Глава 8
– Этому костюму как раз не хватало ярко-красных манжет, чтобы зрители могли следить за моими движениями без слов; именно так я буду удерживать их внимание. Марсель, как я тебе обязана! – Мистангет повернулась и драматическим жестом обняла Еву. Представление вот-вот должно было начаться.
– Кто бы мог подумать, что наша маленькая фея станет костюмером в «Мулен Руж»! – проворковала Луиза Балти, направляясь к ним через гримерную.
– Вообще-то я не придумала этот костюм, – возразила Ева, покраснев от похвал, к которым она не привыкла и которым не вполне доверяла. – Я лишь немного улучшила его.
– Скромность в Париже не приветствуется, – заявила пышнотелая комедиантка. – Все мы должны пользоваться своим положением. Ради всего святого, посмотри на меня!
– Она совершенно права, – заметила Мистангет. – Ты уже показала свои лучшие качества.
– И спасла меня: вовремя починила рваные чулки и панталоны на прошлой неделе, поэтому моя верность не знает границ, – горячо поддержала Луиза.
– Рада слышать это, – Ева улыбнулась. – Но создание одного костюма еще не делает меня настоящей портнихой. Пожалуй, рановато награждать меня высокими званиями, особенно без одобрения мадам Люто.
– Это верно. Но ты заставила всех обратить на себя внимание, так что новая должность – это лишь вопрос времени, – предсказала Луиза.
– Когда мне заглянуть за тобой, чтобы отправиться в субботний салон Гертруды Стайн? – спросила Мистангет. – Ты ведь собираешься составить мне компанию, не так ли?
Глубоко запустив руку в карман юбки, Ева прикоснулась к мешочку с трубочным табаком, который всегда носила с собой в этом новом тайнике. Теперь он казался надежным якорем, когда многое в ее жизни начало быстро меняться.
Она понимала, что будет выглядеть подозрительно, если не пойдет сейчас, после официального приглашения. К тому же, Ева просто не могла обидеть Мистангет, поэтому она испытала облегчение, когда Луи тоже попал в число приглашенных. Она боялась оказаться одна рядом с Пикассо.
Все это скоро закончится – по крайней мере, так она внушала себе, когда началось представление, хотя не могла удержаться от искушения выглянуть из-за кулис и посмотреть на столик, где обычно сидел Пикассо с друзьями. Но девушка, не увидев его на привычном месте, была смущена и разочарована. Вместо Пикассо за столиком восседала дородная седая женщина в широкополой шляпе со страусиным пером, в руке она держала раскрытый веер. Рядом с ней расположился мужчина с рыжеватой козлиной бородкой, который выглядел откровенно скучающим.
«Ну и хорошо», – решительно подумала Ева. Подглядывать за Пикассо было все равно, что играть с огнем.
Она посмотрела на номер гейши и на испанский танец Луизы, последовавший за ним. Танец оказался серьезным испытанием для комедиантки, кружившейся в яркой бахромчатой шали и черном болеро под гром аплодисментов. Как ни удивительно, но сегодня не случилось никаких мелких неприятностей, требовавших внимания Евы. Она испытывала нечто вроде облегчения, рассеянно щупая мешочек, лежавший в кармане юбки. Завтра уже суббота. Выходные подкрались незаметно, и она была вовсе не уверена, что готова к новой встрече с Пикассо. Она до сих пор не могла решить, что ей надеть.
– Тебя что-то беспокоит? – спросила Мистангет, когда Ева в антракте помогала ей снять головной убор и кимоно.
– Не знаю.
– Вы поссорились с Луи?
– Я же говорила, мы просто друзья.
– Ага, но ему хотелось бы стать для тебя более близким человеком. Это написано у него на лбу. Мальчик без ума от тебя. Но, увы, насколько я понимаю, его чувства не встречают взаимности.
Ева покачала головой.
– Я просто не хочу его обижать.
– Но сердцу-то не прикажешь.
– Луи не имеет к этому никакого отношения, – вздохнула Ева.
– Что ты наденешь завтра, когда мы отправимся в салон?
– Если серьезно, то понятия не имею, – Ева натянуто улыбнулась. – У меня нет ничего достойного для такого случая.
– Ты просто не знаешь Гертруду! Это настоящее воплощение авангардизма. Большую часть времени она расхаживает в простом черном кафтане и в сандалиях с открытыми мысками, словно монашенка. Когда познакомишься с ней, то поймешь.
– Как вы думаете, мсье и мадам Пикассо обязательно пойдут туда?
– Несомненно. Пабло был первым другом Гертруды в Париже, и без ее покровительства или горячего интереса ее брата к его картинам вполне возможно, что Пикассо сейчас стоял бы на перекрестке в Барселоне и рисовал портреты за горстку песет.
Ева очень мало знала о Гертруде Стайн, кроме того, что она была богатой американкой и пользовалась огромным влиянием в Париже. Раньше она еще не знакомилась с американцами, но время от времени видела их в городе. Ей они казались плохо воспитанными, вульгарными, с плохим вкусом. Но все говорили, что Стайны не похожи на обычных американцев. Их любовь к живописи и культуре граничила с одержимостью. Еве нравилась идея одержимости, потому что за этим стояло сильное чувство. Вопрос заключался в том, сможет ли она испытать такое чувство, которое целиком поглотит ее, – чувство, пережитое ею в ту ночь, о которой она теперь боялась вспоминать.
Большая студия на улице Флерю уже была полна гостей ко времени их прибытия. Всевозможные картины почти целиком скрывали беленые стены, и в помещении, обставленном тяжелой мебелью из красного дерева, было почти не продохнуть от сигаретного дыма. Мужчина у входа тепло приветствовал Мистангет и пропустил Еву и Луи вместе с ней мимо толпы американских туристов, жаждавших попасть внутрь. Она видела, как Луи гордо расправил плечи, когда взял ее за руку и двинулся вперед. Ее сердце колотилось, хотя и по совершенно другой причине. Она запретила себе открыто глазеть на гостей, чтобы не показаться недалекой мещанкой.
Оказавшись внутри, Ева с головой окунулась в атмосферу вечера, стараясь запомнить все, до мельчайшей подробности. Она видела Аполлинера и Сару Бернар, оживленно споривших о чем-то за большим столом в центре комнаты. Благодаря афишам, развешанным по всему городу, Ева узнала бы великую актрису в любой обстановке. Она носила ярко-зеленое платье с буфами на рукавах, а ее волосы выглядели такими же необузданными, как и ее репутация.
Кто-то рядом с ними с драматическим придыханием читал стихи Верлена, а другой отстаивал ценность поэзии Бодлера. Многие гости рассматривали картины, развешанные на стенах, а из невидимой виктролы лилась мелодия «Регтайм бэнд Александра» популярного молодого композитора Ирвинга Берлина.
Ева не могла поверить, что находится здесь, среди ярчайших представителей современного поколения. Она, казалось, парит над привычным миром, оставшимся дома. Здесь могли осуществиться любые желания!
А потом, в другом конце комнаты, она увидела его. Он появился там как будто внезапно.
Пикассо сидел в углу студии один, однако для нее он был центром многолюдного салона. Художник устроился на оттоманке, плечи его были сгорблены, а подбородок тяжело упирался в кулак. Стена за его спиной была покрыта картинами всевозможных форм и размеров. По крайней мере, это было что-то новое. Не остроумный и обаятельный художник, а просто мужчина, который выглядел так, словно ему хотелось поскорее уйти отсюда.
«Сумрачный гений», – подумала она. Ее так же влекло к нему, как и раньше.
К нему подошла женщина. Она была одета в черный кафтан и сандалии. Шею украшало тяжелое ожерелье из янтарных бусин. Ее светло-каштановые волосы были небрежно откинуты со лба, а на щеках играл молодой румянец. Разумеется, это Гертруда Стайн. Описание Мистангет было абсолютно точным.
Женщина уселась на оттоманку рядом с Пикассо и положила руку ему на плечо. Секунду спустя они начали о чем-то беседовать друг с другом, не обращая внимания на остальных.
– Они похожи на заговорщиков.
Голос раздался прямо у нее за спиной. Ева вздрогнула и обернулась.
– Лео Стайн, – представился стройный, но уже лысеющий молодой человек. Он покачивался на каблуках и добродушно смотрел на Еву. Одет он был в коричневый сюртук, а на переносице плотно сидели очки. В руке мужчина держал бокал. – Я брат мисс Стайн. С кем имею честь беседовать?
– Марсель Умбер.
– Очередная подруга Пикассо?
– Мы здесь вместе с Мистангет.
Он улыбнулся еще шире.
– А, из «Мулен Руж»! Я заметил, как вы смотрите на него, поэтому осмелился высказать свою догадку. Впрочем, не вы первая так смотрите на нашего художника. Пабло такой обаятельный и талантливый…
– И женатый, – с улыбкой добавила она, стараясь выглядеть уверенно. Для нее было важно дать понять, что она знает о подруге Пикассо, чтобы собеседник не заблуждался на ее счет. – Мне очень жаль, если показалось, будто я подглядываю.
Лео Стайн наклонил голову и оценивающе посмотрел на нее через узкие линзы очков в золотой оправе.
– В строгом смысле слова, они не совсем женаты. Но вы правы: он с успехом может считаться семейным человеком. У этой пары прелюбопытная история. Они цапаются друг с другом, словно кошка с собакой. Иногда кажется, будто они готовы убить друг друга. Все слышат, что они собираются расстаться после скандала, а на следующий день он появляется с ней под ручку, как если бы ничего не случилось.
Ева почувствовала, как у нее сводит живот при мысли о непростых отношениях Пабло и Фернанды. Лишь тогда она заметила, что Луи, стоявший рядом с ней, внимательно слушает их разговор. Она выпрямила спину и с улыбкой посмотрела на него.
– Пикассо женат на мадемуазель Оливье? – с интересом спросил Луи. – Мне никто не говорил об этом.
– Но она повсюду называет себя мадам Пикассо. Полагаю, она считает, что заслужила этот титул, – заметил Лео. – Впрочем, она мне нравится, так что я вынужден согласиться.
– Но если они на самом деле не женаты, это лишь для показухи, разве не так? – Луи неожиданно увлекся скандальной темой.
– Ерунда, – вмешался женский голос с американским акцентом. – Партнер есть партнер, а закон может катиться куда подальше.
Когда Ева повернулась, то увидела необычную миниатюрную женщину с угольно-черными волосами, длинным носом и совершенно не женственными усиками над верхней губой.
– Ева, это Алиса Токлас, – объявил Лео Стайн. – Она… спутница моей сестры.
– Какая у вас история? – спросила Алиса.
– История?
– Что привело вас сюда? Всегда есть какая-то история. Кто-то хочет стать художником или танцовщицей… Все приходят к Гертруде в надежде, что их талант где-нибудь пригодится. Каждый чего-то хочет.
Я хочу отобрать любовника у другой женщины, – промелькнул мгновенный ответ в голове у Евы, но она прикусила язык и промолчала.
Хотя ее разум громко протестовал против этого, что-то заставило Еву бросить быстрый взгляд на Пикассо, пока Лео Стайн смотрел в другую сторону. Пикассо встал с оттоманки и медленно направился к ней сквозь толпу. Стук собственного сердца эхом отдавался в ее ушах. Руки он засунул в карманы брюк, а огромные черные глаза не отрывались от ее лица.
– Заговоришь о черте, и он тут как тут, – с усмешкой произнес Лео. – Мадемуазель Умбер, это Пабло Пикассо. Еще год назад я бы представил тебя как мастера, Пабло, но эти кубистские выкрутасы, на которых ты теперь настаиваешь, заставили меня серьезно усомниться в твоем здравомыслии… и в твоем таланте.
– Друг мой, мы уже обсуждали это, – проворчал Пикассо и вежливо кивнул Еве.
– Очевидно, вы настоящий диссидент, мсье Пикассо, – сказала она с уверенной улыбкой, удивившей ее саму.
– Все мы здесь немного диссиденты, – добавила Алиса. – Просто Гертруда и Лео так любили твои предыдущие работы, Пабло, что им трудновато принять новый этап твоего творчества.
Лео приподнял брови и пожал плечами в знак согласия.
– Я где-то слышала, что повторение – это первый гвоздь в крышку гроба художника, – заметила Ева.
– Вот именно, – Пикассо улыбнулся ей.
– Ладно, пока вы оба наслаждаетесь своим остроумием, я собираюсь представить Лео Саре Бернар, – сказала Алиса. – Ваш друг может присоединиться ко мне, если хочет познакомиться с живой легендой. Она сама так себя называет.
Алиса жестом пригласила Луи следовать за ней; тот не нуждался в повторном приглашении и отошел в сторону.
– Рад тебя видеть, – тихо сказал Пикассо, когда их собеседники смешались с толпой.
– Я тоже рада, – ответила Ева. Ее сердце выпрыгивало из груди.
– Я сожалею обо всем, что случилось, – продолжал он, и Ева видела, что он искренен.
Она пожала плечами и слабо улыбнулась, уверенная в том, что любые ее слова в этой ситуации прозвучат глупо.
– Девушки часто увлекаются известными художниками. Для тебя это, наверное, не редкость.
– Зато ты – настоящая редкость. Такая же редкая, как сапфиры, которые я вижу в твоих глазах.
Ева фыркнула от смеха, когда услышала избитый комплимент, но напряжение между ними немного смягчилось.
– Кто сказал про первый гвоздь в крышку гроба художника? – спросил он.
– Точно не знаю, но уверена, что кому-то это пришло в голову.
– А ты быстро соображаешь.
– Это моя мать быстро соображает, а не я. Мне до нее далеко.
– Если ты хоть в чем-то похожа на нее, то она незаурядная женщина.
– Да, это так, – согласилась Ева и услышала печаль в собственном голосе. Она все сильнее тосковала о родителях каждый раз, когда думала о них.
– Твои родители живут в Париже? – он незаметно придвинулся к ней поближе.
– В Венсенне.
– И они позволили такой красивой юной девушке одной приехать сюда?
– Нет. Я убежала из дома. И, как видишь, я оказалась не такой уж юной.
– Dios mio, – искренним тоном произнес он. – Они плохо с тобой обращались?
– Это я ужасно обошлась с ними. Я знала, что они не разрешили бы мне уехать, поэтому, как ребенок, сбежала из дома без их благословения.
– Умная, красивая и решительная?
– Мне больше подойдет слово «самовлюбленная».
– Не будь так сурова к себе, ma jolie. Честолюбие – это мощная сила. Благодаря ему я приехал сюда из Барселоны. Это случилось десять лет назад, и моя мать потратила все свои сбережения, чтобы я смог заниматься живописью в одном городе с великим Сезанном.
– Ты и мсье Касагемас?
Ева заметила боль, промелькнувшую на лице Пикассо при упоминании о друге, который покончил жизнь самоубийством.
– Да.
– Уверена, что теперь ты с лихвой отплатил матери своими успехами, – добавила, стараясь как можно скорее сменить тему.
– Со временем ты сделаешь то же самое. Мистангет рассказала нам, как ты спасла ее своей уловкой с костюмом гейши. Вчера вечером я смотрел представление, и оно было изумительным. Она в большом долгу перед тобой.
– Теперь уже я в долгу перед ней. Но я не видела тебя в зрительном зале.
Он приподнял брови и почувствовал себя увереннее.
– Приятно знать, что ты решила поискать меня.
– Я не искала… то есть это было не специально. Ты обычно сидишь впереди, правда? – спросила Ева, хорошо понимая, что ее слова выглядят попыткой оправдаться.
– Почти всегда, за исключением прошлого вечера. Мы пришли слишком поздно.
– Там сидела пожилая пара, больше никого не было.
К ее глазам внезапно подступили слезы. Ева не ожидала этого и часто заморгала, но она понимала, что Пикассо все видит.
– Тебя что-то печалит.
– Всего лишь подумала о родителях. Теперь я часто вспоминаю их.
– Это я могу понять, – с сочувствием произнес он. – Я часто возвращаюсь мыслями к своей семье в Барселоне. А ты пробовала позвонить родителям и извиниться перед ними с тех пор, как приехала в Париж?
Ева покачала головой. Она не понимала, что он имеет в виду.
– Позвонить?
– Да, по телефону.
– По правде говоря, я никогда не видела телефона, – призналась Ева. Хотя она слышала о новом изобретении, признание заставило ее почувствовать себя ужасно невежественной. Пикассо снова получил перед ней преимущество.
– Это легко исправить, – сказал Пикассо и взял ее за руку. Его пожатие было теплым и крепким, даже немного властным. – Давай встретимся.
Ева нервно огляделась по сторонам. Что, если кто-то их увидит? Она уже многим пожертвовала ради приезда в Париж и теперь не могла рисковать.
– Где?
– Так уж вышло, что в вестибюле отеля «Морис» есть телефонный аппарат.
– Так уж вышло, – повторила Ева. – Ты хочешь, чтобы мы встретились в гостинице при свете дня?
– Да, чтобы позвонить по телефону, – он серьезно кивнул, не сводя глаз с лица Евы, отчего ей стало совсем не по себе. Она понимала, что ее холодный фасад быстро растает под лучами желания к этому недостижимому мужчине. От этого у нее снова началась паника. Она не знала, стоит ли верить его словам или нет.
– Ты что же, совсем мне не доверяешь? – шепотом спросил Пикассо.
– Нет, не доверяю, – искренне ответила Ева. – Но ценю твое желание помочь. Это очень любезно с твоей стороны.
– Разумеется, у меня есть мотив, ma jolie, – снова признался он.
Еве очень хотелось, чтобы он перестал называть ее так по-французски, с горловым испанским акцентом. Возможно, она бы все сделала для него, если бы они остались наедине, но она боялась этого теперь, когда ей стало так много известно о Фернанде.
– Провести хотя бы несколько минут рядом с тобой…
– А что об этом подумает мадам Пикассо?
– Она не моя жена, maldita sea! – заявил он с нотками гнева в голосе.
– Однако она принадлежит тебе в истинном смысле этого слова, – Ева знала, что говорит как обиженная девочка, но у нее не оставалось другого оружия.
– Si. Es verdad, – признал Пикассо, потирая шею и озираясь вокруг. Казалось, он вдруг тоже вспомнил, что находится среди толпы, где большинство гостей знали о его отношениях с Фернандой. – Но ее счастье больше не зависит от моей опеки.
– Тем не менее, что она подумает обо мне? О нас обоих?
– Я лишь предлагаю услугу своей знакомой, не более того, – с растущим раздражением ответил Пабло, как будто ему бросили вызов. Ева подумала о том, что, наверное, нечасто кто-то осмеливается бросать вызов такому могущественному человеку. – Так ты хочешь позвонить в Венсенн или нет?
– У моих родителей нет телефона, мсье Пикассо. Они простые люди.
– Но рядом с вашим домом есть почтовое отделение?
– Да, довольно близко.
– Тогда мсье Пабло из Парижа попросит оказать ему услугу.
Ева не знала, имеют ли жители Венсенна хоть малейшее представление о знаменитом художнике из Парижа. Тем не менее она не могла игнорировать такую редкую возможность, а Пикассо казался абсолютно искренним.
– Встретимся перед отелем «Морис» на улице Риволи в понедельник после полудня. Ты знаешь, где это находится?
– Конечно, я знаю этот район, но никогда не была…
– Значит, в два часа дня, – сказал художник, пресекая ее возражения.
В этот момент Фернанда положила руку на плечо Пикассо и погладила его легким, но властным жестом. Ева даже не заметила ее приближения. При виде высокой красавицы с темно-рыжими волосами в дорогом шелковом платье персикового оттенка, она внезапно испытала мучительную неловкость.
– Ах, Пабло, вот ты где! Пойдем, cherie; я снова защищаю твою работу перед Лео и Гертрудой, но без тебя это очень утомительно. Добрый день, Ева. Как хорошо, что вы пришли, – она немного помедлила, глядя на Еву. – Знаете, не могу поверить, что я до сих пор не обращала внимания, какое у вас удивительно приятное лицо. Глаза большие и ярко-голубые, словно кукольные. Пикассо любит такие характерные черты, и они часто вдохновляют его к работе. Если подумать, Пабло, стоит предложить Еве позировать для тебя. Тебе всегда были нужны новые натурщицы, и я уверена, что ей не помешают карманные деньги.
Голос Фернанды был теплым и тягучим, как мед.
Единственным, что помешало Еве чувствовать себя перед ней вполне комфортно, были разногласия, которые она наблюдала между Фернандой и Пикассо в цирке Медрано. К тому же сегодня вечером Пикассо тоже не выглядел довольным. Вероятно, Мистангет была права в том, что Фернанду больше заботил титул мадам Пикассо, чем мужчина, который предоставлял его ей.
Ева выдумывала всевозможные причины, которые позволили бы ей отказаться от посещения отеля «Морис» в понедельник, но в конце концов любопытство одержало верх. Независимо от истинных намерений Пикассо, она чувствовала его доброе отношение и не забывала об этом. Она лишь надеялась, что Пикассо не снимает номер в гостинице, где может соблазнять благодарных девушек и развращать их. Разумеется, она не исключала такой возможности и для себя и была не вполне уверена, что ответит отказом на его просьбу.
Ева позаимствовала у Сильветты красивое желтое платье с зауженной талией и аппликацией из розовых цветов и понадеялась, что оно придаст ей уверенности. Она нервно ждала у входа в отель, расхаживая между двумя швейцарами с каменными лицами, одетыми в красные сюртуки и черные цилиндры.
Минуту спустя на улицу вышел Пикассо, облаченный в хорошо подогнанный черный костюм, начищенные до блеска туфли и дорогую темную шляпу. Он был как никогда похож на знаменитого человека, которому подобает находиться в таком месте. Он взял руку Евы и поднес ее к губам.
– Ma jolie, вы прекрасно выглядите, – сказал он, одарив ее чарующей лукавой улыбкой. – Очень рад, что вы пришли.
– Я сомневалась, стоило ли мне приходить.
– Но я рад, что вы все-таки сделали это.
– Нас не увидят? Я не хочу давать повод для сплетен.
Ева, как только увидела Пикассо, сразу же поняла, что хотела этого. Она хотела его. Пора становиться взрослой и не бояться трудностей. В конце концов, разве не для этого она приехала в Париж?
– В отеле «Морис» очень тактично относятся к клиентам, – сказал Пикассо, и Ева задалась вопросом, откуда он это знает, но решила промолчать.
Он крепко взял ее за руку и провел внутрь. Они прошли по толстому турецкому ковру с рубиново-изумрудным узором, расстеленному во всю ширину под блистающей хрустальной люстрой. Ева старалась не глазеть на роскошные золоченые кресла в стиле Людовика XIV и гобеленовые портьеры, перехваченные золотыми кистями. Они миновали статуи из позолоченной бронзы на мраморных пьедесталах по пути к лестнице, поднимавшейся к высокому сводчатому коридору. Девушка подумала, уж не ведет ли он к номеру Пикассо, и ощутила дрожь предвкушения, когда они свернули за угол к алькову с бархатным диваном и столом, накрытым парчовой тканью с причудливой вышивкой. На столе стоял аппарат, в котором она узнала телефон: массивная металлическая коробка, выкрашенная в зеленый цвет и расписанная золотистыми цветами. Большая трубка лежала не на рычаге, а на столе рядом с телефоном, соединенная с ним черным шнуром.
Пикассо посмотрел на нее. Ева понимала, что он сделал звонок еще до того, как вышел на улицу, чтобы встретить ее. Связь уже была установлена, поэтому ей не придется долго ждать, а тем более попрощаться с надеждой, едва успевшей возникнуть. Теперь отступать уже было поздно.
– Почему ты это делаешь? – тихо спросила она. У нее пересохло в рту. Ощущение зрелости, которое она пыталась призвать на помощь, куда-то исчезло.
– Не знаю. Наверное, я пытаюсь быть лучше, чем есть на самом деле. Твоя мать на линии, cherie. Возьми трубку и поговори с ней.
У нее больше не осталось вопросов, да это и не имело значения.
– Было нетрудно найти родителей Евы Гуэль в таком городке, как Венсенн. Давай же, – мягко настаивал он. – Можешь не торопиться. Я буду ждать в коридоре.
К ее глазам подступили слезы, сердце гулко забилось в груди.
– Теперь, когда я здесь, то не знаю, смогу ли…
– Разумеется, сможешь. Судя по голосу, она чудесная женщина. Но у нее такой же сильный акцент, как у меня, поэтому нам понадобилось время, чтобы понять друг друга, – он улыбнулся.
Слезы текли по лицу Евы, когда она взяла тяжелую черную трубку и оглянулась на Пикассо, словно неуверенный ребенок. Она испытывала страх и раскаяние. Бегство от родителей в этот момент казалось чем-то совершенно непростительным.
– Ты не узнаешь, пока не попробуешь, ma jolie, – сказал Пабло и исчез за углом, оставив ее одну с трубкой в руке.
– Алло?
– Ох, Ева! – произнес голос на другом конце линии. – Czy to naprawde ty? Неужели это ты?
Пикассо ждал Еву в коридоре, как и сказал ей. Судя по сочувственному выражению его лица, она понимала, что выглядит зареванной.
– Спасибо, мсье Пикассо, – официальным тоном произнесла Ева в тщетной попытке сохранить между ними дистанцию, хотя уже в следующий момент он заключил ее в объятия. Ее голос все еще дрожал от слез, когда она обняла его за шею и с благодарностью привлекла к себе.
– Мсье Пикассо – это отец моей матери. Надеюсь, теперь ты можешь называть меня Пабло? – с хитрой улыбкой поинтересовался он. – Ты же знаешь, мне еще не исполнилось тридцати лет, и глядя на тебя сейчас, я вовсе не чувствую себя древним старцем.
– Сейчас я чувствую себя глупой девчонкой, – призналась Ева, вытирая глаза и нос носовым платком, который достала из кармана платья. – Но это было очень великодушно с твоей стороны.
– Чтобы подкрепить твою благодарность, мне даже хочется сказать, что это было очень непросто сделать. Но самом деле это было легче легкого, – сказал он и нежно поцеловал ее в щеку. – Кроме того, ты мне нравишься.
– Я честно не знаю, что и думать, – созналась Ева, ощущая огонек страсти, снова промелькнувший между ними.
Пикассо поцеловал ее в другую щеку. Его губы были теплыми и чувственными и задержались на ее коже немного дольше, чем следовало.
– Не думай. Чувствуй. Только так нужно жить, рисовать… и любить.
– Ты не свободен, чтобы говорить со мной о любви.
– Любовь – это понятие, а эмоция – это вдохновение. Разумеется, я говорю лишь в абстрактном смысле, – ответил он голосом, ласковым и соблазнительным одновременно, ему трудно было скрыть свои истинные желания.
Они стояли так близко друг к другу, а в коридоре было так тихо, что Ева могла слышать стук его сердца. Она чувствовала, как поднимается и опадает его грудь, и понимала, что теперь может произойти все, что угодно.
– Я благодарю тебя от всего сердца и всегда буду благодарна тебе, – тихо сказала она и отстранилась от него за мгновение до того, как он успел снова поцеловать ее. – Но теперь мне нужно идти.
Девушка отвернулась, но художник взял ее за руку.
– Пожалуйста, Ева, не уходи.
Огонек между ними снова ярко вспыхнул, и взгляд его темных глаз приковал ее к месту.
– Мне очень жаль, мсье Пикассо, но я в самом деле должна уйти. Ради нас обоих.
Она понимала, что это правда. Ей пора идти. Но, отдаляясь от него, Ева ощущала мучительную тоску по чему-то настолько глубокому и постоянному, что ей хотелось плакать. Пабло Пикассо был такой же могучей силой, как ураган, и сегодня она приблизилась к величественному центру идеального шторма, после которого наступает полный штиль и ярко светит солнце.
В своей квартире на бульваре Клиши Пикассо посмотрел в окно на кроны деревьев, снял шляпу и темный плащ, повесил их на крючок и тяжело вздохнул. Фрика приветствовала его на паркетном полу, мотая головой и махая хвостом. Когда Пикассо увидел лужицу, то понял, что Фернанда забыла выгулять собаку.
Он вернулся домой с тяжелым сердцем. Ему не хотелось отпускать Еву, но он знал, что должен это сделать. Как ему хотелось, чтобы она осталась… О, эти глаза! Он мог плавать в их синеве. Он мог рисовать ее и тонуть в ней. Но он не заслуживал ее преданности или восхищения. В конце концов, она отвергла его. Он долго жил с Фернандой и собирался продолжать в том же духе, что бы это ни означало. Она не была дурной женщиной; просто их отношения в последнее время осложнились, но они несли на себе отпечаток стольких шрамов и травм, что он был не в состоянии устранить ее из своей жизни.
«Ах ты, эгоистичный ублюдок», – подумал он, перебирая почту, кучей лежавшую на столе красного дерева в прихожей. Он понимал, что часть его существа желала обеих женщин.
Метания между верностью традиции и тягой к новизне всегда были его недостатком.
Он увидел письмо от своего агента Канвейлера, где, несомненно, находился контракт на продажу «Девушки с мандолиной», для которой Фани Телье позировала несколько месяцев назад. Два письма пришли из Барселоны. Один конверт был подписан аккуратным наклонным почерком его матери, а второе письмо написал его друг Хуан Грис. Он отложил конверты в сторону и взял газету с самого низа. Под сгибом бумаги он прочитал заголовок, набранный жирным шрифтом. Американский магнат Джон Джейкоб Астор скандально женился на молоденькой любовнице под рев всеобщего неодобрения. «Хорошо тебе, Астор, – подумал он. – Тебя не заботит, что подумают другие люди». В другой статье говорилось о том, что новый премьер-министр Франции Эрнест Монис был вынужден отказаться от предстоящего отпуска из-за ухудшающегося политического кризиса в отношениях с Германией. Третья статья провозглашала, что Мария Кюри только что получила вторую Нобелевскую премию. «Вот это настоящий успех», – подумал он.
Пикассо бросил газету на стопку писем и похлопал Фрику по голове.
– De nada, – нежно обратился он к собаке. – Я заставлю ее убрать за тобой. В следующий раз будет знать.
Он прошелся по комнатам с высокими потолками и панорамными окнами, выходившими на зеленый бульвар. Фернанда изысканно обставила их, в основном используя выручку от продаж его нескольких последних картин. Пол был устлан толстым красно-синим турецким ковром, каминная полка сверкала черным мрамором, книжные шкафы из красного дерева возвышались почти до потолка. Стена за диваном была увешана его картинами и эскизами, которые Фернанда особенно любила. На многих портретах и этюдах она позировала обнаженной. В свою новую студию в Бато-Лавуар он перевез только самые ранние работы.
Пикассо обвел взглядом роскошную комнату, вспоминая их первую студию. Она была голой – без ковров и стульев, с единственной кроватью на железной раме. У них не было отопления, и вечно не хватало еды.
– Фернанда! – позвал он. Он вдруг обрадовался своему возвращению домой, несмотря на прежние сомнения.
Она спала обнаженной на их супружеской кровати, рядом пристроилась сиамская кошка, свернувшаяся клубком у нее под боком. Когда-то Пикассо думал, что пышные формы Фернанды были самыми совершенными во всем мире. Он был просто одержим ими. Сейчас он уже не помнил, сколько раз писал с нее картины и делал этюды, с одеждой и без нее, когда она была одной из самых прославленных парижских натурщиц. Боже, как он любил ее тогда…
Пикассо приблизился к кровати, и Фернанда, ощутив его близость, потянулась к нему и обвила его шею гладкими руками. Они уже много раз повторяли фигуры этого танца. Простой физический контакт быстро воспламенил его желание. Он схватил ее руку и поднес к губам, целуя тонкую кожу от предплечья к запястью. Они снова вместе? Возможно ли это?
Когда Пикассо опустился на кровать и изогнулся над ней, целуя ее шею и плечи, он обнаружил что-то невероятно эротичное в странном полусне Фернанды. Ее густые темно-рыжие волосы, разбросанные по подушке, обрамляли ее лицо, глаза оставались полузакрытыми. Лишь тогда, в приливе растущей страсти, он оглянулся и увидел пустую чашечку из-под опиума на полу рядом с кроватью. Трубка валялась рядом. Тяжкое разочарование быстро погасило пламя его желания, и он опустился на спину рядом с ней. Пикассо только что осознал, что не почувствовал сладковатый, обволакивающий запах опиумного дыма, когда вошел в квартиру, потому что не хотел этого делать. Большая часть его существа все-таки хотела, чтобы у них с Фернандой все было хорошо.
Когда она снова погрузилась в сон, Пикассо молча смотрел на нее, с грустью вспоминая старые добрые дни. Он ощущал нежность, смутное томление и сожаление. Возможно, так будет всегда. Секунду спустя он встал, взял одеяло, сбившееся на край постели, аккуратно накрыл Фернанду и поцеловал ее шелковистую щеку. Потом он улегся рядом и крепко обнял ее, словно каким-то образом мог преодолеть судьбу, ожидавшую их. Хотя он уже понимал, что это невозможно.
На следующее утро Пикассо сидел за столом с раскрытой газетой в руках, когда Фернанда вышла на кухню. Она проснулась, укрытая одеялом, увидев пустую чашечку из-под опиума, по-прежнему валявшуюся на полу. Ей понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, в каком состоянии она находилась вчера вечером, когда Пабло вернулся домой и увидел ее.
Глядя на Пабло и не обращая внимания на кошку, отиравшуюся у ее ног, Фернанда внутренне содрогнулась. Она плотнее запахнула халат на груди, когда он оторвал взгляд от газеты. Между ними повисло напряженное молчание.
– Хорошо выспалась? – наконец спросил он.
– Вчера ты сказал, что придешь поздно.
– В последнее время я часто меняю планы, – сухо отозвался он.
– Я думала, тебя не будет весь вечер.
– Я тоже так думал. – Он наконец отложил газету и внимательно посмотрел на нее. – Откуда ты его взяла, Фернанда?
Она понимала, что он имеет в виду опиум.
– Сам знаешь, откуда.
– Проклятье, Макс! Cabron! Я убью его!
– Он не виноват. Я устала, и он пожалел меня. Ты же знаешь, как я умею выпрашивать, – она широко распахнула глаза и улыбнулась той застенчивой улыбкой, которой когда-то завоевала его сердце. На этот раз Пикассо не отреагировал, поэтому Фернанда подошла поближе, опустилась ему на колени и обвила руками его шею.
– Давай уедем на лето куда-нибудь подальше от Парижа и от искушений Макса, – предложила она.
– Мне нужно какое-то время побыть одному.
Фернанда была потрясена.
– Пабло, мы не расставались уже почти четыре года, – умоляюще произнесла она.
– Знаю. Но мой друг Маноло из Барселоны, ты же помнишь его? Сейчас он работает над скульптурами в небольшом южном городке Сере. Он считает, что местные краски вдохновляюще подействуют на меня, а сейчас я нуждаюсь как раз в этом. Мне нужен новый источник вдохновения.
Она встала и провела рукой по волосам, откинув их со лба и распустив волной по спине, обтянутой шелковым халатом.
– Ты у нас всегда на первом плане, не так ли?
– Нам нужно расстаться на несколько недель, вот и все. Мы оба знаем, что у тебя здесь еще есть дела. Возможно, их будет легче закончить, если меня не будет в Париже.
Фернанда заметила странный блеск в его глазах и едва не отвела взгляд, прочитав там горькую правду.
– Он ничего не значит для меня, Пабло. Это всего лишь маленькая игра, ты же знаешь!
– Знаю. Но поживи здесь несколько недель, ладно? Потом я пошлю за тобой.
– Ты не оставляешь мне выбора. Я хорошо знаю этот твой взгляд.
Мучительное ощущение разлуки с новой силой нахлынуло на нее.
– Пожалуйста, не уезжай, – прошептала она.
Пикассо медленно встал и повернулся к ней.
– Мне нужно время.
– А мне нужен ты.
Он ласково погладил ее по щеке большим и указательным пальцами, и Фернанда закрыла глаза от его прикосновения. «Не умоляй, – подумала она. – Это всегда плохо кончается».
Ей хотелось плакать, но это не имело смысла. Она вернет его, как это бывало всегда, подумала Фернанда, когда Пикассо вышел из кухни, а потом из квартиры, захлопнув за собой дверь.
