубийстве. — Инга не спросила, она просто повторила фразу Анны, чтобы вернуть её к теме.
— Да, но не сразу. — Анна опустила глаза. — Когда он узнал диагноз, он духом не упал. Сейчас же много способов лечения, медицина продвинулась, мы уже не в 90-х… Ему назначили курс, он чувствовал себя отлично, а потом увлёкся нетрадиционными способами лечения, йогой, сел на странную диету, очень похудел. Иногда мне казалось, что он и вовсе не ест. И вот тогда возникли эти разговоры. Он говорил: «Вот покончу с собой и вылечусь» или «Эта жизнь закончится, и я буду здоров». Чем очень пугал меня — нет, я не верила, что он это сделает — но боялась за его рассудок. Он ведь всегда был реалистом… А тут такой бред.
— Какой ему поставили диагноз? — спросила Инга.
Анна собралась ответить, но к столику подошёл официант. Инга поняла, что так и не посмотрела на меню.
— Пожалуйста, кофе. А из еды что вы посоветуете? — спросила она, надеясь, что он так побыстрее уйдёт.
— Брускета с ростбифом очень вкусная. — Официант польщённо наклонился к ней ниже.
— Хорошо, — кивнула Инга. Она боялась, что Анна, после того как её прервали, не вернётся к нелёгкому разговору.
— Мне тоже, — сказала Анна и, подождав, когда официант отойдёт, просто сказала: — ВИЧ. Подцепил на отдыхе в Таиланде. Поначалу вообще не верилось: такое ведь не случается с теми, кого знаешь, правда? А тут — брат. Потом мне сказали, что это был первый этап горя — отрицание.
Официант поставил перед Ингой кофе. Они помолчали.
— У нас разница семь лет, — тихо сказала Анна, глядя в свою чашку. — Но мы очень близки. Были. Я про его Михаила знала, ну, что он с ним живёт. А родители все внуков ждали. А после Таиланда понеслось. Миша, конечно, ушёл от него. Он ему не столько диагноз — измену не простил. А Веня перестал скрываться — ему как будто всё равно стало. И в Сети всякие фотки повесил. Родители его на разговор вызвали в Саратов, думали — поговорят, постараются понять, они у нас мировые, а он им про ВИЧ — как обухом. Они совсем духом пали. Через полгода папа умер: инфаркт. Вот после папиной смерти у Вени и началась депрессия. Эти его альтернативные методы пошли в ход.
На столе с приглушённым звяком появилось два одинаковых блюда. Длинный обжаренный ломоть хлеба лежал в Ингиной тарелке наискосок. С него волнами свисал тонко нарезанный ростбиф, смазанный каким-то соусом, с натыканными тут и там вялеными томатами.
— Ему такого бутерброда на неделю бы хватило, — усмехнулась Анна. — Знаете, когда мне позвонили и сказали, что он погиб, я не поверила, что это самоубийство. В полиции тоже не поверили, начали расследование. Я ходила на допросы. Мы с ним поссорились незадолго до этого. У меня молодой человек появился, я их познакомить хотела, столик забронировала в хорошем ресторане, который раньше Вене нравился. Он пришёл тощий, костюм висит, от еды стал нос воротить, плеваться, наговорил мне гадостей. Мой бойфренд за меня вступился, так Веня обматерил его и ушёл. Звонил потом: «Прости, а то удавлюсь», меня это ещё сильнее разозлило, я трубку кинула. Месяц не общались, а потом звонок из полиции…
— Я очень вам сочувствую, вы ни в чём не виноваты. Вы не могли ничего сделать.
— Да, следов насильственной смерти не нашли, — как будто успокаивая себя, произнесла Анна. — А вскрытие показало, что умер от истощения. Я как представлю, какая это мучительная…
— Просто наступает сильная слабость, а потом засыпаешь. — Инга врала. На самом деле, она понятия не имела, каково это — умереть от истощения и какую силу воли надо для этого иметь. — Он умер, следуя древнему индийскому обряду очищения, который называется саллекхана. И у меня нет сомнений, что его склонили к такому решению в группе «Чёрные дельфины».
Анна беззвучно заплакала.
— Он не хотел умирать, — сказала она изменившимся, треснувшим от слёз голосом. — Он хотел вылечиться. Я так и знала, что кто-то вбил ему это в голову. Древний обряд… какая жуть.
Инга наклонилась и через стол погладила Анну по плечу. Та немного отстранилась, но сопротивляться не стала. За Аниной спиной, под окном, был детский уголок: зелёный коврик с изображением города и дорог, пластмассовый домик, раскиданные игрушки. Какое-то время Инга молча наблюдала, как годовалая девочка в белом платье и белом ободке с бантиком, надетом на почти лысую головку, методично стучит молоточком по металлофону, который издавал мучительные, звонкие стоны. Потом спросила:
— Он оставил завещание?
— Да, — удивилась Анна. — Почему вы спрашиваете?
— Должен же быть у этих людей мотив. — Инга посмотрела Анне прямо в глаза. — Я пытаюсь понять, зачем склонять людей к самоубийству. Ваш брат — третий человек из числа моих знакомых, кто был членом этой группы и трагически погиб.
— Но он всё оставил нам с мамой, — возразила Анна, — квартиру, машину, всё. Был, правда, какой-то депозит в банке, который Веня завещал своему дружку, но я даже не знаю, какая там сумма. Нотариус не оглашал.
— Откуда вы знаете, что дружку? — спросила Инга.
— Он приходил на оглашение, — вяло ответила Анна. — Вполне в Венином вкусе.
Инга открыла фотографии на своём телефоне и показала снимок, на котором она обнималась с Олегом. Один из последних.
— Вот этот приходил? — спросила она.
Анна внимательно вгляделась в лицо Штейна.
— Нет, — наконец сказала она. — Этот ваш красивый, брутальный такой. А тот был субтильный и голова большая. Мы с мамой даже подходить к нему не стали — не до него было. Я подумала только вскользь: «Странно, что его не было на похоронах, раз они были так близки», но и эта мысль быстро вылетела у меня из головы. Только вот сейчас вспомнила.
— А как его звали, не помните? — Инга чувствовала, что напала на след.
Анна отрицательно покачала головой:
— Это можно узнать у нотариуса. Могу позвонить.
Она достала мобильный.
— Петкинда Александра Власовича будьте добры? Да, спасибо! Добрый день! Это Анна Адлер. Вы не могли бы дать информацию о сонаследнике? Да. Мой адвокат предложил оспорить, но я хотела бы лично… Да, спасибо!
Она порылась в сумке, достала карандаш для глаз и обрывок какого-то счёта.
— Записываю… Спасибо! Да, я сообщу. Всего доброго!
Она протянула бумажку Инге:
— Какой-то Павел Алексеевич Трифонов. Имя мне ничего не говорит.
— Спасибо вам!
Анна задумчиво кивнула, взяла вилку и, не зная, куда её деть, стала возить по тарелке. На стол выпал вяленый томат, Анна завернула его в салфетку, как в погребальный саван, и положила на блюдце рядом с чашкой.
— Он правда не мучился? — спросила она бессильным голосом. — Заснул от слабости, и всё?
— Правда, — ответила Инга, стараясь не затягивать паузу между её вопросом и своим ответом.
* * *
Эдик сидел в машине, уткнувшись в телефон.
— Что, Интернет скушал тебя с потрохами, телохранитель? — спросила Инга, открывая дверь и усаживаясь на пассажирское сиденье.
— Смотри! — На экране была открыта новостная лента. Почти все заголовки — либо красным цветом, либо капслоком: «Солист Score покончил жизнь самоубийством», «Шах из Score совершил суицид», «Застрелился Шах, солист Score — самой многообещающей российской группы».
Инга знала эту группу — их музыка часто звучала у Кати в наушниках. Она ткнула в последний заголовок, пролистала статью: «…высокое содержание героина в крови…», «…предположительно застрелился из дробовика в рот…», «…предсмертная записка…». Инга посмотрела на фотографию: молодой парень с длинными светлыми волосами, улыбчивое лицо, добрые глаза в лучиках смешливых морщин.
— Такой молодой, — грустно сказала Инга.
— Ещё один член «Клуба 27», — кивнул Эдик.
«#3 (Курт Кобейн) пробудился. Мы радуемся вместе с ним».
Помолчали. Инга отдала Эдику телефон, он аккуратно поставил его на подставку у лобового стекла.
— Как прошла твоя встреча? — спросил он, выруливая.
— Был какой-то фрукт на оглашении завещания, некто Павел Трифонов. Анна его не знает. — Инга смотрела на крыльцо «Кофемафии». Усатый мужчина в кепке всё ещё торчал там, курил. — Уверена, в этом и есть смысл всей затеи Харитонова. Они завещают ему немалые деньги после своей смерти. Эдик, — она развернулась к нему, — нужно выяснить, связана ли Постникова с Харитоновым и Трифоновым. Анна дала мне контакты Трифонова. Нужно с ним встретиться. Это в Бибиреве. Съездим?
— Хоть на край света. Только тебе видеться с ним нежелательно, опасно. Мало ли что. Да и о чём ты будешь с ним говорить? Давай я с ним свяжусь, попробую расколоть. А сейчас отвезу тебя домой. На сегодня хватит.
Начался гнетущий дождь, замелькало за окном унылое однообразие новостроек. Москву накрыло ватным одеялом. Инга смотрела в боковое окно на загруженные дороги, на вечный ремонт тротуаров — всё огорожено, обставлено красными конусами. Её начало укачивать.
Всё безлико, засасывает, сбивает с пути.
Она заснула поверхностным, прерывистым сном, ей казалось, будто они плывут сквозь дождь в маленьком пузатом батискафе, а Анна, открытая и нежная, показывает ей в зеркало заднего вида фотографию засушенной мумии, отвратительное коричневое лицо с мёртвыми зубами, и говорит: «Он был такой красивый, как хорошо, что он не мучился». Появляется Штейн: «Последний кадр, юная леди, и больше я вас не терзаю», но вместо фотоаппарата у него в руках оказывается чёрный мешок с мультяшным знаком доллара, вышитым зелёной, похожей на змею, ниткой. Инга резко выпрямилась на пассажирском сиденье.
— Задремала? — спросил Эдик.
— Да. — Она всматривалась в зеркало заднего вида, будто могла увидеть там Анну. — Эдик! — вдруг крикнула она.
— Ёлки! — Он аж подскочил. — Ты напугала меня! Что?
— За нами следят, — сказала Инга уже намного тише, стараясь больше не смотреть в зеркало. — Видишь тот серый BMW? Мужчина за рулём постоянно крутился вокруг нас с Анной и сто раз ходил курить на веранду «Кофемафии», пока я с ней встречалась. В кепке, усатый! Боже, а вдруг именно про него говорил Микаэлян, у которого кафе спалили?
