Испанский сапог

Я закончил с «Мизери» и сам поверить не мог, что закончил. Я написал книгу, где были два персонажа в одной комнате. В некоторых отношениях я работал над этой книгой усерднее, чем над любой другой. Она ни на что написанное мною не похожа. Во многих моих книгах есть персонажи-писатели, но те книги – не о писательской работе. А «Мизери» – о ней.

Я думал, книга будет о бегстве, просто и без затей. Написав ее на три четверти, я понял, что на самом деле говорю что-то иное, не просто рассказываю историю. И подумал: ты же говоришь о «Тысяче и одной ночи» и говоришь о том, что делаешь ты. И чем больше я писал, тем больше вынужден был изучать свои действия по созданию выдуманной реальности: почему я это делаю, почему у меня получается, не приношу ли я вреда другим этой работой и не приношу ли вред самому себе.

По мере развития сюжета я начинал понимать, что я могу с ним сделать, чтобы затянуть испанский сапог на внимании читателя еще на один оборот. Растрогать читателя и в то же время ранить его – потому что это зачастую одно и то же. «Мизери» еще и очень забавная книга, с начала и до конца. Она как «Маргарита» – кислая и сладкая одновременно.

Писательство – как судорога. Пишешь, потому что не писать не можешь, и этот процесс доставляет радость – видит Бог, доставляет. Все эти писатели ноют: «Ох, это так трудно, это такая мука», – потому что на самом деле они ловят такой кайф, что если людям рассказать, то их линчуют. Вот что рассказывают про Джеймса Джойса. Однажды, когда Джойс писал «Улисса», к нему зашел приятель, и он дергал себя за волосы (Джойс то есть), был бледен, стонал, и по всей комнате валялись окурки. Приятель спросил:

– Джеймс, плохой день выдался?

– Ужасный, ужасный день. Просто ужасный. Боже мой…

– И сколько слов сегодня? – спросил приятель.

– Семь. Семь слов.

– Но, Джеймс, для тебя же это хороший результат. Обычно бывает три или четыре.

– Да, – ответил Джойс, – но я не помню, в каком порядке они стоят!

Для такого писателя, как я понимаю, это действительно пытка.

Но я всегда чувствую себя ближе к Алджернону Суинберну, который мог писать почти в любом стиле, потому что своего у него практически не было. Я не великий писатель. И у меня хватает мужества это признать. Я не способен написать изящную строчку прозы. Все, что я могу, – это развлекать людей. Я считаю себя американским писателем. Это связано с пониманием того, что знает большинство американцев в отличие от людей, знакомых с метрдотелем «Времен года». Я не жил в другой стране, никогда не имел никаких претензий и дел с сильными мира сего. Мне знакомы типовая жилищная застройка, замороженные обеды и «Макдоналдс» – американская иконография.

Единственное, что я по-настоящему умею делать, – это писать книги. В этом смысле я как Пол, герой «Мизери». Я веду довольно скучную жизнь, когда не пишу. А вот когда пишу – вот тогда, черт побери, у меня случаются чудесные приключения.