Глава 11
Новое задание князя Изяслава
На сей раз Владимир, что на Волыни, не показался Хотену таким уж большим городом – потому, должно быть, что по знакомым местам проезжать всегда быстрее.
Великий князь Изяслав Мстиславович принял Радко и Хотена сразу, не дав и переодеться с дороги. Странно было оказаться в чисто выметенных, хорошо протопленных покоях, и странно было из простых отношений, складывающихся между людьми, скачущими по зимним дорогам и тропам, еле держась в седлах от усталости, переместиться в среду хитроумных расчетов и тонких державных соображений, возникающую в думе великого князя.
Первым заговорил Радко.
– Великий князь, когда были мы в Вышгороде, ко князю Вячеславу прибыл из Киева послом от князя Юрия его боярин Жирослав. Мне удалось узнать, какие слова князя Юрия он привез. Юрию известно, что твой брат князь Владимир отправился к угорскому королю за войском. Он предупредил князя Вячеслава, чтобы от тебя держался подальше, а в случае твоего наступления приказал послать Вячеславову дружину в Киев себе под начало.
– Дозволишь ли слово сказать, великий князь? – осведомился Хотен. Князь мрачно кивнул. – Я прямо из Киева. На воротах проверяют всех въезжающих, развязывают возы у смердов. Как перед войной.
– Спасибо, – князь снова кивнул, на сей раз благодаря. – Как там, привез книгу? А, она у тебя, Радко? Отдай Хотену, а ты сейчас же отвези отцу митрополиту. Нет, постой, посиди сначала с нами, мне потребуется твой совет. Не возражаете ли, ближние мои бояре?
Присутствующие бояре, то есть заметно располневший за три года, что не встречался с ним Хотен, Петр Бориславич, и такой же сухой, как и прежде, безбородый Чудин, переглянулись. Петр Бориславич улыбнулся Хотену и кивнул, Чудин пожал плечами.
– Не нужно семи пядей во лбу, чтобы уразуметь: измена у нас, бояре, – продолжил Изяслав. – Кто знал о цели тайного посольства Владимирова?
Бояре помолчали. Ответил Чудин:
– Нас двое с Петром, да ты, великий княже. Я молчал. А ты, Петро?
– Нем был, как рыба.
– Я тоже не болтал, бояре, – усмехнулся князь Изяслав. – Вам же доверяю, как себе. Однако мы забыли о самом князе Владимире. Моему брату восемнадцать лет, а в нем все еще детство бродит. Мог перед отъездом проболтаться. Давайте думать, кому.
– Дозволь, великий княже? – и Петр Бориславич принялся загибать пальцы на левой руке. – Молодой жене своей венгерке, раз. Хоти своей городской, Маричке, особенно если выпить успел перед выездом, два. Боярам своим, три.
– Насчет невестки моей, Белушевны, сие вряд ли. Та зело юна и по-русски толком еще не научилась. Любопытны Белушевне одни наряды, – заметил князь. – А ты что скажешь, бывший емец, нынче мой боярин-советник?
Петр и Чудин переглянулись снова. Хотен же встал и, поклонившись, заговорил:
– Первое. Сие может быть не свой изменник, а хорошо у тебя прижившийся лазутчик Юрьев.
– Не вижу особой разницы, – нахмурился князь. – Ты сам, боярин, был в отъезде и не ведаешь еще, что для чужих ушей объявлено: Владимир поехал в свою волость, набирать дружину. Чтобы так близко ко мне, государю, подобраться, лазутчик должен был и мне клятву принести. Поймаем – все едино повешу.
– Дозволь продолжить? Второе, следует послать гонца ко князю Владимиру Мстиславичу с твоей грамотой, где ты, великий княже, спросишь прямо и строго, кому он поведал о своем посольстве перед отъездом. И третье. Надо пустить ложный слух, что ты тайно готовишь поход, скажем, на Галич или Новгород и венгерское войско для того и вызываешь. А перед тем начать присматривать в оба глаза за всеми, кому князь Владимир Мстиславич…
– Дозволяю сказать коротко – Мачешич, – махнул рукою князь Изяслав.
– …мог проговориться перед отъездом. И на всех городских воротах поставить людей, в лицо знающих тех, на кого легло подозрение. Когда ложный слух пройдет, лазутчик захочет сообщить о нем своему хозяину в Киев – и птичка в силке.
– Дельно. Только лучше – о моем походе на Новгород Великий, потому что до Новгорода, слава богу, далеко, а вот злого родича моего Володимирку Галицкого лучше не дразнить: еще дождемся его с войском на свою голову, а сейчас сие особливо некстати. Давай, советник, сам займись лазутчиком. А ты, Радко, старый мой слуга, помоги ему своим десятком и из дружины моей возьмите отроков, сколь нужно…
– Позволь, княже, тебе возразить, – поднялся со скамьи Чудин. – Чтобы надежнее было, следует ограничиться отроками Радко, кои вне подозрений. Я же к ним придам трех своих – Моислава, Угрина и Семку: они тоже в отъезде были по моим делам, в Теребовле. А задумка хороша, княже. Раз проявился мерзавец, надо сразу и выловить.
– А я, княже, возьму на себя новгородский слух, когда наш емец ловушку подготовит, – добавил Петр Бориславич и усмехнулся. – Кстати, и черноокая Белушевна любит со мною посоветоваться о своих нарядах.
– Одобряю. Только я не мадьярку в немецком шелковом платье одобряю – то еще зрелище! Спасибо, бояре, за вашу службу. Отдохните. Ты же, советник, ненадолго задержись.
Теперь князь расспросил Хотена подробно о поездке за книгой. На предупреждения Творилы покривился, потом сказал:
– Волхва твоего я одарю. Теперь одна надежда на умницу нашего, на отца митрополита. Если он тайну книги блаженного деда моего не раскроет, то мы с тобой и подавно – тайна ведь книжная! А твоя задумка, как лазутчика выманить, откуда пошла?
– Про такое мне покойный отец, мечник при отце твоем, великий княже, поведал. Только тогда воровской лазутчик засел во дворе богатого купца. Отец мой заранее спрятал в соседней усадьбе вооруженных отроков, а потом распустил слух, что купец уезжает со всеми домочадцами, одного сторожа оставив. Разбойники и нарвались на засаду, и воровской лазутчик с ними.
– Поговори и о своей задумке с отцом митрополитом. Помнится, он мне нечто похожее рассказывал. И еще: возьми на сие дело две гривны у ключника, из них наградишь своих людей, да еще найми себе подручных у гостя Карпа: он не доброхот Юрию, ибо Юрьевы люди убили у него сына. Для слежки нужны люди местные, Владимирские закоулки добре знающие.
– Сделаем, великий княже!
– Яхонт, говоришь, пал? – князь выпятил нижнюю губу, помолчал. – И в Чертовом лесу лежат его голые, обглоданные кости… Что ж, боевые кони редко когда своей смертью помирают. Смерд сказал бы, что подыхают, да у меня язык не подымается… Однако же куда горестнее, мнится мне, если такого верного друга поранят неизлечимо в бою и своею же рукою добивать придется, чтобы не мучился.
– Прости, княже, что не сохранил твоего подарка! – поклонился Хотен.
Князь Изяслав улыбнулся своей прежней белозубой улыбкой, Хотен сразу приободрился.
– И без того дивуюсь, как старичок Яхонт такие походы осилил. И раз так уж пошло между нами, советник, что я тебя конями снабжаю, словно конский барышник, дарю тебе нового коня, опять-таки из своего личного табуна. Добрый венгерский комонь, двухлетка, именем венгерским, что не выговоришь, так я его по-простому Беляном окрестил. Отчего-то, сам не понимаю, не удалось нам с ним подружиться, а ты помоложе будешь, авось справишься. Скажи там старшему конюху, чтобы для тебя Беляна держали в моей конюшне, пока усадьбой своей боярской не обзаведешься.
Хотен поблагодарил за честь и не заметил, как оказался на крыльце великокняжеского терема. Недоуменно посмотрел на книгу, которую, оказывается, все время разговора с великим князем продержал под мышкой, позвал Хмыря, чтобы подвел Рыжка ко крыльцу. В голове у него мутилось от усталости.
– Эй, советник! – услышал он голос Радко будто издалека. – Покончишь с делами, гони прямо в баню. Я велю так растопить, чтобы каменка раскалилась!
Келейник пытался не пропустить невежу к митрополиту, однако Хотен пер напролом, не тратя слов на уговоры. Напряжение, бодрившее его на думе у князя, спало, и Хотен чувствовал, что в любое мгновение может упасть и заснуть.
Он увидел сперва рассерженное, потом удивленное лицо митрополита Климента, успел протянуть ему книгу, и только выпустил ее из рук, как в ушах зазвенело, а перед глазами посыпались с неба бесчисленные светлячки…
Хотен очнулся, встряхнул головой. Вскоре мутное пятно прояснилось в бревенчатый потолок, под лопатками была твердая скамья. Книга! Отдал ли книгу митрополиту? Осторожно поднял он голову…
– Ну и молодец! – раздался справа, вблизи голос митрополита. – Ты еще слишком молод, боярин, чтобы лишаться чувств, как девчонка. Скажи, давит ли у тебя в груди, можешь ли вздохнуть без боли?
– В груди не болит, господине отче, – отвечал Хотен. – А что это со мною было?
– Полежи пока, не суетись. Ответ был бы не прост, понеже врачевание есть сложнейшая из наук, и я в нем не упражнялся на людях, только книжную его мудрость усвоил. Однако великий греческий врач Гиппократис сказал бы, что в тебе нарушилось соотношение жизненных соков, а именно: крови, мокроты, желтой и черной желчи. Не был ли ты ранен в поездке? Нет? Тогда израсходовал слишком много мокроты во время скачки. Ты не жалеешь себя на службе великому князю, а человек тут не лучше коня: себя можно загнать точно так же… Омой свое тело – токмо с бережением, слишком горячий пар тебе может навредить, попостись с недельку, полежи пару дней. Разрешаю тебе и церковь не посещать, пока не поздоровеешь. Тем более что наше с тобою дело затягивается, боярин, спешить тебе особенно некуда…
– Скажи только, господине отче, та ли книга?
– Сие она, сынку! Думаю, что именно та самая, что нам нужна. Однако мне необходимо время, дабы раскрыть ее тайну, а впереди много хлопот: ты в своей вечной гонке и не заметил, небось, что приспевает уже Вербная неделя.
– А будешь ли, как обещал, разрезать переплет?
– Я же велел тебе отдохнуть! – прикрикнул отец Клим. – Чрезмерное умственное усилие сейчас может для тебя оказаться столь же опасным, как и рубка на мечах в доспехе. Скажу только одно: расклеивать переплет я стану в последнюю очередь, ибо убежден, что разгадка прячется на страницах книги.
Хотен медленно спустил ноги со скамьи, уселся. Помотал головою – не кружилась, слава богу. Митрополит сердито взирал на него из-за книг, заваливших его стол. Ничего не поделаешь, служба заставляет быть назойливым. Поклонился Хотен и заговорил:
– Я отдохну, господине пресвятой отче, однако обязан выполнить иное поручение великого князя. Не обессудь, но велел он с тобою его обсудить.
Поведанное Хотеном митрополит выслушал с видимым нетерпением, однако прерывать не стал. Помолчал по своему обыкновению, потом заговорил, явно преодолевая нежелание:
– Не по душе мне такие дела, однако если уж велено тебе… Я ведь тоже оказался вроде как на службе у твоего великого князя, без него мне на вожделенный престол в Святой Софии никогда не вернуться. Да, я рассказывал ему одну байку, которую очень давно слышал в Константинополе, по-нашему Царьграде, когда учился там. Ловили лазутчика при дворе персидского царя, и царь каждому из вельмож, коих подозревал, сообщил наедине придуманную весть, важную для его врага, царя Лидии. Только каждому свою особую, понял? И когда царь Лидии повел себя так, как следовало поступать после сообщения, придуманного для одного из вельмож, того вельможу и… казнили его, одним словом.
– Нам такое не подходит, – покачал головой Хотен. – У великого князя нет времени, чтобы выяснять, какую именно подставную весть получит князь Юрий. Однако весьма мудрый был замысел, господине отче.
– Ты тоже неплохо придумал, только имей в виду, что изменник, скорее всего, отправится в Киев не сам, а пошлет своего человека.
– И я про то думал. И весть сообщит на словах, а не в грамоте – если не полный дурак. Спасибо тебе, господине пресвятой отче, за великую ко мне, ничтожному грешнику, доброту.
– И тебе спасибо, боярин, что поразвлек малость. А то я все с книгами, да с книгами. А рожа келейника опротивела уже.
Разговор этот вспоминал Хотен, когда на исходе следующего дня в дорожной одежде, в вонючем кожухе, снятом с Хмыря, и на беспородной кобыле Мухрыжке медленно ехал Борисоглебской улицею, разыскивая описанный ему прохожим владимирцем двор гостя Карпа. О, если бы и лазутчика можно было так легко найти, как двор в городе! А вот и он, Карпов двор. Любопытно, ведь звание гостя у купца предполагает не только занятие торговлей за пределами Руси, но и богатство. И почет: вон у варягов, как слышал Хотен, гостями называются старшие дружинники князя, вроде наших бояр, тысяцкого и конюшего. А дом у гостя Карпа оказался небольшим, хоть и не сказать, чтобы скромно украшенным. На калитке, например, висел немецкий бронзовый дверной молоток, которым Хотен не преминул воспользоваться.
После нелепой перебранки со слугой он оказался в довольно прохладной, холодным дымком припахивающей горнице, где навстречу ему встал невысокий, крепко сколоченный муж в домашней одежде. Поклонился и молча показал на скамью.
Хотен перекрестился на красный угол, поклонился, уселся и завел свою речь:
– Прости, что не назвался твоему слуге, почтенный Карп, но дело, по которому я обращаюсь к тебе, весьма тайное. Я Хотен Незамайкович, новый боярин и советник великого князя, и к тебе пришел по его поручению. Оделся поплоше, чтобы меньше замечали меня в городе. А поручение мое: нанять у тебя двух-трех людей для тайного одного дела. Великий князь Изяслав Мстиславович сказал мне, что ты обижен князем Юрием Долгоруким, а потому поможешь мне.
Хозяин еще более сузил свои глаза-щелочки:
– Меня раньше звали Карпом Сустуговичем по отцу моему, Сустуге, однако теперь благодаря князю Юрию так обеднел, что отчества недостоин…
Гость встрепенулся, обрадовался:
– Ты ж говоришь, как людям подобает, не мяукаешь, подобно местным! Так ты из Киева, почтенный муж?
– Да, и я слышал о тебе, емец. Ведомо, небось, и тебе самому, что в Киеве мало кто о тебе не слышал. Вот только говорили мне, что ты после ранения ушел со службы у нашего князя Изяслава и сидишь себе тихо в усадьбе среди леса…
Хотен пожал плечами, помолчал, потом заговорил медленно и терпеливо:
– Я уже понял, что ты за человек, почтеннейший Карп Сустугович. Встречался с такими. Да, я емец Хотен, и я опять служу у князя Изяслава. Теперь он взял меня в бояре советником. Справиться обо мне можно у бояр Чудина, Петра Бориславовича и децкого Радко, только у них: пока я тайное сие дело веду, в гриднице часто не появляюсь. Если хочешь, покажу тебе рубцы на теле от тех ранений, про кои ты слыхал.
Хозяин молча продолжал смотреть на гостя. Тот вздохнул и продолжил:
– И догадываюсь я, какой вопрос ты задашь следующим. Однако про дело тайное великокняжеское я расскажу тебе, если только поклянешься самой страшной клятвой, что никому не скажешь. Целуй сперва крест, а затем, ты уж прости, Карп Сустугович, поклянись и Велесом, богом предков наших.
Слова не сказав, поцеловал купец крест и поклялся Велесом, а в конце клятвы удивил Хотена, добавив слова древней клятвы: «…и если открою кому, да буду посечен от своего же оружия и да стану я желт, как золото».
– Теперь слушай, Карп Сустугович… – и Хотен поведал ему про поручение князя. Тогда спросил купец:
– А успел ли ты выведать, с кем мог поговорить князь Владимир Мачешич перед отъездом?
– Да, – ответил Хотен, полдня сегодня пробегавший, чтобы теперь, прикрыв глаза, с уверенностью перечислить. – Пирошка, она же Ирина Белушевна, супруга, постельничий Семенко, старший конюх Чах, чашник Бородавка. Это все, кто мог общаться с князем в тереме и не поехали с ним. Великий князь, дав поручение, не отходил от брата, все советовал, как говорить с королем, пока Владимир не принялся зевать и не заявил, что должен отдать распоряжения на завтра и потом поспать. Вечерня уже закончилась, когда братья разошлись, а еще до света Изяслав снова был рядом с братом и провожал его, пока тот не выехал через Краковские ворота. Мы сперва грешили на любовницу Владимира, некую Маричку, но к ней он едва ли успел той ночью наведаться. Не пешком же бегал, конюх в конюшне всю ночь готовился к поездке…
– Все едино, добре бы было и за нею присмотреть…
И вдруг узкие глазки купца сверкнули:
– Послушай, емец! Я знаю, как нам и лазутчика поймать, и князевы гривны меж нас двоих разделить полюбовно. Белушевна, говоришь?
– Ну?
– Она большая щеголиха, сия мадьярка, все время перешивает свои наряды и разоряет Мачешича на новые. А знаешь ли, кто ей поставляет ткани?
– Говори, не томи!
– Торговец сей тебе добре известен. Персиянин Саид, он перебрался сюда года два назад, но и лавку на Подоле в Киеве сохранил: теперь время от времени отправляет туда одного из приказчиков.
Хотен вскочил на ноги и, руки потирая, забегал по комнате, бормоча:
– Прознать, когда приказчик поехал в Киев, не после ли отъезда Владимирова… Он не мог вернуться быстрее нас на своих санях… О черт, нет!
– Чего с тобою стряслось, Хотен Незамайкович?
– А то, купец, что сей Саид мой злейший враг. Именно он приказал убить меня, когда нашел я половецкого жеребца князя Башкорда. А я до сих пор не мог ему отомстить… Ну, конечно, мне очень хочется, чтобы лазутчиком оказался он, и я его подведу под петлю. А настоящего лазутчика упущу…
Хозяин молча встал со скамьи, открыл поставец, достал кувшин и две глиняные кружки.
– Прошу, охладись, пиво тут варят доброе, говорят, что вода для того хороша… А давай так. Отдай персиянина мне. Мои ребята и за ним присмотрят, и за его приказчиками. Есть у меня среди его людей свой человечек.
Хотен с отсутствующим видом налил себе пива, поднес кружку к носу, понюхал, сделал глоток… И в самом деле. Князю Владимиру тесно показалось жить в одном тереме с братом, он выстроил себе свой, заняв часть городской площади, как раз напротив терема, где живет великий князь с дружиной. Присмотреть за Белушевной и оставшимися дома дружинниками Владимира не сложно, и люди Радко и Чудина с этим заданием легко справятся. А как бы они смогли присмотреть за двором Саида? Да и хоть и переодень их, каждый за версту распознал бы в сих громилах переодетых дружинников!
– Добре, Карп Сустугович. Завтра, как зазвонят к обедне, твои люди уже должны быть на месте и с лавки Саидовой глаз не спускать. И со двора тоже – у него ведь есть еще двор в городе?
Хозяин кивнул, отхлебнул пива и прищурился хитро:
– А не кажется ли тебе, емец, он же и боярин, что неспроста сие, когда добрые люди собираются вокруг нашего великого князя, а недобрые, вроде Саида – на стороне Юрия Долгорукого?
– Нет, не кажется, – ухмыльнулся Хотен. Пиво и вправду оказалось вкусным, он потянул из кружки и продолжил: – Хотя бы и потому, что себя я добрым человеком не считаю, Карп Сустугович.
– А знаешь ли, я ведь тоже. Твое здоровье, боярин!
