На следующий вечер, после представления в «Мулен Руж», когда Ева уже собиралась домой, она увидела мужчину в темном пальто и черном шелковом цилиндре, ожидавшего ее у выхода на сцену. Он был высоким и бородатым, с темно-карими глазами, длинным носом и дружелюбной улыбкой. Она удивилась, когда он назвал ее «мадемуазель Гуэль», а не Марсель Умбер, поскольку лишь немногие в Париже знали ее настоящее имя.

– Мой клиент поручил мне передать эту посылку вам, и только вам.

– Ваш клиент, мсье? – спросила она, глядя на небольшой пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шпагатом.

– Полагаю, вы поймете, кто это, как только вы развернете посылку, мадемуазель. Он уехал на несколько дней в Гавр, но попросил меня с величайшей осторожностью передать вам эту вещь.

– Могу я узнать ваше имя?

Он посмотрел на Еву сверху вниз, едва заметно улыбнулся и вежливо снял шляпу.

– Меня зовут Даниэль-Анри Канвейлер.

Канвейлер был широко известен в Париже как галерист и торговец живописью, представлявший интересы таких гигантов, как Сезанн и Гоген. Ева не раз читала в газетах о его поразительных сделках и знала, что Пикассо тоже принадлежит к его клиентам.

– Берегите содержимое посылки, мадемуазель. Любое произведение искусства имеет большую ценность на современном рынке.

Сердце Евы учащенно забилось. Она огляделась по сторонам, но, к счастью, никто из актеров или работников сцены пока не обратил внимания на их разговор.

– Лучше откройте ее где-нибудь в уединенном месте, – посоветовал Канвейлер и протянул ей посылку. На какой-то момент показалось, что он не хочет выпускать пакет из рук.

– Merci, мсье.

– Знаете ли, я советовал ему не делать этого. Он уехал из города на несколько дней, чтобы разобраться со своими мыслями, поэтому я не думаю, что он правильно оценил последствия такого подарка.

– Ваш клиент – весьма решительный человек.

– Ах, мадемуазель Гуэль, вы не знаете и половины, – со вздохом отозвался Канвейлер и водрузил цилиндр на голову.

Ева поняла, что находится внутри, сразу же, как только вскрыла посылку. Коллаж из форм теплых оттенков был похож на нежную мелодию, переложенную на холст. Она дивилась тому, какой прихотливой и в то же время чувственной была эта картина. В следующее мгновение она увидела надпись. Три коротких слова, обозначавшие название, были выведены тонкой кистью: J’aime Eva.

Я люблю Еву.

Ева была рада, что открыла посылку в одиночестве, поскольку не смогла удержаться от восторженного возгласа. Возможно ли, что все это время Пикассо испытывал точно такие же чувства, как и она? Потом пришла мысль о Фернанде и о том, как бессовестно она убедила Еву – она выбрала ее из всех остальных женщин! – солгать ради нее. Фернанда обвела Пикассо вокруг пальца.

Вскоре Ева заснула, прижав к груди маленькую картину. В конце концов, у них с Пикассо ничего не закончилось; все только начиналось.

На следующее утро в приоткрытое окно донесся звук автомобильного мотора на улице Данциг. Ева проснулась. Вскоре послышался женский голос, который показался ей знакомым.

– Возвращайтесь с мадемуазель Умбер и не принимайте никаких возражений, – велела женщина водителю. – Скажите, что я собираюсь угостить ее чудесным завтраком в отеле «Морис». Не забудьте добавить, что мне совершенно необходимо с ней посоветоваться. И поскорее, пожалуйста, пока кто-нибудь не заметил меня в этих трущобах.

Было уже больше десяти часов утра, но Сильветта крепко спала. Ева тихо опустилась на колени и отодвинула занавеску. Она узнала голос, но вид Фернанды, сидевшей в автомобиле с открытым верхом, все-таки был неожиданным для нее. Она прикоснулась к саднящей скуле и посмотрела в зеркало. На щеке красовался синяк. Странно, ведь Луи не так уж сильно ударил ее, почему же остался болезненный синяк? Нужно будет как-то его закрасить, нельзя выходить из дома в таком виде.

– И еще убедитесь, что она будет одета подобающим образом для выхода в свет, если у нее, конечно, есть, что надеть.

– Хорошо, мадам.

Ева наблюдала, как шофер в синей куртке и кепке кивнул молодой женщине, устроившейся на заднем сиденье автомобиля. «Мне следовало бы догадаться», – подумала она и ощутила приближение паники. Серое парижское небо окутал легкий туман.

Десять минут спустя, когда Ева неохотно вышла из дома Ларуш, потемневший синяк был надежно скрыт за слоем грима. Шофер молча подвел ее к автомобилю, ожидавшему во дворе возле стены, увитой плющом. Ева сомневалась, что завтрак с Фернандой был разумным решением, но она не имела понятия, как отказать в такой настоятельной просьбе. Ситуация казалась почти абсурдной, и она едва нашла в себе силы взглянуть на Фернанду, когда опустилась на кожаное сиденье рядом с ней.

Как всегда, Фернанда выглядела просто великолепно в бежевой широкополой шляпе с черной шелковой лентой в уточный рубчик под цвет ее платья. Если она всегда была так настойчива в общении с Пикассо, то Ева понимала, почему их отношения были такими прочными и долговечными. Фернанда Оливье определенно была грозной силой, даже когда руководствовалась благими побуждениями.

– Спасибо, что пришли, Марсель. Мне отчаянно нужно побеседовать с кем-то, кому известны обстоятельства моей личной жизни.

«Обстоятельства, которые заставили тебя изменить любовнику прямо у него перед носом?» – подумала Ева.

Такси присоединилось к потоку движения на улице Данциг, постепенно набиравшему обороты.

– У вас довольно милое платье, – сказала Фернанда. Еве показалось, что она не хочет говорить о реальной причине своего приезда.

– Спасибо, я сама сшила его, – ответила она и вспомнила о том, как это платье понравилось Пикассо в бистро «Тамбурин».

– У вас настоящий талант. Просто удивительно, что вы с Маркуссисом еще не поженились.

– Полагаю, всему свое время, – Ева огляделась по сторонам и заставила себя спокойно спросить: – Так чем я обязана нашей приятной встрече?

– Боюсь, речь идет о том же, что и раньше. Но теперь все стало гораздо более серьезным.

Между ними повисло напряженное молчание, пока автомобиль с мерным рокотом продвигался вперед, огибая редкие экипажи. Глядя на Фернанду, Ева не могла удержаться от мысли о том, сколько раз Пикассо рисовал ее, наделяя бессмертием изгибы ее обнаженного тела перед тем, как заняться с ней любовью.

Имела ли Фернанда хотя бы отдаленное представление о том, как ей повезло? Судя по всему – нет, ведь она пригласила Еву поговорить о другом мужчине… а поговорить с женщиной, которая бы с радостью приняла любовь Пикассо, если бы получила такую возможность.

«Враги и друзья должны находиться поблизости», – подумала Ева.

– Эти последние дни я провела с Убальдо и как будто побывала на небесах, – призналась Фернанда. – Никаких капризов, сердитых тирад и безразличия: только невероятная страсть.

– И все-таки, разве Мистангет не была бы лучшей советчицей в таких вопросах? – спросила Ева, все еще остро ощущая абсурдность их разговора. – У меня гораздо меньше опыта в сердечных делах, чем у нее.

– Возможно, поэтому вы мне и нравитесь. Здесь, в Париже, добродетельность производит удивительно освежающее действие.

«Если бы ты только знала», – подумала Ева.

– Убальдо просто восхитителен. Никогда не встречала подобного мужчину, – ее тон и ритм речи внезапно ускорились, словно поезд, набирающий ход: – Он молодой – ему еще не исполнилось двадцати двух лет, – такой высокий и совершенно беззаботный. Когда мы вместе, то все время смеемся.

«Ты хочешь сказать, что он дает тебе все, чего ты не получаешь от Пабло Пикассо», – слова вертелись у Евы на языке, но она удержалась от искушения.

– Он действительно красивый, – согласилась она, стараясь не выдать свой гнев, который мог все испортить.

Автомобиль остановился у главного входа в отель «Морис», и привратник тут же устремился к ним. Ковровая дорожка вишневого цвета расстилалась от самого тротуара до стеклянной двери с витражами. Почему Пикассо выбрал именно этот отель из всех роскошных парижских заведений, чтобы она могла поговорить со своей матерью? Еве оставалось только гадать. Может быть, Фернанда о чем-то узнала и теперь собиралась бросить ей вызов?

Комната для завтраков была обставлена с большим вкусом, и они устроились за столиком у окна, рядом с огромным папоротником в горшке, мраморной колонной и золотой клеткой с желтыми канарейками. Ева подумала, что в помещении слишком много шляп. Элегантные женщины в шляпках: фетровых, шелковых, широкополых и с птичьими перьями. Море расцветок и смелых фасонов. Ева, в синем хлопчатобумажном платье со свободно повязанным шарфом оттенка охры снова почувствовала себя совсем незначительной. Она по-прежнему носила соломенную шляпку, до сих пор так и не позаботившись купить новую в Париже. Сегодня она горько пожалела об этой ошибке.

Ева посмотрела на Фернанду, сидевшую напротив нее. Серый дневной свет, падавший из окна, смягчил черты безупречно вылепленного лица под шляпой с широкими полями. Поверх платья Фернанда набросила пелеринку с оторочкой из белого песцового меха. В этом месте они обе были чужими, но Фернанда выглядела совершенно естественно даже здесь.

Официант, почтительно согнувшийся почти что пополам, налил им кофе из блестящего серебряного кофейника, а другой устанавливал фарфоровый поднос с круассанами, бриошами и сливками. Ева не могла заставить себя прикоснуться к еде, зато Фернанда приступила к завтраку с большим аппетитом. Ева лишь отпила немного кофе, надеясь на то, что ее желудок не отвергнет хотя бы этот горячий напиток.

– Просто не знаю, как я могла бы помочь вам, – наконец произнесла она, хотя недавно пообещала себе, что не заговорит первой.

– Убальдо хочет, чтобы я уехала с ним, и я обдумываю эту возможность.

– Вот как?

– Знаю, с моей стороны это звучит ужасно, но Пикассо укатил в Гавр вместе с художником Жоржем Браком. Сейчас они, наверное, целыми днями изображают глупые круги и квадраты, словно маленькие дети.

Ева не считала кубистский стиль глупостью, особенно после того, как Пикассо объяснил ей, что побуждало его создавать картины в этом стиле.

– Разве я не заслужила немного удовольствия для себя? А Пабло и впрямь нужно преподать урок за то, как он относился ко мне последние несколько месяцев, разве не так?

Еве хотелось сказать, что Фернанда сама скоро получит заслуженный урок, но она вовремя придержала язык. В Париже она научилась тому, что надо уметь вовремя промолчать.

– Ревность, несомненно, пробудит в нем былой огонь, и Убальдо – идеальный мужчина, который поможет мне добиться этого. Пикассо всегда сходил с ума при мысли о том, что другой художник может мной обладать. Он считает это высшей изменой. – В зеленых глазах Фернанды отражался холодный расчет. – Поймите меня правильно, Марсель. Мне нужен Пикассо; во всяком случае, мне нужен он, но не такой, как теперь. Мне хотелось бы, чтобы он относился ко мне лучше. Я уж не говорю о той страсти, которую он когда-то испытывал ко мне.

– Что же вы хотите от меня?

Фернанда улыбнулась, и в ее голосе прозвучало легкое удивление.

– Вашей преданности и, разумеется, вашей дружбы. Завтра Пикассо возвращается из Гавра, и нам с Убальдо понадобится доверенное лицо – такой человек, которому он может поверить. Мне правда жаль, что я так неожиданно привлекла вас к этой истории. Надеюсь, вы не возражаете. Но, как видите, я опасаюсь, что сейчас наступит решающий момент.

Ева едва не подавилась кофе. Она побледнела, бросила салфетку и резко встала из-за стола. Фернанда удивленно посмотрела на нее.

– О Господи. Похоже, я вас смутила. Но, обещаю, что от вас не понадобится ничего ужасного. Замолвить словечко здесь и там или прикрыть меня, если кто-нибудь спросит, были мы вместе или нет. Такие маленькие хитрости можно превратить в приятную игру, если не относиться к ним слишком серьезно.

В следующий момент, прежде чем Ева успела собраться с духом, Фернанда встала и отряхнула меховую оторочку на манжетах. Со стороны это выглядело как завершающий жест. Все, что делала Фернанда, и каждое слово, которое она произносила, служили напоминанием о том, кто руководит событиями.

– Достаточно об этом. Мне хотелось бы подобрать для вас модную шляпку. Их никогда не бывает много. Вчера я посетила прелестную лавку на улице Камброн, где видела прелестную шляпку-«колокол». Она как раз подойдет к вашей прическе.

Одно было совершенно ясно: пытаясь заручиться ее расположением с помощью шикарных завтраков или модных шляпок, Фернанда собиралась изменить Пикассо.