Сентябрь
В любом случае надежда ведет нас дальше, чем страх.
Юнгер
76
Я выучила наизусть титры «Самой прекрасной жизни». Каждый вечер, когда начинается очередная серия, я борюсь с собой, чтобы не пропеть их во все горло. Джулию начала года весьма позабавила бы сегодняшняя Джулия.
Серия, которую мы будем смотреть сегодня вечером, очень важна: мы наконец увидим лицо священника, который столько времени заставлял учащенно биться сердце Мелани. Напряжение достигло своего апогея, глаза обитателей «Тамариска» устремлены на экран, а руки судорожно вцепились в подлокотники кресел. Как и каждый вечер, мы с Грегом сидим в последнем ряду. Исключение сегодняшнего дня – присутствие Марин. Грег пообещал ей сюрприз, если она придет.
На экране Мелани медленно поднимается на перрон, она тянет время, отдаляя развязку, которую зрители ждут не так уж долго – всего лишь полгода. Она спрашивает у контролера, действительно ли поезд, который подъезжает к перрону, прибыл из Парижа.
– Что она сказала? – спрашивает Арлетта.
– Тише! – хрипит Леон, который с тех пор, как я осмелилась расстроить его планы, сидит в первом ряду, чтобы быть как можно дальше от меня. Он бы сел еще дальше, но некуда: впереди экран.
Поезд подходит к перрону. Мелани вынимает носовой платок. Луиза тоже.
Новая сцена. Самия плачет, так как ее муж Бохер не верит ей, когда она рассказывает, что его бывшая совсем сошла с ума и угрожает украсть их ребенка. Возмущению Элизабет нет предела:
– Я бы на ее месте тут же развелась.
– А я бы на ее месте, – добавила я, – повыбивала бы ему один за другим все зубы и засунула бы их ему в глотку.
Пансионеры обернулись и с удивлением посмотрели на меня. Может быть, я слишком близко принимаю все к сердцу?
Возвращаемся на перрон. Мелани проверяет по телефону номер вагона, в котором едет Люк – отец Люк для близких друзей. Открывается дверь вагона, появляется крупным планом черный ботинок; новая сцена. Грег от волнения покачивает ногой.
– Все нормально? – забеспокоилась я.
– Все нормально. Не терпится узнать, на кого же он похож.
На экране Барбара спрашивает себя, должна ли она признаться Ахмеду в измене. Пьер качает головой.
– Никогда не нужно в этом признаваться, в результате облегчаешь свою совесть, но причиняешь боль окружающим.
Элизабет не на шутку всполошилась. Она открывает рот, чтобы дать ему достойный ответ, но на экране появляется Мелани. Наступает решающий момент. Сейчас наконец мы увидим лицо Люка. Черный ботинок ступает на перрон, камера поднимается выше, мы видим его ноги, руки, шею. Так что же это за священник?
– Как он похож на Грега! – воскликнула Луиза.
Я смотрю на Грега, потом на экран, потом опять на Грега, потом на экран. Я не верю своим глазам. Марин тоже, если судить по ее широко раскрытому рту. Все обитатели «Тамариска» не спускают глаз с Грега. А он скромно улыбается.
– Так это ты? – едва смогла произнести Марин.
– Да, это я, – не без бахвальства произнес он.
– Но как? Когда? Расскажи! – воскликнула я.
Кадры фильма продолжали сменять друг друга, но теперь всех занимали не они, а история аниматора из дома престарелых, снявшегося в «Самой прекрасной жизни».
– Вы помните, что я брал неделю отпуска. Я был в Марселе! Я прошел кастинг в начале года, снимался два дня, и они меня взяли на роль священника!
– Но ты ведь должен был часто ездить на съемки? – забеспокоилась Марин.
Грег засмеялся.
– Я появляюсь всего лишь в двух эпизодах. Сожалею, что раскрываю интригу, но Люк приехал исключительно ради того, чтобы сказать Мелани, что между ними ничего не может быть.
Из глаз Элизабет полились слезы.
– Не понимаю, почему она плачет, – проворчал Леон. – Она бы предпочла, чтобы священник жил во грехе?
– Ничего такого я не имела в виду, – всхлипнула старая дама. – Мне грустно, потому что теперь Грег покинет нас: ведь он стал звездой…
Пьер обнял жену в знак поддержки. Люсьенна злобно посмотрела на Грега. Он не ожидал такой реакции.
– Вот именно об этом я хотел с вами поговорить, – произнес он, наклонив голову. – Сегодня утром мне позвонил Тарантино и предложил главную роль в своем будущем фильме. Он не оставил времени на размышление, но, видимо, мне оно и не потребуется, потому что подобные предложения не обсуждаются.
– Что он сказал? – спросила Арлетта.
Луиза приложила палец к губам, а у Марин был такой же ошеломленный вид, как и у меня – мы обе были поражены, до какой степени могут быть доверчивыми наши старики. Скажи им, что динозавр заглянет к ним на огонек, чтобы поужинать, они спросят, какое блюдо ему приготовить.
– И тогда я ему ответил, что это очень мило с его стороны, но я предпочитаю заботиться о своих пансионерах.
Лица посветлели.
– Вы хороший человек, Грегори! – сказал Пьер.
– А кроме того, еще и звезда! – добавила Люсьенна.
Грег распустил хвост, как павлин.
– А не хотели бы вы переименовать «Тамариск» и присвоить ему имя Грега, раз уж он такой замечательный, – спросила Марин и тут же рассмеялась.
– А почему бы и нет? – возразил Густав. – «Дом по уходу за стариками имени Грега». Звучит хорошо.
– В любом случае мы все вами гордимся, дорогой мой, – заявила Луиза. – Вам довелось пережить прекрасное приключение, а нам выпал шанс приобщиться к этому событию.
Грег посмотрел на Марин и улыбнулся:
– Хорошо, что хоть кто-то мной гордится…
Вместо ответа Марин обхватила его лицо руками и прижалась губами к его губам. Пансионеры застыли в изумлении: впервые Грег и Марин так открыто и публично заявили о своих отношениях. В тот момент, когда Марин разжимала свои объятия, Роза, подозревая неладное, спросила меня:
– Я не все уловила – она что, тоже актриса?
77
Марион постелила мои любимые простыни: белые с вышивкой.
Было странно вновь оказаться в этой парижской квартире, где я прожила столько месяцев. Мне казалось, что та жизнь принадлежит другому человеку, но старые привычки вновь заявили о себе, как будто эта жизнь никогда и не кончалась. Как и раньше, я села с левой стороны дивана.
– Ну как, тебе очень не хватало Парижа? – спросила Марион, вставляя капсулу в кофемашину.
– Честно говоря, я ни секунды по нему не скучала. Единственное, чего мне не хватало, так это кофеен «Старбакса», но они не идут ни в какое сравнение с океаном.
Марион закрыла глаза, запрокинув голову назад.
– Океан… Все-таки я должна обязательно к тебе приехать. Но, надеюсь, ты вернешься в Париж?
Вопрос прозвучал как пощечина.
– Ничего не решено, я даже еще не прошла собеседование.
– Нет, но я же тебя так хорошо продала! Уверена, что их устроит твоя кандидатура.
Я долго думала над этим предложением с тех пор, как Марион мне о нем рассказала. Много раз, взяв в руки телефон, я собиралась ей позвонить и попросить, чтобы она аннулировала свою просьбу. И каждый раз я вешала трубку еще до первого гудка. У меня не было никакого желания работать в Париже – как и в Риме, Бордо или Биаррице. Единственное, о чем я мечтала, остаться в «Тамариске». Но Анн-Мари объявила яснее ясного: через месяц мой контракт заканчивается. У меня не было выбора, и должность, которую я предполагала получить, казалась не самой ужасной.
– Хотя рано радоваться, – проговорила Марион, протягивая мне дымящуюся чашку.
– Да, да, ты права: рано радоваться. Меня только одно беспокоит: мне опять придется оставить своих…
– Ничего не поделаешь! Ты уже все сказала матери?
– Нет еще, но чувствую, что почти к этому готова, осталось только освободиться от нескольких зажимов. Но с другой стороны, что я ей скажу: «Ку-ку, мама, я провела восемь месяцев в двух шагах от родного дома, причем скрывала это от тебя, а теперь прощай, я опять уезжаю!»…
– Я уверена, она поймет.
– Надеюсь…
Она ласково улыбнулась мне.
– Но что же на самом деле заставило тебя вернуться в Биарриц? Не хочешь мне рассказать?
Я пожала плечами. Она поняла, что ответ отрицательный, и сразу перешла к другой теме:
– Знаешь, я познакомилась с одним парнем.
– Быть не может! Расскажи!
Удовлетворенно хмыкнув, Марион поведала мне о том, как она с первого взгляда влюбилась в Иссу.
– Я сломала зуб, когда ела сэндвич. Причем не задний, это уж куда ни шло, а передний. Ты бы меня видела в тот момент: та еще уродина, у любого пропала бы эрекция при одном взгляде на меня. Мой зубной врач отсутствовал, и заменивший его Исса спас мне жизнь. Сначала он познакомился с внутренним содержимым моего рта и носа, а потом уже со мной. Думаю, он никогда меня не бросит.
Она засмеялась. Я посмотрела на нее и поразилась, до какой степени наши судьбы переплелись. Марион всегда была рядом. Я постоянно чувствовала ее незримое присутствие. И только одна мысль, что в любой момент я могу ей позвонить, успокаивала так же, как если бы я ей действительно звонила.
Она встретила меня вечером, нагруженную чемоданами и прочим багажом. Она не задавала лишних вопросов, постелила вышитые простыни на диван и приготовила макароны, хуже которых я не ела в жизни. Она не спросила, на сколько времени я у нее останусь, и не дала понять, что я ее стесняю. Она не осуждала меня, когда я возвращалась под утро, распространяя запах перегара и чужого мужчины, с которым провела ночь, она не забывала класть в мою сумку презервативы и убеждала мою мать в том, что у меня все хорошо, если я долго не звонила. Она поддержала меня, когда я сообщила, что собираюсь отправиться в Биарриц, хотя ей будет меня не хватать.
Через мою жизнь прошло много людей. Некоторые значили для меня больше, чем остальные. Это были друзья по лицею, потом приятельницы по факультету, с некоторыми я знакомилась на вечеринках. Были переезды, которые мы отмечали, споры до хрипоты; люди менялись, менялось их мировоззрение, имейлы посылались все реже, а воспоминания стирались. Но с Марион, в чем я не сомневаюсь, мы будем поправлять друг другу парики на лысеющих головах, когда нам стукнет под восемьдесят.
– А ты что, до конца дней решила остаться в одиночестве?
Я потратила слишком много времени на обдумывание, что внушило Марион подозрения.
– Ну, давай же, не тяни, рассказывай: встретила кого-нибудь? – тормошила меня она.
Я пожала плечами и два раза повторила «нет», что также выглядело подозрительно. Она села рядом и пристально посмотрела мне в глаза, улыбаясь уголком рта. Хуже пытки козой, но меня это забавляло.
– Хочу все знать, – заявила она.
– А нечего особенно рассказывать. Внук нашей новой постоялицы решил приударить за мной, и при других обстоятельствах, может быть, я бы рада была этому.
– Каких обстоятельствах? – спросила она, нахмурив брови.
– При любых других обстоятельствах. Я нахожусь в фазе восстановления и не могу допустить, чтобы мне нанесли еще одну травму. В любом случае после Марка я вряд ли кому-нибудь смогу доверять. Кроме того, это внук пациентки. И если я поехала в Биарриц, то только для того, чтобы вновь обрести себя, а не для того, чтобы развлекаться. И потом…
– Ты еще долго будешь перечислять? Джулия, ты ведь знаешь, что я обожаю тебя. Но если говорить серьезно, я еще не слышала более невразумительных оснований, чтобы оттолкнуть человека. Еще что-нибудь? Может, неблагоприятное расположение планет?
Я пожала плечами, несколько обиженная.
– Какой мне смысл врать тебе и искать отговорки?
Она легонько толкнула меня плечом.
– Не знаю, это ведь ты у нас психолог, моя козочка. Неужели ты считаешь, что ничего хорошего в твоей жизни уже не произойдет? Но знаешь, ведь жизнь состоит не из одних только драм.
Я замолчала. Ее последняя фраза пробила серьезную брешь в моей броне.
Но она права. Подсознательно я убедила себя в том, что уже исчерпала квоту счастья и смерть отца открыла дорогу испытаниям, которые выпадут на мою долю. И что еще хуже, моя тревожность никогда не бывает такой сильной, как в те моменты, когда у меня все хорошо. Как будто я знаю, что за это придется дорого заплатить. Не зря в последнее время в мозгу все время всплывает цитата из «Замка моей матери» Паньоля, которая поразила меня еще в детстве: «Такова человеческая жизнь. Немного радости, уничтожаемой незабываемыми горестями. Но совсем не обязательно говорить об этом детям».
Несколько часов спустя я наконец заснула под почти забытые звуки парижской ночи. Я была рада вновь увидеться с подругой, взволнована завтрашним собеседованием, и мне казалось, будто у меня на глазах очки, в которых я вижу мир в искаженном свете.
78
Жак Мартен рассматривал меня, пока я, повинуясь его требованию, пыталась рассказать о себе в нескольких фразах. У меня возникло впечатление, что я – стиральный порошок, который должен убедить покупателей, что он стирает лучше конкурентов. Думаю, я сразу потеряла в глазах Мартена несколько очков, потому что запнулась на ходу, войдя в его кабинет и увидев, что он лысый.
– Почему вы хотите работать в нашей клинике?
Потому что я с раннего детства обожаю волосы и даже пересадила себе целый клок на сердце. Есть еще вопросы?
– Сопровождать людей, пребывающих в состоянии стресса, – моя специальность. Я думаю, что люди, теряющие волосы, могут переживать из-за этого. Вы помогаете им в плане физическом, пересаживая волосы, а я могу помочь в психологическом плане, предоставляя им то, в чем они нуждаются больше всего: возможность высказаться и быть понятыми.
Он улыбнулся и скрестил руки.
– Назовите три ваших главных качества.
Могу защищаться ножом с закругленным лезвием, могу повредить поясницу, занимаясь мягкой гимнастикой, и меня не оторвать от телевизора, когда транслируют «Самую прекрасную жизнь».
– Я очень хорошо умею слушать людей, я терпеливая и организованная.
Он отметил ответ на оборотной стороне моего резюме и продолжил:
– Среди наших клиентов много занятых людей, их жизнь заполнена до предела. Они не всегда могут приходить к нам в строго назначенное время. Готовы ли вы работать в нестандартные часы?
– В нестандартные часы?
– Иногда рано утром, иногда поздно вечером, часто по выходным. Заранее трудно сказать. Девиз Клиники по восстановлению волос – «Адаптируемся к вашим возможностям». Готовы ли вы не считаться со своим временем и использовать гибкий график работы?
А готовы ли вы, в таком случае, прибавить несколько цифр к моей зарплате и выплачивать ее по моему первому требованию?
– Я готова адаптироваться к любым обстоятельствам, если меня увлекает моя работа.
Он улыбнулся. Стиральный порошок, похоже, начинает ему нравиться.
Беседа продолжалась в обычном ритме вопросов и ответов: какое ваше самое заметное достижение в профессиональном смысле (выиграла в скраббл у Люсьенны), думаете ли вы заводить детей в ближайшее десятилетие (целую дюжину, причем за один раз), что вас больше всего интересует (спать, пускать колечки дыма, когда курю, и смотреть репортажи о сурках). Я спрашиваю себя: что я здесь делаю? Такой же вопрос я задала себе в день приезда в «Тамариск». А вдруг это знак?
Жак Мартен надел колпачок на ручку и откинулся на спинку кресла. Беседа, видимо, идет к завершению.
– Последний вопрос, мадемуазель Римини. Вы сказали, что ваш контракт скоро заканчивается. И я вижу, что раньше вы работали в клинике эстетической хирургии «Бютт». Почему вы оттуда ушли?
Потому что у меня умер отец, а мой парень предпочел любезничать с компьютером, вместо того чтобы поддержать свою несчастную подругу. Потому что моя бабушка перенесла кровоизлияние у мозг и мне нужно было во что бы то ни стало уехать из Парижа, пока я не затрахала всех его жителей с Эйфелевой башней в придачу.
Я обдумывала лучший вариант ответа, когда он отодвинул кресло и встал.
– Спасибо, что нашли время встретиться со мной, – сказал он, протягивая мне руку. – Я обязательно свяжусь с вами, как только приму решение.
Я пожала ему руку и направилась к двери, чувствуя, как у меня кровь застывает в жилах.
Черт возьми, ведь последнюю тираду я произнесла вслух.
79
От: Рафаэль Марен-Гонкальвес
Тема: Кстати говоря
Хелло, Джулия.
В этот раз мое послание немного отличается от остальных. Уже три часа утра, я измучен и чувствую себя выжатым, как лимон, и у меня только одно желание: сказать тебе, что, когда ты уйдешь, мое пребывание в «Тамариске» будет лишено того привкуса счастья, который я испытывал в твоем присутствии.
Надеюсь, что завтра не буду сожалеть об этой записке…
Целую тебя,
Раф.
Я тут же уничтожила его имейл. Тем самым я как будто хотела отключить свой мозг, чтобы он даже не посмел ощутить радость. Жаль, что не существует корзины для мусора в памяти.
80
Мартина, дочь Густава, нашла наконец время нанести нам визит. Мы уже заканчивали ежемесячное собрание персонала, когда она без стука ворвалась в столовую, размахивая открыткой.
– Две старухи на скамейке сказали мне, что вы здесь. Что это за шутка? – спросила она, бросив открытку на стол.
Издалека я не могла различить буквы, но и так хорошо знала, что там написано, потому что сама относила текст в типографию.
Что вы делаете 11 октября?
Луиза и Густав собираются в этот день пожениться!
Мы приглашаем вас разделить с ними их радость и принять участие в церемонии, которая состоится в 13 часов в мэрии Биаррица.
Скрестив руки, она ждала ответа.
– Это кто? – спросила Марин.
– Я мадам Мартина Люре, дочь Густава Шампаня.
Анн-Мари жестом указала ей на стул.
– Присядьте, пожалуйста.
– Некогда мне с вами рассиживаться. Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит?
– Ваш отец, разумеется, объяснит вам все лучше нас, – ответила я, стараясь держать себя в руках.
– Мой отец – глубокий старик, у которого не все в порядке с головой, как он уже однажды продемонстрировал. Я думала, что, поместив его сюда, смогу жить спокойно. Как вы допускаете, чтобы он совершил подобное безумство?
Тут вмешался Грег:
– Ваш отец отдает себе отчет в том, что делает. Поговорите с ним. Мне кажется, они нашли друг друга…
– Благодарю покорно, у меня нет никакого желания наблюдать, как мой отец разыгрывает из себя влюбленного подростка. Дама не ошиблась, она не случайно расставила перед ним свои сети. Предупреждаю вас, я потребую отдать его под опеку и помещу в другое заведение.
– Она когда-нибудь успокоится? И что за комедию она тут нам устроила? – возмутилась Марин, вставая с места.
Грег положил ей руку на плечо, Анн-Мари вытаращила глаза, а Мартина стала пунцовой.
– Это вы мне говорите?
– Нет, твоей матери! Вы хоть понимаете, что вы сейчас делаете? Ваш отец – очаровательный человек. И, черт возьми, почему вы хотите испортить ему счастье?
– Марин, замолчите, прошу вас, – вмешалась Анн-Мари.
– Хорошо, замолчу, но тогда можно я ей врежу?
За столами послышались голоса. Я едва сдерживала себя, чтобы не рассмеяться. Анн-Мари продолжала настаивать:
– Марин, сядьте, пожалуйста. Мадам, – продолжила она, обращаясь к дочери Густава, – мы ничем не можем вам помочь и повлиять на решение вашего отца. Если у вас возникнет желание еще раз поговорить с нами об этом, милости просим. Спасибо, что нанесли нам визит, собрание окончено.
Мартина вышла из комнаты, не говоря ни слова. Хлопнула дверь, раздались смешки, реакция была единодушной:
– Ну и фурия!
– Бедный Густав, он такой милый…
– Вот и рожай после этого детей…
Через несколько минут собрание закончилось. Мы с Марин, которая все еще кипела от злости, вышли покурить. Густав стоял возле машины на парковке. Его дочь разговаривала с ним через приоткрытую дверь. Луиза сидела на скамейке и не спускала с них глаз. Мы подошли к ней.
– Ну, что, познакомились с будущей невесткой? – спросила я, усмехаясь.
– Она даже не поздоровалась со мной, – грустно ответила Луиза. – Густав столько рассказывал о своей дочери, что мне захотелось с ней встретиться. Он говорил, что раньше она была другой…
– Может, врезать ей как следует, чтобы она стала такой, как раньше? – предложила Марин.
Густав все еще продолжал говорить с дочерью, когда машина тронулась с места и уехала. Несколько мгновений он стоял, опираясь на ходунки и провожая ее взглядом, а потом побрел к нам. Он уже был рядом, когда машина вернулась, подав назад. Мартина открыла дверь и заявила:
– Папа, если ты сделаешь это, можешь поставить на мне жирный крест!
Он обернулся и произнес разочарованным тоном:
– Дорогая, я уже давным-давно поставил на тебе жирный крест. Я люблю тебя и буду любить до последнего своего вздоха, потому что не могу забыть маленькую шаловливую хитрюгу, какой ты была когда-то. Ты все время смеялась. Но много лет назад эта девочка исчезла. Я знаю, моя дорогая, ты все еще обижаешься на меня, и сожалею, что причинил тебе столько боли. Я сто раз просил у тебя прощения, но не могу заставить тебя простить меня. Больше всего на свете я желаю тебе счастья, даже если я никогда не буду его свидетелем. Но я тоже имею право быть счастливым и не позволю тебе помешать мне. Я женюсь на Луизе, хочешь ты этого или нет, и закончу свои дни вместе с ней. Если ты не согласна с этим, я приму твое решение. Но в любом случае ты моя дочь, и мне все время не хватает тебя.
Он умолк. Надежда читалась в его фигуре, в каждом жесте, в слегка дрожащих руках, которыми он опирался на ходунки. Его дочь не произнесла ни слова. Стекло медленно начало подниматься, пока окно не закрылось. Потом машина тронулась с места и скрылась из вида.
Густав пожал плечами, повернулся и направился к нам с делано-равнодушным видом.
– На одного меньше придется тратиться на угощение!
81
– Как вы себя чувствуете?
Склонившись над круглым столиком, Луиза вязала шерстяные мешочки для свадебных драже. Я подула на горячий шоколад, который она мне приготовила. Этого еженедельного ритуала мне тоже будет не хватать.
– Я себя чувствую на удивление хорошо! Прекрасно помню, как мы готовились к моей первой свадьбе. Я тогда была самой счастливой и даже не могла мечтать, что мне когда-нибудь придется пережить все это еще раз. Какое это счастье! А как ваши дела?
Мои сеансы психологической разгрузки с Луизой скорее напоминают дружеские беседы между близкими людьми. Каждый раз она проявляет ко мне неподдельный интерес, задает вопросы, спрашивает, что у меня нового. Это единственная пациентка, с которой я позволяю себе откровенничать, хоть и не переходя границ дозволенного. Побочный эффект горячего шоколада, как мне кажется.
– Все хорошо. Вы не знаете, есть ли какие-нибудь новости от дочери Густава?
– Он мне ничего не говорил, но я думаю, что нет. А что нового у Рафаэля?
– У Рафаэля? – переспросила я, крайне удивленная.
– Не стройте из себя святую невинность, Джулия. Когда вы нас застигли той ночью на огороде, мы заключили пари, когда вы первый раз поцелуетесь.
Я не знала, что ответить. Мне показалось, что весь мир в курсе чего-то важного, что имеет непосредственное отношение ко мне, а я этого не знаю.
– Клянусь вам, между мной и Рафаэлем абсолютно ничего нет. По правде говоря, мне начинает надоедать этот шум, который поднялся вокруг нас. Как будто нельзя провести время с человеком без того, чтобы у окружающих не возникло задних мыслей.
Она вздохнула.
– Джулия, когда вы задаете мне вопросы, я стараюсь отвечать на них откровенно, иначе все это не имеет никакого смысла. Могу ли я и от вас ждать того же?
Я утвердительно качнула головой.
– Ведь все-таки что-то происходит между вами и Рафаэлем, не правда ли?
Я сама себе еще не задавала этого вопроса и тут задумалась на несколько секунд.
– Я не знаю. Думаю, что да. Он мне нравится, очень нравится, даже слишком. И я боюсь этого, поэтому я пытаюсь держаться на расстоянии от него.
Она положила на столик спицы и взяла меня за руку.
– По возрасту вы могли бы быть моей внучкой. Я и буду говорить с вами, как будто так и есть. Согласны?
– Согласна, – выдавила я через силу.
– Если бы вы были моей внучкой, я бы вам сказала, что страх – это важное чувство, которое помогает нам избежать некоторых опасностей. Но он также может парализовать волю, если давать ему большую власть над собой. Я не знаю, Джулия, что произошло в вашей жизни, но вы выстилаете свой жизненный путь булыжниками страха. Будь вы моей внучкой, я бы вам сказала, что вы должны приручить ваш страх, чтобы он служил вам горючим, а не тормозом. Чего вы больше всего боитесь?
Ее слова взволновали меня. Она как будто проникла в мою душу и с удивительной точностью била в цель.
– Думаю, я боюсь страданий. Мне кажется, что я все время начеку и жду, когда очередное несчастье свалится мне на голову. Ведь это так ужасно, когда рушится устоявшийся мир, причем внезапно, без всяких предупреждений. И мое подсознание стоит на страже, подготавливая меня к страданиям.
– Все это потому, что вы не верите в себя. Ваш самый большой страх – это вы сами. Если бы вы были моей внучкой, я бы вам сказала: освободитесь от этого страха, и вы больше никогда не будете бояться. Никто не заставит вас страдать, если вы поверите в себя.
Каждое ее слово причиняло мне боль, как присохшая к ране повязка, которую пытаются отодрать. Но освободившись от бинтов, раны начали заживать. Луиза лучше меня владела профессиональными методами.
– У меня из памяти вылетело сорок лет жизни, – продолжала она. – И когда это произошло, я поняла главное, поняла, в чем секрет счастья: жизнь – это настоящий момент, здесь и сейчас. От вчерашнего дня нужно брать только позитив. А от завтрашнего дня не нужно вообще ничего ждать. Мы не можем изменить прошлое и не можем знать будущего. Нас этому научила Мэрилин. Страх проистекает из прошлого и отравляет будущее. Освободитесь от вашей ноши, моя маленькая Джулия. Часто только к концу жизни мы начинаем ценить настоящий момент. Вам повезло – вы окружены людьми, которые могут вам открыть глаза. Воспользуйтесь этим.
Она погладила меня по руке. Я плакала. Моя слезливость, видимо, скоро войдет в привычку. Похоже, я здесь больше времени плачу, чем смеюсь. Если возникнет необходимость, с моей помощью, вероятно, можно будет решить проблему обезвоживания на планете.
Я вышла после беседы с ней в полном ошеломлении. К счастью, это была моя последняя сегодняшняя консультация. Я вошла к себе в студию с мыслью, что должна сделать нечто очень важное.
Я включила ноутбук и написала в поисковой строке в «Гугле»: «Как избавиться от страхов».
82
Рафаэль сидел за столом рядом со своей бабушкой. Я тщательно пережевывала тертую морковь, стараясь не смотреть в его сторону. Он едва качнул головой в ответ на мое приветствие. Холоднее мог бы быть только снежный человек.
Я не знала, что он приедет в эти выходные, потому что больше не получала от него писем, после того как не ответила на последний имейл. Когда я его увидела, в животе произошло некое шевеление, но это были отнюдь не бабочки, а существа другого порядка: скорее всего, летучие мыши.
Он встал из-за стола еще до десерта, сжимая в руке пачку сигарет. Я подождала несколько минут и присоединилась к нему. Как я и думала, он сидел в глубине парка на скамейке.
– Привет! – произнесла я игривым тоном. – Не знала, что ты сегодня приедешь. Надолго к нам?
– Завтра уеду, – лаконично ответил он.
Он смотрел прямо перед собой. Он был обижен. Я бы тоже обиделась на его месте. Я не знала, о чем говорить, чтобы разрядить обстановку. Беседы с Марион и Луизой не помогли мне избавиться от страхов, но заставили сдвинуться с мертвой точки. Настоящей опасностью для меня было тревожное оцепенение, в котором я находилась в последние месяцы.
Первым моим желанием было открыться Рафаэлю. Не то чтобы широко распахнуть перед ним дверь, но все же открыть окно, а еще лучше – форточку или бойницу. Так он вряд ли бы мог причинить мне зло: ведь через форточку внутрь не проникнешь.
– На работе есть улучшения? – спросила я.
– Все нормально.
Про выходные поговорили, про работу тоже, осталась только погода.
– Тебе повезло, сегодня отличная погода, хотя всю неделю шел дождь!
– Я пойду к бабушке.
Он загасил недокуренную сигарету, повернулся и пошел от меня прочь.
Я только что захлопнула дверь перед своим носом. И это действительно причинило мне боль.
83
Я собиралась провести субботний вечер в постели под одеялом, когда кто-то забарабанил в мою дверь. Открыв ее, я увидела Элизабет. Вид у нее был крайне взволнованный.
– Джулия, пойдемте скорее, нам нужна ваша помощь!
Мне не пришло в голову задать ей хотя бы один вопрос. Сам факт, что она поднялась по ступенькам, убедил меня в серьезности ситуации. Накинув куртку поверх пижамы с розовыми зайцами, я пошла за ней по лестнице. Элизабет молчала, но рука, под которую я ее поддерживала, немного дрожала – или, может быть, меня трясло от предчувствия самого страшного.
В главном здании стояла мертвая тишина. Уже давно наступила ночь. Я шла по коридору, и страх ни на секунду не отпускал меня. Что я сейчас увижу? Если Элизабет пришла за мной, вместо того чтобы предупредить охрану, значит речь идет о чем-то очень серьезном. Может, это связано с их тайными посиделками в парке? Только бы ничего не случилось с Пьером, Луизой или Густавом.
Когда мы подошли к двустворчатой двери столовой, она остановилась.
– Дорогая Джулия, обещайте мне, что ни при каких обстоятельствах не разгласите то, что вы сейчас увидите. Мы должны сохранить наш секрет.
– Согласна, – пробормотала я, а сердце в это время колотилось как бешеное.
– Я должна завязать вам глаза.
– Простите, не поняла? С какой стати?..
– Тсс! Тише, говорите тише! Все это ради вашей же безопасности. Ради Бога, Джулия, не задавайте лишних вопросов.
У нее был умоляющий взгляд. Эта история становилась все более странной, но почему-то я позволила ей повязать мне на глаза косынку, пропахшую одеколоном.
Я услышала, как открывается дверь, потом шепот, чье-то дыхание, постукивание по полу ходунков. Я спотыкалась на каждом шагу, а рука Элизабет тянула меня в неизвестность. Потом, надавив мне на плечо, она шепотом предложила мне сесть. Послышались другие шумы, запахи, чьи-то шаги. Давно мне не было так страшно. Мозг лихорадочно работал, но не находил даже приблизительного ответа.
– Раз, два, три! – произнес мужской голос.
Кто-то развязал узел на затылке и вернул мне зрение. Потребовалось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к свету, хоть и довольно слабому. И еще какое-то время нужно было моему мозгу, чтобы ситуация прояснилась.
Я сидела за столом, покрытым ватными шариками. Мерцали две зажженные праздничные свечи, воткнутые в кусок хлеба. Вокруг стояли Элизабет, Пьер, Луиза, Густав и Роза – у них у всех был чрезвычайно довольный вид. Напротив, как и я, в полной растерянности, сидел Рафаэль.
– У нас не было ни розовых лепестков, ни подсвечников, – сказала Элизабет, – нам пришлось импровизировать с подручными средствами.
– Это ни на что не похоже! Что все это значит? – спросил Рафаэль.
– Вот именно. Что вам нужно от нас?
Густав, изобразив на лице святую невинность, в которую не верил никто, кроме него, произнес:
– Абсолютно ничего! Мы только хотели отблагодарить вас, угостив собственноручно приготовленным ужином.
– Но ведь мы уже поужинали! – воскликнула я.
– Т-с-с, т-с-с, – пробормотала Роза, – всегда найдется местечко для чего-нибудь вкусненького. Желаем приятного вечера, мы на кухне, если мы вам понадобимся.
И они удалились, кудахча, как куры. Они были так трогательны, эти люди преклонных лет, которые в этот вечер превратились в подростков. Я пребывала в радужном настроении, пока мой взгляд не наткнулся на замкнутое и безразличное лицо Рафаэля. По крайней мере, я нашла у него один недостаток: он злопамятен.
– Как дела? – спросила я.
– Нормально…
– Они тоже вытащили тебя из постели, когда ты собирался провести спокойный вечер?
– Ну да.
Я не настаивала на разговоре, потому что не хотела досаждать ему, пока он хандрит.
Закуску нам сервировали Пьер и Роза: «Золотой остров и белый песок». Я посмотрела на Рафаэля и улыбнулась:
– То есть табуле с кусочком хлеба. Приятного аппетита!
– Приятного!
Он не дотронулся до еды. Мне стало обидно за моих стариков, которые сновали мимо приоткрытой двери, стараясь делать вид, что не смотрят на нас. Но мы же не можем провести весь вечер в молчании.
– Можно задать тебе вопрос? – спросила я.
– Валяй, я весь внимание!
– Ты считаешь это нормальным – дуться на меня, потому что я не ответила на твоей имейл? Что ты хочешь этим сказать? Что те, кто поступает вопреки твоей воле, подпадают под санкции? А ведь это произвол, тебе известно?
Мои слова шокировали его.
– Я совсем не злюсь на тебя.
– В таком случае, ты прекрасный актер и умеешь здорово притворяться, браво!
Он улыбнулся.
– Что касается имейла, то тут я, скорее, злюсь на себя. Я послал тебе его посреди ночи. Я устал, был выбит из колеи, и когда я его прочел на следующий день, мне стало стыдно. Но совсем не это мучает меня. Перед отлетом я узнал, что моя контора приказала долго жить. И теперь я безработный. Либо я быстро найду новую работу, либо мне придется съехать с квартиры и покинуть Лондон. На самом деле на меня свалилось много проблем!
И тут уже мне стало стыдно. К счастью, появились Элизабет и Луиза. Они пришли, чтобы убрать тарелки и сервировать следующее блюдо.
– «Фруассе из дичи под золотой пеной», – объявила одна из них.
Проще говоря, ветчина с картофельным пюре.
– Все хорошо? – мяукнула Луиза.
– Спасибо, все отлично, – ответила я. – А можно у вас попросить карту вин?
Старые дамы обменялись взглядами и, не говоря ни слова, отправились на кухню. Через несколько минут появился Густав и водрузил на стол бутылку рома.
– Я нашел это в кондитерском шкафу. Приятной дегустации!
В бутылке оказалось достаточно рома, чтобы мы расслабились. За десертом («Млечный путь на островах») Рафаэль все еще не готов был подшучивать над своей судьбой, хотя вид у него уже был не такой мрачный.
– Я еще не говорил бабушке, надеюсь, ты тоже ничего ей не скажешь. О’кей?
– Обещаю, что буду нема, как рыба. Ты хочешь остаться в Лондоне?
– Думаю, что да. Я обожаю этот город и англичан, но не уверен, что хотел бы провести в Англии всю свою жизнь. Может быть, настал момент сделать выбор… А что у тебя с работой?
Я рассказала ему о собеседовании, и он хохотал, когда я в подробностях описывала диалог с работодателем.
– Знаешь, я не очень в это верю, – сказала я, – хотя может статься, что ему понравилась моя откровенность и он все-таки возьмет меня на работу.
Тут появились Луиза, Густав, Элизабет, Пьер и Роза.
– Дамы и господа, ресторан закрывается, нам пора убирать со стола.
– Уже? – удивился Рафаэль.
– Да, – произнес Густав с хитрой улыбкой. – Уже полночь, а у персонала сегодня еженедельное собрание в саду.
Рафаэль вытаращил глаза и спросил у Розы:
– Бабуля, неужели ты тоже посещаешь собрания?
– А ты сомневался? Я не пропустила ни одного за три недели.
Он покачал головой и нервно рассмеялся.
– Видимо, я безнадежно отстал. Думаю, мне пора спать.
Провожая нас до двери, Луиза прошептала мне на ухо:
– Помните, Джулия: здесь и сейчас!
84
Мы выкурили по сигарете перед дверью флигеля. Было холодно, луна скрылась за облаками. Мы не зажигали света. Иногда из парка до нас доносился смех.
Этим вечером я попробовала самые отвратительные блюда, которые только можно себе представить. И вдобавок к этому напротив меня сидел некто с бесстрастным лицом и отсутствующим взглядом. Я чувствовала смущение, раздражение и усталость. Но тем не менее мне не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Чтобы протянуть время, я закурила вторую сигарету.
Мы молчали. В двух шагах от себя я различала его силуэт. Он также вытащил из пачки сигарету, вспыхнуло пламя зажигалки, которую я ему протянула. Он приблизился на шаг и глубоко затянулся, погрузив сигарету в пламя. Мы смотрели в глаза друг другу. Сигарета зажглась, я погасила зажигалку. Я больше не видела его взгляда, хотя и чувствовала его на себе. Мое дыхание участилось, и его тоже. Тепло побежало по животу. Только бы не струсить, только бы не отвлечь его разговорами в попытке рассеять охватившее нас смущение.
Мысленно я повторяла завет Луизы: здесь и сейчас.
Я сглотнула слюну и сделала шаг к Рафаэлю. Он не шевельнулся. Его лицо освещалось каждый раз, когда он затягивался сигаретой. Глазами он ласкал меня. Интересно, чего он ждет, ведь давно пора дать волю рукам?
Еще одна долгая, длинная затяжка. Боже, какая сладкая мука. Возбуждение нарастает, каждая частичка моего тела жаждет его прикосновений. В его глазах блеск страсти. Я в жизни не испытывала такого сильного желания. Его рука на моей щеке. Он гладит ее нежно, ласково. Я закрываю глаза. И вот его ладонь уже на моей шее, касается затылка, играет волосами. Я не могу унять дрожь. Рафаэль наклоняется ко мне, и я чувствую его дыхание на своем лице. Мои ноги подгибаются. Легко, как перышком, он касается губами моих губ. Потом его язык. Боже, какой у него язык! Он проник мне в рот, ласкает нёбо, играет со мной. Из груди вырывается стон. Я хочу, чтобы мы здесь и сейчас, в эту же секунду занялись любовью.
Моя рука скользит по его спине, я ощущаю тепло его кожи и прижимаюсь к нему. Его дыхание учащается, я пальцами впиваюсь в его мышцы, он целует меня в шею, я сейчас рухну на землю.
– Пойдем, – прошептал он хриплым голосом, беря меня за руку.
Я иду за ним в его студию. Сердце стучит так сильно, что биение отдается в ушах. Дверь закрывается, я стою в полной темноте на ватных ногах. Он обходит меня сзади, приподнимает волосы и долго, с наслаждением целует шею, затылок. Я оперлась рукой о стену, и больше всего мне хочется, чтобы это никогда не кончалось. Он приподнимает мои руки и стаскивает с меня пижаму, его губы спускаются вдоль позвоночника, страсть все сильнее овладевает им. Я не могу сдержать стон удовольствия. Его руки скользят по моей груди, по напрягшимся соскам, он их нежно гладит, ласкает, потом приподнимается и прижимает меня к себе. Я не могу думать ни о чем другом, только о его пальцах, играющих с моим телом, о языке, ласкающем мое ухо, о нижней части его живота, которой он так страстно трется об меня, что я начинаю терять сознание. Я поворачиваюсь и расстегиваю пуговицу на его джинсах.
Все только здесь и сейчас.
85
Давно я не просыпалась в постели с мужчиной. Он еще спит.
Помню свои внезапные пробуждения в постелях незнакомцев, когда я спрашивала себя, что я здесь делаю и как сюда попала, когда я чувствовала себя грязной с головы до ног, потому что направо и налево раздавала свое тело, как завалящую и ничего не стоящую вещь. И тогда я отрекалась от него. Я уходила, стараясь не шуметь, собирая разбросанные чулки, трусы, бюстгальтер, платье, сумку, в тщетной попытке оставить здесь свое ненавистное тело. Но оно, чуть располневшее, всегда находило меня.
В это утро у меня не было никакого желания уйти незаметно. Наоборот, мне хотелось шуметь, кричать, чтобы он наконец проснулся и все началось сначала.
Я кашлянула.
Он храпит.
Я подула ему в лицо.
Он сморщил нос, но не проснулся.
Я толкнула его ногой.
Он вскочил как ужаленный.
– Приснился плохой сон? – спросила я с невинной улыбкой.
У него были заспанные глаза. Он обнял меня и положил мне голову на грудь.
– Хорошо спал? – спросила я.
– Как ребенок. Несмотря на то, что я немного разочарован…
Его слова заставили меня вздрогнуть. Надеюсь, он не имеет в виду мою технику исполнения. Он приподнял одеяло и окинул меня взглядом.
– Да, я крайне разочарован, – продолжил он. – Ведь я думал, что провел ночь с Бумазеей…
Утро мы провалялись в постели, но потом наши желудки напомнили нам, что и за окном есть жизнь. Я вошла в столовую через десять минут после Рафаэля. Но наркоманов, собравшихся за одним столом, не проведешь. Пять физиономий не отрывали от меня глаз и улыбались. К счастью, Марин ночевала у Грега и их не было в столовой, а то бы они меня сразу же разоблачили.
Телефон звякнул, когда я набросилась на свеклу. Это было сообщение от Марион.
Хелло, моя красота! Скажи, ты очень удивишься, если завтра получишь официальный ответ? Я не могла удержаться, чтобы тебе это сообщить. Я встречалась вчера вечером с Жаком Мартеном – он хочет назначить тебя на эту должность. «Welcome back to Paris, baby!»
86
Мы сидели, развалившись, на диване Марин, вполглаза смотрели телешоу и болтали о разных пустяках, когда я его увидела. Он сидел на потолке прямо над нами, неподвижный, огромный, бесформенный и наводящий ужас.
Страх парализовал меня. Но даже если бы я не утратила способность двигаться, то все равно не смогла бы шевельнуться, убежденная, что он набросится на меня.
– Марин, – произнесла я сдавленным голосом, – Марин, у нас над головой паук.
Она подняла глаза и издала нечто среднее между мышиным писком и хрипением.
– Т-с-с, а то он нас услышит. Главное, не шевелиться.
Она перекрестилась, мы обе не спускали глаз с потолка. Чудовищное создание смотрело на нас и, я уверена, улыбалось.
– Может, это паук-птицеед, – шепотом спросила Марин.
– Или краб, во всяком случае, похож на него.
– Знаешь, есть примета: «Увидеть паука утром – к неприятности, вечером – к большому несчастью».
Нас душил хохот. Но смеяться беззвучно и не шевелясь, мы пока не научились. Хорошо еще, что пауки не собирают видеоприколы.
– Ладно, что-то нужно делать, – сказала Марин. – Если мы и дальше будем так сидеть, он спрячется, и я не смогу здесь больше находиться, зная, что он где-то поблизости.
– Согласна, но что ты предлагаешь? Ты способна поймать его и выбросить за окошко?
Марин пристально посмотрела на меня. Мне показалось, в ее глазах промелькнула жалость.
– Ты, что, умом тронулась? – воскликнула она. – Его просто надо прикончить, вот и все дела. Как ты думаешь, рукояткой пылесоса мы его достанем?
Я молчала.
– Послушай, это несерьезно! – произнесла она. – Я знаю, что у тебя проблемы со смертью, но ведь это всего-навсего паук. За всю жизнь ты убила их не меньше дюжины, не считая тех, которых ты давила во сне в постели.
– Может, это паучиха, и она пришла за едой для своих маленьких…
– Тогда я подожгу студию, и они умрут все вместе.
Вполне допускаю, что паук мог нас услышать, потому что темное пятно вдруг начало перемещаться. Мое тело сорвалось с дивана, в два прыжка достигло двери и понеслось по лестнице. Марин была уже снаружи, когда я догнала ее. Она пожала плечами:
– А что ты хочешь? В любом случае существованию с пауком я предпочту жизнь на улице.
Через час мы все еще не нашли в себе мужества подняться на этаж. У нас не было ни сигарет, ни телефонов, ни верхней одежды, короче говоря, мы почти приблизились к краю пропасти.
– Джулия, я хотела бы тебе кое в чем признаться, – заявила Марин торжественным тоном.
– В чем это? Ты убила паука? – пошутила я.
– Подожди, мне действительно трудно это сказать. На самом деле ничего серьезного, но каждый раз, когда я собираюсь с тобой об этом поговорить, мне хочется зареветь.
– Ты меня пугаешь…
Она глубоко вдохнула и выпалила:
– Я переезжаю к Грегу. Решили попробовать пожить вместе. Я пока оставляю часть вещей здесь, мало ли что может случиться. Но ночевать я буду у него. Я предпочитаю уехать отсюда первой, вместо того чтобы провожать тебя. А потом, ты видела его ванную?
Она не стала ждать моего ответа, а сразу же бросилась мне на шею.
Она права: паук вечером – к большому несчастью.
87
Я сказала, что очень рада за нее и желаю ей счастья с Грегом.
Я также сказала, что мне осталось всего две недели до возвращения в Париж.
И пообещала ей не грустить.
Но я не сказала, что мне очень хочется плакать, что мой мозг запрограммировал отъезд на 10 октября и сейчас я не готова остаться в одиночестве.
И я ей не сказала, что ее переселение к Грегу сделало мой отъезд еще более реальным.
Марин спала на диване. Свою последнюю ночь она решила провести со мной, предпочитая мою компанию пауку. Это называется дружбой.
А я всю ночь не сомкнула глаз. Мысли теснились в голове, прогоняя сон. Как наяву, я видела свое прибытие сюда, когда я чувствовала себя изгоем и была уверена: мне нужно побыть одной. Я вспоминаю, как впервые увидела Марин с ее накрашенными волосами. Она так не похожа на всех, кого я знаю. Она не пытается казаться лучше, чем есть, не хитрит, она естественная, честная, прямая и открытая. Она всегда идет напролом к своей цели, не прибегает ни к каким уловкам, чтобы скрыть свои недостатки. Она бывает грубоватой, и сначала это ее качество выбивало меня из колеи, потому что она как будто перетряхивала разбитые части моей души. Я вижу наши вечеринки, слышу оглушительный смех, вспоминаю наши страхи, наши откровения. Сделав выбор в пользу дома престарелых, я надеялась найти здесь покой, ответы на свои вопросы и – почему бы и нет – безмятежное существование, но я никак не ожидала обрести дружбу, доверие, самое себя и других.
Завтра вечером я останусь единственной обитательницей на этаже. Марин больше не будет за соседней стеной, я не увижу, как она облокотится на перила балкона, когда я выйду покурить, не услышу ее пения, когда по утрам она приводит себя в порядок, не постучу ей в дверь, когда мне захочется вместе посмеяться. Я бы предпочла, чтобы она сказала о переезде заранее и я могла подготовиться. Мы бы провели вместе вечер, собирая воедино воспоминания, и я сказала бы себе, что это наши последние посиделки.
Заскрипели диванные пружины, и раздался нервный вздох Марин:
– Невозможно спать на твоем диване, он еще мягче, чем член моего бывшего!
Я унесу с собой эту фразу как последнее воспоминание, и одно это меня радует.
88
От: Рафаэль Марен-Гонкальвес
Тема: Субботний вечер.
Мне было очень хорошо. Только об этом и думаю. Не терпится тебя увидеть.
Целую,
Раф.
Бабочки в животе
От: Джулия Римини
Тема: re: субботний вечер
Да, мне тоже было очень хорошо, и тоже не терпится тебя увидеть.
Целуем тебя с Бумазеей.
Джулия.
