Июнь
Чарли Браун: «Наступит день, когда каждый из нас умрет, Снупи».
Снупи: «Да, но в остальные дни мы сможем еще пожить».
43
Новую обитательницу «Тамариска» зовут Роза. У нее короткие черные волосы, которые резко контрастируют с почти прозрачной кожей. «R» перекатывается у нее в горле, когда она объясняет, что пока не готова окончательно переехать в дом престарелых. Рядом с ней сидит ее дочь и нервно теребит в руках носовой платок. Это моя первая беседа о зачислении нового пансионера, и мне это не очень нравится.
– Она неудачно упала, – объясняет дочь, – и сломала шейку бедра. Две недели она провела в больнице и месяц – в центре реабилитации, но ей все еще трудно ходить. Дома ей приходится подниматься с этажа на этаж, поэтому она не может остаться у себя… Я живу в Тулузе и хотела ее взять к себе, но она не хочет покидать Страну Басков.
– Ты забыла, что я здесь, – резко прервала ее старая дама. – Не следует говорить обо мне в третьем лице в моем присутствии.
– Роза, – включилась я в разговор, – никто не заставит вас жить здесь, если вы этого не хотите. Это не тюрьма. Счастье постояльцев – наша главная цель. Я не хочу скрывать от вас: придется пройти через непростой период адаптации. Но мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вы чувствовали себя как дома.
– Я никогда не буду чувствовать себя здесь как дома. Но у меня нет выбора, потому что моя дочь живет на другом конце света…
– Мама! Не преувеличивай. Тулуза всего в двух часах езды отсюда!
– Директриса сказала, что допускается пробный период проживания, – продолжила Роза, не обращая внимания на замечание дочери. – Так вот, я пробуду здесь до конца месяца, а там увидим.
– Отличная идея, – ответила я. – Вы сегодня переезжаете?
– Да, вещи в машине, – произнесла дочь. – Директриса хочет, чтобы мама сразу заняла свободную студию. А еще она сказала, что есть студии и во флигеле, где близкие могут пожить несколько дней, чтобы мама не чувствовала себя одиноко.
– Так вы тоже хотите остаться у нас? Очень хорошая мысль!
– Нет, не я, а мой сын… Работа требует, чтобы я вернулась в Тулузу. Но мой сын приедет с минуты на минуту и проведет неделю с бабушкой. Они обожают друг друга. Он живет в Лондоне, но будет навещать ее когда сможет. Я приеду в выходные и буду каждый день звонить ей.
Роза недовольно фыркнула.
– Ты опять говоришь обо мне в третьем лице, как если бы меня здесь не было!
Я проводила Розу с дочерью до паркинга, прежде чем отправиться к Леону на наш еженедельный сеанс. Анн-Мари и Грег уже ждали их, чтобы помочь выгрузить вещи из машины. Я собиралась попрощаться, когда к крыльцу подъехало такси и из него вышел мужчина. Роза поспешила к нему, опираясь на трость.
– А вот и мой взрослый внук! Как долетел?
Мужчина обнял бабушку, поцеловал мать, которая упрекнула его за опоздание, и повернулся к нам, широко улыбаясь.
– Здравствуйте, я внук мадам Гонкальвес.
– Здравствуйте, Анн-Мари, директриса заведения, – ответила она, протягивая ему руку. – Так это вы останетесь у нас?
– Да, именно так. По телефону мне сказали, что я могу снять студию. Я рассчитываю остаться здесь на неделю.
– Прекрасно! Следуйте за мной, я вас познакомлю с Изабелль, она вам покажет наш центр.
Анн-Мари вошла в здание в сопровождении вновь прибывшего, его матери и бабушки, которую они поддерживали с обеих сторон. Грег посмотрел на меня.
– Что это с тобой?
– Ничего, а почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты вдруг заулыбалась ни с того ни с сего.
– Да, я улыбаюсь, ну и что?
– Чувствую, неделя обещает много интересного, – проговорил он, подходя к двери.
А я со своим блаженным видом осталась в одиночестве.
44
Леон был не один: его сын сидел возле окна. Я уже несколько раз видела его. Это был вежливый и улыбчивый человек, сама любезность и полная противоположность своему отцу. За одним небольшим исключением: у них обоих, видимо, был один и тот же пластический хирург, потому что лицо сына было таким же натянутым и гладким, как унитаз. Уверена, если он моргнет, большие пальцы на ногах поднимутся.
Я предложила Леону перенести сеанс, чтобы он мог пообщаться с сыном. В ответ он покачал головой.
– Не вижу в этом необходимости. Хочу, чтобы мой сын тоже присутствовал.
– Хорошо! – произнесла я, садясь на деревянный стул. – Итак, как ваши дела сегодня?
– Живу помаленьку, – ответил он слабым голоском, которого я никогда у него не слышала.
– Кажется, вы сегодня не в форме. Хотите, чтобы мы поговорили о чем-то очень личном?
– Не уверен, что это хорошая идея, – ответил он, низко склонив голову.
– Хочешь, чтобы я вышел? – спросил сын.
– Нет, нет. Наоборот, хорошо, что ты здесь. Дело в том… Я просто не хочу, чтобы все это вышло боком мне одному.
– Но ведь можно все обсудить, обо все договориться, – вмешалась я, крайне заинтригованная.
Я никогда не видела Леона таким беззащитным. Было ощущение, что в любой момент у него из глаз могут хлынуть слезы.
– Хорошо… Я так несчастлив здесь, – наконец проговорил он, глубоко вздохнув. – Чего я только ни делал, чтобы интегрироваться в коллектив, но все напрасно. Все сторонятся меня, ни от кого я не слышу ни одного доброго слова. Я себя здесь чувствую одиноким, очень одиноким…
Вау! Великий Леон жалуется. Я не верю своим ушам, еще немного, и раздадутся мои аплодисменты. У его сына такой вид, будто он с небес свалился на землю. Вытаращив глаза (отчего они округлились еще больше), он смотрит на отца.
Я решила пока не вмешиваться и дать Леону возможность продолжить свой номер.
– Я любезен со всеми и не думаю, что заслужил такое отношение. Но у меня сложилось впечатление, что в каждом коллективе должен быть свой козел отпущения, и выбор пал на меня. Тем хуже, в любом случае, мне недолго осталось терпеть.
Он откашлялся. Гамлет собственной персоной.
– Но ты никогда мне об этом не говорил! – удивился сын.
– Я не хотел тебя беспокоить, мой мальчик. Я знаю, что у тебя и без меня полно дел, чтобы взваливать на свои плечи заботы о старике-отце. Но я не могу больше держать все это в себе.
– Вы правы, – сказала я. – Я думаю, что все дело в ревности. Вы ведь так очаровательны, мой Леле…
Леон поднял на меня глаза. В них горела ненависть. Он понял, что я смеюсь над ним. Война объявлена.
– Не знаю, мне некому завидовать. Но все это так тяжело… Я хотел бы окончить свои дни в окружении любящих людей. А вместо этого я один против всех. Однажды они спрятали мою челюсть. Ты бы видел, как все хохотали, включая персонал.
Его сын позеленел от возмущения.
– Персонал? – переспросил он. – Ты хочешь сказать, что персонал насмехается над пансионерами?
Леон сидел со сгорбленной спиной, низко опустив голову. Ему прекрасно удается роль жертвы.
– Над пансионерами – нет. Только надо мной.
Я почти готова его пожалеть.
– Если бы ты только знал, – продолжил он. – Меня никогда не привлекают к участию в развлечениях, хотя здесь целыми днями только этим и занимаются!
Я чуть не подскочила на месте и едва сдержалась, чтобы не наорать на него и не сказать его сыну, что он бессовестно лжет – он сам всегда отказывается от участия. Мне хотелось разобрать его на части, как этажерку из «Икеи». Но он только этого и ждал, и я решила не идти у него на поводу.
– Я понятия не имела, что все обстоит именно так. Очень об этом сожалею. Мы попытаемся исправить ситуацию. С этого момента ни одно наше мероприятие не пройдет без вас. Отныне вы будете непременным участником каждого из них. Кто-то из персонала непременно зайдет за вами, чтобы проводить к месту проведения.
– Мне кажется, это правильное решение, хотя вы должны были бы принять его раньше! – прокомментировал его сын.
– Это целиком моя ошибка. Я ничего не сделала, чтобы помочь вашему отцу, и даже не отдавала себе отчета, как ему тяжело. И я также предлагаю вам, Леон, создать небольшие группы по обмену мнениями. Это поможет вам интегрироваться в коллектив и обеспечит диалог между вами и остальными. Они лучше узнают вас и откроют для себя ваши положительные качества. Вы согласны?
Леон сидел не шевелясь, согнувшись в три погибели, как будто переживал траур по поводу кончины всех членов своей семьи. «Он переигрывает», – подумала я.
– Папа, ты согласен? – настойчиво спросил сын.
– Да, да, – произнес он со стоном в голосе. – Все равно я знаю, что этого никогда не будет.
– Что ты хочешь сказать?
Леон еще ниже склонил голову.
– Я не могу…
– Вы можете говорить, Леон, вы ничем не рискуете.
Он поднял на меня глаза и глубоко вдохнул, прежде чем перейти в наступление. В его взгляде горел огонь.
– Я не уверен, что могу доверять психологу, который играет в телефоне во время наших сеансов, вместо того чтобы выслушать меня.
Я потеряла дар речи. Его сын тоже, хотя его лицо дрожало, а нижняя челюсть, как мне показалось, сейчас отвалится.
Я должна была бы привести аргументы, рассказать его сыну, как все происходило на самом деле, объяснить ему, насколько отвратителен его отец, который ставит себя выше остальных. Но я уже устала от козней Леона и решила оставить попытки отыскать под маской сварливого старика ангельскую душу. Я еще раз убедились, что старики – это не отдельный вид; среди них, как и среди всех людей, встречаются слабые звенья. Я встала и вышла из комнаты, даже не попрощавшись с ними. Отныне Леон навсегда избавится от моих консультаций.
А я избавлю себя от встреч с этим исчадием ада.
45
Сегодня, как и каждую пятницу, у нас на обед рыба с рисом. Главное преимущество нашей столовой в том, что любые сюрпризы здесь полностью исключены: каждый день одно и то же. И сегодня, как и вчера, все та же преснятина: ни соли, ни жира, ни вкуса. Но в этот раз наши повара особенно отличились: похоже, у меня сейчас выпадут все зубы за ненадобностью.
– А он ничего, этот внучок, – начала разговор Марин.
– Джулия первая это просекла, – проворчал Грег.
– А что тут такого? – ответила я, защищаясь. – Это внук нашей пансионерки, он неприкасаем, даже если у него такие глаза, что бюстгальтер сам готов расстегнуться.
Марин от смеха чуть не подавилась рисом. Грег вздохнул.
– А вы еще осуждаете парней… Вы в сто раз хуже!
– Ревнует, – произнесла Марин.
– Вот еще! Никаких причин для ревности. Ведь у меня такие глаза, что резинка на трусах самой целомудренной девушки того и гляди лопнет.
Мы расхохотались. С другого конца стола в разговор вмешалась Изабелль:
– Вы говорите о Рафаэле?
Все наши коллеги наблюдали за нами. Изабелль в ожидании ответа округлила глаза и изумленно подняла брови.
Она славная, но похоже, у нее ума ни на грош.
– Рафаэль? – спросила я.
– Да, внук новенькой, – она кивнула на соседний стол.
Он сидел рядом со своей бабушкой в окружении Луизы, Элизабет, Густава, Леона и Пьера. Если судить по смеху, который периодически раздавался оттуда с самого начала обеда, он стал душой компании. Рафаэль. Красивое имя.
– Вот еще, очень нужно! – возразила Марин. – Скажи, а тебе часто случается подслушивать чужие разговоры?
– Да вы что! Я и не собиралась… – пробормотала Изабелль. – Я просто хотела задать вопрос Джулии.
– Неужели?
– Да. Я хотела спросить: не начала ли она уже искать работу после окончания контракта?
– Нет еще, ведь я проработала только половину срока. Осталось больше четырех месяцев, так что у меня есть время, и я думаю, что с этим проблем не будет, – заявила я.
– Как сказать… На твоем месте я бы не была так уверена, – сказала Изабелль, вонзая зубы в кусок хлеба. – Не так-то просто найти работу в этом краю, желающих более чем достаточно. В твоем положении я бы с этим не тянула…
Марин быстро поставила ее на место:
– Анн-Мари не сказала тебе, что собирается назначить Джулию на твою должность?
– Мне-то что? – с нервной усмешкой произнесла Изабелль, пожав плечами.
Сидевшая рядом с ней Анн-Мари оторвала взгляд от тарелки.
– Да, это правда. Я как раз собиралась поговорить с вами по этому поводу. Думаю, что Джулия гораздо лучше вас справится с вашими обязанностями.
Изабелль так и не смогла переварить эту новость. Судя по побелевшему как полотно лицу, она была готова вот-вот расстаться с жизнью.
Директриса, которой совсем не улыбалась перспектива иметь на своей совести труп молодой девушки, успокоила ее:
– Мы пошутили, Изабелль!
На ее щеках вновь заиграла жизнь, а в глазах появился блеск.
– Что за удовольствие меня пугать, ведь я все принимаю так близко к сердцу, – проговорила она, выдыхая. – Ох! Чуть было инфракт не схлопотала.
Никто, казалось, не заметил ошибки, зато Изабелль получила по заслугам, и ей теперь хватит переживаний на всю следующую неделю.
Тут до нас донеслись громкие голоса. Люсьенна и Мина, обычно неразлучные, сцепились не на жизнь, а на смерть. Мусса и Сара, дежурные по кухне, старались их успокоить, но все напрасно: в пылу ссоры они никого не слышали.
– Я знала, что не могу тебе доверять, старая потаскуха, – метала гром и молнии Люсьенна, – ты сперла у меня мой «Бэбибель»!
– Потаскуха? Какая наглость! Если не можешь быть красивой, будь хотя бы вежливой.
– Скажи спасибо моему остеопорозу, а то я бы тебе всю физиономию расквасила!
– А ты постарайся не попадаться у меня на пути, а то я тебя пополам перееду, чем доставлю себе массу удовольствия! – нанесла ответный удар Мина, прежде чем покинуть столовую в своем инвалидном кресле.
Повисла тишина. Присутствующие, включая и персонал, в восторге следили за тем, как разворачиваются события в сегодняшнем спектакле. После ухода Мины все оживились. Роза что-то прошептала на ухо своему внуку: «Избавь меня от пребывания в этом бедламе», разумеется. Он поцеловал ее в щеку, поднялся и направился к выходу, предоставив моему взору ритмичный танец задних карманов на своих джинсах.
46
Рафаэль сидел в саду с сигаретой, когда мы с Марин вышли покурить.
– Ты должна подойти к нему и поговорить, – сказала Марин, высекая пламя из зажигалки.
– С какой стати мне с ним разговаривать?
– Потому что это твоя работа, черт возьми. Тем более что по виду не скажешь, что у него все хорошо. Мне кажется, он нуждается в поддержке.
Я посмотрела на Рафаэля. Он сидел на спинке скамьи и смотрел прямо перед собой, погрузившись в мрачные думы. Марин права, очень тяжело сопровождать человека, которого любишь, в его последнее пристанище. У меня нет привычки работать на улице, но ведь я могу сделать исключение.
– Ты права, я должна с ним познакомиться, – ответила я, прикурив сигарету от ее зажигалки.
Она так и прыснула со смеху.
– Надо же, не пришлось тебя долго уговаривать! Грег прав!
– Неужели? В чем это он прав?
– Ты положила глаз на этого парня.
Она смотрела на меня, широко улыбаясь, очень довольная собой.
– Вы больные оба… Вам что, не о чем поговорить, кроме как обо мне, когда вы вместе?
Она ухмыльнулась.
– Да ладно! К чему скрывать, ведь он тебе нравится? Мне и трех минут хватило, чтобы догадаться. У тебя улыбка Микки-Мауса, наглотавшегося экстази, когда ты его видишь или когда о нем говорят в твоем присутствии. Ведь я же не сплю и все замечаю.
– Да вы не спите, у вас просто глюки. Мне действительно он внешне нравится, но на этом все. Я не какая-нибудь истеричка, которая готова броситься на шею первому встречному. Тем более, как я тебе уже говорила, он наш клиент. Именно так я это вижу. Впрочем, как профессионал я сейчас поговорю с ним, если он в этом нуждается.
Вздернув подбородок, я направилась к скамье. У Марин такой растерянный вид, что я едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Видимо, эти два психа решили выдать меня замуж за любого, кто подвернется под руку. Я их разочарую: это совершенно не входит в мои планы.
До переезда в «Тамариск» я никогда не оставалась одна. Сначала был Оливье, мой первый возлюбленный, с которым мы учились в лицее, потом две двухлетние истории, а потом Марк. После расставания с ним – целый хоровод приключений на одну ночь, которые создавали иллюзию, что я не одинока, и большинство которых я уже забыла. Короче говоря, я никогда так долго не жила в одиночестве, как в этот непростой период.
Сюда я приехала очертя голову, но это было вызвано необходимостью. Мне нужно было спасать себя в полном смысле этого слова. Одной из положительных сторон этого опрометчивого шага было то, что, удалившись от всех, я приблизилась к себе.
В первые дни я думала, что самое тяжелое – полное одиночество. Но мало-помалу я привыкла. Конечно, иногда у меня возникало желание, чтобы кто-то был рядом, но это было лишь желание, а не потребность. Наша последняя встреча с Марком открыла мне, что и вдвоем можно чувствовать себя одинокой. А ночи с едва знакомыми людьми, ночи без будущего, в поисках эфемерных привязанностей не могли заполнить пустоту. С тех пор как я сюда переехала, я одна, но одинокой я себя не чувствую.
Медленный путь к себе еще не пройден. Я все еще нахожусь в процессе восстановления, мне нужно преодолеть последствия перенесенного шока, и только я одна могу с этим справиться. Когда я закончу работу над собой, я надеюсь, что обрету силы и смелость, чтобы продолжить свой путь, не боясь будущего и избавившись от страхов.
Я подошла к Рафаэлю, когда он прикуривал новую сигарету. Повернувшись ко мне, он улыбнулся.
Иногда курение бывает не во вред, а во благо.
47
– Здравствуйте, – сказала я, протянув ему руку. – Меня зовут Джулия, я психолог этого заведения.
– Рафаэль, внук мадам Гонкальвес.
– Да, я видела, как вы приехали. Я не помешаю, если выкурю вместе с вами сигарету?
– Совсем нет, наоборот: мне бы хотелось, чтобы вы просветили меня насчет вашего дома престарелых. Скажите, вы часто проводите такие баталии между старушками или это было исключение?
Его лицо было непроницаемо. Я даже не поняла, шутит он или нет. Я решила не форсировать события на первом этапе знакомства.
– Не волнуйтесь, обычно у нас гораздо спокойнее. Они иногда ссорятся, но их разборки никогда не выходят за рамки приличия.
Он качнул головой.
– Хорошо. Стало быть, мне не придется обучать бабушку приемам рукопашного боя.
Его лицо оставалось серьезным, но я поняла, что могу переходить ко второму этапу.
– Нет, приемы рукопашного боя не понадобятся, – ответила я тоном профессионала. – Но я надеюсь, что ваша бабушка обладает элементарными познаниями в химии?
– В химии? При чем здесь это?
– По воскресеньям мы занимаемся в лаборатории.
Он посмотрел на меня, подняв от удивления брови:
– Что-что вы делаете по воскресеньям?
– Разве непонятно? Производим наркотики.
Вокруг его глаз собрались морщинки, а губы растянулись в долгожданной улыбке.
– Не думал встретить у вас такую необычную атмосферу.
Я качнула головой.
– Вы еще не все видели. В субботу вечером наши пансионеры дают спектакль: нечто среднее между «Крейзи Хорс» и «Чиппендейлом». Билеты продаются по сумасшедшим ценам, а на вырученные деньги мы покупаем оружие, которое впоследствии используем при ограблениях.
В этот раз он рассмеялся от души.
– Я рад, что мы не ошиблись в выборе: бабушка будет чувствовать себя здесь как дома.
Его взгляд вновь сосредоточился. Повисла тишина, заполненная невысказанными вопросами.
– Если у вас есть еще что сказать – говорите, не бойтесь. Я здесь для этого.
– Спасибо. Хотя разговорами делу не поможешь. Единственное, что меня успокоит, – уверенность в том, что ей будет хорошо.
Он вздохнул.
– Я постараюсь приезжать так часто, как только смогу, хотя сейчас работа отнимает у меня много времени. Последний раз я был здесь полгода тому назад. Шесть месяцев – это ничто по масштабам человеческой жизни, но это очень много, когда приближаешься к финалу. Мне кажется, что она стала меньше ростом и что жизнь по каплям уходит из нее.
– Вы не должны винить себя. Сейчас вы здесь, вы проведете с ней неделю, и это супер!
– Я не виню себя, просто мне очень тяжело. Но еще тяжелее ей: навсегда оставить свой дом – это не каждому по силам. Она в нем родилась, прожила всю жизнь, с ним связано столько воспоминаний. По ней не скажешь, что она чувствует: сдержанность – наша семейная черта. Но я уверен, очень тяжело оказаться в незнакомом месте, лишенном привычных точек отсчета в то время, когда в них нуждаешься больше всего.
– Да, это непросто, я не буду пытаться вас переубедить и не стану вам лгать. Но я могу вам обещать, что исключительная по своим профессиональным качествам команда «Тамариска» сделает все от нее зависящее, чтобы ваша бабушка чувствовала себя здесь хорошо.
– Хотелось бы верить, – произнес он, загасив сигарету о сиденье скамейки и вставая. – Впрочем, трудно предположить, что вы могли сказать что-то другое. Короче говоря, она будет жить счастливо в лучшем из миров, и у нее будет много детей. Ура!
Решительным шагом человека, скрывающего свою хромоту, он пошел прочь.
48
– Мы должны поговорить о Леоне.
Тон Анн-Мари не предвещает ничего хорошего.
Каждый второй вторник месяца в столовой происходит собрание персонала. Сидя за столом перед копиями документов и тарелками с венскими булочками, мы детально анализируем истекший период и планируем мероприятия на следующий месяц. Но на сегодня у нас в повестке дня главный вопрос: Леон. С него мы и начинаем.
– Вчера у меня был его сын, очаровательный, кстати говоря, человек. По его мнению, его отца сознательно отстраняют от участия в жизни коллектива.
Нарочито громкие вздохи разочарования прокатились по столовой: этот Леон уже сидит у всех в печенках.
– Но это еще не все. Он обвиняет персонал в том, что мы не обращаем внимания на его страдания и, что еще хуже, поощряем насмешки над ним со стороны постояльцев.
– Сколько можно об этом говорить? Ведь мы все хорошо знаем Леона! – воскликнула Марин. – И всем известно, на что он готов, чтобы оклеветать нас и все свалить с больной головы на здоровую!
– Это правда, – подбавила масла в огонь Лаура, наша массажистка. – Он единственный досаждает нам и противопоставляет себя всему коллективу.
– Джулия, мне кажется, вы уже говорили с ним об этом?
– Да, это так. Я не имею права раскрывать содержание наших с Леоном сеансов, но он жаловался сыну на то, что постояльцы и персонал всячески третируют его. Как я поняла, Леон затеял игру, и я попыталась сделать так, чтобы он сам попал в свои сети, предложив на официальном уровне интегрировать его во все наши мероприятия.
– Отличная идея! – ухмыльнулся Грег. – Можно начать с прыжков через веревочку.
– Или со стрельбы из лука, – добавила Сара. – Причем мишенью будет Леон.
– Действительно, его сын говорил мне об этом, – продолжила Анн-Мари, обращаясь ко мне. – Он мне также сказал, что вы вылетели из комнаты, как пробка из бутылки, не закончив беседы и не попрощавшись.
Я усмехнулась.
– Яблочко от яблони недалеко падает…
– Приятно, что все это веселит вас. Но предупреждаю, что подобные обвинения могут повредить нашей репутации, а это очень серьезно. Нужно все уладить миром. Я прошу всех вас сделать над собой усилие, чтобы интегрировать Леона в жизнь коллектива.
– Можно сколько угодно заставлять себя, – возразил Грег, – но Леон будет продолжать разыгрывать жертву. И худшее, что мы можем сделать, – это принять его игру. Тогда мы станем марионетками в его руках.
Сидя вокруг стола, все одобрительно закивали головами. Все были согласны в одном: идя на поводу у Леона, не удастся покончить с его новыми розыгрышами.
– Что вы предлагаете? – спросила Анн-Мари.
Изабелль подняла руку.
– У меня есть идея! – прошептала она, как будто нас подслушивают. – Нам просто нужно избавиться от него. Мой двоюродный брат – фармацевт. Он сможет снабдить меня барбитуратами, которыми мы накачаем Леона. После этого мы разделаем его труп на мелкие кусочки – у меня есть приятель мясник, – выбросим их в океан, и все шито-крыто. А его сыну скажем, что он пошел погулять и не вернулся.
Все оцепенели. Во взглядах, обращенных к ней, растерянность и недоумение. Наверное, в день, когда Господь Бог раздавал нейроны, она отсутствовала. Другого объяснения я не нахожу.
– Но я пошу-у-утила, – вдруг воскликнула Изабелль. – Неужели вы действительно решили, что я спятила? В любом случае здесь нет акул, и куски его тела рано или поздно выбросит на пляж.
– Может быть, у кого-то есть менее радикальные предложения? – спросила Анн-Мари таким тоном, будто она никак не возьмет в толк, что она здесь делает.
– А нельзя ли его попросить отсюда? – задал вопрос врач.
– Ну что вы! Мы не можем его выставить за дверь! – вскликнул медбрат Мусса. – Согласен, он осточертел нам всем, но ведь он старик и не заслуживает такого отношения.
– Тебе легко говорить, ведь не тебе приходится по нескольку раз за утро выслушать его жалобы на несуществующие патологии, которые он выискивает в интернете…
– Не будем ссориться, – умерила наш пыл Анн-Мари. – В любом случае нам не удастся так легко избавиться от постояльца. И даже если это произойдет, для нас это чревато серьезными последствиями. Но мы должны найти решение, чтобы прекратить раз и навсегда его обвинения. Джулия, поскольку вы стали его главной мишенью – может быть, у вас, есть идея, как его образумить?
Я покачала головой. Пока не знаю, что можно сделать, чтобы восстановить истину и убедить Леона прекратить бредовые обвинения. Но надеюсь, что решение скоро появится.
49
Время приближалось к полуночи, когда я подпрыгнула от неожиданности, услышав громкий крик.
Мне было тепло и уютно под одеялом, усталое тело безуспешно боролось с силой гравитации, смыкающей мои отяжелевшие веки раньше, чем заканчивался детектив, державший меня в напряжении с первой страницы. Ночь обещала целительный отдых после вечера в спокойной домашней обстановке: ароматизированные свечи, приглушенная музыка, горячий шоколад, байковая пижама и захватывающая книжка. Тишину нарушил только скрип двери Марин, за которым последовал сдавленный смех и звук хлопнувшей двери Грега. Будь у меня под рукой оркестр и соответствующая экипировка, я бы сплясала поздравительный хореографический этюд для этих двух счастливцев. За два дня до переезда Грега у них хватило ума не упустить свой шанс.
А потом раздался крик.
Как и всегда, он послышался со стороны парка. По мере того как ночи становились теплее, голоса и крики, которые привели меня в состояние панического ужаса в первый вечер в «Тамариске», раздавались все чаще. Не знаю, что меня толкнуло на этот шаг: то ли чтение триллера придало мне смелости, то ли усталость лишила остатков разума. Но я отбросила одеяло и встала с постели, решив раскрыть мучавшую меня тайну: кто же бродит по ночам в парке дома престарелых?
Натянув куртку поверх пижамы и сунув ноги в кроссовки, я вооружилась единственным предметом – ножом с закругленным лезвием, – который можно было с натяжкой отнести к оружию. Хотя его эффективность в столкновении с серийным убийцей недооценена: как только злодей ко мне приблизится, я смогу обмазать его конфитюром.
Оказавшись посреди парка, я смахнула с себя сонную одурь и теперь имела мало общего с героями моего детектива. Вокруг раздавались пугающие звуки, а луна, спрятавшись за облаками, отбрасывала достаточно света, чтобы от деревьев и кустов ползли по земле наводящие ужас тени. Я дрожала не столько от холода, сколько от страха, и больше всего мне хотелось опять очутиться живой и здоровой в собственной постели. Выставив вперед, как шпагу, нож с закругленным лезвием и собрав в кулак всю свою волю, я отважно, как мне показалось, произнесла: «Эй, здесь есть кто-нибудь?» На самом деле мой вопрос прозвучал так тихо, что со стороны мог показаться невнятным бормотанием. Не получив ответа, я предусмотрительно решила повернуть назад.
Едва я сделала пару шагов, как мужской голос прорычал рядом со мной: «Кто здесь?» Огромный силуэт возник из темноты и направился ко мне. Я бросилась бежать так быстро, что казалось, моя тень стоит на месте.
Я неслась со всех ног, перемахивая через корни, рытвины и канавы. Страх удесятерил мои силы. Свистевший в ушах ветер оглушал меня, и я даже не знала, следует ли за мной мой преследователь. Изо рта у меня рвались стоны обезумевшего от страха животного. «Лишь бы он не догнал меня», – думала я.
Вот уже показался флигель. Надежда вдохнула в меня новые силы. Я навалилась на дверь, выхватила из кармана связку ключей и сразу же попала одним из них в скважину. Вздохнув с облегчением, я вдруг почувствовала, как чья-то рука упала на мое плечо.
Прощайте, друзья, вы не представляете, как не хочется расставаться с жизнью!
50
Я не умерла. Во всяком случае, если и умерла, то только от стыда.
Рафаэль смеялся до слез. Ему показалось, что я была похожа – цитирую дословно – «на дикое животное, которого ударили электрошокером».
– Позвольте вас спросить, что вы делали посреди ночи в парке? – спросила я, клацая зубами. – Вы что, психопат?
– Я услышал крик и вышел посмотреть, что это было, – ответил он, понемногу успокаиваясь. – Так это были вы?
– Разумеется! Каждую ночь я отправляюсь в парк и ржу как лошадь. Говорят, от этого волосы лучше растут.
Он посмотрел на меня так, будто мою голову вдруг украсили рога.
– Конечно, это была не я. Представьте себе, по ночам я предпочитаю спать. Но уже не в первый раз я слышу голоса…
– Итак, вооружившись до зубов, вы спустились вниз, – произнес он, заметив мой нож с закругленным лезвием.
Несколько секунд я смотрела на него, не зная, что ответить, а потом мой взгляд упал на его руки.
– А на что вы рассчитывали? То есть как вы собирались использовать вашу четырехцветную ручку?
Он улыбнулся и поднял кверху руки в знак того, что сдается.
– О'кей, я не самый смелый парень на земле. Но, тем не менее, я предусмотрел дополнительное вооружение, – ответил он, вытаскивая еще две шариковые ручки из кармана.
И теперь уже я расхохоталась. В моей душе желание смеяться над ним боролось с облегчением, и что еще хуже – с некоторой долей агрессивности. Я открыла дверь, чтобы отправиться в свою комнату, но он удержал меня за руку.
– Это не самый удачный момент, но мне не хочется прощаться с вами. Не выкурить ли нам по сигарете?
Я согласилась. Он протянул мне открытую пачку, из которой я вытащила сигарету. Он зажег зажигалку. Ветер рвал огонек пламени, и прикурить не удавалось. Тогда Рафаэль соорудил нечто вроде двустворчатой ширмы: одной створкой была его рука, а другой – его тело; он так тесно прижался ко мне, что проникновение ветра исключалось. Эта сцена могла бы иметь большой эротический потенциал, если бы не моя пижама с разноцветными лошадками.
– Я хочу извиниться за вчерашний день, – сказал он, когда мы прикурили. – Я не должен был навязывать вам свои проблемы.
– Ничего страшного. Ведь я же понимаю, насколько это чувствительная для вас тема.
– Еще бы! Это очень тяжело. В какой-то момент я начал было к этому готовиться, но не смог. Ведь бабушка меня вырастила. Мать была вечно занята на работе, и бабушка мне ее в каком-то смысле заменила… Я не собираюсь утомлять вас рассказами о своей жизни, просто хочу сказать, что мне очень тяжело. Обычно мне не свойственно откровенничать с людьми.
– Нет проблем. Я к этому привыкла: психологи – это как служба скорой помощи по оказанию личностных услуг. В простых случаях к нам не обращаются.
В свете, выбивающемся из-за двери, я увидела, что он улыбается, рассматривая меня.
– Ладно, – сказала, я скрывая смущение, – уже поздно. Пора спать, и тем хуже для тайны ночного парка: она останется нераскрытой. Но вам придется признать очевидное: я – кто угодно, но только не искательница приключений.
– Думаю, что это правильное решение. Но не жалейте о своем приступе отваги. Не будь его, я бы не совершил главного открытия.
– И что это за открытие?
– Я открыл, что у вас бездна вкуса, если судить по тому, какие пижамы вы себе выбираете.
Я уже приготовилась дать ему достойный отпор, когда до нас опять донесся крик. Мы переглянулись и пришли к общему знаменателю: хватит разыгрывать из себя героев, пора по домам. Через десять секунд я, радостная и запыхавшаяся, вошла к себе в комнату, а перед глазами стоял образ Рафаэля, бегущего, как дикое животное, которому нанесли удар электрошокером.
51
Пьер всегда казался мне самым крепким из всех наших постояльцев, хотя он иногда жаловался, что силы покидают его. Высокий, прочно сбитый, он сохранил густую и темную шевелюру, благодаря которой выглядит гораздо моложе. Но сегодня он кажется постаревшим на десяток лет. Сидя на диване, на котором вперемешку разбросаны книги и иллюстрированные журналы, он вздыхает.
– Читаю, чтобы быстрее прошло время, но это не помогает. Наоборот, у меня ощущение, что каждая секунда вдали от нее тянется, как медленная мука.
– Они вам сказали, сколько все это продлится?
– Они говорят о нескольких неделях, включая госпитализацию и последующую реабилитацию. Больше ничего не известно, все зависит от того, как пойдет выздоровление. Вы можете объяснить, как мне прожить без нее все это время?
Нет, не могу, потому что не знаю ответа. Элизабет попала в больницу. Вчера утром, отправившись к Луизе на их любимую скамейку, она оступилась на крыльце и упала. Перелом шейки бедра. Когда мы с Грегом и Марин пришли к ней в ее белую и чистую палату, мы спросили себя, как она справится с болью и отсутствием привычных точек отсчета, ведь она такая трепетная и как никто подвержена тревожности. Но она удивила нас ясностью ума и спокойствием: все будет хорошо, и можно ли требовать от полосатой кошки, чтобы она меньше шумела, заставляя ее грызть гвозди? Разумеется, нет. Видимо, на нее действовал морфин.
Травму получила Элизабет, а сник Пьер.
– Вы знаете, я ни одной ночи не спал без нее. Ни разу!
– Вы чувствуете себя одиноким?
Он посмотрел в окно и задумался.
– Я себя чувствую не одиноким, а неполным. После стольких лет, проведенных вместе, мы стали единым целым: Элизабет и Пьер, Пьер и Элизабет. Я понятия не имею, что такое один Пьер. Я прожил в три раза больше лет с ней, чем без нее. Без нее я только часть самого себя, причем эта часть лишена сердца.
– Какие прекрасные слова вы говорите…
– Не знаю, насколько они прекрасны, но это правда. Я люблю свою жену еще больше, чем в тот момент, когда я впервые ее увидел. Глядя на нынешних молодых, которые разбегаются после первой же трудности, я думаю: нам повезло, что мы жили в другую эпоху. Иначе мы бы стали чужими друг другу и я бы так и не понял, мимо какого счастья я прошел. Я не хочу сказать, что нам было легко. Наоборот, гораздо легче сказать себе, что любви пришел конец, чем сделать усилие и продолжать выстраивать отношения. Каждый вечер, ложась спать, я…
Он прервал свой монолог.
– Продолжайте, ведь вы что-то хотели сказать? – спросила я.
– Нет, ничего. Вы будете смеяться надо мной.
– Разумеется, ведь моя профессия к этому обязывает. Пьер, что вы делаете каждый вечер, ложась спать?
– Вот шестьдесят лет каждый вечер, ложась спать, я совершаю один и тот же ритуал: я обнимаю свою жену и благодарю небо за то, что наши пути соединились. Мы желаем друг другу доброй ночи. Она сворачивается в клубочек в моих объятиях, я чувствую ее запах, и мое сердце колотится с такой же силой, как и в первую ночь. Невозможно привыкнуть любить. Я подсчитал, что мы пережили этот момент двадцать одну тысячу сто семьдесят пять раз. А этого из жизни не выкинуть… Вчера вечером ее не оказалось в моих руках, в них образовалась пустота, как и в моем сердце.
Я зажмурилась, чтобы не дать слезам хлынуть из глаз. Я не знаю ничего более волнующего, чем трогательная уязвимость людей, решивших сбросить свой панцирь. Их слова не проходят фильтрацию мозгом, они идут изнутри, из самой сути человека.
– Вам нужно найти способ отвлечься, пока она в больнице. Вы об этом думали?
– Конечно, я постараюсь ежедневно навещать ее. Анн-Мари предложила отвозить меня после обеда и забирать через несколько часов. А оставшуюся часть дня я буду считать секунды… Я думал организовать для нее праздник-сюрприз в честь шестидесятилетия нашей свадьбы. Но теперь эта идея отпала сама собой.
– На какой день выпадает ваш юбилей?
– На 7 июля, меньше чем через месяц. Совершенно точно, что к этому времени она не вернется домой. А я буду сидеть на диване в ожидании ее возвращения.
Я задумалась, пока старик перечислял мне все те мелкие дела и обязанности, которые они выполняли вместе с Элизабет и которых ему так не хватает. И вдруг меня осенила идея:
– Пьер, у меня к вам предложение.
Он сощурил глаза и внимательно посмотрел на меня.
– Я могу вам помочь организовать кое-какие мероприятия, чтобы отпраздновать шестидесятилетие вашей свадьбы. Это будет, разумеется, не такой грандиозный праздник, какой вы замышляли. Но можно устроить что-нибудь симпатичное. Не может быть и речи о том, чтобы обойти вниманием такое событие. Кроме того, у меня дар организовывать сюрпризы, особенно если мне дается полная свобода.
Его лицо сразу ожило.
– Вы действительно хотите сделать это? – спросил он с воодушевлением.
– Да, именно так я и собираюсь поступить.
– Но у нас нет лишних денег, чтобы заплатить вам. И я не могу позволить вам тратить ваше свободное время на организацию праздника, за который мы не сможем вас отблагодарить.
– Пусть вас это не волнует, мне доставляет удовольствие заниматься такими делами, и я не нуждаюсь в компенсации. Вот только…
– Что – вот только?
– Вы ведь самый близкий Леону человек среди нас, не правда ли?
52
Грег уезжает. Я про себя отмечала, как быстро приближается день отъезда, и хотя он пока еще был с нами, я чувствовала, что мне уже не хватает этого этапа жизни. Я всегда была такой. События еще не закончились, а я уже сожалею о них. Очевидно, у меня проблемы с заключительным этапом, идет ли речь о плитке шоколада, временном периоде или об отношениях. Может быть, поэтому мой мозг пытается меня подготовить к этому завершающему этапу, сигнализируя: «Внимание, скоро этому настанет конец»; «Пользуйся моментом, а то второго раза не будет» и т. д. В результате я так и не научилась ценить момент; часть меня все время этому сопротивляется, превращаясь в зануду. Я заранее ностальгирую по настоящему и что еще хуже – тоскую по прошлому.
Фургон, нанятый для переезда, припаркован возле флигеля. Мы с Марин выносим на улицу мешки для мусора, наполненные вещами Грега. Он не успел обзавестись картонными коробками и наивно полагает, что наша цель – оказать ему посильную помощь. На самом деле мы пытаемся в меру своих возможностей задержать его здесь. Все очень просто: если мы и дальше будем тянуть с переездом, может быть, он вообще от него откажется.
– Девушки, поторапливайтесь, пора заканчивать, – заявляет Грег в порыве энтузиазма, когда я устраиваю себе заслуженный отдых, спустив вниз подушки.
Марин смотрит на меня. Если бы у Друпи и Калимеро была дочь, она была бы вылитой их копией. Я подхожу к ней.
– Как дела?
– Так себе… Без него будет плохо. Честно говоря, я не ожидала, что так к нему привяжусь. Мне хотелось реветь, когда я сегодня проснулась.
– Понимаю. Я тоже повторяю себе, что больше не будет наших посиделок и не с кем будет разделить моменты радости и откровений. И я могу себе представить, что ты сейчас чувствуешь.
Она нахмурила брови.
– Какая между нами разница? Я переживаю не больше тебя.
– Разумеется, – ответила я с ехидной улыбкой, – не больше.
– Постой, – произнесла она. – Что бы ты ни придумала, нет никаких причин меня в чем-то подозревать…
– Ты, конечно, права, а я ошибаюсь. Тем более что я не слышала, как однажды вечером вы встречались у тебя.
– Тогда ты должна была бы слышать, что я называла его Рокко, – ответила она, направляясь во флигель, из которого в этот момент выходил Рафаэль.
Обернувшись, Марин со свойственной ей тактичностью выразительно подмигнула мне. А Рафаэль, улыбнувшись нам обеим, сунул руки в карманы и подошел ко мне.
– Ну как, отошла от вчерашнего вечера?
Видимо, он уловил некоторое недоумение на моем лице и тут же добавил:
– Ты не против, если мы будем на «ты»? Мы примерно одного возраста, и мне неловко тебе выкать.
– Никаких проблем. Все в порядке. Представляешь, мне удалось сразу уснуть, но все-таки хочется раскрыть эту тайну… А что у тебя? Надеюсь, ты не забыл положить свои ручки под подушку?
Он улыбнулся и посмотрел на фургон.
– Кто-то переезжает?
– Да, Грег, аниматор. Ремонт в его квартире закончен, так что он нас покидает.
Из главного здания вышел Грег с телефоном в руке.
– Вам помочь? – предложил Рафаэль.
– Вот это мило! – возмутилась я. – Твоя бабушка, наверное, скучает без тебя.
– Как бы не так! Мадам вторую половину дня по субботам проводит в комнате для вышивания. Она подружилась с одной пансионеркой по имени Луиза и, судя по всему, во мне не нуждается. К тому же я запланировал провести с ней сегодняшний вечер. Это будет наш последний вечер, завтра утром я уезжаю.
– Тогда я с удовольствием приму твою помощь! – крикнул Грег из фургона. – Потому что с двумя этими девицами каши не сваришь, и если я буду рассчитывать только на них, я и к следующему году не перееду.
Квартира Грега преобразилась до неузнаваемости после нашего визита. Он прав: это действительно великолепно. Серая плитка, выстилающая пол, и белая мебель придают гостиной уютную скандинавскую атмосферу, усиленную обилием света, проникающего сквозь большие оконные проемы. Пол кухни покрыт плиткой с красно-голубыми мотивами, контрастирующей с современным оборудованием. Из спальни уже частично убрали все лишнее, и она всем своим видом обещает спокойную семейную жизнь. Ее убранство, выдержанное в одном стиле, не оставляло сомнений: у Грега хороший вкус.
– Вау! – воскликнула я. – У тебя даже туалеты неописуемой красоты. Это не квартира, а эталон, ничего лучше я не видела!
– Джулия, иди сюда, ты сейчас с ума сойдешь, – послышался голос Марин из ванной.
Когда я вошла, Марин лежала в огромной угловой ванне, раскинув руки и ноги, наподобие светловолосой морской звезды.
– Черт возьми, здесь двенадцать человек поместятся! Грег, ты что, ограбил банк? – крикнула она.
– Нет, – ответил Грег из гостиной, где он расставлял книги по полкам, – это Жан-Люк оставил мне наследство. Ты ведь помнишь Жан-Люка, моего бывшего?
Марин рассмеялась.
– На самом деле мне удалось скопить большую сумму за счет гонораров от рекламы. На телевидении платят плохо. Но если ты попал в рекламу, считай, что тебе крупно повезло и ты выиграл джекпот!
– Ты снимался в рекламных роликах? – спросил Рафаэль, входя в квартиру с двумя мешками для мусора в руках.
– Один раз, да и давно это было.
– Так вот почему у меня такое ощущение, что я тебя где-то видел. А что ты рекламировал?
– Вряд ли ты это видел, и скорее всего, тебе это не интересно, – пробормотал Грег. – Скорее, ты смотрел один из сериалов, у меня, например, была неплохая роль в «Жюли Леско».
Марин тем временем насвистывала мелодию, которая вызвала у меня неясные воспоминания. Почему он не хочет рассказать, что он рекламировал? Что такое страшное он скрывает от нас, черт возьми?
Одним прыжком, чтобы он не смог задержать меня, я ворвалась в спальню в полной решимости найти коллаж из фотографий, который я видела в прошлый раз. Его уже не было у изголовья кровати, но он должен быть где-то рядом. Шаги Грега раздавались все ближе. А! Вот он! Рамка торчит из-за полки над прикроватной тумбочкой. Я схватила коллаж и бросилась к выходу, надеясь проскользнуть мимо своего коллеги. Но не тут-то было! Он навалился на меня, я прыгнула на кровать и бросила коллаж Рафаэлю, который уже включился в игру. Поймав его на лету, Рафаэль пустился бежать под радостные крики Марин. Наша попытка удалась!
– Ну вот! Теперь вы будете смотреть на меня другими глазами, – испустив преувеличенно скорбный вздох, произнес Грег. – Наконец-то у вас появился повод наговорить мне кучу гадостей.
– Сейчас посмотрим! – едва сдерживая смех, крикнул Рафаэль из гостиной.
Марин кудахтала, как наседка. Грег не спускал с меня глаз, ожидая, когда я брошусь в атаку. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы собрать воедино всю картину. Пляж, кокосовый орех, красавец-парень, поговорка. Эту рекламу транслировали много месяцев подряд, и было невозможно не обратить на нее внимания. Я вытащила из сумки телефон и запустила поиск. Видеоролик нашелся быстро.
Райское местечко, пляж, сумерки. Обворожительный и загорелый Грег стоит с кокосом в руке, опираясь на кокосовую пальму. Камера приближается, на экране его лицо крупным планом, и он произносит: «Местная поговорка гласит: «Не осложняй жизнь своему анусу, доверься кокосовому ореху». Но я предпочитаю довериться кальмициду». Две танцовщицы в ярких набедренных повязках приближаются к нему, распевая слоган в ритмах электронной музыки: «Вспомните о кальмициде, когда ваш геморрой напомнит о себе!»
Три пары глаз уставились на экран. Я едва сдерживалась, тело сотрясали спазмы. Физиономия Марин исказилась до неузнаваемости, она из последних сил пыталась взять себя в руки и не расхохотаться. Рафаэль держался лучше всех, но его дрожащие губы не предвещали ничего хорошего. В конце концов Грег первый разразился гомерическим хохотом. Нескольких минут, которые мне показались вечностью, мы четверо смеялись от всей души. Мы хохотали до слез, до колик в животе, держась за бока. На секунду мы останавливались, и нас вновь охватывал приступ неудержимого смеха.
– Если говорить серьезно, – произнесла я, переведя дух, – и не принимать в расчет тему, мне кажется, что реклама выполнена в духе восьмидесятых годов.
– Так и есть! Это была идея агентства, которое проводило рекламную кампанию, – ответил Грег. – Но, учитывая количество писем, которые получила фармацевтическая фирма, и тот факт, что меня узнавали на улице, нужно полагать, что реклама первого уровня еще долго будет пользоваться успехом. Оборот фирмы вырос в несколько раз, руководство довольно, и чтобы не угас интерес, рекламу продолжают время от времени крутить по телевизору…
– Будь я тобой, у меня бы уже давно зад разорвался на части, – вмешалась в разговор продолжающая улыбаться Марин, чем вызвала новый взрыв смеха.
Успокоившись, мы все принялись за работу. Рафаэль должен был ехать к бабушке, а Грегу предстояло вернуть фургон. Мы с Марин разбирали вещи, пока мужчины пытались водрузить шкаф в пространство между спальней и гостиной. Они стонали, хрипели, напрягались из последних сил, но шкаф был слишком тяжелым. Через десять минут Марин толкнула меня локтем и заставила повернуть голову. Картина, представшая перед моими глазами, лишила меня дара речи: мужчины сняли футболки. Марин, якобы дошедшая до последней степени сексуального возбуждения, обмахивалась ладонью, как веером. Что до меня, то я хотела бы сказать, что квадратные мужские плечи никогда меня не впечатляли и их вид не вызывает во мне желания броситься в мускулистые руки Рафаэля. Но если быть до конца откровенной, то этот тип производит на меня такой же эффект, как десять календарей с «Богами Стадиона», два сеанса мужского стриптиза с группой «Чиппендейлз» и четыре фильма с Брэдом Питтом, вместе взятые. К счастью, я научилась не доверять своим желаниям, поскольку, потакая им, однажды оказалась в постели у своего бывшего.
– Как ты думаешь, если включить отопление, они снимут штаны? – прошептала пребывающая в экстазе Марин.
Я улыбнулась, пытаясь сосредоточиться на складывании вещей. Футболка, брюки, у него взгляд, от которого может воспламениться барбекю, джинсы, опять футболка, он забавный, носки, носки, он чувствительный, пуловер, толстовка, неплохо сложен, бермуды, рубашка, умеет поддержать разговор… Бесполезно разыгрывать из себя святую невинность и сопротивляться обаянию внука нашей пансионерки. Если в этом молодом человеке в ближайшее время не обнаружится ни одного недостатка, моя стойкость окажется под угрозой.
Через два часа вещи разложены по местам, обнаженные мужские торсы прикрыты. Грег окидывает взглядом заключительные штрихи в уборке своего нового жилища, и в его глазах светится детская радость, как у ребенка, нашедшего подарки под елкой. Ему хочется еще раз оценить результаты своего труда.
– Я сейчас все обойду и отвезу вас, – произнес он, направляясь в глубину квартиры.
– Мы тебя внизу подождем, – крикнула я, предпочитая оставить его в одиночестве, чтобы он полнее насладился моментом своего триумфа.
Оставив дверь открытой и полагая, что двое других помощников последуют за мной, я вышла на лестницу. Рафаэль догнал меня двумя этажами ниже. Он был один.
– А где Марин?
– Она осталась наверху, я видел, как она закрывала за мной дверь, – ответил он с понимающим видом.
Я рассмеялась про себя. Видимо, Марин не оставила идею соединить наши с Рафаэлем судьбы. Если бы в доме был лифт, то тогда еще понятно, но пуститься во все тяжкие на лестничной клетке! Стараясь не шуметь, я поднялась наверх, решив застать их на месте преступления – в тот момент, когда они строят козни по поводу моего замужества. Рафаэль следовал за мной по пятам; видимо, его это тоже весьма заинтриговало. Если все окажется как я подозревала, я порекомендую им больше думать о собственной свадьбе.
Слишком поздно.
В центре гостиной, приблизительно в метре от тяжелого шкафа, стояли Грег и Марин. Их губы слились в долгожданном и томительно-страстном поцелуе.
53
Было около десяти часов утра, когда Марин постучалась ко мне.
– Мне нужно проветриться, – заявила она. – Ты свободна сегодня?
Вообще-то я рассчитывала в этот солнечный субботний день прогуляться по Сан-Себастьяну. Раньше мы часто ходили сюда с родителями и сестрой. Ссора с Кароль выбила меня из колеи. Я все время думала о том, что между нами произошло, стала плохо спать, не могла сконцентрироваться на работе и даже несколько раз всплакнула без причины.
Прогуляться в месте, наполненном воспоминаниями, казалось хорошей идеей для того, чтобы окончательно разобраться в себе. Но нельзя было оставить Марин с ее побледневшим личиком в одиночестве. Я бы чувствовала себя виноватой, что не поддержала человека в трудную минуту.
Несколько секунд мы думали, чем бы заняться. Это должно быть что-то, что поддержит нас морально, не требуя никаких усилий. Решение пришло внезапно и устроило нас обеих.
По дороге к машине мы встретили на скамейке Луизу. Из всей компании бабушек осталась только она одна. Она спросила, куда мы идем, и когда мы ей ответили, ее глаза засветились счастьем. Мы не могли не взять ее с собой.
Вот так мы втроем – Луиза, Марин и я – оказались в купальниках и купальных шапочках в лагуне центра талассотерапии Англета, которая на самом деле была огромным бассейном, наполненном бурлящими потоками теплой морской воды.
– Пусть это будет нашим секретом! – попросила Луиза, когда мы подъезжали к бассейну.
– Это было бы лучше всего, а то подумают, что мы завели себе фаворитку, – ответила Марин.
– Я сказала Анн-Мари, что хочу навестить дочь и очень сожалею, что не предупредила ее заранее, якобы это совершенно вылетело у меня из головы. И она мне поверила! – объяснила Луиза с хитрой улыбкой.
– О, так вы еще и правонарушительница, – произнесла я, подмигнув ей в зеркало заднего вида.
Мне показалось, что она была польщена.
Я лежала в джакузи. Пузырьки воздуха поднимались вдоль ног и щекотали спину. Мышцы расслаблялись, уже через несколько минут тело разомлело и почувствовало легкость. Мне было так хорошо, что я даже хрюкнула от удовольствия, приоткрыв один глаз. Обе мои единомышленницы находились в том же состоянии.
– Я хочу жить в джакузи, – пробормотала Луиза с полуприкрытыми глазами.
– Я тоже! В огромном джакузи вместе с Гр… – ответила Марин и тут же спохватилась, сообразив, что слишком расслабилась и уже и не контролирует себя.
– А Луиза разделит его с Густавом, – добавила я улыбаясь.
Они обе расхохотались. Потом Луиза доверительным тоном сообщила:
– Знаете, когда я впервые увидела Густава, он показался мне невыносимым. Я только что потеряла сорок лет воспоминаний и оказалась в доме престарелых среди незнакомых людей – а тут еще один из них постоянно играет в слова и отпускает глупые шуточки. Я не люблю обижать других, поэтому я ничего ему не сказала, но думала именно так. Однажды утром, когда я жила здесь уже около месяца, я не увидела его за завтраком, и на обед он тоже не пришел. Целую неделю он просидел у себя в студии из-за гриппа…
– Я хорошо помню это время. У нас тогда было почти спокойно, даже слишком спокойно… – сказала Марин.
– Ну так вот, представьте себе – мне его не хватало, – продолжила Луиза. – Его мелких знаков внимания, предупредительности, даже его шуточек. Ведь это хороший признак, когда начинаешь ценить чьи-то странности и причуды, правда?
– Но ведь между вами действительно что-то есть? – спросила я. – Не надейтесь, что так просто от нас отделаетесь! Нам хочется пикантных подробностей!
– Да, да! Пикантных подробностей! – подлила масла в огонь Марин.
Луиза улыбнулась. Под обличьем старой дамы скрывалась молоденькая девчонка с блестящими глазами.
– В начале года я вдруг начала получать анонимные письма. Кто-то подсовывал их под дверь моей студии. В первый раз я спросила себя, кто мог написать такие прекрасные слова, хотя у меня были некоторые сомнения относительно сердечка над «i» в моем имени. Немногие пожилые люди отважатся на это… Во второй раз я услышала звук удаляющихся ходунков.
Мы все трое засмеялись, представив, как Густав вешает себе на шею ходунки, надеясь, что его не застукают на месте преступления. Как подросток, который звонит в дверь, прежде чем убежать.
– А что было в этих письмах?
– Признания в любви. Он описывал, что он чувствует, что ему нравится во мне. Он ухаживал за мной заочно, по переписке. Его слова были простыми, иногда неловкими, в них не было выспренности, но они шли от сердца.
– То есть вы обменивались письмами? – воскликнула Марин. – Клянусь памятью Мисс Бабушки, похоже, вы послали ему не одно письмо…
– Вы правы, – ответила Луиза. Судя по ее взгляду, что она унеслась в мечтах куда-то очень далеко. – Постепенно я начала смотреть на Густава другими глазами. Он стал казаться мне трогательным, отважным, благородным. Чтобы смешить людей, нужно обладать именно таким характером. Мне нравится получать эти прекрасные письма, но я подумала, что было бы еще приятнее принимать все эти знаки внимания вживую. И однажды вечером я пришла к нему. Это было после просмотра одной волнующей серии «Самой прекрасной жизни»…
Мы с Марин слушали Луизу, затаив дыхание. Она поправила свою купальную шапочку, чтобы выдержать паузу, и продолжала.
– Я сказала, что знаю: это он! – произнесла она, удовлетворенно хмыкнув.
– И что дальше? – спросили мы хором.
– Он сделал вид, что не понимает. «Вы знаете, что это я – и дальше что?» – спросил он меня с невинным видом щенка, разодравшего пару домашних тапок. Тогда я отодвинула его ходунки, поцеловала в губы и ушла к себе. На следующее утро я получила от него подписанное письмо.
– Вот это да! – произнесла я, делая вид, что шокирована. – Так вы, оказывается, распутница!
Она усмехнулась:
– О да, деточка, в нашем возрасте нет времени на долгие прелюдии.
Мы так и прыснули со смеху. Потом Марин спросила:
– Скажите, а это у вас серьезно?
– О какой серьезности можно говорить, когда тебе восемьдесят лет! Нам приятно встречаться каждое утро, мне нравится с ним беседовать. Он все время смешит меня, и уже одно это невероятно! Иногда мы назначаем друг другу тайные свидания, они сладки, как запретная любовь, и я чувствую себя двадцатилетней. Мы не думаем о будущем, все наши планы уже в прошлом, но наши отношения прекрасны.
– Но вы любите его? – продолжала настаивать Марин.
На несколько секунд Луиза погрузилась в молчание.
– Не знаю, можно ли здесь говорить о любви… Но то, что я счастливее с ним, чем без него, – это точно!
Мы все задумались, а потом приняли непростое решение расстаться с воздушными пузырьками ради массажных струй. Вся наша жизнь определяется нелегким выбором между чувством и долгом.
Струя рассекает теплую воду и с ласковой силой бьет мне в спину между лопаток. Я спрашиваю себя, почему раньше мне не приходила в голову мысль посетить это замечательное место. Даже находясь под общей анестезией, я бы так не расслабилась. А сейчас потоки горячей воды уносят все мои горести и страдания. Марин стонет от удовольствия, пока водяные струи массируют ей поясницу. А Луиза, выбрав самый слабый напор на уровне лодыжек, улыбается блаженной улыбкой. Я могла бы полжизни провести здесь. Могла бы, если бы Марин не попыталась запустить руки по локоть мне в душу.
– А у тебя как дела? Не очень расстроилась после того, как прекрасный Рафаэль покинул нас?
– Совсем нет. Да и с чего бы мне расстраиваться?
Луиза приоткрыла один глаз.
– А что у вас происходит с юношей Рафаэлем, Джулия?
– Ровным счетом ничего. Марин везде мерещатся романы с тех пор, как она крутит шашни с Грегом.
– Марин с Грегом? – воскликнула старая дама, открыв второй глаз. – Вот бы никогда не подумала…
Видимо, не мы одни сомневались в нормальной сексуальной ориентации нашего аниматора. Я была рада, что отвлекла их внимание от своей особы. И чтобы убедиться в том, что они окончательно оставили меня в покое, я добавила:
– Видели бы вы их вчера вечером: их поцелуй был так же горяч, как ваш с Густавом!
Они обе пожали плечами, сделав вид, будто крайне смущены.
Четыре часа пролетели, как одно мгновение. Полностью расслабившиеся, обновленные и сытые, мы подъезжали к «Тамариску» в надежде продолжить отдых. Я высадила Луизу перед воротами, чтобы не вызвать подозрений. Мы с Марин решили прокатиться по Биаррицу и вернуться чуть позже. Я помогла Луизе выйти из машины, но, она пройдя несколько метров, вдруг вернулась и наклонилась над окном.
– Спасибо за восхитительные моменты, девушки. Я чувствовала себя с вами как с двумя подругами и забыла про свой возраст. Вы не представляете, как приятно не ощущать себя старой целых несколько часов.
Она продолжила свой путь, а я пробормотала ей вслед:
– Мне тоже было очень приятно.
54
Мне понадобилось время, чтобы привести в порядок мысли и переварить слова сестры. Она разворошила глубоко запрятанные чувства и грубо реанимировала их. С тех пор я не могла избавиться от чувства вины.
Я ни капли не жалею, что так резко порвала с прошлым. Я приняла решение не говорить близким о том, что я здесь, и не готова открыть им правду. Пока еще не готова. Но даже пытаясь найти вразумительные объяснения своему поступку, я не могу простить себе, что была такой эгоисткой. Я думала только о себе и о том, как с наименьшими потерями выбраться из пропасти, в которой я оказалась. Я прислушивалась к малейшим проявлениям своих страданий и не видела страданий своих близких. Я должна была звонить им каждый день, даже если мне нечего сказать, я должна была чаще приезжать к ним. Вместо этого я даже новогодние праздники провела с чужими людьми.
Я часто о них думала, я представляла, что они чувствуют и переживают, но я дистанцировалась от них. Я послала им много эсэмэсок, иногда звонила и всегда надеялась, что услышу автоответчик. Я старательно претворяла в жизнь то, что усвоила за время обучения: невозможно помочь другим, если сам нуждаешься в помощи. Я свалила в одну кучу заботу о них и свое присутствие рядом с ними и, завязав все узлом, отложила в долгий ящик, в надежде разобраться позже.
Несколько дней назад я позвонила матери. И нечего было надеяться, что я попаду на автоответчик.
– Алло?
– Мама, это я…
– Моя девочка, ну как ты?
– Я хотела у тебя спросить… Могу ли я провести у тебя выходные?
– …
– Мама, ты меня слышишь?
– Я уже готовлю тебе постель, моя девочка. Ты по-прежнему пьешь горячий шоколад по утрам?
Она непременно хотела приехать за мной в аэропорт. Я уговорила ее ждать меня на парковке, поскольку мне совсем не улыбалась перспектива лететь из Биаррица в Париж и обратно, чтобы не вскрылась моя ложь.
Мы быстро нашли компромисс между моей просьбой и ее желанием поскорее увидеть меня: она будет ждать у входа в аэропорт. Изучив расписание, я смешалась с толпой пассажиров, прибывших из Парижа. Лишь бы обратный путь не вызвал затруднений.
Я увидела ее раньше, чем она меня. Она несколько раз посмотрела на часы, ветер трепал ее короткие волосы. Мама. Я ускорила шаги, как будто хотела за несколько секунд нагнать упущенное время. Вдруг мне ужасно захотелось почувствовать себя защищенной. Целых два дня она будет моей матерью, а я – ее дочерью, мы будем семьей, пусть маленькой, пусть потерявшей одного из своих членов, но все же семьей.
Она увидела меня и улыбнулась, почувствовав себя уверенней: ведь до последнего момента она не верила, что я приеду. Открылись двери, и я очутилась в ее объятиях. Я чувствовала себя маленькой девочкой, и я была с мамой.
Мы долго не могли оторваться друг от друга, полные нежности и любви. А потом поехали домой.
Она говорила, не закрывая рта, всю дорогу. Протекла крыша, нужен был ремонт, ее подруга Анна купила новую машину, а как дела в клинике, подыскала ли я себе новую квартиру, хорошо ли мне живется у Марион? Я отвечала, стараясь не допустить оплошности. Я могла бы ей все рассказать, но пока была к этому не готова. Ложь – мое единственное спасение.
Она припарковала машину возле дома. Этого момента я боялась больше всего. Почувствовав что-то, она прервала поток банальностей и спросила, все ли у меня нормально.
– Все хорошо, спасибо. Как давно… это все из-за того…
– Я знаю. В последний раз ты была здесь, когда мы прощались с ним. Я переставила мебель, ты увидишь, в комнатах стало светлее.
– Ты сказала Кароль, что я приеду?
– Да, разумеется. Она хотела бы тебя видеть, но она в отъезде. В эти выходные у нее коллоквиум, по-моему, в Мадриде.
– Жаль! Увидимся в следующий раз. Мама, можно я останусь ненадолго одна? Я потом догоню тебя.
Несколько минут я сидела в машине и готовилась. Кусты живой изгороди давно не стригли; никогда прежде они не были такими высокими. В конце улицы светилась калитка из белого металла, которую я столько раз открывала: здесь когда-то жила Мамину. Я вышла из машины и глубоко вздохнула. Добро пожаловать домой!
В доме действительно стало больше света. Новый диван и низкий столик заняли место старого зеленого кресла отца. Изменился даже запах – совсем чуть-чуть, но я почувствовала разницу. И все равно я бы узнала его из тысячи – это был запах моего дома. Пахло старым камнем и деревом, стиркой, кухней и карамелизированным табаком. Он растекся по венам, уничтожая все мои страхи. Я в безопасности. Ничего плохого не может произойти со мной здесь.
Каждый вечер по пятницам отец курил трубку. Он поднимался в свою комнату, открывал окно, выходящее на площадь, где росли сливовые деревья и где мы играли детьми, набивал табаком чашу и наслаждался курением, уносясь в мыслях куда-то очень далеко. Я любила сладковатый аромат дыма, который пропитал стены дома, несмотря на все предосторожности, предпринимаемые отцом. Я любила этот ритуал, знаменовавший собой конец недели и начало выходных с их свободой и радостью. Я любила выражение его лица, когда он спускался, отправив вместе с дымом в окно все деловые заботы. И сегодня я по-прежнему ощущаю запах старого дерева, стирки, кухни, но аромат карамелизированного табака почти испарился.
– Пойдем, я приготовила тебе постель, – сказала мать.
Мою бывшую комнату превратили в гостевую. Я бросила сумку на ковер и посмотрела в окно: площадь ни капельки не изменилась.
– Я рада, что ты приехала, моя девочка.
– Я тоже, мама. Мне очень жаль, что я не смогла сделать этого раньше.
– Тсс, – произнесла она, покачав головой. – Я знаю, что у тебя много работы. И потом, наверное, тебе весело с Марион. Она такая забавная, мне она всегда нравилась.
Мне вдруг захотелось все ей рассказать, объяснить, что дело не в работе. Если я не смогла приехать раньше, то только потому, что у меня внутри все переворачивается. Войти в дом, где уже нету двух моих самых любимых людей, – это такая мука… И мне невыносимо тяжело видеть ее в одиночестве, хотя всего год назад у нее был муж и мать. Сама мысль, что моя мать может рыдать от горя, приводила меня в ужас.
Мне так хотелось сесть с ней за стол и выговориться. Но она предпочла говорить о пустяках: о протечке воды, о своей подруге Анне, о том, что в доме стало больше света. Или об отце и бабушке – но так же, как она говорила о протечке, обилии света и подруге Анне. И я должна была уважать ее выбор.
Первый вечер прошел так, будто у нас не было долгого перерыва в отношениях. Мы вместе готовили еду, ужинали, обсуждали новости и общих знакомых, а потом уселись на новом диване и смотрели DVD. И когда я поцеловала ее, пожелав доброй ночи, она выключила телевизор и спросила:
– Завтра я пойду к папе и к Мамину. Я каждое воскресенье их навещаю. Пойдешь со мной?
Я покачала головой.
– Нет, мама, мне жаль, но я не могу…
– Понимаю, моя девочка. Наберись терпения, когда-нибудь ты будешь к этому готова.
Я поднималась по лестнице, чувствуя на себе ее взгляд. Поскорее дойти до своей комнаты и выплакаться. Говорят, что матери тяжелее переносят страдания детей, чем свои собственные горести, и я приехала сюда не для того, чтобы выплескивать на нее всю свою боль.
– Джулия?
Я обернулась, сжав зубы.
– Ты знаешь, девочка, я много об этом думала. Невозможно найти оправдания тому, что случилось с папой. Он ведь был еще не старым, полон сил, здоров. Это несправедливо и непонятно. Что же касается Мамину, то, как ни грустно, но ей лучше там, где она сейчас находится. Знаешь, она ведь так устала. Ну ладно, иди спать, тебе нужно отдохнуть! Напомни завтра, чтобы я тебе рассказала о мадам Пулен, нашей соседке из дома № 17, – уверена, ты будешь смеяться. Доброй ночи, моя девочка!
Сжать зубы. Сжать зубы. Сжать зубы.
55
На почтовом ящике нет ее имени. Это уже не ее дом. Теперь у этого дома нет хозяйки.
Я толкнула рукой калитку, и в голове еще до того, как я открыла ее, раздался резкий скрипящий звук. По привычке я придержала калитку, чтобы она не хлопнула. Все как прежде.
Первым мне бросилось в глаза вишневое дерево. Я представила сладость ягод, сок, стекавший по подбородку, аромат вишневого пирога, импровизированные серьги, которые мы вешали на уши. Я вспомнила, как мы пытались бороться с вездесущими дроздами, любителями полакомиться вишней. В этом году ее сок стекал только с их клювов.
Маргаритки пляшут на ветру. Нужно нарвать много мелких белых цветов, ломая стебель ногтями у самой земли, потом проткнуть желтые сердцевины маргариток стеблем так, чтобы они полностью закрыли его. Держи, Мамину, это корона для тебя!
А вот клевер, его еще называют трилистником. Я часами ползала по земле, выискивая растение с лишним листком, что, по преданию, сулит счастье и удачу. Кто знает, может быть, если бы я нашла четырехлистник, она была бы еще с нами. Помню, как я скреблась в стеклянный квадрат двери (это был наш с ней секретный код), потом открывала дверь, и она выходила ко мне с улыбкой, которая всегда возвращала мне хорошее настроение. В голове звучит ее тихий голос – она никогда не говорила громко: «Входи, дорогая, для меня всегда радость видеть тебя». И мы находили какое-нибудь занятие – партия в скраббл, выпечка пирога, ласки, которыми мы одаривали друг друга, чаепитие, чтение поэм, беседа. Нам было достаточно любого предлога, чтобы провести время вместе. Я встречала ее взгляд, полный любви и тревоги – так смотрят на тех, кем по-настоящему дорожат. Такой же мой взгляд ловила она. Наверное, за банальными поцелуями, улыбкой, длящейся чуть дольше обычного, или обыденными комплиментами скрывается нечто, что можно выразить лишь тремя словами, которые не принято говорить без повода.
Качели не накрыли на зиму. Ткань тента побелела и покрылась пятнами, металл проржавел. Дверь гаража была грязной, пятна засохшей земли покрывали бетонные плитки. Зима везде оставила свои следы. Кустарник поник до земли, трава вытянулась, клен отбрасывал тень на ирисы, которым не хватало солнца. Во всем чувствовалось отсутствие Мамину. Ее здесь больше нет, и моих воспоминаний тоже.
В последний раз я шла обратно по этой дорожке. В душе я уже сказала «прощай» этому месту, которое видело, как я росла, ползала на четвереньках, спотыкалась, щебетала первые слова, смеялась, плакала, спала, играла и любила.
Я толкнула рукой калитку, и в голове снова раздался резкий скрипящий звук. По привычке я придержала калитку, чтобы она не хлопнула. Все как и раньше, за одним небольшим исключением: теперь я знаю, что не надо ждать подходящего случая, чтобы сказать эти три слова тем, кто тебе действительно дорог.
56
Я настаивала, чтобы мама высадила меня на парковке, а она хотела зайти со мной в здание аэропорта. Вместе мы нашли компромисс между ее желанием подольше остаться с дочерью и моей необходимостью скрыть ложь: мы простились у входа. Она знала, что я улетаю не за тридевять земель, но когда мы обнялись, я почувствовала, что рыдания, которые она пыталась сдержать, душат ее. Мне было так плохо, будто я действительно отправлялась на другой конец света, причем навсегда.
Я вошла в студию с сумкой всяких вкусностей и сердцем, переполненным противоречивыми впечатлениями.
Мне было хорошо в эти выходные. Я чувствовала себя уютно, спокойно, меня как будто со всех сторон обложили подушками, на которые я могла бы упасть, не причинив себе боли. Было много невысказанности, но еще больше безусловной любви, которая связывает мать и дитя, когда они встречаются глазами.
В нашей семье не принято афишировать любовь. В первый раз я сказала матери по телефону: «Я люблю тебя», – в тот день, когда умерла Мисс Бабушка. Когда я повесила трубку, она перезвонила Марион, чтобы та присматривала за мной, поскольку я, видимо, подумываю о самоубийстве. У нас любовь проявляется в незначительных деталях: в одеяле, которое поправляют на спящем, в фильме, который не терпится посмотреть, но ждут, пока вернутся домой остальные члены семьи, в последнем куске шоколадного торта, который оставляют другому. В плече, на которое можно опереться, в не очень остроумной шутке, над которой смеются, в листе подарочной бумаги, который хранят, потому что на нем написано «Моей маленькой дочурке».
Надеюсь, она меня простит.
Марин не было дома. Она предупредила меня эсэмэской: «Заночую у Грега, вернусь, если я тебе понадоблюсь». Вероятно, ее присутствие развеяло бы мою воскресную вечернюю хандру, но я не хотела их отвлекать от любовной лихорадки. Я приготовила себе горячий шоколад, разобрала сумку, надела пижаму и включила компьютер, решив проверить почту впервые за несколько дней.
Его имя высветилось среди спецпредложений бутиков, о которых я никогда не слышала, рассылок новостей и сообщений, отправленных благороднейшими и добрейшими людьми, которые мечтали завещать мне свои миллионы без всяких условий, кроме одного: срочно сообщить им мои банковские реквизиты.
От: Рафаэль Марен-Гонкальвес
Тема: News
Слава Богу, что никто меня не видит. Меня приняли бы за деревенскую сумасшедшую, судя по блаженному до глупости выражению лица.
Привет, Джулия,
Надеюсь, у тебя все хорошо.
И надеюсь также, что мое послание не вызовет у тебя раздражения. Твой адрес я нашел на сайте «Тамариска». Я вернулся в Лондон, жизнь пошла в своем обычном бешеном ритме, но я тем не менее часто думаю о бабушке. Я регулярно звоню ей, и она говорит, что у нее все хорошо, но она бы говорила так в любом случае, поэтому я о ней беспокоюсь.
Не затруднит ли тебя отвечать на письма, которые я буду время от времени посылать тебе? Я едва тебя знаю, но мне кажется, могу тебе доверять.
Надеюсь, ты мне ответишь. Как только представится возможность, я приеду, чтобы провести несколько дней с бабушкой.
С наилучшими пожеланиями, Раф.
Письмо было отправлено три дня назад. Наверное, он решил, что этот его поступок мне не понравился. Я кликнула мышкой на «Ответить».
Добрый вечер, Рафаэль!
У меня все хорошо, надеюсь, у тебя тоже.
Ты правильно сделал, что написал мне, и я с радостью буду сообщать тебе последние новости о твоей бабушке. На прошлой неделе мне представился случай поговорить с ней, и я почувствовала, что она вливается в жизнь коллектива. Ты должен знать, что она сама приняла решение остаться здесь. Не могу сказать, что это ее сильно обрадовало, но она уже подружилась со многими пансионерами и с удовольствием участвует в наших развлечениях. Она даже мне призналась, что никак этого не ожидала.
Разумеется, она скучает по своему дому, особенно трудно ей дается потеря независимости, но это нормально. Особенно радует, что она во всем видит позитивную сторону.
Отличная идея навестить ее. Уверена, она будет счастлива тебя видеть.
Не стесняйся, пиши мне, когда захочешь. Можешь также позвонить мне по телефону: 06 56 87 44 85, если тебе это удобнее.
Хорошего вечера!
Джулия.
Нажимаю на «Отправить».
Выключаю компьютер и заставляю себя согнать с лица глупую улыбку.
В голове крутится только один вопрос: сколько же ночей пройдет, прежде чем «представится такая возможность».
