Памела влюбилась в Ла-Гранд-Эз с первого взгляда. Ларри смотрел, как она носится из комнаты в комнату, выбегает в сад, за которым начинается густой лес, и видел в ее широко распахнутых глазах то же восхищение, которое овладело им двадцать пять с небольшим лет назад, когда он впервые сюда приехал. Это было летом, до того, как умерла мать. Ему было пять, то есть на два года меньше, чем теперь Памеле. Ларри ясно помнит, как мама сидела на террасе под огромным зонтиком или неспешно прогуливалась по длинным прямым allées, которые пронизывали бесконечный лесной мир.

– Это твой дом? – спрашивала Памела. – Ты правда здесь живешь?

– Когда отдыхаю, – ответил Ларри, с улыбкой глядя на нее сверху вниз.

– Он мне нравится! – крикнула девочка. – Какой он красивый. Это же тайный дом в лесу. Можно я приеду и буду здесь с тобой жить?

– Ты и так здесь со мной живешь.

– Нет, я хочу навсегда-навсегда.

– Сомневаюсь, что твоей маме это понравится.

– Пусть тоже приезжает. Но без Мартышки. Она ничего не поймет.

Так Памела обозначила дом, сад и окружающий лес как свое законное владение. Она объявила, что само название «Ла-Гранд-Эз» намекает на нее.

– Там есть «ла» – это от слова «Памела»! Видишь, мамочка? Значит, дом – мой.

– Ну, милая, – Китти попыталась ее урезонить, – тебе придется побороться за него с Ларри и Джеральдиной. Мне почему-то кажется, он их.

– С Джеральдиной! – возмутилась Пэмми. – Это дом Ларри, а не Джеральдины.

Джеральдина была хорошенькой как никогда. В легком хлопковом платье и темных очках, поднятых на светлые кудри, она казалась воплощением лета. Ее стараниями старый дом наполнялся светом и цветом. Джеральдина следила, чтобы каждый день в комнаты приносили свежие цветы, чтобы в мелких сине-белых мисках всегда были фрукты, а на террасе всегда стоял большой стеклянный кувшин с лимонадом.

Она расспрашивала Эда и Китти, как поживают их соседи в усадебном доме Иденфилд-Плейс.

– Мы так давно их не навещали. Как младенец?

– Уже не младенец, – поправила Китти. – Начал ходить. Но Луиза все еще не оправилась. Я очень за нее переживаю. Помнишь, прежде она была такая энергичная? А в последнее время что-то совсем тихая. Мне кажется, Луиза куда слабее, чем должна быть.

– И почему все так хотят младенцев? – Памела хмуро поглядела на младшую сестру. – Не понимаю, зачем они нужны.

– Ты тоже была младенцем, – ответил Эд.

– Один младенец еще ладно. – Вскочив, она бросилась к Элизабет, неловко ковыляющей к открытой двери в сад. – Нет, Марта. Наружу нельзя.

– Оставь ее в покое, милая, – велела Китти.

– А этот лес снаружи, – спросил Эд, – далеко он тянется? – Еще как, – ответил Ларри. – Можно пройти много миль и не увидеть ничего, кроме деревьев.

– Он меня пугает, – призналась Джеральдина. – Я все твержу Ларри, что нужно продать этот дом и купить другой, на побережье. В Этрета, может быть, или в Онфлере. Мне нравится, чтобы в окна было видно море.

Памела изумленно уставилась на Джеральдину.

– Я не могу его продать, он не мой, – мягко заметил Ларри, – и надеюсь, еще долгие годы не станет моим.

И дня не прошло, как Эд уже обнаружил одну из лесных тропинок и ушел бродить.

– За него не волнуйтесь, – успокаивала Китти, – к ужину вернется.

К своим ужинам Джеральдина относилась крайне трепетно – не только к угощению, но и к каждой детали сервировки. Но она плохо говорила по-французски, и ей было трудно общаться с Альбером и Вероник, молодой парой, недавно нанятой отцом Ларри для работы по дому и в саду. Порой Джеральдина приходила в отчаяние.

– Ларри, скажи, пожалуйста, Альберу, чтобы не ставил по утрам пиалы для кофе. Почему французы пьют кофе из пиал? Пока он горячий, его не взять. Минута – и он уже ледяной.

– Когда до Вероник наконец-то дойдет, что я прошу подавать овощи одновременно с мясом? Я говорю ей: «Тузансамбель», – а она только таращится на меня.

Впрочем, прислуга в Ла-Гранд-Эз старалась как могла. Каждое утро из boulangerie в Бельнкомбре привозили свежий хрустящий хлеб. Кофе, сваренный в стеклянной колбе, был крепкий и ароматный. Деревенское масло подавали на стол большим куском – белое, нежное и слишком вкусное, чтобы мазать на него джем.

– Какая роскошь! – восхищалась Китти. – Просто райское угощение!

– Моя мама всегда говорит: гости как лошади – их нужно поить, кормить и держать в тепле.

– Я – счастливейшая лошадь на свете! Ты все продумала.

– Просто нужно поставить себя на место другого. В этом смысл всех хороших манер.

По вечерам сперва кормили Мартышку – на кухне, где ее развлекала Вероник. Памеле разрешили ужинать со взрослыми.

Ларри видел, что Джеральдину это раздражает.

– Может, я скажу Китти, что будет лучше отправить и Памелу ужинать на кухне?

– Нет, нет, – смутилась Джеральдина. – Если уж Китти так хочется. Я просто беспокоюсь, что девочка ест взрослую еду. Как думаешь, можно подать moules?

Памела сообразила: это проверка.

– Мне нравятся moules, – сказала она. – Я бы попросила добавки.

– О, это чудовищно! – Джеральдина брезгливо вытянула салфетку из кольца. – Я говорила Альберу, что каждый вечер нужно подавать свежие салфетки. Ну что мне делать, Ларри? Они вообще не воспринимают, что я им говорю.

– Я постараюсь, чтобы они поняли, – пообещал Ларри.

Джеральдина улыбнулась Эду и Китти, разглаживая на коленях возмутительно мятую салфетку.

– Я знаю, что это на самом деле пустяки, но есть правила, и надо с ними считаться. Иначе мы с тем же успехом можем сидеть на полу и есть руками.

– Как Марта, – вставила Памела.

Китти спросила, как у Ларри с живописью.

– На нее теперь времени не остается.

Она смотрела на него с растерянной улыбкой, пытаясь догадаться, что он чувствует на самом деле. Не в силах отвести глаз от давно любимых черт, Ларри понимал, что больше никто в мире не понимает, чего ему стоило это самоотречение. Выбросив холсты в Темзу, он решительно отказался от живописи. Уговорил себя, что это честный поступок и трезвая позиция. Но эта тревога в глазах Китти словно оживила тогдашнюю боль.

– Сказать по правде, – признался он, – я понял, что художник из меня неважный.

– Но твои картины покупали! Ты же сам говорил.

– Джордж, потому что Луиза его заставила.

– Нет. Другие тоже.

– Да. Нашелся один настоящий покупатель. Я так и не узнал кто. Это был мой звездный час.

– Он ведь так здорово рисовал! – Китти повернулась к Эду: – Правда?

– Я верил в Ларри со школы. Но жить на что-то надо.

– А тебе его картины нравятся? – спросила Китти Джеральдину, простодушно ожидая поддержки.

– Я их никогда не видела, – ответила та.

– Как? – Китти смутилась.

Джеральдина, покраснев, повернулась к Ларри:

– Почему я их не видела, милый?

– Потому что показывать нечего. Я все выбросил. – Он говорил равнодушным голосом, чтобы не выдать чувств. Но именно этим и выдал.

Повисло молчание.

Вероник стала убирать со стола. Звяканье тарелок казалось оглушительным.

– Ты когда-нибудь слышала о художнике по имени Энтони Армитедж? – продолжил Ларри нарочито оживленно. – Он младше меня, но уже успел стать легендой. Я познакомился с ним в художественной школе до того, как он стал знаменитым.

По лицам собравшихся было понятно, что никто о нем не слышал.

– Мне просто не повезло, – объяснил Ларри. – Я столкнулся с настоящим гением. Я посмотрел на работы Армитеджа, посмотрел на свои – и понял, что обманываю себя.

– О Ларри. – Голос Китти был полон сочувствия.

– Не так уж и не повезло, – заметила Джеральдина. – Это одна из причин, по которой Ларри поехал в Индию.

Он улыбнулся:

– И правда.

– А этот Армитедж, – заинтересовался Эд, – он правда такой замечательный?

– Можешь сам убедиться, если хочешь. Он живет неподалеку, в Ульгате, это на побережье.

– А ты мне ничего не говорил! – укорила мужа Джеральдина.

Но ей он и про Нелл не говорил.

– Угадай, на ком он женат? – сказал он Китти. – На Нелл.

– Нелл! Твоей Нелл?

– Она уже очень давно не моя.

– О, тогда нам точно нужно их навестить!

Тем вечером в спальне Джеральдина была особенно молчалива, как всегда, когда чувствовала себя несправедливо обиженной. Это раздражало Ларри, хоть он и понимал, что она права.

– Послушай, я сожалею, – начал он.

– Ах, ты сожалеешь. Интересно о чем.

– Не стоило все это на тебя вываливать.

– Значит, мы все-таки поедем к ним в гости? К твоей бывшей, которой ты делал предложение, и ее знаменитому художнику?

Ларри понимал: он должен сказать, что Нелл для него ничего не значит и что они конечно же не поедут, если Джеральдине не хочется. Потом она немного всплакнет и скажет, что хочет только одного – чтобы Ларри был счастлив. Но его вдруг охватило упрямство.

– Думаю, может интересно получиться, – сказал он. – Да и Китти хочет.

– О, в таком случае мы просто обязаны поехать.

Они лежали в постели без сна, не касаясь друг друга и не произнося ни слова. Спустя какое-то время Джеральдина поцеловала его в плечо:

– Прости. Я веду себя глупо. Конечно, давай съездим!

Марта с удовольствием осталась дома, чтобы помочь Вероник готовить. Остальные втиснулись в песочного цвета «Рено 4-CV». Дорога шла через Руан и Понт-Одмер. То и дело на пути попадались руины домов. Во время войны, рассказывал Ларри, Ла-Гранд-Эз занимали немецкие офицеры, потом, когда фронт сдвинулся к востоку, американцы, а под конец там держали бывших военнопленных перед отправкой домой.

– Теоретически нам должны выплатить компенсацию. Но я особо не рассчитываю.

Приближаясь к Ульгату, все с нетерпением ждали, когда покажется море. Но оно таилось до тех пор, пока извилистая дорога не вывернула к городку. И тут вдруг явилось – в конце узкой улицы, зажатое между серыми домами с запертыми ставнями: полоска синего, полоска бледно-золотого. Свернув на рю де Бэн, машина медленно катила вдоль фахверковых домиков. А слева простирался песчаный пляж и море.

– Как же я люблю море, – вздохнула Джеральдина. – Ну почему мы засели в лесу? А когда видишь мир до самого горизонта, кажется, что все тебе под силу!

– Обычная иллюзия, – отозвался Эд. – У нас не так много возможностей. Большую часть жизни мы делаем то, что должны, а не то, что можем.

– Не обращай на него внимания, Джеральдина, – перебила Китти, – он у нас ослик Иа-Иа.

Армитеджи жили на рю Анри Добер, в высоком и узком каменном доме. Плющ карабкался по штукатурке к окнам третьего этажа с кирпичными козырьками.

– Разве это дом художника? – возмущался Эд. – Это дом банковского клерка.

Они въехали во внутренний двор. Здесь было заметно, что дом изрядно запущен: между камнями брусчатки росли сорняки, а краска на двери потрескалась и осыпалась.

– Они нас ждут? – спросила Джеральдина.

– Возможно. Если почта работает.

Ларри нервничал, хоть и не подавал виду. Они выбрались из машины, разминая затекшие ноги.

– Что на обед? – спросила Памела.

– Тише, милая, – шикнула Китти, – это невежливо.

– Почему? – удивилась Памела. – Что, даже спросить нельзя?

Кто ничего не просит, тот ничего и не получает, вспомнились Ларри последние слова, что сказала ему Нелл.

Дверь распахнулась, не успели они постучать. На пороге стояла Нелл.

– Лапочки мои! – воскликнула она, выскакивая наружу. – Я вас всех перецелую!

Она такая же, как была. Разве чуть поправилась и убрала под ободок отросшие волосы. На ней была яркая клетчатая блузка и брюки. Та же легкость движений, та же прямота, та же несдержанность.

– Значит, ты Джеральдина! Какая прекрасная! Как это Лоуренс ухитрился тебя заполучить?

Ларри видел, как съежилась Джеральдина в ее объятиях. Подошла и его очередь:

– Милый Ларри. Да ты цветешь! Боже мой, кажется, Кембервелл был миллион лет назад. Заходите, познакомьтесь с чудовищем.

Она провела их в тесный коридор, а потом в большую комнату в глубине дома. В раскрытых окнах ослепительно сверкало море.

– Ну вот! – сказала Нелл. – Дом ужасный, зато ближе всех к морю. – Она обернулась и крикнула: – Тони! Свинья невоспитанная! Иди сюда, поздоровайся с гостями!

Она, хохоча, распахивала окна настежь.

– Он абсолютно бесстыжий. А теперь он признанный гений, так ему вообще закон не писан.

Взяв Ларри под локоть, она вывела его на улицу, в яркий солнечный свет.

– Пойдем, милый, нам есть что повспоминать.

Они шагали по дороге вдоль пляжа.

– Мы по-прежнему друзья, Лоуренс?

– Да, – отвечает Ларри, изумляясь тому, как легко ему с ней рядом. – Конечно.

– Знаю, что я плохая девочка.

– Не важно. Дело прошлое.

– Пойми одну вещь. Люди не всегда говорят то, что хотят. Они говорят одно, а подразумевают другое, о чем так просто не скажешь.

– Вроде: «Ты правда меня любишь?»

– Именно. – Нелл сжала его руку. – Лоуренс, ты такая лапочка!

– Так как дела с Тони?

– О, Тони! Пока и он сойдет. А как с Джеральдиной?

– Очень хорошо.

– Врешь, врешь, не уйдешь.

Оставшиеся в доме растерянно переглядывались.

– Лично я бы выпил, – заявил Эд. – Как думаете, можем мы поискать тут чего-нибудь?

– Я тоже на пляж хочу, – заныла Памела.

И в этот момент явился сам маэстро, – судя по виду, спросонок.

– Вы кто такие, черт возьми?

– Друзья Нелл, – ответила Китти. – Она вышла на пляж с Ларри.

– А, Ларри. – Он потер глаза. – Ну и что мне с вами делать?

– Любезно принять. – Джеральдина очаровательно улыбнулась. – Предложить выпить и чувствовать себя как дома.

Лобовая атака явно выбила Армитеджа из колеи.

– Правда? – Он огляделся по сторонам, словно ища путь к отступлению. – Выпить, говорите? – И опрометью убежал в другую часть дома.

Эд и Китти тихонько захлопали в ладоши:

– Браво, Джеральдина!

– Полно вам! – Джеральдина даже покраснела.

Армитедж вернулся с бутылкой пастиса, водой и тремя стаканами.

– Больше не нашел, – пояснил он. – Чистых, в смысле. – Можете даже разлить, если хотите, – сказала Джеральдина. – Только мне не нужно, спасибо.

Китти тоже отказалась.

– А я выпью. – Эд развел пастис водой один к одному и опрокинул стакан.

Армитедж высунулся из окна:

– Нелл, жирная ты корова! А ну домой!

Гости сделали вид, что не слышали.

Нелл, вернувшись вместе с Ларри, одернула Армитеджа:

– Веди себя прилично. Или никаких трали-вали на неделю. – Да что я сделал? – обиделся Армитедж. – Привет, Ларри. Что с тобой?

– Не знаю. А что со мной не так?

– Ты весь сияешь. Тебя лаком покрыли?

– Я тебе говорила, – встряла Нелл, – он разбогател.

Оказалось, некое подобие обеда все-таки предполагалось. Нелл запланировала пикник на пляже. Она уложила в большую корзину хлеб, помидоры и свиной паштет. А также флягу местного сидра, чтобы было чем запить.

– Мы для того тут и поселились, чтобы пляж был у самого порога. Тони часами пялится на море. Я не понимаю, на что там можно смотреть, честно говоря. Просто огромное пространство без ничего.

– Ты просто дура безмозглая.

– Я думаю, он смотрит на море, чтобы прояснилось в голове, – продолжала Нелл, будто не слыша последней реплики. – Готовит ее, как холст.

– Абсолютно точно, – ответил Армитедж.

И, подойдя к Нелл, поцеловал ее у всех на глазах.

Они уселись в кружок на песке под большим пляжным зонтиком и делали себе бутерброды, отламывая куски от багета. Пэмми это нравилось.

– Мы сидим на земле и едим руками!

Армитедж жевал, уставившись на Китти.

– Не обращай внимания, – предупредила Нелл, – просто он хочет тебя написать.

– Да, хочу. У тебя интересное лицо.

– Так где ты работаешь? – спросил Ларри.

– Там, – кивнул Тони.

– Он устроил мастерскую в доме, – объяснила Нелл. – Теперь не надо толкаться в спальне, она же гостиная. Но ведь веселое было время! – Она обернулась к Джеральдине: – Ларри, Тони и я гуляли ночью вдоль Темзы и пили горячий сладкий чай в забегаловке для таксистов у моста Альберт-бридж.

– Кому еще сидру? – Эд отвинтил крышку фляги.

Мимо устало тащилось обширное семейство: дед с бабушкой, родители, дети, собака; они волокли корзины, коврики и зонтики. Вдоль горизонта полз пароход, почти не двигаясь с места. Время от времени Нелл гладила Тони по руке, будто напоминая о своем присутствии.

Потом между ними вспыхнула внезапная яростная ссора, начавшаяся с предложения Нелл показать гостям мастерскую Тони.

– Я не слон в зоопарке, – отрезал он.

– Разве ты не выставляешься? – наседала Нелл. – Да ты же все готов выставить напоказ!

– Да по мне хоть бы никто не видел моих работ!

– Что за враки! Ты лицемер!

– Корова!

– Да ты просто боишься! Это хрен знает что! – Она повернулась к остальным: – Все его картины раскупают. Знаменитости умоляют, чтобы он написал их портрет. Его сравнивают с Тицианом. А он от ужаса в штаны кладет.

– Сука!

– О да! Очень умно! Вот это аргумент! Крыть нечем!

Армитедж вскочил и побрел прочь по пляжу.

– Давай! – крикнула Нелл ему вдогонку. – Драпай! Трус! – А потом спокойно добавила для остальных: – Не волнуйтесь. Я покажу вам его студию.

– Но ведь он этого не хочет, – удивилась Джеральдина.

– А почему только он должен получать что хочет? А что насчет моих желаний?

Они собрали вещи, отряхнулись от песка и толпой отправились домой. Армитеджа нигде не было. Нелл отвела их по лестнице в дальнюю комнату на втором этаже – бывшую спальню, а ныне мастерскую художника. Холсты теснились вдоль стен, лежали на длинном, заляпанном краской столе. У окна стояло два мольберта, на каждом – незаконченная работа. Центр помещения занимало кресло с накинутым на него пестрым покрывалом. На одном из незаконченных портретов проступали черты старика, на другом – крепкая женская фигура.

Ларри и остальные молча разглядывали картины.

– Неохота признать, – произнес наконец Ларри, – но подлец стал писать еще лучше.

– Почему они все так печальны? – спросила Китти.

– Тони бы ответил, он пишет что видит, – объяснила Нелл. – Он считает, большинство людей разочарованы жизнью.

– Ты думаешь, он прав?

– Возможно.

– По-моему, это неблагодарность, – заметила Джеральдина.

– По отношению к кому? – удивилась Нелл.

– Вообще говоря, к Богу.

Нелл посмотрела на нее скептически:

– Мы должны быть благодарны Богу? За что?

– За то, что Он наш Творец. Понимаю, для неверующих это бессмысленные слова.

– Послушай-ка, – вздохнула Нелл, – я знаю творцов как облупленных. Одно тщеславие. Смотрите все! Скажите, что я гений! Как я понимаю, Бог – это очередной начинающий художник-эгоцентрик, ноющий, что никто его не ценит.

На обратном пути в Бельнкомбр Китти повернулась к Джеральдине:

– Согласись, с ними не соскучишься?

– А по-моему, их стоит пожалеть.

Той же ночью в спальне она сказала Ларри:

– Не понимаю, как ты вообще мог когда-то ее полюбить. Просто не понимаю.

– Я был молод.

– Всего пять лет назад? Ты не был ребенком. Она ведь такая… пошлая. Такая шумная. Такая грубая.

– Но в то же время забавная. Ты же видела!

– Забавная! Ты это считаешь забавным? Все эти детские ругательства?

Ларри почувствовал, что сердится.

– Уже поздно, – сказал он. – Дорога была долгая.

– Нет, Ларри. Я хочу знать. Ты действительно любил ее? – Мне казалось, что да. Какое-то время.

– За это? Ну… понимаешь?

Ближе подойти к теме секса она не смела.

– Очень может быть, – ответил Ларри.

– Тогда понятно. Я знаю, ради этого даже самые здравомыслящие мужчины способны на самые глупые поступки.

– Не самые глупые, – возразил Ларри. – Любовь к Нелл не была глупостью. Не говори так.

– Ну а что я должна сказать? Как иначе объяснить то, что ты хотя бы взглянул в сторону этого существа?

– Этого существа. – Сердце у Ларри заколотилось. – Да что ты знаешь? – повысил он голос. – Кто ты такая, чтобы критиковать ее? Кто ты такая, чтобы говорить мне, почему я делал то, что делал? Ты считаешь, что сама, черт возьми, все делаешь идеально. Но так поверь мне, это не так!

Джеральдина замерла под одеялом.

– Пожалуйста, не ругайся, – шепнула она.

– Хочу и буду, черт меня дери! – крикнул Ларри.

– Тише! – шикнула она. – Не повышай голос.

– Хочу и повышаю! И не затыкай меня! Я не ребенок.

– Тогда я не знаю, что сказать.

– Так и не говори. Если все, что ты можешь, – это оскорблять моих друзей, то лучше ничего не говори. Почему все должны быть похожими на тебя? Почему ты считаешь, что во всем права?

Джеральдина не ответила.

– И кстати, если ты не заметила, мы сейчас не в Арунделе. Мы во Франции. Во Франции принято жить по-своему. И какого черта должно быть иначе?

Она вздрогнула, но по-прежнему ничего не сказала.

– Ну? – потребовал он.

– Ты велел мне молчать, – шепнула она.

– Ради бога, Джеральдина!

Не получая противодействия, его гнев постепенно угас. Они лежали рядом в безотрадном молчании и жалели каждый себя. Наконец, чтобы заснуть, Ларри без особого энтузиазма попытался замять конфликт.

– Прости, – пробормотал он.

– Не важно. Просто я не знала.

– Чего не знала?

– Что ты совсем меня не любишь.

– О, ну хватит.

– Все нормально. Не в первый раз.

– Джеральдина, ты это слишком серьезно воспринимаешь. Обычная ссора. Все люди ссорятся. Это не конец света.

– Я тебя не виню. Я знаю, что сама во всем виновата. Я так стараюсь, но у меня почему-то не получается.

– Нет, милая, нет. – Ларри почувствовал, что ужасно устал. – Ты знаешь, что это не так.

– В глубине души я всегда знала, что недостаточно хороша, – продолжала шептать Джеральдина, не слыша его слов. – Я никогда не чувствовала, чтобы меня кто-то на самом деле любил. Ни мама, ни папа. Ни даже Господь.

– О, милая.

– Со мной что-то не так. Я не знаю, что именно. Я так сильно стараюсь. Но дело не в чем-то материальном. Не в физиологическом. Я стараюсь быть лучшей. И я смогу. Я буду хорошей женой.

– Конечно, будешь. Ты уже ею стала.

Но, лежа рядом с ней в темноте, Ларри чувствует лишь опустошение.

– Жизнь – испытание, – прошептала она. – Единственное, о чем я прошу, – чтобы время от времени ты держал меня за руку. Чтобы я знала, что ты рядом.

Он протянул руку под одеялом и коснулся ее ладони.

– Спасибо, – ответила она еле слышно.

На следующий день Джеральдина была, как всегда, очаровательна и элегантна. И, демонстрируя Китти свое дружелюбие, попыталась вовлечь ее в шутливую атаку на мужскую невоспитанность:

– Что нам с ними делать, Китти? Иногда мне кажется, у мужчин нет ни малейшего представления о приличиях. Погляди, Ларри чуть не лег на стол, чтобы хватать все, что вздумается, будто он тут один.

– Пощади, – улыбнулся Ларри. – Я рос без матери, моим воспитанием никто не занимался.

– У Эда есть мать, – заметила Китти, – но с тем же успехом он мог вырасти в джунглях.

– Не пойму, о чем вы. – Эд оторвался от утреннего номера «Фигаро». – Может, вам интересно, что у принцессы Елизаветы родилась девочка. Принцесса, естественно, счастлива и, само собой, повторила слова, которые произнесла во время свадьбы и по поводу рождения первенца: «Nous sommes tellement chanceux, Philip et moi». Странно, что она сказала это по-французски.

– Видишь, какое он чудовище, – пожаловалась Китти Джеральдине. – Он издевается над всеми хорошими новостями.

– Он так хорошо говорит по-французски!

– О, в последнее время он практически живет во Франции. – Я вот что предлагаю, – сказал Ларри, – почему бы нам, чудовищам, не смыться на денек?

– Куда смыться?

– Предлагаю Дьеп.

Эд снова поднял взгляд от газеты:

– С чего вдруг?

– Не знаю. Поставить пару точек над этими странными «i».

– Думаю, стоит поехать, Эд, – согласилась Китти.

– Хорошо, – отрывисто проговорил Эд. – Поехали.

Припарковавшись перед одним из отелей, они спустились на набережную и стояли, глядя на море за полосой галечного пляжа. Отдыхающие нежились на полотенцах под ясным августовским солнцем, а мимо них носились дети с воздушными змеями.

– Тебе он снится? – спросил Эда Ларри.

– Иногда.

– Как-то я проснулся от такого сна весь мокрый.

– Какая же это была задница. – Эд покачал головой. – Полнейшая, кромешная задница.

Дойдя до сверкающей полосы прибоя, они обернулись, глядя на пляж, набережную и город с той точки, где восемь лет назад прыгали с десантной баржи.

– Предполагается, что я должен что-то чувствовать? – поинтересовался Эд. – Потому что я не чувствую.

– А помнишь? – спросил Ларри.

– Лучше б я забыл.

– Здесь ты заслужил Крест Виктории, Эд. Прямо здесь.

Эд разглядывал пляж, по которому носились дети, а босоногие купальщики пробирались по гальке.

– Я должен был здесь умереть, – произнес он.

– Может, ты и умер, – ответил Ларри. – Может, я тоже умер.

Он сделал несколько шагов вперед, заметив, что идет той же тропой, что и восемь лет назад.

– Где-то здесь был разбитый танк. Я сел рядом и стал молиться, чтобы он защитил меня.

– Ты молился?

– Нет, ты прав. Не помню, чтобы я молился. Помню только мертвящий страх. А ты его так и не ощутил, Эд. Я видел тебя. Ты не боялся.

– Я всегда боялся. Всю жизнь я удираю. Я и сейчас в бегах.

– Но почему? Почему мы так боимся? И чего именно?

Эду не нужно объяснять, что речь не о снайперских пулях или минных осколках.

– Бог его знает, – ответил тот. И рассмеялся: – Может, мы Бога боимся. Бога, которого мы сами создали таким, чтобы в итоге ему проиграть.

– Почему в итоге? Некоторые из нас уже проиграли.

Эд яростно обернулся:

– Не смей это говорить! Как раз ты все сделал правильно. Мне нужно знать, что хоть кому-то повезло.

– У тебя есть глаза, Эд.

– Джеральдина?

– Да.

Они поднялись к набережной и уселись на бетонную стенку. В тот далекий день, не здесь и не сейчас, там, внизу, сотнями гибли мальчишки с ферм Альберты и Онтарио.

– У Джеральдины не очень складывается с физической стороной вопроса.

– Может, ей нужно время.

– Эд, почти три года прошло.

– Насколько все плохо?

– Никакой физической стороны нет.

– Охренеть, – заметил Эд.

– Она пытается, но не может.

– Охренеть.

– Ничего уже не изменится. Теперь я это знаю.

– И что ж ты делаешь?

– А ты что думаешь? Выбор у меня небольшой.

– Девки? Или дрочишь?

– Второе, старик. Второе.

Эд смотрел на горизонт.

– Помнишь дым? – произнес он. – Этот окаянный дым надо всем, и мы не знали, что прыгаем с барж в апокалипсис.

– Помню.

– Тебе надо выбираться отсюда, друг мой. Пора трубить отбой. Вернуться в лодку и уходить.

– Я не могу.

– Почему нет? Ах да. Твоя дурацкая религия.

– И твоя.

– Это все сказочки, приятель. Не позволяй дурить себе ими голову.

– Для меня это по-прежнему важно. Слишком глубоко въелось.

– Ты до сих пор ходишь на исповедь?

– Время от времени. Мне нравится.

– А рассказываешь священнику, что дрочишь?

– Уже нет. – Ларри рассмеялся. – Скучно стало. К тому же я знаю, что не исправлюсь.

– Вот тебе и вся вера. Ты знаешь, что это чушь, но позволяешь ей рушить твою жизнь. Клянусь, иногда мне кажется, что у рода человеческого есть врожденная страсть к страданиям. Когда чумы и землетрясений недостаточно, мы устраиваем войны. Когда войны кончаются, мы превращаем в кошмар повседневную жизнь.

– И что ты мне посоветуешь?

– Мне почем знать? – Эд пожал плечами. – Я пью. Но этого не советую.

Ларри вздохнул.

– Помнишь, как в школе мы сидели в библиотеке, задрав ноги на стол, и ты читал нам скабрезности из секретной копии «Любовника леди Чаттерлей»?

– Секс в сторожке лесника. Насколько я помню, она была без белья и продрыхла всю дорогу.

– Все равно это возбуждало.

– Вот в чем беда с этим сексом. Никогда он не возбуждает так, как в шестнадцать лет, пока ты девственник.

– И что же нам делать, Эд?

– Ковылять вперед, приятель. Ковылять вперед в этом дыму, пока нас, наконец, не настигнет милосердная пуля.