Глава 17
Между битвами
– Вот что донесли наши доброхоты, – посмеиваясь, поведал князь Изяслав Хотену, уединившись с ним в горнице, – о разносе, устроенном возле Мичска Володимиркой Галицким Андрею Юрьевичу и его сыну Владимиру. Особой смелости, чтобы сию, гм, беседу подслушать, не требовалось, потому что Володимирка орал так, что и за стенами Мичска было слышно. И вот что он, Галичанин, вопил: «Ничего не скажешь, здорово княжит сват мой Юрий! Если рать на него от самого Владимира идет, как мог он о том не прознать? А ты, его сын, сидишь в Пересопнице, а второй в Белгороде, и как было не остеречь от сего войска? Если так Юрий княжит, то справляйтесь сами, а я возвращаюсь в Галич». И прогнал обоих к Юрию. Что скажешь, боярин?
– А то я скажу, – заявил Хотен, отпив предварительно из серебряного кубка, – что князь Володимирка Галицкий не суздальских князей ругает, а тебя хвалит, великий княже. Ты еще раз доказал всему свету, что лучше тебя нет воина на Руси, а может быть, и на всем земном круге.
– Не стану скромничать, я доволен собою. И когда отец митрополит Клим, подкрепив свои силы добрым глотком вина, называет меня великим стратегосом, я в душе соглашаюсь. Он ведь не льстец, наш мудрейший отец Клим, только иногда преувеличивает. Итак, отбрасываю слово «великий», а на то, что я и вправду стратегос, должен согласиться.
– Извини мне мое невежество, великий княже, но что такое стратегос?
– Стратегос по-гречески то же, что по-русски «умелый полководец», и сказать так обо мне будет справедливо. А великих стратегосов было немного. Я припомню сейчас разве что Александра Македонского, а у нас – блаженного предка моего Святослава Игоревича. Добрый был воин Святослав, вот только его прославленное «Иду на вы!» давно устарело. Налей-ка нам еще вина, боярин. Нам надо успеть отдохнуть, пока враги дают передышку.
Возясь с кувшином и кубками, подумал Хотен, что великий князь вызвал его для беседы наедине, удалив из горницы даже своего чашника, вовсе не затем, чтобы рассказывать об Александре Македонском. Однако, как ни скребут на душе кошки, беседу следует поддерживать.
– Любопытно, великий княже, где бы мы сейчас разговаривали, если бы ты послал князю Юрию грамоту «Иду на вы!»?
– Конечно же, я молодец, что не испугался большого войска Володимирки, повисшего у нас на плечах, а ударил на Белгород и Киев. Однако сие было бы невозможно, если бы ты не обезвредил лазутчиков Юрия, а наше войско, заняв единственную прямую дорогу на Киев, не перекрыло гонцам Володимирки и Андрея всякую возможность предупредить Юрия о нашем на него походе. Смешно и горько мне сие, мечник, однако мы использовали давнюю беду Руси, в коей испокон веков царствует бездорожье. Если бы мы шли так по земле франков, гонцы, загубив по несколько скакунов, обогнали бы наше войско по объездным путям. Они там ездят дорогами, вымощенными камнем еще древними римлянами во времена великого Цезаря, а через реки у них переброшены каменные мосты! Уже тысячу лет те мосты простояли и еще столько же простоят, представляешь? Хороша была и стратегема с ложными кострами…
– Стратегема?
– Так по-гречески называется воинская хитрость. Я, знаешь ли, попросил отца Клима, чтобы выписал из своих книг и дописал, чего сам припомнит, про все книжные стратегемы. А как соберемся с боярами думать, чтобы прочел. Зачем тужиться, придумывая воинские хитрости, если добрые люди за нас уже поработали головами? Кстати, Петро трудится сейчас, записывает в свою летопись повесть о нашем походе. А вот о тебе ему приказал не писать… Отчего ж не спрашиваешь, почему?
– Зачем спрашивать? И так знаю, что недостоин таковой чести.
– Просто о тайных делах мы молчим, ведь правда? И тем более нельзя о них писать, что можно невольно предупредить о новых наших придумках противника и даже подсказать ему, как их использовать против нас. А тебя я еще награжу, мечник. Может быть, прямо сейчас. Ибо вижу, что грустен и добрым шуткам смеешься через силу. Поведай же, что случилось.
И Хотен, как отцу родному (а разве великий князь не отцом пребывает всем своим подданным на Русской земле?), рассказал о своей беде.
Князь не раздумывал долго. Стукнув по столу кулаком с такой силой, что чуть вино из кубков не расплескалось, он приказал:
– Прелюбодейку и ее дружка приказываю расстрелять на воротах, выблядка поработить! С горничной и тестем разобраться и твоей власти мечника хватит. Нельзя такую наглость спускать мужней жене, тем более купеческой дочери! Когда от родича моего Владимира Давидовича сбежала жена, известная тебе добре Звенислава Всеволодовна (что ж не подкручиваешь ус? Не узнаю своего мечника!), и он не захотел или не сумел отомстить, а после, желая взять Башкорда в союзники, признал его отчимом своего сына от распутницы… В общем, наши сплетники не один ушат грязи на бедного вылили. А как избавишься от злой жены, я тебя женю на боярышне. Тогда уж мои бояре перестанут, наконец, на тебя коситься. Вот только как ты доберешься до обидчиков, если они во Владимире, что на Клязьме? Если бы не война с ним, я попросил бы стрыя своего Юрия выдать их как преступников или поменять на его пленных бояр, какие поплоше… Вот только на Суздальщину для того только, чтобы тебе угодить, я не пойду, нет!
И великий князь погрозил пальцем своему мечнику. Хотен через силу улыбнулся – и вдруг хлопнул себя по лбу:
– Не думай, что тщусь польстить тебе, великий княже, но в беседе с тобою или с отцом Климом и моя голова вроде как светлеет… Ведь милостиво упомянутая тобой поимка Юрьевых лазутчиков до конца не доведена. Второй приказчик, посланный Саидом в Киев к Юрию, на Волынь во Владимир до нашего похода так и вернулся. Позволь мне обыскать киевскую лавку и дом Саида, схватить того лазутчика, если там прячется, засадить его в поруб, а под его именем отправить на Суздальщину моего персианина-холопа, голову которого я в свое время выкупил у Башкорда. Он в торговых делах Саида не собьется, потому что у него служил подручным. Кстати и ведомости о том, что в тылу князя Юрия творится, привезет.
– Так пусть и едет под своим именем! Не надо усложнять лазутчику задачу, когда можно и попроще. Но ты пока возьми людей у Чудина, уже бывших в том деле, и пусть последят за владениями Саида, пока ты не вернешься. Я ведь решил отправить тебя в посольство, для чего и вызвал. Не бойся, недалеко поедешь, в Вышгород. Но прежде я хотел поговорить о самом тайном нашем с тобою деле – вспомнил, о каком? Мне куны нужны сейчас, как никогда, однако ехать в указанное место, пока Юрий не выступил на нас в поход, весьма опасно. Вы с Радко воины, вам к опасности не привыкать, а вот опасно для того добытка вашего, что назад повезете, – могут вороги отбить. Поэтому будьте готовы к тайной поездке, держите при себе пустые возы, лопаты, чтобы в любой момент могли отправиться, и в походе тоже, но поскачете только тогда, когда я скажу. Сие понятно?
– Понятно, великий княже, – кивнул головой Хотен и даже испугался: передряги и переживания последней недели выбили у него из головы мысли о кладе Мономаха и даже о возможности сказочно обогатиться, получив свою долю. Или это от недосыпа? Ночи он теперь проводил с Радко за медом, но заснуть удавалось только на рассвете, и то на какие-то полчаса.
– …напрасно мы расхвастались. Конечно, всем нам очень приятно, что за победу заплачено не смертями, а малой кровью и жестокой усталостью. Раненые стрельцы, слава богу, выздоравливают, коней сейчас кормят вволю и выхаживают от заработанных в походе недугов. Венграм придется давать большие подарки – а за что, спрашивается? За трехдневный скорый поход, да еще за скачки на Ярославом дворище! Какая же сие победа, если противник сохранил все свои силы, не считая бояр, захваченных в Киеве? Вон Володимирка, отступая в свой Галич, ограбил те города на большой западной дороге, которые открывали перед нами ворота. В том же Мичске горожанам пришлось серьги вынимать из ушей, чтобы набрать потребованную им меру серебра. Если бы мы его разбили, те же горожане ловили бы и грабили бегущих порознь галицких дружинников.
– А не стоит ли помочь ограбленным горожанам казной? – спросил Хотен.
– Стоило бы, если бы моя казна была бездонной бочкой золота! Венгров я на днях отправлю к их королю, нечего им делать в Киеве, а пополнений у нас пока недостаточно, чтобы закончить войну. Я не одержу настоящую победу над Юрием и Володимиркой, пока не уничтожу их войск в настоящей, жестокой битве. А своих сил пока для того недостаточно, даже с киевскими полками и с черными клобуками. Ты удивишься, но я, поразмыслив, решил пригласить в Киев на великое княжение дядю своего Вячеслава.
У Хотена даже челюсть отвисла. За что тогда боролись?
– Ага, и ты удивился, – кивнул головою великий князь. – А вот отец Клим меня поддержал, равно как и Чудин. Отец Клим припомнил, что Рим был могуч, пока им правили два выборных князя, консулюсы, а когда захватил всю власть цезарь, скоро сошел на нет. Потом в Царьграде бывало такое, что правили вдвоем два цезаря – и ничего, не развалился Царьград. У нас с Чудиным другие доводы. Ну, был я единоличным великим князем киевским уже трижды, и не помогла мне моя храбрость удержаться. Каждый мало-мальски честолюбивый Рюрикович на меня обижался за то, что я не в очередь занял столицу Русской земли (будто я первый?), и бросался, как собака. Ты ж сам помнишь. А пригласив сесть рядом с собою на золотой киевский стол дядю Вячеслава, я добьюсь очень многого. Он же самый старший из сыновей Мономаха и имеет, если по правде, верные права на великое княжение. Сие раз. Вышгород, ключевая крепость под Киевом, будет всегда в моих руках. Сие два. Я своего старшего дядю добре знаю и не сомневаюсь, что на радостях старик отдаст мне свою большую дружину с надежным, мощным тысяцким Воиславом и щедрой рукой поможет наградить венгров. Сие три. Пускай его красуется, суды рядит и пирует в Киеве, а я буду воевать и править. И так, вдвоем, легче будет сберечь Русскую землю. Понял?
– Да вроде бы. Когда ехать, великий княже?
– Будто сам не знаешь? Тотчас, разумеется, – ухмыльнулся князь Изяслав и отставил в сторону кубок. – Вот что ты скажешь дяде моему Вячеславу Владимировичу…
На прощанье великий князь велел Хотену взять на конюшне того белого аргамака, на котором въезжал последний раз в Киев («что-то не по нраву мне пришелся, а у тебя в посольстве и заводной должен играть») и подобрать наряд побогаче из брошенной Юрием Долгоруким казны.
Рыся под посольским значком на безупречно ему послушном белом Сфандре, тяжко вздыхал посол, поглядывая на гриву щедрого княжеского подарка: очень было похоже, что молодые своенравные кони, чувствуя болезнь всадника, именно поэтому не желают ему повиноваться. Конечно же, после почти бескровной победы князь Изяслав смотрится молодцом, однако недуг, если примета с жеребцами верна, просто спрятался на время. Хотен перекрестился: он не боялся смерти и страданий от ран, нанесенных оружием или каким иным орудием, видимым и понятным, однако болезни, неведомо откуда берущиеся и неизвестно каким внутренним огнем сжигающие человека, вызывали в нем темный ужас.
А день был чудесный, будто природа и сама готовилась праздновать Великий День Христов, Пасху. Днепр сиял под солнцем, даже и до прибрежной дороги доносилось плесканье рыбы, и глазу приятно было коситься на пестрые паруса плывущих к киевской пристани купеческих судов.
Радко, который на выезде из Киева дулся, потому что не был назначен на сей раз послом, сменил гнев на милость и выехал вперед, вровень с Хотеном. Он тоже впервые сегодня оседлал нового коня, крепкого гнедого жеребца-трехлетку из конюшни Жирослава.
– Ну как, посол, сегодня не станешь ловить стрелу в нагрудник?
Выехавший налегке, в одной кольчуге и с мечом, Хотен почувствовал, что по спине его пробежал холодок. Тем не менее ответил он весело:
– Смекаю, друже, в Вышгороде нас ждут другие подарки.
И прав оказался. На сей раз посол был мгновенно впущен в Киевские ворота Вышгорода, на улицах народ, услышав, что посол из Киева от великого князя Изяслава, сочувственно на него поглядывал, раздавались крики «Слава!», «Бог и Изяслав!», а князь Вячеслав Владимирович тотчас, не успели послы спешиться и размять ноги, выслал за ними слугу.
Снова увидели они, Хотен и Радко, гридницу, полную играющих и скачущих скоморохов, только теперь князь Вячеслав Владимирович сам прогнал их и торопливо поднялся с ложа, чтобы встретить посла на середине гридницы. За согнутой спиной его уже стояли князь-приживала Всеволод и важный боярин, видимо, пресловутый Воислав. Еще успел заметить Хотен, что немецкая шпалера висит в гриднице на почетном месте, у самого красного угла. Разгибаясь после поклона и представляясь, посол спрятал ухмылку в усы: глазки у престарелого дяди Изяславова горят, вот-вот начнет старинушка потирать руки в радостном предвкушении. Что ж…
– Это ведь ты, Хотен, приезжал в доспехе Изяславовом? Тебя стрела на крыльце моем ударила, да панцирь не пробила?
Опять поклонился Хотен и начал проникновенно:
– «Отче, я кланяюсь тебе. Ибо Бог у меня отца моего Мстислава забрал, и ты мне теперь отец. Если я обижал тебя в прошлом, то теперь каюсь в сем прегрешении перед тобою и Богом. Если ты меня простишь, то и Бог тебя простит. А ныне, отче, вот, я даю тебе Киев. Приезжай и сядь на столе деда своего и отца своего».
Глаза старого князя наполнились слезами, он смахнул их рукавом и заговорил дрожащим голосом:
– Дождался, наконец-то я дождался! Нет, посол, ты скажи ему вот что: «Сыне! Помоги тебе Бог за то, что ты учинил мне сию честь. И разве меня ты ею почтил? Богу ты честь воздал. А что говоришь ты «Отец ты мне», так ведь и ты мой сын. У тебя отца нет, а у меня сына нет. Потому будь ты мне и сын, и брат». Скажи еще, что я соберусь как можно скорее и буду в Киеве завтра, на Пасху, мы поцелуем крест друг другу и добре повеселимся.
– Прошу отпустить меня, великий княже, чтобы я как можно скорее привез твое милостивое согласие своему князю.
– Кто ж отпускает доброго вестника без подарка? – воскликнул радостно князь Вячеслав, оглянулся нетерпеливо и вдруг начал снимать с шеи золотую гривну со цветными каменьями.
С гривной и шапка полезла вверх, а с нею и накладные рыжие волосы, прикрепленные к круглой княжеской шапке, примерно, как кольчужная бармица к шлему. Шапка шлепнулась на пол, а князь Вячеслав, с голым черепом ставший похожим на Кощея Бессмертного, захихикал, будто добрую шутку отмочил, благосклонно принял у подскочившего и нагнувшегося Радко свою шапку и сунул гривну оторопевшему послу:
– Держи уж, надевай сам – ишь какую толстую шею себе отрастил… А тебя, Радко, подарю тоже в Киеве, не забуду… Сейчас недосуг мне.
Прощаясь, Хотен попросил князя Всеволода проводить его до крыльца. Всеволод пожал плечами, но покорно покинул гридницу.
– У тебя, княже, застряла принадлежащая мне книга, «Песни Бояновы», руки Нестора Летописца, завещанная мне духовным отцом моим Феоктистом. Не знаю, приедешь ли ты в Киев завтра, посему и позволил себе обратиться к тебе сегодня.
– Да, я слышал, что она краденая, посол. Но почему ты только теперь решил лишить меня последнего моего достояния?
– На тебя я вышел по своду. Мог бы описать всю цепь покупателей, да времени нет. А требую потому, что теперь есть мне где книгу хранить.
– Ладно, что ж… Я должен еще и заплатить, кажется? Кун у меня нет…
– Пеню прощаю, на те куны можешь заказать себе список. Будь здоров, княже. Спасибо тебе…
– Постой, посол. Ты знаешь ли, что Несмеяна Иворовна попала в беду?
Хотен похолодел. Только этого не хватало! Что еще с нею стряслось? Об этом можно и спросить, только как можно безразличнее.
– А что случилось, княже?
– Говорят, ее в монастыре чуть голодом не заморили. Настоятельнице не по нраву пришлась!
– Опять, значит… – выдохнул Хотен.
– Опять? – князь Всеволод протянул и покосился на Хотена обиженно. – Тебе ведомо больше моего. И неспроста, надо думать. Господи, ну почему все в нашей жизни – и богатство, и лучшие книги, и красавицы – всегда достаются таким, как ты, посол? Толстошеим – добре сказал дядюшка Вячеслав. Я не могу ничем ей помочь, так помоги хоть ты. Прощай.
У коновязи Радко, подняв у своего гнедка ногу, неодобрительно рассматривал подкову. Увидев друга, спросил небрежно:
– И на что тебе князек-неудача понадобился?
– Книгу я свою велел ему возвратить.
– Дались тебе, хоробру, сии книги! То одна ему книга нужна, то другая… Хочешь такую же согнутую спину, как у отца митрополита? Как думаешь, одарит меня старинушка в Киеве, не забудет?
– Едва ли забудет. Он сейчас готов весь Киев засыпать подарками. Дурак будет сей, как ты говоришь, князек-неудача, если не выпросит у него сейчас себе волость.
– Не станет просить, – ответил Радко, уже вскарабкавшись в седло и отдышавшись. – Разве что кун на прожитье. За волость нужно на войну ездить, а у него другое на уме… Поехали, что ли, посол? Эй, мужи, шевелись!
– Девки?
– Если бы… Песни, тьфу! Дед его, славный воин, перевернулся бы в гробу. Эх, ну и погуляем же мы завтра! Чертям в гробу станет тошно!
Однако именно им недолго пришлось праздновать. Хотен, тот и вовсе всю пасхальную ночь просидел в засаде напротив усадьбы покойного Саида, где за время его отсутствия наблюдалась подозрительная возня, но в чем дело, неопытные в деле сыска дружинники тысяцкого Чудина уразуметь так и не смогли.
Наученный происками лазутчиков во Владимире, мечник решил не привлекать Анчутку к обыску в киевской лавке и в усадьбе Саида. И хотя помощь Анчутки как переводчика могла бы очень пригодиться Хотену при допросах киевских Саидовых служителей и домочадцев, не было с ним верного персиянина, когда под пасхальный трезвон колоколов во главе дружинников Чудина ворвался он в осиротевшую усадьбу персидского купца, а Радко со своим десятком, тот же звон заслышав, – в лавку на Торговище. Прилепа, та, правда, понимала, о чем персияне меж собою говорят, а вот читать написанное не умела. Когда начались допросы, она и виду не подавала, что разумеет по-персидски.
В ходе допросов выяснилось, что шум в усадьбе объяснялся просто и безобидно: родственники повешенного Саида делили между собою оставленное им наследство, а домочадцы пытались получить с них зажитое на службе у покойника. К сожалению, приказчика-лазутчика среди захваченных не оказалось, зато поехать во Владимир на Клязьме поторговать вместе с человеком великого князя согласился племянник Саидов, Иса, усмотревший тут собственную выгоду.
Наконец, Хотен подмигнул децкому, потом Прилепе, скромно простоявшей весь допрос у стеночки, вышел из горницы и, оставив Хмыря в сенях сторожить пленников, толкнул двери первой же попавшейся комнаты. И в ней, как и в главной горнице дома, не было мебели, кроме ковров и низких сундуков.
Радко, кряхтя, опустился на сундук, Хотен уселся на пол, спиной к стене прислонившись и длинные ноги вытянув, девчонка осталась было стоять, но хозяин прикрикнул на нее, чтобы тоже села. И выдохнул:
– Ух! Голова от сих персов кругом идет. Давайте разбираться.
– Одного не пойму, – прогудел Радко, – как это они ноги себе не выламывают, на пятках сидя? А народ вроде порядочный.
Хотен перевел глаза на девчонку. И она вытаращила на него огромные свои глазищи, слишком большие для ее малого, в кулачок, неприметного в остальном личика.
– О чем персы говорили меж собою, Прилеп? Приказчика того сбежавшего вспоминали они?
– Я не все уразумел, господине боярин. Но приказчик Гилян вернулся, как я понял, во Владимир, тот, на Волыни. А племянник Саидов, Иса, сказал своему отцу, что охотно поедет на Суздальщину с товаром и охотно возьмет с собою человека Хотена. Ведь сей человек непременно Куздари, собака, изменивший покойному дяде. Пусть едет! Он или в дороге прирежет Куздари, или просто отдаст людям другого великого князя.
– Другой великий князь – сие Юрий, который Долгорукий, – глубокомысленно объяснил Радко. – А кто такой сей Куздари, Хотен?
– Да Анчутка мой, – досадливо покривился Хотен. – Вот ведь незадача! А ты ничего не перепутала? То бишь, не перепутал?
Прилепа покачала головой и закусила губу.
– В осиное гнездо Анчутку посылаешь, – и Радко поднял на Хотена глаза, покрытые красными прожилками, усмехнулся. – И что же ты придумал, золотая ты наша голова?
Хотен досадливо отмахнулся.
– Может, некогда и неплохо варил сей котел у меня на плечах, да в нашей вечной беготне… Ладно, кое-что придумал. Всех схваченных сегодня людей Саида сажаем с разрешения великого князя в поруб. Объясняем: если мой человек не вернется с Суздальщины, они будут повешены как лазутчики князя Юрия. Анчутка отбирает нужный для поездки товар и выезжает на Суздальщину один…
– Один тут даже твой Анчутка не справится, – скривился Радко.
– Наймет пару человек по пути, где-нибудь в Моравийске, – и Хотен поднял глаза на Прилепу. – А ты не хочешь ли поехать? Ты ведь, кстати, свободна теперь. Вряд ли родичи Саида станут теперь тебя искать. А найдут, не дай бог, так я тебя выкуплю – и дело с концом. Анчутка мужик спокойный, он к тебе приставать не будет. А?
И про себя добавил, что это еще надо найти охотника, который к такой, ни кожи, ни рожи, вздумал бы приставать, а в мужском платье тем более. Между тем Радко вдруг прицепился к девчонке:
– А надо сперва разобраться, ты кто – Прилеп или Прилепа? Была девка, стала отроком – и с чего бы это? Не проклял ли тебя Саид-висельник, что ты пол свой переменила, а? Давай спускай портки, поднимай сорочку, чтобы мы с боярином наконец разобрались!
Девчонка сперва покраснела, потом побелела. И вдруг выпалила:
– Хозяин! Я не для того в слуги к тебе нанималась, чтобы с твоим персиянином за сотни верст уезжать, когда ты вот-вот на большую войну поедешь! И не надейся!
Топнула ногой и вылетела в сени.
Радко ухмыльнулся и хлопнул приятеля по плечу:
– И портки стаскивать не надо. Ясно, что девка. И почему они к тебе так липнут, а, Хотен?
