Часть четвертая
Хороший человек
1950
33
Над Лондоном золотился майский закат. Ларри ушел с работы пораньше и, по обыкновению, возвращался домой пешком через Кенсингтонский парк. Он миновал галерею «Серпентайн» и Круглый пруд, где в детстве катался на лодке, как нынче – другие дети, потом вышел на улицу.
Дома предстоял разговор, весь день не дававший ему покоя.
Едва Ларри вошел, как из сада появилась Джеральдина, чтобы поцеловать, – но он уже научился подмечать мелочи. Когда жена нервничает, то развивает бурную деятельность, принимаясь за все с особой тщательностью и заботой. Этим весенним днем она полола розовые клумбы возле дома. На ней был фартук, а в руке – корзинка для сорняков и небольшая двузубая садовая вилка.
– Ничего, если я продолжу? Я почти закончила.
– Да, продолжай, конечно, – ответил Ларри.
Он пошел за ней в сад и сел на скамейку. Встав коленями на резиновый коврик, Джеральдина неспешно орудовала вилкой. И молчала: начать следовало Ларри.
– Ну, что твой доктор? – спросил он.
– Очень внимательный. Настоящий профессионал.
Ларри ждал продолжения, но Джеральдина как будто снова увлеклась прополкой.
– Он смог помочь?
– Да, кажется. Ему удалось меня успокоить. Он сказал, что физических проблем нет. Никаких. – Ее голос дрогнул. – Никаких физических дефектов.
– Вот и славно, – кивнул Ларри.
– Он сказал, что мой случай не уникален. Совершенно.
Выдергивая сорняки из разрыхленной почвы, Джеральдина осторожно складывала их в корзину.
– Он что-нибудь предложил?
– Велел ждать. Ждать.
– Понятно.
Покончив с клумбой, Джеральдина выпрямилась и замерла, склонив голову, спиной к нему. Так она просила утешения. На краткий миг Ларри рассвирепел: сколько можно выставлять себя жертвой? Но потом увидел, как дрожит в ее руке корзина, и гнев угас, превратившись в жалость.
Поднявшись, он подошел к ней, обнял за плечи. Джеральдина повернулась к нему, прижимаясь всем телом:
– О Ларри. Это было так ужасно.
Поставив корзинку на землю и уронив вилку в сорняки, она тихонько заплакала.
Ларри обнял жену еще крепче, поцеловал в щеку, успокаивая:
– Все позади.
– Я понимаю, он врач, это его работа, но все было так ужасно. Мне пришлось раздеться. Мне пришлось… Я не хочу об этом говорить, даже вспоминать не хочу.
– Но ведь он сказал, что все в порядке, а это самое важное. Хорошо, что мы выяснили.
Она припала к нему, всхлипывая:
– Это не физическое. Не физиологическое.
– Он посоветовал что-нибудь еще?
– Предложил, если мне захочется, посетить… посетить психиатра. Сказал, может помочь. Но не обязательно. Сказал, некоторым помогает разговор… разговор об этом. Не всем. Он даже думает, что меньшинству. Сказал, что порой остается лишь принять ситуацию.
– Понятно, – выдохнул Ларри.
– Милый, мне так жаль, но я не смогла заставить себя обсуждать это с чужим мужчиной. Просто не смогла. Это бы меня убило.
– Тогда и не стоит.
– О милый, милый. – Она благодарно поцеловала его. – Я смогу как-нибудь возместить. Вот увидишь. Я все для тебя сделаю. Я стану хорошей женой.
– Ты уже стала, любовь моя, – ответил Ларри.
Но на сердце у него было тяжело.
– Я думала об этом с тех пор, как вернулась, – пыталась объяснить Джеральдина. – Сперва я была в отчаянии, твердила, что это ужасно, и не могла придумать, как с этим жить. И тогда я поступила единственным известным мне образом. Помолилась. И пока я молилась, неожиданно вспомнила то, что сказал нам твой индийский друг, когда мы ездили в заброшенный город. Помнишь? Он повторил слова Иисуса, вырезанные на арке: «Этот мир – лишь мост. Пройдите по нему, но стройте на нем жилища». Вряд ли это говорил Иисус, но сказано прекрасно и верно. Это лишь мост, любимый. Единственное, что имеет значение, – мир грядущий, на той стороне. Подумав об этом, я ощутила покой. Я сказала себе: это наш крест. Но мы по-прежнему друг друга любим. Мы по-прежнему женаты. Мы по-прежнему можем сделать друг друга счастливыми. Я ведь права, милый? Покуда мы есть друг у друга, есть и наша любовь. И тогда я поняла: это – суета, или, возможно, алчность, стремление заполучить все. А ведь сколько в мире калек, сколько голодных! Это наш крест, милый. И он не такой уж тяжелый. Знаю, ты хочешь детей. И я тоже хочу. Но раз уж Всевышний просит от нас принести Ему в жертву эту величайшую надежду сердец наших, сделаем это с радостью! Давай не будем унывать, словно потеряли единственное, что делает нашу жизнь достойной. Хоть ты это понимаешь, милый, и я так благодарна Господу за то, что ты осознаешь: эта жизнь – еще не все. Наш мир всего лишь мост. Вечность, любовь моя. Мы обязаны стремиться к вечности!
Ее прекрасные глаза сияли. Джеральдина притянула его к себе и поцеловала так страстно, как никогда в жизни.
После того дня Ларри уже ничего от нее не требовал. Она исполняла каждую его прихоть еще старательнее, чем прежде, даже если он ничего не просил. Заметив, что каждое утро между Ларри и его отцом происходит молчаливая борьба за газету «Таймс», Джеральдина выписала дополнительный номер: простое решение, не пришедшее в голову ни одному из них. Она заранее узнала о дне рождения Куки и сделала той небольшой подарок от имени Ларри. Выучила имена вспомогательного персонала в головном офисе «Файфс» – вахтеров, уборщиков, младших секретарей – и время от времени упоминала их, зная, как это нравится Ларри. Чуть ли не прежде его самого она улавливала, что старая фронтовая рана вот-вот разболится, и заранее приготавливала анальгетики. Прекрасно чувствуя ситуацию, тактично оставляла мужа в одиночестве, когда он хотел написать письмо или почитать книгу. Никогда его не критиковала, не перебивала, не отпускала колкостей, которыми порой обмениваются мужья с женами. И она всегда, абсолютно всегда прекрасно выглядела.
Корнфорд-старший ее обожал. Коллеги в головном офисе были влюблены через одного. Ларри завидовали, но сам он с трудом отгонял черные мысли.
Он понимал, что винить Джеральдину нельзя, и все же винил. Знал, что в любви физическая близость не главное, но по-прежнему ее жаждал. Уговаривал себя: это голос низменной, животной природы, нужно быть выше. Вспоминал служителей церкви, монахов Даунсайда, которые дали обет безбрачия и посвятили жизнь Господу. Ларри восхищался ими, хотел им подражать, но тело его болело от неутоленного желания.
Он не имел права винить Джеральдину – и все же винил. Всякий раз, слыша, как ему повезло с женой, Ларри вздрагивал, укоряя себя, что недостаточно ценит Джеральдину. Но что он может сделать? Где-то в глубине души, куда не дотянуться ни вере, ни логике, поселилась уверенность: Джеральдина могла бы любить его сильнее, не только душой, но и телом, однако отказалась от этого по собственной воле. И теперь, судя по всему, вопрос для нее решен.
– Давай не будем это обсуждать, милый. Я чувствую себя такой жалкой. Мы просто должны запастись мужеством.
А самое ужасное было в том, что при всей своей заботливости Джеральдина, похоже, даже не догадывалась, чего ему это стоит. Во время считаных попыток серьезно поговорить «жертва» Ларри сводилась к детям, которых у них не будет. Возможно, Джеральдина не упоминала о половом наслаждении, потому что стеснялась. Но что, если она о нем вообще не догадывается? В таком случае ей просто не понять, чего он лишен. Да, она наверняка слышала и о любовницах, и о заведениях с дурной репутацией. Но ведь у мужчин есть и другие увлечения, недоступные женщинам. Они играют в крикет и курят сигары. Мужчина может курить, но, если здоровье жены потребует, он конечно же благородно откажется от этой не слишком приятной привычки.
А если Джеральдина и правда не знает, на какие страдания обрекает собственного мужа, это снимает с нее немалую часть вины – но не утишает его гнева. Гнева, которого Ларри боялся и стыдился. Чем нежнее к нему была Джеральдина, тем сильнее корил он себя за неблагодарность и эгоизм. Но чем больше злился на себя, тем сильней хотелось выместить накопившееся на жене. Преследуемый фантазиями о насилии, он начинал бояться сам себя.
Он припомнил, как в темной иденфилдской церкви Эд кричал ему: «Секс – это чудовище, Ларри!» Вспомнил голую Нелл в своих объятиях: «Если ты мне вдуешь, Господь тебя накажет, Лоуренс!» Он помнил электризующую дрожь, что прокатывалась каждый раз, когда она произносила это «вдуешь». Тогда он не боялся наказания Божьего. Ведь секс тоже от Бога. Но возможно, теперь Господь его карает.
Желание – вещь слишком сильная, его надо сдерживать. Подсознательно это понимают все мужчины: если дать волю этой силе, они носились бы как одержимые и вдували, вдували и вдували. Здесь нет любви, лишь голод. Это темная сторона любви, а возможно, вообще не любовь. Возможно, ее противоположность. А значит, Джеральдина права и секс не так уж важен. Можно прожить достойно и без него.
Но почему признание этой мысли казалось слабостью? Потому что так оно и есть. Всю жизнь в Ларри боролись два противоречивых желания: быть нравственным – и быть мужчиной. Но нравственного себя он сам воспринимал как слабого. А настоящий мужчина силен. Множество раз Ларри ощущал собственную слабость, острее всего – тогда, на пляже Дьепа. Лишь однажды он повел себя действительно достойно: в братоубийственном пожаре разделенной на части Индии, когда прикрыл раненого друга. Тогда, чувствуя восторг и облегчение, в одежде, испачканной кровью товарища, он мчался, чтобы подарить свою непорочную любовь женщине, которая ценила его как нравственного человека, но не как мужчину.
Эти мысли сводили Ларри с ума. Хотелось топнуть ногой и закричать: я мужчина! Как в подобных обстоятельствах повел бы себя мужчина? Предъявил бы свои права. Удовлетворил бы свои желания.
Думаешь, ей понравится, если я ее изнасилую?
Голос Эда эхом донесся из прошлого.
«Нет, ей не понравится. И мне тоже. Я все равно не смог бы этого сделать. Я слишком нравственный и слишком слабый».
* * *
Ларри все чаще задерживался на работе. Изучал историю фирмы, пытаясь вникнуть в основные факторы, влияющие на успех и неудачи. Как всякий новичок в давно состоявшейся компании, он верил, что сможет найти лучший способ ведения дел. И мечтал о дне, когда, возглавив «Файфс», он откроет новую эру надежности и процветания.
Ларри поделился своими соображениями с отцом:
– Что самое трудное в торговле бананами? Нестабильность поставок. Бывают годы, когда нам нечем заполнять трюмы, но флот распускать нельзя. Нас губят налоги. Мы обязаны сохранять уровень поставок. И в итоге все упирается в производителя. Если он сможет предотвращать эпидемии, если будет быстро восстанавливать плантации после ураганов, если наилучшим образом организует сбор и упаковку, если станет не меньше нашего заботиться о качестве – что ж, тогда поток поставок будет куда надежней, не так ли? И потому с экономической точки зрения разумно заставить его считать компанию своей. Как нам это сделать? Как объяснить, что все мы трудимся ради единой цели? Те же привилегии, которые есть у наших сотрудников здесь, должны быть и у рабочих Ямайки, Канар и Камеруна.
Уильям Корнфорд медленно кивнул, что совсем не означало согласия.
– То, что ты предлагаешь, стоит денег.
– Конечно. Но мой метод позволит компании заработать еще больше. Сотрудники, получающие деньги из фонда заработной платы, заинтересованы в развитии компании, а значит, работают больше и старательнее, помогают делу собственными знаниями и изобретательностью. Они не будут устраивать забастовки или болеть – они будут наслаждаться плодами своих трудов, а в итоге все мы окажемся в выигрыше!
Отец снова кивнул, нахмурится и вздохнул:
– Вообще-то мы дочка более крупной. – Он снял с полки книгу «Банановая империя» Кепнера и Сутхилла и открыл на заложенном месте: – Это расследование бизнеса «Юнайтед фрут компани». Книга вышла еще до войны, в тридцать пятом. Справедливости ради замечу, что авторов обвинили в коммунистической пропаганде. «Эта могучая компания сумела задушить соперников, поработить правительства, сковать железные дороги, разорить плантаторов, растоптать кооперативы, запугать рабочих, задавить профсоюзы и нажиться на потребителях, – зачитал он медленно и важно. – Корпорация мощной индустриализированной страны, использующей силовые методы в относительно слабых странах, породила множество проявлений экономического империализма».
Ларри молчал.
– Также должен добавить, – продолжил отец, – что на Ямайке подобное не практикуется. Жизнь в составе Британской империи дает свои преимущества.
– Столкнулись две империи, – усмехнулся Ларри и протянул руку за книгой. – Полагаю, мне тоже стоит почитать.
– Наша компания упоминается там только раз – на странице сто восемьдесят один. Я помню наизусть. «С тех пор, – а именно с девятьсот второго года, – “Элдерс&. Файфс” считается европейским подразделением “Юнайтед фрут компани”». Но это не так. – Уильям раскраснелся и повысил голос: – «Файфс» независимая компания, пусть не на бумаге, но по своему духу.
Ларри засиделся за книгой допоздна. А утром за завтраком заявил отцу:
– Теперь я еще больше убедился в своей правоте. Есть лучший способ ведения бизнеса. – И он процитировал другой пассаж из книги: – «”Юнайтед фрут компани” принесла бы Америке куда больше пользы, если бы в первую очередь заботилась об улучшении качества жизни и социальных благах, а не о наживе».
Уильям Корнфорд молча смотрел на сына поверх развернутой «Таймс».
– Просто дай мне шанс доказать.
– Что ты собираешься доказывать, милый? – спросила Джеральдина, тоже садясь за стол.
– Что наш бизнес может служить процветанию всех.
– Всех – это кого? – переспросила Джеральдина.
Ларри посмотрел на отца:
– Всех сотрудников.
– Разумеется, бизнес служит процветанию сотрудников, – согласилась Джеральдина, – у них есть рабочие места.
– Что скажешь, пап?
– Я скажу, что тебе стоит сделать. Думаю, тебе нужно съездить на Ямайку.
Ларри в восторге вскочил и заметался по столовой.
– Я думал о том же! Конечно, надо ехать на Ямайку. Надо все увидеть, все выяснить! Конечно, мне надо поехать на Ямайку. Уверен, мы сможем производить и продавать в два раза больше, чем сейчас.
– Я не сомневаюсь, что ты прав, – улыбнулся отец.
– А когда ты поедешь? – спросила Джеральдина. – И надолго ли?
– Ты ведь не против? – Ларри повернулся к ней, озаренный новыми надеждами.
– Конечно нет, – хладнокровно ответила Джеральдина. – Ты кормилец. Работа должна быть на первом месте.
* * *
За день до отплытия Ларри получил письмо, адресованное Лоуренсу Корнфорду, менеджеру головного офиса «Файфс». Кто-то из сотрудников уже распечатал его, наверняка решив, что адресовано оно его давно усопшему деду. Письмо оказалось от Нелл.
Милый, мы уезжаем жить во Францию, но я не могу бросить все, не написав тебе. Полагаю, ты меня ненавидишь, но напрасно, ведь я бы все объяснила, если б ты дал мне шанс. Милый, я сделала это ради тебя, и разве я не оказалась права? Ты не был уверен в своих чувствах ко мне. Я разыграла всю эту историю, чтобы посмотреть, что ты скажешь. Я разглядывала тебя и сперва увидела испуганного мальчика, а потом джентльмена, ведомого чувством долга. И ничего более. Полагаю, ты был обижен, сердит и все такое прочее, но теперь я уверена, ты все позабыл и простил меня. Мы с Тони Армитеджем поженились, ты наверняка слышал, но я сама не понимаю почему. Ведь большую часть времени он ведет себя как свинья, да и слава в голову ударила. Топает ногами, бухтит, обзывает всех дураками, нудит о том, как ненавидит задавак и выпендрежников. Поэтому мы и переезжаем во Францию, хоть я и сомневаюсь, что во Франции нет задавак и выпендрежников. Я действительно люблю тебя, милый, забудь о прошлом и приезжай к нам в гости во Францию в городок Ульгат, это чуть южнее Довиля. Там я буду с ума сходить от тоски и, скорее всего, убью Тони. Ему-то все равно, его заботят только собственная слава да картины, что меня, по правде, почему-то успокаивает. Если я его не убью, мы с ним поладим. Помни, мы обещали быть друзьями. Ими мы и должны остаться, ведь это куда лучше, чем любовники. Из-за секса у мужчин столько проблем, что мне он уже осточертел. Пожалуйста, напиши по указанному сверху адресу и скажи, что простил меня.
