Часть II
Слава, любовь, величие

«О, это страна, благословенная Богом, – с довольной улыбкой подумал Пикассо, – el pais de Dios!» Его друг Маноло был прав, когда убеждал его приехать на юг Франции, чтобы немного отдохнуть от Парижа. Маленький, безыскусный городок Сере в летнее время всегда был наполнен сладким ароматом созревающих вишен и мерным стрекотом цикад.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он расстался с Фернандой. Он не привык к миру, где терпкий аромат ее духов не следовал за ней шлейфом.

Сидя под навесом уличного кафе, Пикассо глубоко затянулся сигаретой, наполнив легкие горячим дымом. Ему нравилось это ощущение и возможность свободно курить без постоянных жалоб Фернанды. Он достаточно мало пил, чтобы не страдать от похмелья, и уже давно не употреблял опиума. И это было истинным удовольствием.

По сути дела, Сере был каталонским городком, находившимся в считаных милях от границы с Испанией. Старые платаны затеняли дворы и булыжные мостовые. Недалеко от него двое пожилых мужчин по-испански беседовали о политике. Их выговор звучал как музыка для Пикассо, смаковавшего звуки родного языка после одиннадцати лет жизни в Париже.

Он посмотрел на недоеденное блюдо с рисом и свининой и еще раз глубоко затянулся. Здесь даже готовили замечательные испанские бокадильоc, несмотря на тот факт, что городок находился во Франции, а не в Испании.

Теплый летний ветерок шелестел в кронах деревьев, возвещая о предстоящей жаре. Пикассо собирался уйти, но это место было похоже на райский уголок. Укромное. Тихое. Спокойное.

С тех пор как он приехал сюда, он снова стал использовать свои прежние художественные приемы и был рад им, как старым друзьям. Он вновь вместе с Маноло занимался лепкой, чего не делал уже несколько лет. Глина была приятной на ощупь – мягкой, податливой и почти чувственной.

Даже его стиль живописи изменился и определенно стал более энергичным. Местная цветовая палитра отражала настроение его сердца. Если Париж заставлял его обращаться к приглушенным оттенкам серого, коричневого, бежевого и голубого цветов, здесь он выбирал сочные краски, полные света. Пикассо также начал экспериментировать с формами, а однажды, послушав вечерний квартет на площади и тронутый душевной мелодией, он также начал проводить опыты с музыкальными инструментами – кларнетами и гитарами, – используя их в качестве натуры для своих холстов. Он включал в этюды музыкальные ноты, а потом и газетные вырезки с отдельными словами и обрывками фраз, которые ему особенно нравились. Для этого ему не нужна была ни натурщица, ни любовница. Таким образом он освобождался от лишних обязательств.

Да, творческий отпуск вдали от городской суеты, транспорта и отвлечений благотворно повлиял на него. Но, вместе с тем, он находился вдали от Евы.

Пикассо со вздохом посмотрел на улицу Сан-Ферре, по которой тащилась старая телега. Какого дьявола он не может забыть эту девушку? Миновал всего лишь месяц, но казалось, будто после разлуки с ней прошла целая вечность. В ней было тихое очарование, которое сочеталось с пьянящей жизненной энергией. Расстроенный, он бросил окурок на мостовую и встал.

Пытаясь избавиться от мыслей о ней, Пикассо направился по пыльной аллее, ведущей к старинному монастырю капуцинов на окраине города. Покровитель Маноло, богатый молодой американец Берти Хэвиленд, предложил им обоим там поработать. Это был один из соблазнов, выманивших Пикассо из Парижа: старое каменное здание с терракотовыми крышами и высокими оштукатуренными стенами, выглядело строгим и уединенным. Оно стояло на небольшой возвышенности над городом. Ему нравилось это место, особенно потому, что здесь почти ничто не отвлекало его от работы.

Размеренное существование, свободное от тревог и забот личной жизни, позволяло ему сосредоточиться только на работе и на людях из своего творческого круга, разделявших эту страсть. Он не испытывал такого вдохновения со времен своих первых опытов в кубистском стиле. Это всегда наводило его на мысли о Жорже Браке, друге и соратнике по стилю, – единственном художнике, который умел говорить на его творческом языке.

Пикассо все чаще думал о Браке за прошедшие недели и чувствовал, что его творческая энергия достигла вершины. Как они спорили, дискутировали и сравнивали свои картины, когда встречались друг с другом! Только истинный соперник пробуждал его лучшие качества, и Пикассо тосковал по этому вызову. Теперь, после смерти его кумира Поля Сезанна, Брак был единственным, кто мог претендовать на этот титул, кроме Матисса. Он был не менее одаренным, чем Пикассо, и оба знали об этом.

«Приезжай в Сере», – написал Пикассо Браку, хорошо понимая, что эти слова очень похожи на мольбу.

Но он не брезговал любыми средствами ради достижения цели. В сущности, он был мастером своего дела. Он уже давно осознал, что положение единственного сына в доме, полном женщин и при отсутствующем отце, имело свои преимущества. Но самое главное, если он какое-то время не поддавался соблазнам секса, то ощущал мощную тягу к соперничеству, смирявшую его пыл.

Брак ответил, что приедет в конце июля, сможет приехать лишь на две недели, и что у него есть сюрприз. Пикассо не был большим любителем сюрпризов, если сам не устраивал их.

Когда он приблизился к концу бульвара, квартет возле кафе «Гранд» завел новую мелодию. Это была чрезвычайно популярная «Последняя песня» Гарри Фрагсона. Мелодия донеслась до Пикассо сквозь шелест листвы. К своему неудовольствию, он хорошо помнил ее. Знакомые слова ma jolie, звучавшие в песне, когда он находился так далеко от Парижа, мгновенно рассердили его.

Ну конечно, ma jolie. Она больше не принадлежала ему, но это был ее выбор.

Пикассо закурил очередную сигарету и постарался забыть о Еве.

«Приезжай поскорее, Брак! – подумал он. – Мне нужно отвлечься!»